Текст книги "Всё в прошлом. Теория и практика публичной истории"

РЕКОНСТРУКЦИЯ В СОЦИАЛЬНЫХ НАУКАХ: СУБКУЛЬТУРА, НОСТАЛЬГИЯ, ПЕРФОРМАНС

С конца 1980‐х годов социологи и антропологи обратили внимание на историческую реконструкцию как необычную форму досуга. В самом деле: что заставляет людей тратить время и деньги на создание костюма и предметов быта, максимально приближенных к историческим источникам, собираться на мероприятия, где они нередко проводят несколько дней без привычных удобств, устраивать бои – и все это иногда в связи с историческими темами, которые не имеют к ним прямого отношения (как в случае с российскими средневековыми рыцарями, немецкими индеанистами или «варяжской гвардией» из Австралии) или даже воспринимаются в их культуре предельно враждебно (как в случае с реконструкцией вермахта в России)? И наоборот: почему увлечение узкого круга «гиков от истории» вызывает такое внимание медиа и широкой публики? Иными словами, в центре исследований исторической реконструкции стоит вопрос о том, зачем исторический перформанс современному человеку, будь он его участником или зрителем.

Способы ответа на этот вопрос зависят от определения того, что такое реконструкция. Это понятие было введено в оборот философии истории Робином Дж. Коллингвудом, который подразумевал под реконструкцией сугубо мысленный эксперимент, нацеленный на понимание мысли (но не способа мышления или психологии) изучаемых исторических акторов. Эта концептуальная рамка делает историю принципиально постигаемой: Коллингвуд исходит из идеи о том, что в основном мысль акторов прошлого обусловлена синхронными им нормами, но человеческая природа неизменна. Поэтому, если мы знаем исторический контекст, «реконструировать» мысль Солона не сложнее, чем мысль друга, который пишет нам письмо[816]816
  Collingwood R.G. The Idea of History. Oxford: Clarendon Press, 1956.


[Закрыть]. При этом в исторической реконструкции Коллингвуда полностью отсутствуют эмоция и эмпатия: исторический субъект оказывается рациональным, а историк – бесстрастным. Если следовать этой линии рассуждений, то историческая реконструкция как практика оказывается прежде всего методом познания, результат применения которого может быть описан и зафиксирован. Ключевой вопрос исследований реконструкции, следующих концептуальной рамке Коллингвуда, связан с проблемой легитимности получаемого таким образом знания и допустимости использования реконструкции в образовательных целях или в государственных ритуалах.

Термин «реконструкция» также активно употребляется в психологии и психоаналитических исследованиях для описания эмоционально насыщенного «перепроживания» травматичного прошлого путем воспроизведения совершенных в нем действий. В этом смысле «реконструкция» не обязательно имеет что-то общее с «реальным» прошлым: ее смысл и как патологического воспроизведения неэффективного поведения, и как управляемой терапевтической практики заключается в трансформации настоящего путем обращения к прошлому. Этот подход нашел отражение в изучении исторической реконструкции как практики познания совсем другого типа, подразумевающей получение слаборефлексируемого и почти не поддающегося трансляции телесного опыта, в том числе опыта изменения идентичности. Реконструкция в этом понимании может выступать в качестве коллективной терапии памяти, способа примирения (reconciliation) сторон исторического конфликта. Это тоже, по сути, практика публичной истории, но ориентированная не столько на познание, сколько на эмоцию, эмпатию, переживание.

Итак, историческая реконструкция может иметь разные задачи: «изучать прошлое» (то есть стремиться к недосягаемому идеалу аутентичности артефактов и практик) или «учиться у прошлого» (то есть получать доступ к опыту, недоступному для современного человека)[817]817
  Brædder A, Esmark K., Kruse T., Nielsen C.T., Warring A. Doing Pasts: Authenticity From the Reenactors’ Perspective // Rethinking History. 2017. Vol. 21. № 2. P. 171–192.


[Закрыть]. Сама идея исторической реконструкции, с точки зрения историка эмоций Джонатана Лэма, основана на представлении о том, что историей можно управлять: воспроизводить, приближать, делать частью современного опыта[818]818
  Lamb J. Introduction to Settlers, Creoles and Historical Reenactment // Reenactment History / Ed. by V. Agnew, J. Lamb, D. Spoth. Settler and Creole Reenactment. London: Palgrave Macmillan, 2009. P. 1–17.


[Закрыть]. Далее мы остановимся на некоторых подходах к изучению отдельных аспектов исторической реконструкции, которые по-разному балансируют понятиями знания и сопереживания, материальности и воображения, памяти и боли.

