Текст книги "Социальные порядки и экономические реформы"

Интермедия 1998–2001 гг

С 1 сентября 1998 года я вышел на работу в качестве председателя правления Международного инвестиционного банка (МИБ). Я полагал, что этот банк будет напоминать хорошо мне известный Мировой банк или ЕБРР, поскольку формально МИБ – это тоже международная финансовая организация.

Действительность оказалась иной. Банк с 1990 года находился в глубоком дефолте, причем в первую очередь из-за задолженности СССР. К моменту моего прихода все другие страны свои долги уже погасили. Россия же после дефолта этого делать не собиралась, и наши позиции в Совете были довольно слабыми. Деятельность Банка была практически заморожена, и он использовался международными разведками как шпионское гнездо: иностранные сотрудники банка обладали полным иммунитетом – их не могли даже объявить персонами non grata. Я довольно быстро вошел в конфликт с представителями других стран и вынужден был буквально через год подать в отставку.

Правда, мой переход в Банк имел одну позитивную сторону: оклады в МИБе были номинированы в долларах, и на фоне четырехкратной девальвации рубля покупательная способность этих окладов выросла соответствующим образом. В любом случае таких денег я до этого никогда не получал.

Другой «фишкой» МИБа был председательский офис: на 11-м этаже здания с высокими потолками, где имелись не только комната отдыха с душевой, но и представительская столовая. Эта столовая так впечатлила Юлю Латынину, что она включила ее описание в один из своих романов.

В конце 1999 года я репатриировался в Питер на место президента Леонтьевского центра, которое занял после отъезда Чубайса в Москву в 1991 году, но где я, естественно, не работал и не получал заработную плату. Хотя в деятельности Центра участвовал, особенно когда в Петербурге разрабатывался первый Стратегический план развития города.

За относительно короткий период работы в Центре я внедрил несколько новшеств. Во-первых, мы начали ежегодно выпускать коллективные монографии по актуальным темам региональной политики. Во-вторых, я организовал междисциплинарный семинар по общественным наукам, который достаточно успешно функционирует до сих пор.

Леонтьевский центр в то время занял весьма заметное место в научно-консультационной среде города благодаря прежде всего его бессменному руководителю Ирине Карелиной и Леониду Лимонову, который стал директором-координатором научных разработок.

Лимонов тоже закончил экономкибернетику в Финэке, на два года позже меня. Я был у него оппонентом на защите диссертации. Помимо того, что Леня является одним из самых талантливых экономистов в Петербурге, да и в стране тоже заметен, он еще и человек с очень широким классическим образованием (что сейчас встречается редко) и просто очень приятен в общении.

После ухода из МИБа у меня нарисовалась куча свободного времени, и я решил заняться преподаванием: в течение двух с половиной лет читал курс Ясина «Российская экономика» последовательно на факультете политологии ВШЭ магистрам, затем в Финэке на специальности «Экономическая теория», потом в питерском филиале ВШЭ и, наконец, на факультете менеджмента СпБГУ для специальности «Государственное и муниципальное управление».

Впечатления были смешанные. Самым сильным потоком, конечно, были магистры в ВШЭ, но тут присутствовало много выпускников технических бакалавриатов, которые, как и многие технари, были настроены весьма дирижистски. В Финэке поток был маленький, и в нем выделялась группа очень продвинутых девушек, для которых я, собственно, и читал лекции. Все они после окончания Финэка уехали учиться за границу.

В питерском филиале ВШЭ меня поразила неспособность студентов четвертого курса читать профессиональную литературу на английском языке, хотя ректор «Вышки» Ярослав Кузьминов меня уверял, что они должны это делать уже на втором курсе. Кроме того, студенты списывали эссе из Интернета, причем ухитрялись сдувать всякие глупости, что меня очень заводило. Впрочем, потом я несколько лет подряд принимал в филиале госэкзамены и увидел много очень достойных выпускников.

В университете были очень толковые ребята, только я выяснил, что у них нет профессии – ведь действительно: менеджмент – это не профессия. Несмотря на это, выпускники факультета очень быстро устраивались на работу в самые хорошие места.

