Текст книги "Социальные порядки и экономические реформы"

РЦЭР: первый этап реформ

В начале ноября 1991 года я участвовал в подготовке бизнес-плана Ленинградской зоны свободного предпринимательства. Главным западным консультантом была компания Coopers & Lybrand. Здесь я впервые столкнулся со стилем работы западных консультантов и почувствовал к ним сильное уважение: каждый из них работал за троих.

Мы закончили все работы в течение ноябрьских праздников. Уже 10 ноября я выехал в Москву и вместе с Костей Кагаловским попал на совещание к Гайдару по поводу плана подготовки нормативных актов, необходимых для проведения реформ. Насколько помню, там присутствовали Леонид Григорьев, Александр Хандруев и Геннадий Меликян. Последние двое представляли Фонд «Реформа», который возник на базе союзного Комитета по экономической реформе.

По результатам совещания Гайдар поручил мне и Косте заниматься доработкой плана и контролем его исполнения. Очень быстро нас назначили советниками правительства, а для технической работы нам был придан помощник Егора Валерий Борисович Богданов, бывший сотрудник ЦК, с которым Гайдар познакомился во время работы над союзными программами реформ в «Соснах». Нам сразу же был утвержден штат «группы советников» в составе пяти девушек, из которых три оказались машинистками, которыми командовала очаровательная Таня Карцева, брюнетка с ярко-голубыми глазами.

Разместили нас в 9-м подъезде известного здания на Старой площади, откуда только что выселили Центральный Комитет российской компартии. Я сел в кабинете Купцова, а Костя – в кабинете Зюганова, причем у меня на селекторе были все фамилии прежнего руководства.

Однако в таком формате мы просуществовали недолго. Очень скоро к нам прибился некий Карен Бабаджанянц, научный сотрудник Инжекона (Ленинградского инженерно-экономического института), которого Чубайс незадолго до этого назначил коммерческим директором Леонтьевского центра. Карен уже в начале ноября приехал в Москву как бы для помощи АБ по организационным вопросам. Но в Госкомимуществе ему не нравилось, поскольку это было далековато от центрального аппарата. Карен был еще моложе нас и имел довольно высокий голос, однако во время разговоров по спецсвязи он как-то очень естественным образом для солидности понижал его на октаву.

Про нашу группу он сказал с некоторым презрением: «Невысоко летаете. Надо создать Центр экономических реформ с большим штатом, и чтобы он работал круглосуточно». И добавил: «Как-то куце звучит, давайте назовем его Рабочим центром экономических реформ». Гайдар эту идею сразу одобрил, и уже через месяц, 9 декабря, вышло распоряжение о создании РЦЭР. Я стал руководителем Центра, а Карен – первым заместителем.

Амбиции Карена были очень велики. К Новому году он подготовил проект распоряжения правительства о передаче РЦЭР гостиницы «Академическая» на Октябрьской площади. Этому помешало только вмешательство Шохина, который старался не ссориться с Академией наук. Тем не менее мы получили в оперативное распоряжение два этажа гостиницы, что позволяло быстро размещать иногородних экспертов, приезжавших в Москву.

В начале января 1992-го Карен подготовил проект штатного расписания РЦЭР на 400 человек и представил его Алексею Головкову, который стал руководителем аппарата правительства. Леша был ошеломлен и сказал что-то типа: «Вы сошли с ума». После длительного торга штат был согласован на 100 человек. Этот штат никогда не был целиком заполнен, но благодаря такому лимиту мы могли быстро создавать новые подразделения.

Подобная лихость Карена вызывала сильную изжогу в аппарате, и при первом же проколе (дал какое-то неправильное интервью) он был уволен. На его место через месяц, в апреле 1992 года, пришел Андрей Илларионов, у которого к этому времени закончилась зарубежная стажировка.

Тогда в Центре уже работали Ирина Евсеева, Слава Широнин, Сергей Павленко, Борис Львин. Симон Кордонский не работал в Центре, но активно участвовал в наших семинарах. Предвидя проблемы с организованной преступностью, он создал в РЦЭР «силовой отдел» во главе с аналитиком из МВД. Глеб Павловский подал нам идею выпуска «Бюллетеня РЦЭР», где мы публиковали материалы семинаров, да и вообще любые интересные тексты по тематике реформ. «Бюллетень» рассылался по министерствам и ведомствам.