Существенный пласт работ об исторической реконструкции посвящен понятию аутентичности[819]819
  Необходимо оговориться, что этное и эмное понимание термина существенно различаются: исследователи используют его в широком понимании – «подлинность» или «реальность», а для реконструкторов «аутентичность» обозначает максимальное соответствие реконструируемых объекта или практики историческому аналогу.


[Закрыть]. Здесь выделяются два направления. Первое рассматривает реконструкцию в контексте культуры постмодерна, описывая движение в терминах симуляции и подлинности[820]820
  См. например: Crang M. Living History Magic Kingdoms or a Quixotic Quest for Authenticity? // Annals of Tourism Research. 1996. Vol. 23. P. 415–431; Radtchenko D. Simulating the Past: Reenactment and the Quest for Truth in Russia // Rethinking History. 2006. Vol. 10. № 1. P. 127–148; Penny H.G. Elusive Authenticity: The Quest for the Authentic Indian in German Public Culture // Comparative Studies in Society and History. 2006. Vol. 48. P. 798–819; West B. Historical re-enacting and affective authority: Performing the American Civil War // Annals of Leisure Research. 2014. Vol. 17. № 2. P. 161–179.


[Закрыть]. Так, фольклорист Джей Андерсон выдвигает тезис о том, что, по сути, реконструкция и перепроживание прошлого невозможны, потому что прошлое нельзя воспроизвести, но его можно имитировать (симулировать)[821]821
  Anderson J. Living History: Simulating Everyday Life in Living Museums // American Quarterly. 1982. Vol. 34. P. 290–306.


[Закрыть]. Работы этого направления сосредоточены на поиске напряжения между декларативной целью движения исторической реконструкции – созданием аутентичного опыта – и переживанием невозможности достичь этой цели. Второе направление рассматривает понятие аутентичности в терминах социального конструктивизма, исследуя роль этого понятия в выстраивании отношений внутри движения и между движением и зрителями[822]822
  См., например: Belk R.W., Costa J.A. The Mountain Man Myth: A Contemporary Consuming Fantasy // Journal of Consumer Research. 1998. Vol. 25. № 3. P. 218–240; Handler R., Saxton W. Dys-simulation: Reflexivity, Narrative, and the Quest for Authenticity in “Living History” // Cultural Anthropology. 1988. № 3. P. 242–260; Hall G. Selective Authenticity: Civil War Reenactors and Credible Reenactments // Journal of Historical Sociology. 2015. January 13; Brædder A. et al. Op. cit.


[Закрыть]. Проблема аутентичности в этих исследованиях – это не проблема (не)соответствия артефактов историческому образцу, а вопрос о свойствах отношений между участниками движения[823]823
  Decker S.K. Being Period: An Examination of Bridging Discourse in a Historical Reenactment Group // Journal of Contemporary Ethnography. 2010. Vol. 39. № 3. P. 273–296.


[Закрыть]. Многие работы социологов и антропологов, посвященные исторической реконструкции, концептуализируют ее как особый тип социальности – субкультуру, сцену, движение. В этом случае исследовательский интерес также лежит не в области практик памяти, а в выявлении структур и форм взаимодействия между реконструкторами[824]824
  См. например: Радченко Д.А., Писарев А.Е. Историческая реконструкция: Нормативное пространство и фольклор субкультуры // Традиционная культура. 2012. № 1. С. 150–161; Клюев А.И., Свешников А.В. Движение исторической реконструкции – от хобби к бизнесу. Эссе по экономической антропологии // Неприкосновенный запас. 2018. № 117. С. 187–201; Поляков С.И. Мастер исторической реконструкции на сцене и в жизни // Этнографическое обозрение. 2017. № 4. С. 176–189.


[Закрыть].

Ванесса Энью положила начало исследованиям реконструкции в контексте «аффективного поворота»[825]825
  Agnew V. Introduction: What Is Reenactment? // Criticism. 2004. Vol. 46. P. 327–339.


[Закрыть]. Как пишет Энью, люди далеко не всегда реконструируют непосредственно связанное с ними прошлое (например, викинги в Австралии), а значит, реконструкция – не средство терапевтической работы с прошлым, а инструмент для выбора прошлого в условиях турбулентности жизни. В этом поиске реконструкторы опираются на индивидуальный опыт познания, переживания рисков, дискомфорта и трудностей. Сама интенсивность, дискомфортность и иногда болезненность этого опыта позволяют реконструктору принимать авторитетную позицию в разговоре об истории. Взаимодействие с прошлым может рассматриваться как способ решения тех или иных личностных проблем участников движения: от неприятия современности и создания альтернативных воображаемых миров до игры с идентичностью – например, гендерной или этнической[826]826
  См., например: Dziebel G.V. A Peculiar Case of Double Self-Identity: the Indianist. Community in Russia (Le Recyclage Sociologique de L’Experience Personelle) / CEU. Warsaw, 1997; Sautkin A. Historical Reenactment as Stylized Identity and its Creative Potential: Bakhtinian Approach to the Sociocultural Identity // Creativity Studies. 2015. Vol. 8. № 1. P. 25–41; Gardeła L. Vikings Reborn: The Origins and Development of Early Medieval Re-enactment in Poland // Sprawozdania Archeologiczne. 2016. Vol. 68. № 165–182; Hunt S. But We’re Men Aren’t We! Living History as a Site of Masculine Identity Construction. Men and Masculinities // MEN MASC. 2008. № 10. P. 460–483.