Из околонаучных мероприятий стоит упомянуть мое участие в питерском отделении «Клуба 2015», где активно обсуждались в том числе перспективы развития Петербурга. Именно там меня углядел Сергей Воробьев, директор российского представительства крупной хедхантинговой компании и в конце 2000 года запродал Московскому центру Карнеги в качестве руководителя исследовательской программы по экономике. Так что в 2001 году одну неделю из двух я проводил в Москве в замечательном помещении Центра Карнеги на Пушкинской площади и даже слетал на 10 дней в Вашингтон в его центральный офис. Квартиру я снимал через дорогу от Центра Карнеги в знаменитом доме Нирнзее. Тут же рядом, в Малом Гнездниковском переулке, находилось Бюро экономического анализа – один из проектов Мирового банка, который я запустил в 1997–1998 годах. Бюро возглавил Леня Григорьев, его заместителем стал Женя Гавриленков, направление социальной политики вела Таня Малева (одновременно совмещая работу с кураторством одноименной исследовательской программы в Центре Карнеги). Администратором в Бюро работала жена Сергея Павленко Таня. Тут отношения были гораздо менее формальные, чем в Центре Карнеги.

Вообще, начало 2000-х годов было временем оптимистичным. Кризис прошел сравнительно легко, инфляция снижалась, уровень цен был еще очень низким. Был избран молодой, динамичный президент. Экономическая команда выглядела превосходно: Кудрин, Греф, Илларионов.

Никаких комплексов относительно ВВП у меня тогда не было. Мы были знакомы с 1990 года по офису Собчака. Уже тогда Путин выглядел сильным технократом. Потом были эпизодические контакты в Москве в середине 1990-х, и тут уже я отметил весьма либеральные экономические воззрения будущего президента, а также хорошо развитый здравый смысл. Путин вообще считался членом команды – не только федеральной, но и питерской. А его роль в 1999 году в смещении вместе с Сергеем Степашиным генпрокурора Юрия Скуратова была совершенно выдающейся.

Смещение Скуратова стало для меня одним из самых сильных впечатлений 1999 года. Сидят себе этак скромненько перед камерами директор ФСБ и министр внутренних дел, причем директор ФСБ говорит, что, мол, человек, похожий на Скуратова, на неприличных видеозаписях – это и есть сам Скуратов. В этот момент мне стало понятно, что Примакову президентом не бывать.

Через неделю в Лондоне на ежегодном собрании ЕБРР мне долго пришлось объяснять западным коллегам значение этой пресс-конференции: они все еще считали, что все шансы – у «Примуса».

В 2000–2001 годах я смог значительно больше времени проводить с семьей. Еще в начале 1999 года усилиями прежде всего Марины мы въехали в большую квартиру в центре Петербурга, а в 2000-м купили недостроенный дом в поселке Колосково на Приозерском шоссе и достроили его к лету 2002 года.

Теперь я имел возможность гораздо вольнее ездить за рубеж. Весной 2000 года мы с Мариной смогли слетать на Мадейру, в мае была замечательная шведская конференция на Готланде – каким другим способом я мог бы еще туда попасть? В конце июня состоялась ненапряженная поездка в Париж на конференцию Мирового банка. Весь август мы провели в бывшей Югославии – сначала в горах Словении вместе с семьей Лени Григорьева, потом в хорватской Опатии и на Бриунских островах. Перед Рождеством мы просто так полетели в Лондон, где я смог участвовать в праздновании 80-летнего юбилея Любо Сирца.

В 2000 году я возобновил политическую активность. В это время из нескольких демократических движений и партий формировалась новая партия СПС, и я был делегирован в региональный оргкомитет от кириенковской «Новой силы», которую в Питере возглавлял директор Выборгского судостроительного завода Сергей Завьялов – с ним мы тогда подружились. Отношения с «Демвыбором» у меня оставались сложными еще со времен блока «Северная столица».

Участие в оргкомитете позволило мне выдвинуться в Совет Федерации. Эту идею в начале 2001 года озвучил мне АБЧ. Правда, он предлагал мне баллотироваться от Пермской области, где у его заместителя по РАО «ЕЭС» Валентина Завадникова были хорошие контакты. На что я ответил, что это как-то напряженно, в Пермь не наездишься, и хотел бы идти от Петербурга или на крайний случай от Ленинградской области. На что АБЧ ответил: «Попробуй».