Главным продуктом РЦЭР была разработка и сопровождение планов подготовки нормативных актов. У нас выработался полугодовой период планирования, что позволяло оперативно реагировать на изменения ситуации. Раз в полгода мы, соответственно, докладывали о выполнении плана на заседаниях правительства. Я полагаю, что такая технология была совершенно правильной: в министерствах в это время была очевидная нехватка квалифицированных кадров, поэтому содержание проектов приходилось довольно жестко контролировать.

Работа над этими планами позволяла теснее познакомиться с сотрудниками министерств, отвечающими за реформы. На самом деле «гайдаровский призыв» в правительство состоял из двух частей: собственно завлабы из команды Гайдара и старые «спецы», с которыми Гайдар познакомился во время написания союзных программ реформ. Наиболее типичными представителями этой второй группы были Василий Барчук и Андрей Шаповальянц, которые рулили, соответственно, в Минфине и в Минэкономики.

Вообще, в Минфине в начале реформ был всего лишь один человек из команды, а именно Андрей Вавилов, и только с назначением Бориса Федорова туда пришли Сергей Алексашенко, Сергей Дубинин, Андрей Казьмин и Олег Вьюгин. Для проведения реформ Минфин был ключевым ведомством, и тот факт, что значительную часть 1990-х годов его возглавляли бюрократы, а не реформаторы, не способствовал успеху.

В Минэкономики ситуация оказалась сходной. Андрей Нечаев был перегружен текучкой, всем рулил нехаризматичный Шаповальянц, отдел экономических реформ возглавлял Михаил Копейкин, человек весьма грамотный, но с аппаратным складом ума. Чуть позже я познакомился с Андреем Свинаренко, который из всех старожилов министерства выглядел наиболее яркой фигурой.

В Центральном банке опорой реформаторов стал Дмитрий Тулин, с которым Сергей Игнатьев быстро нашел общий язык. Вскоре Игнатьев также перешел на работу в ЦБ. Тогдашний руководитель Центробанка Георгий Матюхин вполне поддерживал этот тандем, хотя, возможно, не всегда понимал суть проблем. Зато с приходом в Центральный банк Виктора Геращенко возник открытый конфликт, так что при первой же возможности новый председатель избавился от Игнатьева и Тулина.

Вполне реформаторским ведомством был Антимонопольный комитет, поскольку он формировался уже во время реформ. Мы никогда не имели проблем во взаимодействии с ними. Тем более с Госкомимуществом, который практически самостоятельно готовил свои нормативные акты, а РЦЭР только штамповал их.

Гораздо тяжелее ситуация была с другими ведомствами: в Минтопэнерго реформатор Владимир Лопухин был уволен уже в мае 1992 года, как раз в момент начала программы либерализации ТЭК. После чего мы вели долгую борьбу с Минтопом по поводу либерализации рынка энергоносителей – даже тогда, когда я уже перешел в Министерство экономики.

Минсельхоз возглавил довольно прогрессивный Виктор Хлыстун, но он не мог сопротивляться грубому напору аграрного лобби. Еще в ноябре 1991 года в правительство был внесен проект постановления о поддержке АПК, который содержал 44 пункта. Я стал один за другим вычеркивать позиции, связанные с дополнительными расходами, в результате чего в проекте остались только четыре пункта. Добрейший Виктор Николаевич сильно на меня обиделся и ходил к Гайдару проситься в отставку.

Неожиданно сильная реформаторская фигура обнаружилась в Госстрое, где отдел реформирования ЖКХ возглавил Анвар Шамузафаров. С ним меня познакомила Надежда Косырева, которая уже в 1992 году затеяла вместе с Раймондом Страйком исследовательский проект по реформе ЖКХ – впоследствии он превратился в Институт экономики города. Благодаря их деятельности комплексная программа реформирования ЖКХ была в общих чертах готова уже к 1994 году. Правда, ее полная реализация заняла еще десять лет.