[Закрыть].

Ряд работ фокусируется на такой особенности реконструкции, как материальность и телесность/воплощенность (embodiment). В работе Марка Ауслендера раскрывается, как материальные объекты помогают реконструкторам создать ощущение «исторической аутентичности» в реконструкции явлений, связанных с травмой, в том числе истории рабства[827]827
  Auslander M. Touching the Past: Materializing Time in Traumatic “Living History” Reenactments // Signs and Society. 2013. № 1. P. 161–183.


[Закрыть]. Для них в этом процессе память становится «проживаемой». Для Кэтрин Джонсон критичной оказывается не только материальная среда и объекты, но и телесность самих реконструкторов, которая сама становится «органом познания»[828]828
  Johnson K. Rethinking (re)doing: Historical re-enactment and/as historiography // Rethinking History. 2015. Vol. 19. № 2. P. 193–206.


[Закрыть]. Лиза Вулфорк использует термин «телесная эпистемология», чтобы описать педагогическую ценность реконструкции, которая дает знание, недоступное в книгах[829]829
  Woolfork L. Embodying American Slavery in Contemporary Culture. Champaign: University of Illinois Press, 2008.


[Закрыть].

Кроме воспроизведения объектов, для исторической реконструкции важно проживание прошлого, в том числе публичное, что позволяет исследовать ее в рамках теории перформативности. Свен Люттикен заметил, что взрыв интереса к перформансу и реконструкции произошел в одно и то же время – в 1960-е годы, и это не случайно[830]830
  Lütticken S. An Arena in Which to Reenact // Life, Once More: Forms of Reenactment in Contemporary Art. Rotterdam: Witte de With, 2005. P. 17–60.


[Закрыть]. Перформанс как жанр искусства и реконструкторские события имеют много общего: они создают опыт переживания «в моменте», отказываются от словесного акта в пользу чисто физического действия, сокращают дистанцию между исполнителем и зрителем вплоть до создания иммерсивной среды, в значительной степени импровизационны. Ключевая работа этого направления создана Ребеккой Шнайдер, которая рассматривает, как реконструкция работает с прошлым в контексте теории перформанса, описывая роль аффективности, темпоральных изменений, взаимодействия с аудиторией и т. д.[831]831
  Schneider R. Performing Remains: Art and War in Times of Theatrical Reenactment. New York: Routledge, 2011.


[Закрыть] Мэдс Даугбьерг с коллегами описывают реконструкцию как практику, подразумевающую непосредственность и соучастие: перформанс реконструкторов (в том числе производство объектов) подразумевает погружение в мир этого опыта и их самих, и (хотя и более опосредованно) сторонних зрителей. Для описания того, что происходит, авторы пользуются термином «оживление» (vivification) – в ходе реконструкции в настоящем происходит интерпретативный перформанс прошлого, сопряжение двух времен. Именно этот перформанс, по мысли авторов, стимулирует развитие индивидуальной или коллективной агентности участников в «пересмотре истории», делает участников реконструкторского перформанса своего рода «телесными историками», легитимизируя их право на интерпретацию прошлого[832]832
  Daugbjerg M., Eisner R., Knudsen B. Reenacting the Past: Vivifying Heritage “Again” // International Journal of Heritage Studies. 2014. Vol. 20. № 7–8. P. 681–687.


[Закрыть]. Ауслендер в упомянутой выше работе вводит понятие «эмоциональная аутентичность» – сочетание внутреннего переживания «бытия в истории» реконструкторами и внешнего отражения переживаемых ими эмоций, которое позволяет и им, и зрителям почувствовать непосредственную связь с прошлым, одновременно транслируя «боль и освобождение, страдание и катарсис, травму и ее разрешение»[833]833
  Auslander M. Op. cit. P. 181.


[Закрыть].

Такое осмысление реконструкции как практики памяти, работы с ностальгией и травмой, представляет собой предмет множества исследований. Публицистический текст Тони Горвица показывает, как проблематизация истории и работа с травмой в реконструкторских мероприятиях могут заменяться «мягким примирением» сторон в перформансе о боевой доблести[834]834
  Horwitz T. Confederates in the Attic: Dispatches From the Unfinished Civil War. New York: Pantheon, 1999.