Я выдвинул свою кандидатуру в оргкомитете СПС и с минимальным перевесом был утвержден. Но важно то, что меня поддержало и региональное «Яблоко», где было много моих знакомых по Ленсовету.

В Законодательном собрании ситуация тоже оказалась благоприятной: здесь была сильная фракция «Яблока» и только что созданная при моем участии фракция СПС. (Михаил Бродский, Юрий Гладков, Алексей Ковалев, Михаил Толстой и Леонид Романков; с Юрой Гладковым мы тогда очень подружились, он стал вице-спикером ЗАКСа, но неожиданно заболел редкой разновидностью рассеянного склероза и сгорел буквально за год.) Кроме того, ряд внефракционных депутатов тоже из бывшего состава Ленсовета, в частности, Александр Щелканов, обещали мне свою поддержку.

Другим кандидатом был Сергей Миронов. Мы тогда еще не знали, что его планируют сделать спикером Совета Федерации и ему надо избираться для этого практически единогласно. Поэтому наверху решили отдать мне место в Совете Федерации от Ленинградской области. Я публично отказался баллотироваться в Питере в пользу Миронова и отправился на встречу к губернатору Ленинградской области Валерию Павловичу Сердюкову.

14 июля 2001 года я был утвержден Законодательным собранием Ленинградской области, а на первой осенней сессии Совета Федерации мои полномочия были формально подтверждены.

Летом 2001 года у меня случился последний большой отпуск. Так как наша новая дача еще достраивалась, мы отправились на целый месяц в пансионат «Ленинградец» (сейчас это «Гелиос-отель»), где на последнем этаже были уже сделаны замечательные студии с видом на Финский залив. Местный врач не советовал нам купаться в заливе, и мы ездили на озеро Красавица, где вода благодаря очень теплой погоде хорошо прогрелась. После этого мы еще на три недели поехали в Черногорию, где оказались вместе с нашими институтскими знакомыми Яшей Кокшаровым и Сашей Зориным. Так что веселое времяпрепровождение было нам гарантировано. Запомнилась безумная дешевизна всего в Черногории (за исключением разве что самого отеля). На нашем пляже все три недели отдыхал президент страны. Охрана каждый день по пути на пляж проверяла наши сумки, а по периметру бухты плавали водолазы.

Одним из самых замечательных впечатлений этого периода стал Пушкинский юбилей 1999 года. Погода в этот день (6 июня) была прекрасная, и мы с утра всей семьей отправились в Пушкин, где у Лицея был установлен открытый микрофон, так что наша дочь Наташа смогла прочитать там публично стихи Пушкина. А вечером она читала стихи уже у памятника Пушкину на Михайловской площади – «Последняя туча рассеянной бури…» В этот день я понял, какой праздник в России главный – вовсе не День Победы. Случается редко, но зато самый народный.

Сенаторские будни: почему мне не суждено стать региональным руководителем

Став сенатором от Ленинградской области, я получил возможность хорошо познакомиться с губернатором и членами правительства. Ленинградская область тогда представляла собой довольно любопытный политический феномен. Здесь, как и в Московской области, отсутствует традиционный для российских регионов конфликт между центральным городом и областным руководством, зато существуют конкурирующие элиты крупных районных центров. В Ленобласти это прежде всего Выборг, Гатчина и Кириши, но также и Волхов, Тосно, Кингисепп и Приозерск.

В конце 1990-х областью руководил Вадим Густов, который был призван вице-премьером в правительство Примакова в сентябре 1998 года. Хорошо прикинув темпы смены правительств, хитрый Вадим Анатольевич назначил следующие выборы губернатора аж на сентябрь 1999 года, оставив местоблюстителем своего заместителя Валерия Павловича Сердюкова и рассчитывая снова избраться губернатором через год. С первой частью плана все прошло хорошо: правительство Примакова в мае было отправлено в отставку, а вот Сердюков не захотел сдавать нагретое место, и выборы 1999 года в Ленобласти оказались по-настоящему конкурентными: достаточно сказать, что на них Виктор Зубков, выходец из приозерского истеблишмента, занял лишь четвертое место.

На выборах победил Сердюков и вместе со своим талантливым заместителем по экономике Григорием Двасом за несколько лет соорудил в Ленинградской области экономическое чудо – пока в Петербурге губернатор Яковлев бился с разваливающимся коммунальным хозяйством.