Весной 1992 года готовился очередной Съезд народных депутатов – с отчетом правительства. На 15-й даче в Архангельском в срочном порядке созвали команду, которая должна была наваять этот отчет. Работу сделали за четыре дня, но с большим напряжением.

После Съезда Гайдар понял, что программу реформ все-таки придется писать, хотя бы для коммуникации с внешним миром. Эта задача была поручена Евгению Григорьевичу Ясину, который тогда занимал пост представителя правительства в Верховном Совете.

Под программу реформ была создана рабочая группа во главе с Ясиным, я стал его заместителем, а организационное обеспечение было возложено на РЦЭР. Возник вопрос, где писать программу? Гайдар предложил «Сосны», на что В.Б. Богданов сказал, что туда не наездишься, и предложил «Волынское-2», бывшую дачу Жданова, где в 1970-е годы было построено несколько коттеджей как раз для рабочих групп, писавших доклады к съездам КПСС.

Сразу скажу, что там мы написали не одну программу. Они готовились почти каждый год, так что к концу нашего пребывания на рабочих дачах у меня образовалась стойкая аллергия на этот процесс. Впрочем, надо признать, что «Волынское» было очень удобным местом: до Старой площади, а затем и до Белого дома можно было доехать минут за двадцать. Три премьера российского правительства с легкой руки Валеры Богданова провели немало времени в «Волынском-2». Именно здесь спичрайтеры Черномырдина писали ему речи с неповторимыми оборотами, перед важными выступлениями засиживаясь до утра.

… Но вернемся в 1992 год. За лето мы написали программу, а осенью ситуация сильно обострилась. Против гайдаровских реформ активно выступил РСПП, и мы вошли в публичную кампанию обсуждения различных вариантов реформ. В октябре мы с Леонидом Гозманом готовили сокращенный вариант программы для публикации, затем вместе с Ярославом Кузьминовым и его командой писали статьи с критикой идей «Гражданского союза».

В середине декабря правительство Гайдара ушло в отставку, а через неделю я свалился с воспалением легких и был отправлен в ЦКБ прямо под Новый год. Вышел я оттуда в двадцатых числах января и сразу попал вместе с Ясиным на прием к Виктору Черномырдину. Полномочия нашей рабочей группы были подтверждены, но самое главное – я услышал истинно русскую речь Степаныча: ни до, ни после я не слышал такого виртуозного мата.

Вице-премьером по экономике и министром финансов стал Борис Федоров, и Рабочий центр по наследству перешел к нему. Надо сказать, что Борис Федоров уделял РЦЭР даже больше внимания, чем Гайдар: фактически Егор все время выполнял премьерские функции, и Центр был у него на периферии сознания, а Федорову мы были инструментально крайне полезны.

В это же время активизировалась работа иностранных экспертных групп при кабинете министров. Рабочий центр оказался довольно удобной площадкой для работы иностранных экспертов: близко от правительства, но не на виду. Первопроходцами здесь стали молодые шведы, которых в большом количестве привез Андерс Ослунд уже в начале 1992 года.

Уже в ноябре 1991 года я познакомился с Ричардом Лэйардом, который тогда занимал кабинет в 1-м подъезде Старой площади, не зная ни слова по-русски, что было явным перебором. В начале 1992 года Лэйард запустил проект Russian economic trends, который на несколько лет стал основным источником статистики по России для иностранцев. Этот проект он делал вместе с Андреем Илларионовым. Другим направлением работы Лэйарда было установление контактов РЦЭР с западными журналистами. Благодаря медийным связям Лэйарда мы с Илларионовым стали довольно заметными фигурами для иностранных корреспондентов в Москве.

В начале 1993 года Джеффри Сакс и Андерс Ослунд получили большой американский грант и смогли создать постоянно действующую группу иностранных экспертов для работы в Москве. Эта группа имела прямой выход на Бориса Федорова и работала в помещениях РЦЭР. Примерно в это же время в Минфине появился молодой немецкий экономист Йохен Вермут, с которым мы тоже быстро познакомились. Йохен постоянно продуцировал весьма радикальные идеи, которые, впрочем, оказывались очень к месту, хотя и не сразу.