[Закрыть]. По мнению Стивена Гэппса, реконструкция (за счет своей рефлексивности и внимания к исторической достоверности) способна создавать коммеморации «с открытым концом»[835]835
  Gapps S. Mobile Monuments: A View of Historical Reenactment and Authenticity from Inside the Costume Cupboard of History // Rethinking History. 2009. Vol. 13. № 3. P. 395–409.


[Закрыть]. Не случайно реконструкция используется в постколониальном мире как способ создания альтернативного прошлого – например, афроамериканки воспроизводят в реконструкции роль белой «южной красавицы» (southern belle), используя этот перформанс как сопротивление[836]836
  Davis P.G. The Other Southern Belles: Civil War Reenactment, African American Women, and the Performance of Idealized Femininity // Text and Performance Quarterly. 2012. Vol. 32. № 4. P. 308–331.


[Закрыть].

Но имеет ли реконструкция право быть формой публичной истории? Проблемой, по мнению Энью, является то, что в результате возникает «кризис авторитета»: в среде реконструкторов он является производным внимания к мелким историческим деталям и трудного опыта индивидуальных физических и психологических переживаний (и чем труднее, тем лучше). Но в результате исторический нарратив разваливается на отдельные мелкие факты, парадоксальным образом утрачивающие связь с контекстом эпохи[837]837
  Agnew V. Op. cit.


[Закрыть]. По ее мнению, реконструкция рассказывает скорее про «персональное настоящее», чем про «коллективное прошлое». Она оказывается не столько способом познания, сколько способом «обладания» (mastery) историей, осмысления не прошлого, а настоящего.

Из всех форм публичной истории историческая реконструкция кажется исследователям наименее институционализированной: ее акторы – не профессиональные историки, а увлеченные любители. Поэтому изучение исторической реконструкции как метода public history неизбежно предполагает антропологическое или социологическое изучение того, как непрофессионалы видят историю. От изучения реконструкции как кейса коллективной памяти reenactment studies все больше дрейфуют в сторону интереса к исследованию индивидуального опыта переживания прошлого[838]838
  Agnew V., Lamb J., Tomann J. Introduction: What is reenactment studies? // The Routledge Handbook of Reenactment Studies / Ed. by V. Agnew, J. Lamb, J. Tomann. London: Routledge, 2019. P. 8.


[Закрыть].

В этом разделе мы обсудим некоторые формы публичной истории, в которые оказываются вовлечены реконструкторы: патриотические мегаинсценировки, связанные с государственной идеологией, коммерческие фестивали, музеи под открытым небом, школьные уроки. Конечно, это далеко не весь спектр форм реконструкции: за скобками остались проекты в области экспериментальной археологии, участие в театральных постановках и киносъемках, создание музейных витрин из реконструированных артефактов и т. д.

ПАТРИОТИЧЕСКИЕ ИНСЦЕНИРОВКИ: ДЕНЬ БОРОДИНА

С 1962 года на территории музея-заповедника «Бородинское поле» ежегодно проходят праздничные мероприятия в честь годовщины Бородинской битвы, реконструирующие элементы сражения. Образы прошлого активно использовались в поздний советский период в официальных патриотических мероприятиях – от юбилеев городов до общегосударственных праздников.

В этом отношении советские праздники не были уникальны – на протяжении десятилетий исторические инсценировки включались в праздничные мероприятия самых разных стран: например, в 1905 году прошло «Шерборнское представление»[839]839
  [www.historicalpageants.ac.uk/featured-pageants/sherborne-pageant-1905].


[Закрыть] в честь 1200-летнего юбилея основания города, задавшее моду на исторические перформансы в Британии; в 1961–1965 годах в США прошла целая серия юбилейных мероприятий, реконструирующих события Гражданской войны[840]840
  Самые первые реконструкции истории Гражданской войны в США состоялись всего через год после подписания мира, в 1866 году, при участии ветеранов сражений.


[Закрыть], положившая начало массовому увлечению реконструкцией, а в 1971 году в Иране прошел парад в честь 2500-летия Персидской империи с участием около 6000 солдат, изображающих воинов десяти периодов прошлого.

Довольно долго историческая реконструкция в СССР представляла собой государственный спектакль: в мероприятиях принимали участие военнослужащие, реже – актеры (профессиональные или самодеятельные); оборудование и обмундирование для таких событий в основном изготавливались централизованно. Переломным моментом в использовании образов прошлого в государственных практиках памяти стала организация любителями истории наполеоновских войн «военно-исторического похода» Москва – Березина в 1988 году. Несмотря на то что мероприятие прошло под эгидой и при непосредственном участии ЦК ВЛКСМ, ЦК КПСС, Генерального штаба ВС СССР, едва ли не впервые историческую политику государства представляли публике не профессионалы, а волонтеры – любители военной истории и казаки. Это событие отмечает зарождение российской исторической реконструкции как движения: создаются клубы, реконструкция попадает в поле зрения СМИ.