Сердюкову удалось создать очень компактное и дееспособное правительство. Меня, например, поразило, что мобильный телефон губернатора был указан прямо в телефонном справочнике правительства, то есть, в принципе, любой начальник департамента мог с ним связаться в любое время суток – если нужно. Я тоже никогда не общался с Сердюковым через секретаря.

Сердюков активно работал с иностранными инвесторами и предоставлял им существенные льготы плюс очень простые системы согласований, в то время как в Петербурге все инициативы по бизнесу тонули в недрах разветвленной бюрократии. За несколько лет была запущена табачная фабрика «Филип Моррис», которая сразу стала давать очень приличные акцизы в областной бюджет, во Всеволожске был построен сборочный завод «Форда», один из первых в России. После этого инвестор пошел в область косяком, и в течение ряда лет область показывала темпы роста около 10 процентов годовых, а льготы по налогу на прибыль более чем перекрывались ростом сборов других налогов.

Я довольно часто сопровождал ВП в поездках по области, и на меня произвели сильное впечатление его контакты с населением. Хотя Сердюков по бэкграунду типичный партийный работник (последнее место работы в СССР – секретарь Воркутинского горкома), в поведении он больше всего напоминал губернатора американского штата. ВП хорошо понимал, что следующая предвыборная кампания начинается в день инаугурации, и стремился пообщаться с максимально возможным числом своих избирателей.

Как он выдерживал этот ритм, я не очень понимаю: он мог спать по три часа в сутки и рано утром ехать на мероприятие, скажем, в Лодейное Поле – пять часов на машине.

В результате на довольно тяжелых выборах 2003 года он вытащил почти проигранную кампанию против того же Густова. Отмена выборов как-то негативно на него подействовала. Он, конечно, спокойно переутвердился в 2007 году, но его таланты публичного политика стали пропадать втуне, и последний его срок прошел не так блестяще, как первые два.

Мой сенаторский офис располагался в здании правительства Ленинградской области как раз напротив Смольного. Каждый понедельник я проводил в Петербурге и участвовал в мероприятиях правительства. В 9 часов у Сердюкова собирался узкий кабинет, а в 11 проходил так называемый аппарат, где присутствовали все руководители комитетов. Это было вполне дежурное бессодержательное мероприятие, необходимое губернатору лишь для того, чтобы время от времени «вставлять перо» какому-нибудь председателю комитета для пущей острастки другим. Зато «узкий кабинет» был абсолютно содержательным мероприятием, и на третий год своей работы я был допущен в этот круг. Общение здесь стоило всех аналитических докладов о состоянии региональной экономики вместе взятых.

Поездки в райцентры и общение с районным звеном наглядно демонстрировало пропасть между городом и деревней. Помнится, в 2002 году мы ездили с ВП в Светогорск отмечать 9 мая. В местной школе мы смотрели литературно-художественную композицию, стилистически исполненную совершенно в духе 1970-х годов, разве что в ней звучали песни Окуджавы и Высоцкого. Замечу, что Светогорск находится в 10 километрах от финской границы.

Работая с ВП, я сразу понял: мне не суждена карьера регионального руководителя, потому что я, в принципе, не смогу пить на равных с вице-губернаторами. Уже обмывание моего назначения в 2001 году в ресторане «Старая таможня» закончилось тем, что мой портфель приехал домой в сопровождении моего помощника минут за тридцать до того, как я сам был доставлен домой в совершенно нерабочем состоянии.

Совет Федерации: оптимистическое начало, безыдейная концовка

Совет Федерации представлял собой в 2001–2002 годах весьма любопытное зрелище. Дело в том, что его реформирование в 2000 году преследовало лишь одну цель: убрать губернаторов из парламента и тем самым снизить их влияние. Кто придет на смену – об этом поначалу не думали.

Когда начался процесс ротации, этим озаботился Владислав Сурков и попытался сделать из Совфеда потенциальный противовес Думе: в это время там не было устойчивого проправительственного большинства. Поэтому Слава старался выдвинуть в верхнюю палату побольше профессионалов. Поскольку губернаторам их представительство в Совфеде было по большому счету безразлично, туда попало довольно большое число разумных людей.

