Текст книги "Социальные порядки и экономические реформы"

23. Общинная контрреволюция и новое крепостное право

Несмотря на все успехи аграрной реформы, она к 1917 г. еще не была завершена. Подсчеты Б.Н. Миронова показывают, что из 11,7 млн крестьянских дворов в великорусских губерниях только 3,1 млн дворов укрепили землю в собственность. Еще 2,3 млн дворов принадлежали к общинам, ни разу не производившим переделы земли с 1861 г., т.е. к фактически беспередельным общинам, и только 6,3 млн дворов остались в передельных общинах. В значительной степени передельные общины в таких масштабах сохранились из-за большой трудоемкости и незавершенности процесса землеустройства, так что число реальных сторонников общины составляло менее половины от всех крестьян [Миронов, 2015, с. 242–243].

Тем не менее в 1917 г. это меньшинство оказалось более сплоченным и смогло объединить и соблазнить колеблющихся огромной потенциальной добычей в виде земель помещиков, хуторян и отрубников. Это движение было поддержано эсеровской программой полной ликвидации частной собственности на землю, реализованной в послереволюционной России. В результате к 1922 г. большая часть земель оказалась в общинной собственности (85%), а в 67% общин произошли переделы земель. Б.Н. Миронов называет этот процесс общинной контрреволюцией [Миронов, 2015, с. 243–244].

Аграрная программа эсеров была вполне реакционной и утопической, ее реализация сохраняла все недостатки передельной общины, консервировала отсталость сельского хозяйства и препятствовала развитию промышленности. Теоретически эсеры признавали возможность развития так называемого мелкого трудового крестьянского хозяйства, находящегося вне общины [Гинев, с. 328]. Однако масштабы такого хозяйства должны быть ограничены так называемой трудовой нормой, т.е. возможностью обработки участков одной семьей, без привлечения наемного труда. Наемный труд в сельском хозяйстве эсеровская программа предлагала запретить. На практике же реализация этой программы в постреволюционный период привела к сгону с их земель хуторян и отрубников. Обычно без всякой компенсации, хотя в некоторых случаях им представлялись в пользование мелкие участки на неудобных землях.

Самое любопытное, что в случае развития российской государственности по демократическому пути (создание Российской Демократической Федеративной Республики по проекту конституции, вынесенному на рассмотрение Учредительного собрания) аграрные отношения развивались бы по лекалам эсеровской партии, имевшей в Учредительном собрании абсолютное большинство. Это делало неизбежным новый аграрный и социально-экономический кризис в перспективе 10–15 лет.

В реальных условиях Советской власти передельная община была ликвидирована в процессе коллективизации при фактической национализации земли, а созданные коллективные хозяйства стали инструментом нового закрепощения крестьян.

Эта форма государственного крепостничества оказалась по российским меркам достаточно жесткой: например, у колхозников отсутствовала собственная запашка, а на развитие приусадебного хозяйства накладывались строгие административные и финансовые ограничения (например, налоги на скот, домашнюю птицу и плодовые деревья). Из свобод, полученных крестьянством в 1861 г., сохранилась разве что свобода вступления в брак.

Это вторичное закрепощение крестьян было относительно недолговечным, однако полностью новое крепостное право было отменено только во второй половине 70-х г. XX в., когда сельским жителям были выданы паспорта наравне с остальными гражданами, и таким образом они получили свободу передвижения, которая, впрочем, была ограничена институтом прописки, распространявшимся на все население страны.

Использованная литература

Великая реформа. Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем / Под ред. А.К. Дживелегова, С.П. Мельгунова, В.И. Пичета: в 6 т. (1911). Т. 5. СПб.: Издание т-ва И.Д. Сытина.

Великая реформа. Русское общество и крестьянский вопрос в прошлом и настоящем / Под ред. А.К. Дживелегова, С.П. Мельгунова, В.И. Пичета: в 6 т. (1911). Т. 6. СПб.: Издание т-ва И.Д. Сытина.

Витте С.Ю. (1904). Записка по крестьянскому делу. СПб.: Типография В.Ф. Киршбаума.

Витте С.Ю. (1991). Избранные воспоминания. 1849–1911 гг. М.: Мысль.