После этого реконструкция Войны 1812 года в течение нескольких лет получала государственную поддержку. Снабжение реконструкторов элементами вооружения и обмундирования, питанием, лошадьми во время первых «Дней Бородина» проходило при участии ВС СССР. Таким образом, реконструкция наполеоновских войн (в отличие от других направлений) в России оказалась связана с властными и силовыми институтами.

С начала 1990-х праздник на Бородинском поле проводится ежегодно в первые выходные сентября. За несколько дней до мероприятия на поле, в стороне от основных памятников, размещается «исторический лагерь», в котором располагаются члены клубов – участников мероприятия. В лагере в целом соблюдается соответствие всех объектов историческим аналогам, туристы и другие посторонние лица в лагерь не допускаются. В целях соблюдения «историчности» и безопасности – в инсценировку сражения включаются атаки кавалерии и пиротехнические эффекты – зрители наблюдают за происходящим с некоторого отдаления; вовлечение аудитории в происходящее, как и в большинстве других аналогичных мероприятий, не предполагается. Связь между аудиторией и историческим спектаклем обеспечивает комментатор, по громкой связи объясняющий зрителям смысл маневров на поле. Инсценировка имеет двойственный характер: с одной стороны, она подчиняется написанному заранее сценарию, который перед началом мероприятия доводится до сведения руководителей клубов, а накануне праздника проводится репетиция; с другой – сценарий не предполагает детализации до уровня действий отдельных участников, что обеспечивает довольно высокую свободу импровизации, а иногда и связанных с ней конфликтов между участниками.

За тридцать лет своей истории мероприятие существенно изменилось. На ранних этапах это было событие, ориентированное в большей степени на «своих». В середине – конце 1990-х оно превращается в общую «сцену» исторической реконструкции: на «Бородино» приезжают в своих костюмах реконструкторы, занимающиеся самыми разными эпохами, хотя, разумеется, они в «сражении» не участвуют. На этом этапе фокусом мероприятия становится не историческое знание как таковое, а сама практика исторической реконструкции. С 2000‐х годов «Бородино» проходит небезболезненный процесс институционализации, а в 2010-х при поддержке РВИО фестиваль становится все более ориентированным на зрителя: появляются специальные площадки и мероприятия, рассчитанные на взаимодействие с аудиторией, и патриотическая повестка вновь появляется на ментальной карте Бородина.

С МЕЧОМ НА УРОК: ИСТОРИЧЕСКАЯ РЕКОНСТРУКЦИЯ И ШКОЛЬНОЕ ОБРАЗОВАНИЕ

Начиная с середины 1990-х молодые российские клубы исторической реконструкции, особенно «средневекового» направления, столкнулись с общей проблемой дефицита помещений, необходимых для размещения мастерских, склада доспехов и оружия, а главное – проведения тренировок по фехтованию в холодное время года. Отсутствие внешнего финансирования не позволяло арендовать помещения даже по самым низким ставкам. Решением для многих клубов стала коллаборация с учреждениями среднего или дополнительного образования, особенно в периферийных районах крупных городов. Такие учреждения, заинтересованные в расширении своего предложения кружков и решении вопроса патриотического воспитания учащихся, предоставляли клубам помещения, доступ в спортзалы; руководитель клуба нередко получал ставку педагога дополнительного образования. В свою очередь, перед клубом ставилась задача по созданию кружка исторической реконструкции и проведению показательных мероприятий – как в рамках учебного процесса, так и вне его. В результате проведение обучающих демонстраций оружия, исторического костюма и отдельных практик (в основном, конечно, боевых) для детей и подростков стало привычной формой работы для реконструкторов.

В то же время в международной образовательной практике взаимодействие с реконструкторами укоренилось по крайней мере с 1970‐х годов, когда экскурсии в музеи «живой истории» (см. раздел «Погружение в прошлое») стали обязательными для британских и австралийских школьников[841]841
  Gapps S. Op. cit.


[Закрыть]. В основе такого подхода лежит предположение о том, что взаимодействие с физическими объектами создает «непосредственное» знание, которое позиционируется как более подлинное, чем получаемое путем чисто интеллектуального усилия[842]842
  См. подробнее об этом: Handler R., Saxton W. Dyssimulation: Reflexivity, Narrative, and the Quest for Authenticity in “Living History” // Cultural Anthropology. 1998. № 3. P. 248.