Так, от новгородского губернатора Михаила Прусака был выдвинут Геннадий Бурбулис, с которым мы тесно общались и в 1992 году, и позже. Бывший руководитель департамента науки правительства Илья Ломакин-Румянцев был выдвинут от Марийской Республики, оттуда же мой знакомый по аппарату правительства Александр Торшин (он вскоре стал зампредом палаты).

Появились и новые лица. Я близко познакомился с Женей Бушминым, с которым ранее разве что раскланивался (он работал заместителем министра финансов по межбюджетным отношениям). Подружились и с Олегом Чиркуновым, сенатором от Перми, который потом поработал там же губернатором. Олег отличился еще до моего прихода тем, что единственный из сенаторов проголосовал против михалковского гимна. И затем, занимаясь в палате налоговым законодательством, всегда демонстрировал очень прямую, принципиальную позицию. Мы очень тесно работали и с Валентином Завадниковым, который пришел из РАО «ЕЭС».

Большая часть вновь прибывших «кадров Суркова» вошла в состав так называемой группы «Федерация», лидером которой был Валерий Горегляд – он выглядел естественным кандидатом на пост председателя палаты. Но как мы уже знаем, у группы питерских товарищей была готова кандидатура Сергея Миронова, которого и избрали главой палаты. Горегляд стал его первым заместителем.

В то же время представители «Федерации» смогли занять многие посты председателей комитетов: Завадников возглавил Комитет по промышленности, я – Комитет по финансовым рынкам, Михаил Маргелов – Комитет по международным делам, Бурбулис – Комиссию по конституционным полномочиям СФ, бывший заместитель Чубайса по Госкомимуществу Александр Казаков – Комитет по региональной политике. Бушмин, ставший председателем Бюджетного комитета, как мне кажется, не входил в группу «Федерация», но был к ней достаточно близок.

Я, конечно, предпочел бы возглавить Комитет по экономической политике, но это место было уже застолблено Оганесом Оганяном.

Эта заочная конкуренция не помешала нам потом подружиться, тем не менее, пришлось заниматься не вполне знакомым мне делом. Это была хорошая возможность освоить новую профессиональную сферу.

Другую группу членов Совета Федерации составляли представители старшего поколения – бывшие губернаторы и даже советские министры. Тут отношения складывались по-разному. Сильно не понравился Николай Иванович Рыжков – надутый и совершенно бессодержательный. Зато был очень мил Владимир Кузьмич Гусев – один из последних вице-премьеров союзного правительства: он внимал разумным доводам и в весьма немолодом возрасте отличался чрезвычайно ясным умом.

Вполне рабочие отношения сложились с «армейской» группой, самыми яркими представителями которой были председатель комитета по обороне, бессменный сенатор с 1993 года В.К. Озеров, бывший зам начальника Генштаба, армейский интеллигент В.Л. Манилов и боевой генерал В.Ф. Кулаков, погибший совершенно нелепым образом летом 2014 года «при наезде катера» во время купания.

С Сергеем Михайловичем Мироновым сразу сложились очень хорошие отношения. Вообще, Миронов полностью поменял климат в палате. Егор Строев был совершенный бурбон, попасть к нему на прием было невозможно. Аппарат набирали из клерков советской поры третьего разбора, делопроизводство находилось в ужасающем состоянии. Миронов практически полностью обновил аппарат, сделал его не просто эффективным, а даже каким-то человечным. По крайней мере было очень мало формализма.

С сенаторами Миронов тоже выстроил совершенно особые отношения. Если член Совета Федерации просил о встрече с председателем, то непременно проходил к нему вне очереди. Таким жестом Сергей Михайлович показывал, что все сенаторы равны. В результате и отношения в палате стали товарищескими. За шесть лет работы в СФ не припомню ни одного значительного конфликта.

Вновь сформированный Совет Федерации принялся за работу с большим энтузиазмом, и в первый год сенаторы довольно часто накладывали вето на думские законы. Но уже в начале 2003-го Кремль решил навести в законотворчестве «порядок», и директивы по голосованию стали приходить из Кремля. Теперь сенаторам позволяли покуражиться лишь по малозначимым законам или в тех случаях, когда прокол происходил в самой Думе.