Гинев В.И. (1972). Февральская буржуазно-демократическая революция и аграрный вопрос у эсеров / Проблемы крестьянского земледелия и внутренней политики России. Дооктябрьский период. Серия «Труды Ленинградского отделения Института истории СССР». Вып. 13. Л.: Наука. С. 318–342.

Грегори П. (2003). Экономический рост Российской империи (конец XIX – начало XX в.): Новые подсчеты и оценки / Пер. с англ. М.: «Российская политическая энциклопедия» (РОССПЭН).

Давыдов М.А. (2016). Двадцать лет до Великой войны: Российская модернизация Витте–Столыпина. 2-е изд., испр. и доп. СПб.: Алетейя.

Ключевский В.О. (1989). Сочинения: в 9 т. Т. 5. Курс русской истории. Ч. 5 / Под ред. В.Л. Янина. М.: Мысль.

Конец крепостничества в России: документы, письма, мемуары, статьи (1994) / Сост., общ. ред. В.А. Федорова. М.: Издательство МГУ. С. 85–87.

Корнилов А.А. (1905). Крестьянская реформа. СПб.: Типо-Литография Ф. Вайсберга и П. Гершунина.

Костюшко И.И. (1989). Прусская аграрная реформа. К проблеме буржуазной аграрной эволюции прусского типа. М.: Наука.

Костюшко И.И. (1993). Аграрная реформа 1848 г. в Австрии. М.: Институт славяноведения и балканистики РАН.

Костюшко И.И. (1994). Аграрные реформы в Австрии, Пруссии и России в период перехода от феодализма к капитализму (Сравнительный очерк.) М.: Институт славяноведения и балканистики РАН.

Кривошеин К.А. (1973). А.В. Кривошеин. Его значение в истории России начала XX века. Париж.

Мейси Д. (1993). Земельная реформа и политические перемены: феномен Столыпина // Вопросы истории. № 4. С. 3–18.

Миронов Б.Н. (2008). Политика versus истина: Особое совещание о нуждах сельскохозяйственной промышленности 1902–1905 гг. // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 2. Вып. 1. С. 8–30.

Миронов Б.Н. (2015). Российская империя: от традиции к модерну: в 3 т. / Т. 2. СПб.: Дмитрий Буланин.

Панаев В.А. (1858). Об освобождении крестьян в России / Голоса из России. Книжка V. L.: Trübner&Co.

Персидская Н.Ю. (2011). Отмена крепостного права в России и Германии (Сравнительная характеристика) / Социально-политические науки. № 1. С. 25–28.

Рыбас С.Ю. (2018). Столыпин. 6-е изд. М.: Молодая гвардия.

Рязанов В.Т. (2011). Реформа 1861 года в России: причины и исторические уроки // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 3. Вып. 5. С. 3–17.

Серно-Соловьевич Н.А. (1860). Проект действительного освобождения крестьян в России / Голоса из России. Книжка 8. Лондон: Trübner&Co. C. 1–134.

Федоров Б.Г. (2002). Петр Столыпин: «Я верю в Россию». Биография П.А. Столыпина: в 2 т. Т. 1. СПб.: Лимбус Пресс.

Чичерин Б.Н. (1856). О крепостном состоянии / Голоса из России. Ч. 2. Вып. 1. Лондон, Вольная русская книгопечатня. С. 127–229.

Field D. (1976). The End of Serfdom (Russian Research Center Studies; 75). Cambridge, Mass. London: Harvard University Press.

Markevich А., Zhuravskaya Е. (2018). The Economic Effects of the Abolition of Serfdom: Evidence from the Russian Empire // American Economic Review. Vol. 108. No. 4–5. April. Рp. 1074–1117.

Две жизни одного поколения
Записки экономиста эпохи трансформации

Предисловие

Идея написать воспоминания родилась у меня сравнительно недавно, когда я перечитал свои интервью разных лет и обнаружил, что некоторые факты нашей истории и своей биографии я либо забываю, либо начинаю интерпретировать несколько иначе, чем раньше. Предположив, что этот процесс в дальнейшем только усилится, я и взялся за написание мемуара.

Молодость и зрелость моего поколения пришлась на весьма оригинальную эпоху перелома, когда мы пытались, по выражению Леха Валенсы, превратить рыбный суп обратно в аквариум. Мне довелось активно участвовать в политических и экономических процессах, которые проходили в России в эти годы. Возможно, по этой причине моя субъективная точка зрения на события тех лет представит определенный интерес.