[Закрыть], или по крайней мере как дополняющее его. Кроме того, подобные образовательные мероприятия предлагаются как способ вырабатывания аффективной связи (эмпатии) с прошлым и людьми прошлого.

Однако «живая история» может использоваться в образовании и как своего рода иллюстрация. Такой подход лег в основу разработки, созданной в московской гимназии № 45[843]843
  Писарев А.Е. Прикладная история и межпредметная интеграция на уроках истории // Национальный проект «Образование». 2012. № 3. С. 42.


[Закрыть], – исторической викторины «Поход викингов», предполагающей участие клуба исторической реконструкции «Варяжская дружина» (Москва). В ходе этой работы ученики шестого класса должны были подготовиться, прочитав научную статью и художественное произведение об эпохе викингов. Во время урока с участием реконструкторов организовывалось несколько интерактивных площадок, посвященных различным аспектам быта и военного дела викингов. Школьникам предлагалось взять интервью у реконструкторов и затем в ходе групповой работы обобщить всю полученную информацию, в том числе выявить расхождения между источниками информации. Реконструктор здесь выступает как эксперт по историческим артефактам, владеющий непосредственным знанием об их создании и использовании.

ПОГРУЖЕНИЕ В ПРОШЛОЕ: РЕКОНСТРУКТОРЫ В МУЗЕЯХ ЖИВОЙ ИСТОРИИ

Одним из важных направлений реконструкции как публичного проекта является создание анимированных музеев под открытым небом по модели «скансенов»[844]844
  Скансен (skansen) – этнографический музей под открытым небом, включающий комплекс аутентичных строений с обстановкой и «населенный» персоналом, одетым в костюмы, соответствующие периоду и местности, из которой происходят строения. Термин ведет начало от названия первого объекта такого типа, открытого в Швеции в 1891 году.


[Закрыть]. Они представляют собой расположенные на достаточно большой площади поселения, в которых воспроизведены соответствующие избранной эпохе здания, как жилые, так и общественные. Например, «Средневековый центр» (Middelaldercentret)[845]845
  Middelalder centret [middelaldercentret. dk/?lang=en].


[Закрыть] в Дании, позиционирующийся как «археологический музей живой истории под открытым небом», включает жилые здания XIV–XV веков, мастерские, гавань, церковь, рыночную площадь.

В европейских странах такие музеи стали появляться с начала ХХ века в рамках направления экспериментальной археологии: например, в 1922 году был создан музей каменного века «Пфальбау» в Германии[846]846
  Pfhalbau Museum [www.pfahlbauten.com].


[Закрыть], а в 1936 году в Польше открылся археологический музей «Бискупин»[847]847
  Muzeum Archeologiczne w Biskupinie [www. facebook.com/pg/MA.Biskupin/posts].


[Закрыть] на территории раскопок городища. При их создании исследователи тестировали свои гипотезы о строительных техниках интересующих их периодов, а затем проводили новые археологические эксперименты по созданию орудий труда, воссозданию ремесленных или кулинарных технологий и т. д. Но эти исследовательские площадки сразу после открытия становились точками притяжения туристов. В то же время в США строится целый ряд музеев «живой истории»[848]848
  Термин «живая история» (living history) был впервые предложен Управлением национальных парков США в 1940‐х годах для описания музеев, в которых одетый в исторические костюмы персонал воспроизводил повседневные практики эпохи (Shafernich S.M. On-site Museums, Open-air Museums, Museum Villages and Living History Museums: Reconstructions and Period Rooms in the United States and the United Kingdom // Museum Management and Curatorship. 1993. Vol. 12. № 1. P. 43–61).


[Закрыть]: так, в 1926 году в США возник музей «Колониальный Вильямсбург»[849]849
  The Colonial Williamsburg Foundation [www. colonialwilliamsburg.org].


[Закрыть], сегодня включающий 500 строений – от суда и губернаторского дворца до кирпичной фабрики. Эти музеи позиционировались скорее как просветительские и патриотические аттракционы, чем как научные лаборатории[850]850
  Anderson J. Op. cit. P. 293.


[Закрыть]. Наконец, в конце ХХ – начале XXI века подобные площадки стали создавать реконструкторы – например, в 1993 году на территории городища Волин в Польше был проведен реконструкторский фестиваль, а в 2002 году его организаторы создали «Центр славян и викингов Волин-Йомсборг-Винета»[851]851
  Centrum Słowian i Wikingów [jomsborg-vineta. com/#skansen].


[Закрыть]. Центр функционирует постоянно, и на его территории ежегодно проходят крупнейшие реконструкторские фестивали по эпохе викингов.