Большой интерес к российским реформам и высокий авторитет руководителей экспертных групп позволял привлекать на работу в Москве очень талантливых молодых экономистов, многие из которых проявили себя в родных странах. Так, югослав Божидар Джелич занимал важные позиции в экономическом блоке правительства Сербии, Питер Орсаг работал экономическим советником у Клинтона. Многие эксперты продолжили работу в Москве, уже в частных структурах.

Между тем политическая ситуация снова обострилась. В марте 1993 года на Съезде народных депутатов звучали требования импичмента Ельцина. Вызванные на ковер министры вибрировали и держали крайне невнятные речи, и только Юрий Лужков выступил прекрасно: на предложение снять его с работы он ответил, что не вы меня выбирали, не вам меня менять. После этого я его сильно зауважал.

В апреле прошел референдум с довольно неожиданным результатом: позиции Ельцина были поддержаны даже по экономическим вопросам. На следующий день Илларионов заявил, что Степаныча надо менять, и бросился бегать с этой идеей по начальственным кабинетам. Надо сказать, что сам ЧВС сильно перепугался, вызвал нас с Андреем к себе в кабинет и клялся в верности курсу реформ. Второй и последний раз я его видел в столь смятенном состоянии только вечером 3 октября того же года.

Андрей был сразу же назначен руководителем группы советников премьера, что было до известной степени засадой. Все советники председателя правительства имели на ЧВСа прямой выход, а Илларионов оказался практически отстраненным от подготовки документов и экспертной работы.

Уход Андрея Илларионова ослабил РЦЭР, тем более что из Центра одновременно ушел и Борис Львин – он уехал в Вашингтон работать в офисе директора МВФ от России, которым в это время являлся Костя Кагаловский. На место Андрея был назначен Сергей Павленко, после моего ухода в Минэкономики возглавивший РЦЭР.

Летом политическая тематика и вовсе заслонила экономическую. После референдума Ельцин созвал Конституционное совещание для выработки новой Конституции. Меня как представителя правительства в состав Совещания предложил Борис Федоров. Работа была довольно интересной, хотя и достаточно бессистемной. Окончательный текст Конституции, одобренный уже после путча, оказался более радикальным.

Еще одним памятным эпизодом стала полемика с В.И. Лобовым в августе. Андрей Нечаев к этому времени был уволен из правительства Черномырдиным, и на это место Ельцин назначил Лобова. В тогдашнем составе правительства он уже выглядел «белой вороной», но к лету все-таки соорудил экономическую программу, которую вынес на рассмотрение кабинета министров. Обсуждение программы происходило на довольно широком совещании у Черномырдина, куда, видимо, не без заднего умысла, пригласили и меня. Я правильно понял политический посыл и оттоптался на программе по полной. Народу понравилось, помню, как Шахрай ухмылялся в усы. Но, в принципе, Лобов уже был обречен, через месяц на его место назначили Гайдара – всего за несколько дней до роспуска парламента.

То, что конфронтация назревает, стало понятно уже летом. Бюджет 1993 года еще не был утвержден, и то, что предлагал Верховный Совет, казалось совершенно чудовищным. Для нас одного этого бюджета было достаточно, чтобы оправдать роспуск парламента. Но само известие о роспуске все равно застало врасплох.

Поначалу противостояние шло ни шатко ни валко, и я даже уехал в Англию по приглашению Лэйарда на несколько дней в конце сентября. В самолете 3 октября на обратном пути мы летели вместе с Борисом Федоровым и с ужасом смотрели на первые полосы английских газет, где были изображены горящие покрышки на Смоленской площади. «Ну, началось», – сказал Боря.

В аэропорту в депутатском зале я узнал о штурме мэрии. После этого я приехал в гостиницу «Волга», где в это время жила теща с нашей двухлетней дочкой Натальей (в питерской квартире тогда шел ремонт). Я отправился в магазин на проспект Мира и увидел грузовики с вооруженными людьми, которые ехали штурмовать Останкино.