В то же время я решил не ограничивать воспоминания только общественной жизнью, перипетии которой уже неплохо описаны. В эпоху перемен частная жизнь оказывается тесно переплетенной с общественной, и столь же бурной.

Сознательная жизнь моего поколения оказалась разделенной примерно пополам на две равные части: двадцать пять лет до 1990 года и столько же после (если считать, что сознательная жизнь начинается примерно с восьмилетнего возраста). Четверть века, прожитая в новой России, кажется достаточным сроком для подведения промежуточных итогов.

Мемуар не претендует на полноту: некоторым довольно интересным эпизодам моей биографии не нашлось правильного места. Что-то я просто не помню, скорее всего, то, чего не помню, было не очень важным. Если вспомню – допишу.

Этот текст был бы невозможен без двух замечательных девайсов: скоростного поезда «Сапсан» и планшета типа айпад. 70 процентов текста было написано в поезде и примерно столько же – с помощью айпада. Так что большая благодарность компаниям «Сименс», РЖД и Apple.

Семья: время и место

Мои родители – Минна Левинсон и Александр Васильев познакомились на втором курсе Ленинградского электротехнического института инженеров железнодорожного транспорта, куда поступили в 1951 году. Их инженерные специальности (автоматика и связь) в докомпьютерную эпоху считались элитными.

Для отца выбор специальности был довольно естественным: в семье было много железнодорожников, отец окончил железнодорожный техникум, работал на детской железной дороге, хорошо разбирался в любой технике. Для мамы, более склонной к гуманитарным специальностям, выбор стал вынужденным – в 1951 году гуманитарные вузы для евреев были закрыты.

Карьеры у родителей сложились по-разному. Мама всю жизнь занималась проектированием предприятий промышленного железнодорожного транспорта. Отец же быстро ушел из системы МПС, некоторое время работал в системе дальней связи, а с 1966 года и до самого выхода на пенсию в 2007 году работал в Аккумуляторном институте, где занимался испытаниями аккумуляторов.

Так получилось, что и в системе дальней связи, и в Аккумуляторном институте он был тесно связан с космической тематикой, регулярно летал на Байконур (во время первых запусков изделий все ответственные исполнители должны были там находиться) и очень хорошо знал всю ситуацию в космической отрасли.

Я рос единственным ребенком в семье, более того, у родителей тоже не было родных братьев и сестер. Зато в старшем поколении, все представители которого родились еще до революции (в основном в нулевые годы XX века), семьи были большие, так что число моих троюродных братьев и сестер приближается к двадцати, и практически со всеми я знаком.

В 1960-е годы еще сохранялась привычка ездить друг к другу в гости, собираться большими компаниями. К началу 1960-х очень многие родственники жили в коммунальных квартирах, и такие встречи стали способом бегства от коммунального быта. Из всей родни мамины родители получили отдельную квартиру первыми, еще в 1933 году, и естественно, с довоенных времен родственники нас часто навещали. Впоследствии, в 1970-е годы, все получили отдельные квартиры, многие обзавелись дачами, и такое родственное общение постепенно стало сходить на нет.

К коренным петербуржцам может быть отнесена только одна ветвь семьи – немецкие предки прабабушки по отцовской линии Софьи Евгеньевны Глазиус, или Глазье. Немецкое происхождение фамилии весьма сомнительно, но, тем не менее, члены этой семьи исповедовали лютеранство, говорили по-немецки и считали себя немцами. Ее муж, мой прадед, Бернгардт (Борис) Александрович Лоренц, был родом из остзейских немцев, хотя их семья долго жила в Архангельске.

Все остальные ветви моей семьи происходили из провинции и переехали в Ленинград уже после революции. Приезжая сюда, они перетягивали других родственников. Большая часть моей родни к началу войны оказалась в Ленинграде, и лишь некоторые ветви «расширенной» семьи поселились в Москве. Мы часто ездили друг к другу в гости, так что столица изначально стала для меня в высокой степени «своим» городом.