Деятельность современных музеев живой истории, как правило, сочетает задачи длительного научного эксперимента с демонстрацией «жизни в прошлом» для широкой аудитории, приехавшей с познавательными или развлекательными целями. Их основной задачей является тотальное погружение посетителя в «эпоху», создание объемной и реалистичной репрезентации прошлого через перформанс, изображающий «повседневную жизнь», демонстрация объектов в контексте повседневных практик их использования и усиление воздействия экспозиции за счет живого взаимодействия между посетителем и «представителем эпохи». Все музеи или исторические парки такого типа предполагают, что зритель может свободно перемещаться по территории, заходить в здания (за исключением специально выделенных частных зон), задавать вопросы сотрудникам и реконструкторам и с их разрешения брать в руки артефакты. Современно одетая публика тем самым обитает в том же «историческом» пространстве и взаимодействует с теми же объектами, что и реконструкторы, радикально отличаясь от последних. Это различие нередко подчеркивается правилами посещения музея, чтобы посетитель, надевший исторический костюм, не мог быть случайно принят за сотрудника и эксперта по эпохе. Для обеих групп, таким образом, иллюзия «погружения в прошлое» ограничивается.

Эти объекты отличаются от статичного музея: в расположенных в них строениях постоянно живут волонтеры, приезжающие туда на некоторый срок, чтобы погрузиться в жизнь интересующей их эпохи, хотя также может иметься и постоянный персонал. В аналогичных российских проектах (которые, как правило, называются не «музеями», а «парками» или «площадками») реконструкторы и волонтеры живут лишь во время многодневных фестивалей, также выступая в роли «аттракциона» и выполняя бытовую или строительную работу либо приезжая в такой объект на «рабочий день». Характерные примеры: генуэзское поселение XV века Loco Cimbali[852]852
  Генуэзская усадьба XV века «Локо Чимбали» [feduhypark.ru/loco-cimbali].


[Закрыть] в Крыму, парк живой истории «Форпост»[853]853
  Парк живой истории «Форпост» [vk.com/ forpostpark].


[Закрыть] в Подмосковье, «Деревня викингов Кауп»[854]854
  Деревня викингов «Кауп» [www.kaup39.ru].


[Закрыть] в Калининграде. Наблюдается устойчивая тенденция к организации подобных «мест живой истории» и как коммерческих предприятий, и как условно «клубных» инициатив (когда клуб исторической реконструкции определяет для себя воссоздание поселения некоторой эпохи как свой исторический проект, собирая на это деньги внутри своего сообщества или находя возможности внешнего финансирования). В таком случае «парк живой истории» становится для реконструктора-горожанина своего рода дачей (личной или клубной), где нет зрителей и посетителей-нереконструкторов и куда он приезжает в свободное от работы время, чтобы сажать растения, возводить постройки, готовить еду на открытом огне и смотреть на звезды. Необходимость такого рода проектов, особенно некоммерческих, обусловлена желанием не просто воссоздавать отдельные объекты, но помещать их в уместный контекст, чтобы наиболее полно прочувствовать все реконструированные вещи и практики. Становится важно не просто сделать горшок и приготовить в нем еду, одевшись в нужное платье, но и сделать это не на современной городской площади или у костра в лесу, а в аутентично построенном доме, который расположен в комплексе синхронных ему построек. Прошлое в таких проектах – не просто содержание краткого досуга, а часть повседневности реконструктора, фактор пересборки его идентичности.

Интересный кейс представляет собой парк живой истории «Форпост», где воссоздано укрепленное средневековое поселение, которое постоянно строится, расширяется и трансформируется. «Форпост» является популярной площадкой, где организуют свои закрытые мероприятия различные сообщества исторической реконструкции, воссоздающие быт и культуру средневековой Европы. Кроме того, «Форпост» предлагает реконструкторам строить новые дома и хозяйственные постройки совместно. Так за небольшой вклад реконструктор получает возможность иметь «дачу на свою эпоху»[855]855
  Устойчивое выражение «на (свою) эпоху» означает наличие чего-то, что соответствует той эпохе (хронологическим и географическим рамкам), которую человек реконструирует, например, костюм на Италию конца XV века, ну или в данном контексте – дом или целый комплекс построек соответствующего времени и региона.


[Закрыть] и проводить в ней свои исторические эксперименты.

ИСТОРИЯ НАПОКАЗ: КОММЕРЧЕСКИЕ ФЕСТИВАЛИ

Одной из оппозиций, вызывающих споры внутри реконструкторского движения, является допустимость занятий коммерческой деятельностью, ориентированной на широкую аудиторию. Эта базовая дилемма, усиливающаяся в современный период развития исторической реконструкции, приводит к существованию внутри движения разных «лагерей» и разных практик, когда реконструктор рассматривает «деятельность для зрителя» как способ заработать и как возможность собрать средства на «деятельность для себя», то есть на действительно «аутентичные» проекты.