К 7 вечера я приехал в «Волынское», и мы с Илларионовым сели ужинать в столовой. В этот момент начали отключаться останкинские телеканалы. Почувствовали мы себя в этот момент крайне неуютно и быстро засобирались на Старую площадь. В этот вечер мы перебывали во всех главных кабинетах, но плохо помню, о чем говорили. Черномырдин выглядел растерянным, а Гайдар был абсолютно спокоен. Когда мы к нему пришли, они с Вавиловым обсуждали, как я сейчас понимаю, обеспечение защитников мэрии оружием.

Вскоре мне позвонил мой хороший приятель, главный экономист московского представительства Мирового банка Чарльз Блитцер. «Черт подери, – сказал он, – что вы делаете на Старой площади, немедленно езжайте в бюро CNN, там пока выступают только сторонники Верховного Совета!»

Мы сразу же поехали туда и по очереди выступили в прямом эфире на крыше здания на Кутузовском, 7. За нами стоял уже неосвещенный Белый дом, и все было достаточно тихо.

Главным посылом в моем выступлении было следующее утверждение: ситуация настолько острая, что противостояние тем или иным образом разрешится в течение 24 часов. Некоторыми это было воспринято как призыв к штурму Белого дома. На самом деле я, конечно, не знал, чем все закончится, но силовое решение тогда казалось неизбежным.

На следующий день Блитцер пригласил нас к себе в квартиру на Патриарших прудах смотреть события в прямом эфире. Стояла замечательная погода, и только звуки близкой перестрелки заставляли нас поеживаться.

Разрешение политического кризиса и возвращение Гайдара в правительство позволяли надеяться на благоприятные результаты выборов в Государственную думу, назначенных на 12 декабря. Действительно, к этому времени уже была создана партия «Выбор России» (ВР), которая имела хорошие шансы на победу.

Тему создания партии поднял Петр Филиппов на неформальной встрече с Гайдаром в РЦЭР в марте 1993 года, и Егор сразу приступил к ее созданию, правда, сам Петр Сергеевич довольно быстро был выведен из игры Лешей Головковым. Вокруг создания партии кипели мелкие интриги, в результате демократы пришли к выборам сильно раздробленными. Черномырдин опасался победы на выборах Гайдара и спровоцировал формирование умеренной «Партии российского единства и согласия» во главе с Шохиным и Шахраем. Явлинский создал конкурирующее с «Выбором России» социал-демократическое «Яблоко». А Собчак с Поповым – «Российское демократическое движение», которое даже не прошло пятипроцентный барьер.

Кампания завершилась настоящей катастрофой. Формальной кампании «ВР» Жириновский противопоставил прямой разговор с избирателем и набрал на выборах 24 процента голосов против 14 у Гайдара. И хотя у «Выбора России» благодаря одномандатным округам оказалась самая большая фракция, вопрос о премьерстве Гайдара был закрыт: он никак бы не смог сформировать коалицию в Думе.

Радостный Черномырдин с большим удовольствием уволил в начале января 1994 года Гайдара и Федорова из правительства, и на этом первый этап российских реформ был завершен.

Лирическое отступление: поколение отцов

В начале 1990-х годов сложилась крайне неприятная (по крайней мере для меня) межпоколенческая ситуация. Дело в том, что большинство экономистов старшего поколения, которые по факту были нашими учителями (например, Николай Петраков, Юрий Яременко, Гавриил Попов, Борис Ракитский), не только не поддержали наши реформаторские усилия, но и подвергли гайдаровские реформы жесточайшей критике. Тем ценнее была для нас поддержка немногих представителей старшего поколения экономистов.

В 1992 году я, наконец, познакомился с идейным союзником Сыроежина великим Ефремом Залмановичем Майминасом. Он полностью поддержал действия нашей команды. Такую же позицию занял и известный специалист по экономике природопользования Константин Гофман. Александр Гранберг активно работал в «Волынском» при написании Программы углубления экономических реформ в 1992 году, а впоследствии тесно сотрудничал с Леонтьевским центром. Очень тепло мы общались и с заместителем директора ИМЭМО Владленом Мартыновым. Судя по всему, нас поддержали те, у кого было меньше амбиций и для кого дело было важнее статуса.