В Москве мы чаще всего жили на проспекте Мира в семье покойного Марка Гельфанда, известного в 1930-е годы международного корреспондента ТАСС. У его сына, дяди Володи, я потом часто останавливался, когда приезжал в Москву, например, во время преддипломной практики в 1978 году. Дядя Володя оказал на меня сильное влияние. Он освоил фортепиано вместе с дочерью Ларисой, когда ему было уже за сорок, чем и меня подвиг к самостоятельным занятиям музыкой уже после того, как я отзанимался с преподавателями.

Впоследствии не менее тесно я общался с семьей родного брата моей бабушки, Иосифа Григорьевича Финкельсона, с его младшей дочерью Натальей и внучкой Ириной.

Еще одним родственным кланом, с жизнью которого я близко столкнулся, были Наумовы. Сестра моей бабушки Тамары Лоренц, Нина Борисовна, вышла замуж за красного командира (в прошлом офицера Российской армии) Владимира Наумова, происходившего из хорошо образованной дворянской семьи. Каждый год мы с бабушкой проводили лето в Туровке – квазипоместье Наумовых под Лугой. Фактически это была «дальняя» дача, но с господским домом и огромной территорией, включавшей небольшой лесок. Наумовы волшебным образом избежали катка сталинских репрессий и сохранили в повседневной жизни многие элементы дореволюционной дворянской культуры.

Вообще поколения моих отцов и дедов попали в удачные временные ниши в российской истории. В Первую мировую войну они были детьми, а в 1941 году оказались в таком возрасте, что уже занимали офицерские позиции. Только два моих родственника погибли в Великую Отечественную. Один из них, Лев Вершовский, в июне 1941 года окончил военное училище и уехал к месту назначения в Брест, где пропал без вести в первые же дни войны. Другой – брат моей бабушки Александр Лоренц – погиб в мае 1945 года недалеко от Остравы в Чехословакии. Мой дед Виктор Семенович Витте прослужил всю войну в Кронштадте на флоте. А другой дед – Лев Ильич Левинсон был начальником цеха «Ленполиграфмаша». Впрочем, неизвестно, где было тяжелее.

Поколение моих родителей было слишком молодым, чтобы участвовать в войне. Но глядя на судьбы ленинградских детей, понимаешь, что все уцелели чудом. Мама с бабушкой отправились в эвакуацию в одном из последних эшелонов и несколько раз попадали под бомбежки, отец оказался у родственников в Белоруссии и много дней уходил от немцев, чтобы успеть добраться до Ленинграда на одном из последних регулярных поездов Киев–Ленинград. На фоне этих испытаний, жизни в эвакуации или в блокаде мое счастливое детство в 1960-е, конечно, казалось раем.

Как и большинство детей моего поколения, я воспитывался преимущественно бабушками. Когда я ходил в детский сад, все мои родственники работали, и родители забирали меня оттуда только после работы. Но в начальной школе этот номер уже не мог пройти, и поэтому Тамара Борисовна вышла на пенсию и обменяла свою комнату в Невском районе на комнату в соседнем с нами доме на Крестовском. Практически всю начальную и среднюю школу она меня и «пасла», плюс к этому выезжала со мной каждый год в деревню на лето. Казалось бы, она должна была оказать на меня очень сильное влияние, но тогда я это влияние не мог отрефлексировать. Разве что мне передалась ее активность в общественной жизни. Уже переехав на Крестовский остров, она стала секретарем местного товарищеского суда и была необычайно активна в родительском комитете школы. Я в юном возрасте тоже все время был пионерским и комсомольским активистом. Бабушка умерла довольно рано – в 1973 году в возрасте 68 лет. Это была первая смерть близкого мне человека.

Бабушка с маминой стороны, Софья Григорьевна, все мои школьные годы много работала и со мной могла проводить мало времени. Зато мной активно занималась младшая сестра маминого отца Любовь Ильинична, у которой своих детей не было, и она обихаживала уже второе поколение детей Левинсонов. До начала 1960-х она жила с нами, а потом получила кооперативную квартиру на острове Декабристов. Любовь Ильинична преподавала немецкий язык в университете и несколько лет учила немецкому языку и меня, так что, попадая в Германию, я не чувствую себя уж совершенно безъязыким. Любовь Ильинична много общалась со всеми своими племянниками и племянницами, что стало дополнительным фактором сплочения расширенной семьи.