Не все сразу поняли, куда дует ветер, и в начале лета 2003 года еще оказалась возможной большая буча по закону о связи. Ну, как-то по-разному всем объяснили правильный модус поведения. Я, например, столкнулся с чудовищными трудностями при переназначении в Совет Федерации осенью 2003 года после переизбрания В.П. Сердюкова губернатором. Желание своевольничать сразу пропало.

Поэтому вторая половина срока работы в Совете Федерации прошла как-то безыдейно.

Впрочем, пребывание в Совете Федерации имело ряд положительных сторон. Представляя собой палату регионов, мы должны были много ездить по стране. Сам перечень городов, где я за это время побывал в официальном качестве – немаленький: Калининград, Новгород, Тверь, Рязань, Самара, Волгоград, Пермь, Иркутск, Хабаровск, Вологда, Мурманск. Везде была возможность общения на самых разных уровнях. Так что состояние регионов я тогда понимал достаточно хорошо.

В то же время работа в Совфеде очень расслабляла. Казалось бы, много свободного времени, можно заниматься академической работой. Ничего подобного, заседания комитетов, Совета палаты, пленарные заседания, различные слушания – все очень сильно отвлекало от раздумий. Даже перестал читать лекции студентам.

Состояние странное. Ты собой доволен. Ты уважаемый человек, много общения, куча привилегий типа бесплатного проезда по всей стране. Но происходит интеллектуальная деградация: думать приходится мало, а говорить много.

Впрочем, как статусная персона я оказался вовлечен во многие профессиональные процессы, что для меня было внове и достаточно интересно. Начнем с того, что весной 2002 года мой питерский знакомый Алексей Саватюгин был избран председателем правления Национальной ассоциации участников фондового рынка (НАУФОР) и предложил ведущим фондовикам мою кандидатуру на пост председателя Совета директоров НАУФОР. Так я оказался вовлечен в сферу мне достаточно чуждую. Проработав некоторое время в банках, я понимал специфику их деятельности. Фондовый рынок работает по-другому, и мне в новой должности приходилось нелегко. Но нужно отметить, что люди на этом рынке довольно интересные, и я с удовольствием общался с такими зубрами, как Марлен Манасов, Вадим Беляев и Рубен Аганбегян.

Я проработал в НАУФОРе до 2008 года, а потом почти сразу оказался втянут в деятельность по разработке концепции Московского финансового центра (МФЦ) под руководством А.С. Волошина. Я возглавил одну из проектных групп и активно участвовал, например, в создании Центрального депозитария. Депозитарий-то был создан, а вот перспективы МФЦ все более и более туманны.

Другим венчуром стало мое участие в деятельности Национального банковского совета (НБС). Он был создан в 2002 году для контроля финансово-хозяйственной деятельности Центрального банка, которая до этого времени вообще была вне государственного и общественного внимания. Вместе с Глебом Фетисовым я представлял там Совет Федерации.

Когда Борис Федоров в 1990 году писал закон о Центральном банке, там была предусмотрена независимость ЦБ от других государственных органов. Независимость оказалась столь большая, что никто вообще не мог контролировать административно-хозяйственные издержки Банка России. А поскольку Центробанк сам печатает деньги, он мог их тратить на свои нужды совершенно бесконтрольно. И в самый тяжелый период кризиса полным ходом шло строительство центробанковских пансионатов и домов отдыха, причем практически во всех регионах. Содержание этих пансионатов тоже ложилось на бюджет ЦБ, я уже не говорю о фонде оплаты труда, который тоже никто не контролировал. Именно этими сюжетами и занялся НБС. В то же время большие статьи операционных расходов Центрального банка, такие, например, как организация налично-денежного обращения, были выведены из-под контроля Национального банковского совета.

В то время мне пришлось спорить с Центральным банком и по другим вопросам, в частности, я предлагал, чтобы участие в системе страхования вкладов было делом добровольным. В противном случае возникают моральные риски, которые вполне проявились в 2014 году. С одной стороны, вкладчики, зная, что их вклады застрахованы, не проявляют ответственности в выборе банка, с другой стороны, Центральный банк начинает вмешиваться в процесс определения ставок по депозитам. Мне очень не нравились попытки вмешательства Центробанка в процесс назначения менеджмента, а также применение к деятельности банков так называемых оценочных суждений, которые могут привести к полному произволу со стороны регулятора.