По-человечески понять академиков я могу: они долго ждали новой «оттепели» и полагали, что уж теперь-то окажутся востребованы. И тут появляются какие-то сопляки и становятся не то что советниками, а прямо-таки членами правительства. Обидно… Ну что ж, мы делали ошибки, нас можно было критиковать. К сожалению, критика оказалась весьма убогой, академики интеллектуально остались в позавчерашнем дне, так что даже дискутировать было неинтересно.

Не только для меня, но и для других членов команды огромное значение имела поддержка двух выдающихся экономистов старшего поколения – Абела Гезевича Аганбегяна и Евгения Григорьевича Ясина.

В 1970-е годы Ясин был вообще мало заметен, разве что известен как специалист по экономической статистике. Он бурно вошел в общественную жизнь уже во времена перестройки. Мы работали в тесном контакте все 1990-е. Народ Евгения Григорьевича любит: когда я говорил относительно малознакомым людям, что работал в Минэкономики заместителем Ясина, то слышал о нем самые лестные отзывы. Больше, пожалуй, ни о ком…

Абел воспринимался нами в советское время и вовсе как бюрократ от науки. Эти его с Александром Гранбергом и Кириллом Багриновским многоэтажные межотраслевые модели вызывали у меня тоску. Но ведь Аганбегян по своей природе не экономист, он – несостоявшийся государственный деятель. По его мудрости вполне могу представить Абела Гезевича премьер-министром, был бы получше многих, но вряд ли с такой анкетой в нашей стране это когда-либо было возможно…

Получаю огромное удовольствие от общения с ним, что, к сожалению, и раньше случалось нечасто, а сейчас и просто редко.

Вообще же я ощущаю весьма сильную близость не столько идейную, сколько эмоциональную со многими представителями старшего поколения, рожденными в начале 1930-х годов, сверстниками моих родителей. И, действительно, тогда многие достойные люди родились очень кучно: Аганбегян – в 1932-м, Ясин – в 1934-м. Мои любимые барды тоже: Юрий Кукин – в 1932-м, Александр Городницкий – в 1933-м, Юрий Визбор – в 1934-м.

Борис Натанович Стругацкий, 1933 года рождения, с которым я имел честь общаться лично благодаря его племяннице Марии Аркадьевне Стругацкой, вообще гуру нашего поколения.

Что неудивительно: генерация отцов – это поколение XX съезда, сформировавшее атмосферу «оттепели», а мы в этой атмосфере и росли.

Из артистов мне очень нравился Кирилл Лавров, несмотря на все его партийные регалии. Любимая роль – Болингброк в «Стакане воды», тут он раскрылся в полной мере. Очень был симпатичен Игорь Кваша, с которым я познакомился в 2006 году, незадолго до его ухода. Нравился Андрей Петров – и как композитор, и как личность; жаль, мы не были знакомы.

Еще при раннем знакомстве с авторской песней из всей «большой четверки» (Окуджава, Визбор, Высоцкий, Городницкий) Александр Моисеевич Городницкий мне понравился больше всех. Он очень питерский. Ему свойствен весьма заковыристый взгляд на российскую историю (это в значительной степени от общения с Натаном Эйдельманом, который и на меня оказал серьезное влияние). Ну и потом – романтика: Севера, океанские путешествия, подводные погружения…

Познакомился я с ним довольно поздно, в 1998 году, одно время очень часто общались, я помогал ему с изданием книг и дисков. Поразительно: качество поэзии АМ с годами только растет, что, вообще говоря, несколько неожиданно, ведь поэты в возрасте обычно переходят на прозу. Про песни и не говорю – в каждом периоде творчества по несколько шедевров: с удовольствием и регулярно поем. И отчего-то ранние песни не устаревают: вот уже кажется, что песня ушла, а потом что-то перевернулось, глядишь – снова актуально. А если серьезно, то вершина творчества АМ – сборник начала 1990-х «Ледяное стремя»: очень мрачно – тяжелое было время – но здорово.

Всему этому поколению сейчас далеко за восемьдесят – пожелаем таким замечательным людям здоровья и долгих лет жизни!