Вообще отношения в нашей семье были очень хорошими, самое главное, что Тамара Борисовна очень хорошо ладила с моей мамой. Более того, их часто принимали за мать и дочь (обе стройные и темноволосые), в то время как отца считали сыном Софьи Григорьевны – они оба более светлые и коренастые.

Благополучие в семье соответствовало наблюдавшемуся благополучию в обществе.

1960-е. Пир советского человека

Я родился в 1957 году в разгар хрущевской оттепели и полагаю, что эмоционально (хотя и не интеллектуально) сформировался под ее воздействием. Это было время надежд и исторического оптимизма – по контрасту с довольно мрачными годами позднего сталинизма и невнятными, весьма циничными 1970-ми. Что, впрочем, относится не только к жизни в Советском Союзе, но и ко всему миру. Мир становился все более глобальным и воспринимался как все более глобальный.

В повседневный быт входило телевидение. Мы видели в нем не только наших вождей и достаточно отлакированные новости нашей страны, но и лидеров других стран. Обаятельный Джон Кеннеди, репортажи из революционной Кубы – все это делало мир меньше. Появление телевидения сократило дистанцию между властью и народом.

Открылось большое окно на Запад. Отчасти это было реакцией на годы железного занавеса, но в известной степени отражало новый взгляд советского руководства: мы сами сильные и можем не бояться западного влияния.

Любопытно, что это ощущение было недалеко от действительности. Совершив большой экономический рывок, Советский Союз приблизился если не по уровню, то по образу жизни к европейским образцам. Достаточно посмотреть кинофильмы 1960-х: наши моды и прически практически не отличаются от европейских. В фильмах 1970-х все иначе: мы все больше отстаем от Европы и превращаемся в культурную провинцию. (Даже каким-то образом из советского кино исчезли красивые актрисы: в 1960-е у нас их было не менее десятка, а в 1970-е остались только характерные, хотя и довольно талантливые.)

Основой оптимизма 1960-х стал и бурный научно-технический прогресс. Предостережения Римского клуба еще были впереди, путь прогресса казался линейным, а то и экспоненциальным. После полета Гагарина многим казалось, что скоро мы полетим на Марс, а физики-термоядерщики обещали дать к концу века дешевую термоядерную энергию.

Люди, что называется, были «уверены в завтрашнем дне». Получали отдельные квартиры. Приобретали появившиеся тогда холодильники, стиральные машины. Быт стал гораздо более комфортным.

Темпы роста советской экономики в это время действительно были высокими, благосостояние народа росло, а социально-экономические цели, провозглашенные в программе построения коммунизма к 1980 году, вовсе не казались утопией. Собственно, с технической стороны они и не были утопией, но экономическая модель социализма к этому времени исчерпала свои возможности.

В это время очень многие верили в социализм, причем не только внизу, но и наверху. Сейчас публикуются архивные материалы, касающиеся 1960-х, и в «письмах трудящихся» мы видим искреннее желание улучшить ситуацию, восстановить справедливость, навести порядок. Но эти же настроения видны и в документах ЦК. Здесь мы видим большой контраст с весьма формалистической документацией 1970-х.

В элите общества еще не произошел раскол. И будущие либералы, и искренние коммунисты хотели создать «социализм с человеческим лицом» – потому что очень хорошо помнили лицо социализма образца 1950 года. Невозможность «социализма с человеческим лицом» станет ясной в 1968 году, и именно в этом году закончится эпоха 1960-х.

Сейчас 1960-е годы воспринимаются как апогей социализма. Память от предреволюционной эпохи стиралась. Носителей предреволюционного сознания становилось все меньше и меньше. Будущий кризис системы был виден только для самых тонких наблюдателей.

Что это значило для ребенка восьми-десяти лет?

Он воспринимал систему как данность. Так было уже много лет. Так будет всегда. Социализм – светлое будущее всего человечества. Социализм победит преимущественно мирным путем.

Твое будущее – октябренок-пионер-комсомолец. Может быть, член партии. От каждого по способностям – каждому по труду. Плохих людей вокруг практически нет. Государство обо всех заботится. В общем, ощущение очень большой защищенности.

Плюс единственный ребенок в семье. Любящие родители, дедушки и бабушки. Отличник в школе. Летом – на юг. Словом, полное счастье.