Основу коммерческой реконструкции в 1960–1970‐х годах заложили «ренессансные» или «средневековые» ярмарки в США[856]856
  Характерный пример такой ярмарки показан в одной из серий «Доктора Хауса» (6-й сезон, 17-я серия «Павший рыцарь»).


[Закрыть]: мероприятия, на которых одетые в исторические костюмы торговцы продают соответствующие эпохе товары, а реконструкторы или актеры сопровождают это мероприятие соответствующими развлечениями – игрой на исторических музыкальных инструментах, танцами, показательными боями или даже целыми турнирами. В зависимости от задач организаторов такие ярмарки ориентируются либо на максимальную аутентичность и образовательные задачи, либо на развлечение.

Можно выделить две основные стратегии коммерческих мероприятий: включить мероприятие в масштабный городской праздник («Ратоборская масленица», «Золотая осень» в Новокосине (Москва), «Путешествие в Рождество» и другие) или создать отдельное мероприятие – открытое для посетителей («Турнир святого Георгия») или частное (например, свадьба в «рыцарском стиле», корпоратив с историческими перформансами и мастер-классами и т. д.). Соответственно, различается и экономическая модель: частные мероприятия финансируются заказчиком и бесплатны для гостей, проведение городских мероприятий оплачивается организатором (городской администрацией, ивент-агентством); для посетителей вход на мероприятие бесплатный, хотя могут предлагаться и дополнительные оплачиваемые мастер-классы или, как в случае с турнирами, платные билеты на трибуны при свободном входе на территорию фестиваля, осуществляться продажа еды или сувениров.

Ключевым кейсом коммерциализации исторической реконструкции стало создание группой реконструкторов Агентства исторических проектов «Ратоборцы», которое организует события разного масштаба как минимум с 2007 года[857]857
  Ратоборцы [ratobor.com].


[Закрыть]. Мероприятия «Ратоборцев» поддерживаются различными внешними агентами: правительством Москвы, РВИО и другими. Среди организуемых ими событий – крупнейший фестиваль «Времена и эпохи», «Ратоборская масленица», «Турнир святого Георгия», а также «исследовательские» публичные проекты («Один в десятом веке», «Семеро в прошлом» и другие). Мероприятия «ратоборцев» стали эталоном коммерческой деятельности в области организации исторических событий.

Спор о том, может ли историческое событие иметь зрителей (людей, не одетых в реконструированную одежду и не ведущих себя аутентичным способом), решается на разных коммерческих мероприятиях по-разному. Чаще всего присутствие зрителей просто игнорируется, выносится за скобки происходящего, однако может рефлексироваться и обосновываться участниками. Например, среди крупных событий, организуемых агентством исторических проектов «Ратоборцы», выделяются «Турнир святого Георгия»[858]858
  Турнир святого Георгия – 2021 [turnir. moscow].


[Закрыть] (рыцарский турнир XV века) и менее известный «Риттервег»[859]859
  Ritter Weg [vk.com/ritterweg; rblogger. ru/2014/06/18/ritterveg].


[Закрыть] (рыцарский турнир XIII века) – мероприятие, которое воссоздает атмосферу и собирает участников со всего мира. Особенность турнира заключается в том, что присутствие зрителей (а также трибун, микрофонов, современной ярмарки и прочей коммерческой составляющей) объясняется тем, что аутентичные турниры были тоже коммерческими и направленными на зрителей и потому такой коммерциализации как будто бы требует сам «дух» мероприятия. Этот вариант объяснения связан с другой тенденцией последних лет внутри движения исторической реконструкции: не только внешней репрезентации материальной культуры и практик прошлого, но и реконструкции их прагматики, укорененной в культуре соответствующего периода.

Литература

– Brædder A, Esmark K., Kruse T., Nielsen C.T., Warring A. Doing pasts: authenticity from the reenactors’ perspective // Rethinking History. 2017. Vol. 21. № 2. P. 171–192.

– Gapps S. Mobile monuments: A view of historical reenactment and authenticity from inside the costume cupboard of history // Rethinking History. 2009. Vol. 13. P. 395–409.

– Historical Re-enactment: From Realism to the Affective Turn / Ed. by I. McCalman, P.A. Pickering. London; New York: Palgrave Macmillan, 2010.

– Johnson K. Rethinking (re)doing: Historical re-enactment and/as historiography // Rethinking History. 2015. Vol. 19. № 2. P. 193–206.

– The Routledge Handbook of Reenactment Studies: Key Terms in the Field / Ed. by V. Agnew, J. Lamb, J. Tomann. London: Routledge, 2019.