Текст книги "Социальные порядки и экономические реформы"

Петр Филиппов, тюльпаны и семинары на Ладоге

Петр Сергеевич Филиппов появился в нашей компании где-то в конце 1986 года и сразу пришелся ко двору. Он принадлежал к более старшему, послевоенному поколению. По нему тоже прошелся катком 1968 год, но Петра Сергеевича поломать было сложно. После того как его выперли из аспирантуры за крамольную диссертацию, он ушел на вольные хлеба, одно время был тренером по горным лыжам в детской спортивной школе.

В конце концов он нашел занятие, которое не только обеспечивало ему полную финансовую самостоятельность, но и позволяло в середине 1980-х финансировать различные проекты, связанные с перестройкой. Таким занятием стало выращивание тюльпанов. Оно не требовало никаких лицензий и не облагалось налогами (как сельскохозяйственное производство).

Петр Сергеевич познакомился с рижскими тюльпановодами, изучил технологии и сорта, построил на даче теплицу и на двух выгонках тюльпанов – к Новому году и 8 Марта – зарабатывал до 20 тысяч рублей в год.

Уже через год после знакомства Петр Сергеевич намекнул, что, мол, молодежи неплохо бы внести свой посильный трудовой вклад в финансовое обеспечение перестройки, а также и самим заработать маленькую копейку. В результате в ноябре-декабре 1987 года мы с Мишей Дмитриевым и Мишей Киселевым посменно дежурили на даче Петра Сергеевича (ПС), протапливая теплицу утром и вечером.

Более того, мы с Дмитриевым попытались провести выгонку сами, одна из комнат в моей коммуналке тогда пустовала, отец сколотил конструкции под ящики и светильники, и весь февраль 1988 года там росли тюльпаны. Нас подвела очень теплая погода зимой 1988-го, и выход цветов оказался значительно меньше расчетного. Тюльпаны мы продали с убытком.

ПС, кстати, настаивал, чтобы мы торговали цветами сами, учились рыночным отношениям. Порекомендовал торговать на рынке в Ораниенбауме, где много людей отправляется на пароме в Кронштадт. И действительно, то небольшое количество тюльпанов, которое мы вырастили, довольно быстро было продано – буквально за полдня. Когда мы приехали получать место на рынке к его начальнице (плата – рубль), она сказала: «Вот хорошо-то – русские едут торговать, а то у нас тут все кавказцы».

ПС внес новую струю и в организацию научных семинаров. Он с молодости увлекался яхтами и катерами, поэтому предложил проводить семинары летом на Ладожском озере, совмещая обсуждения с катанием на яхте. Все это проходило на Песоцком Носу – длинной косе на южном берегу озера, отделяющей от него бухту Черная Сатама. Вообще-то южный берег Ладоги глинистый и заболоченный. А тут просто оазис – 4 километра песчаного пляжа, дюны, реликтовый можжевельник, и практически никого нет.

Первый раз мы туда поехали в 1987 году небольшой компанией, но нам сильно не повезло с погодой. Правда, за несколько дней мы научились управлять тримараном производства калининградского завода «Янтарь», который Петр Сергеевич добыл благодаря личным контактам на заводе.

Зато в 1988 и 1989 годах все прошло как нельзя лучше, здесь уже было много участников, шли полноценные обсуждения и, самое главное, – стояла замечательная, совершенно южная погода. Воздух – 30 градусов, вода – 25. (При том, что обычно Ладога больше 18 градусов не прогревается.)

Москвичей оказалось сравнительно немного. Точно помню, что в 1988 году приехали Гайдар с сыном Петей и Сергей Кугушев. С ними был связан забавный эпизод. Однажды мы вчетвером пошли на тримаране. Причем у берега ветра почти не было, а на открытом озере сильно дуло. Поэтому мы Петю быстро высадили и продолжили катание втроем. В какой-то момент Кугушев и Егор оказались на одном борту тримарана, и его начало заваливать ветром (Егор был еще довольно стройный, а вот Кугушев уже тогда весил килограммов 120). Егору срочно пришлось пересаживаться на мою сторону, и только вдвоем нам удалось перевесить Сергея и выправить яхту.

Сергей Кугушев появился на нашем горизонте в 1987 году. Он уже занимал довольно важную бюрократическую должность в Госстрое СССР, был помощником его председателя Баталина. С Егором он как-то очень быстро нашел общий язык. Гайдару такой человек был крайне полезен, поскольку в то время только Егор занимал аппаратную позицию, и с двух рук они могли эффективно решать бюрократические вопросы.

Очень важным был административный ресурс Кугушева. Во-первых, ленинградцы в Москве смогли пользоваться ведомственной гостиницей Госстроя на улице Гиляровского, во-вторых, Сергей начал финансировать разработки нашей команды, в том числе и в Ленинграде. В частности, разработку, в которой Леонид Пайдиев впервые подготовил прогноз падения производства по отраслям промышленности вследствие проведения рыночных реформ.

В 1988–1989 годах я с Сергеем общался очень тесно и неформально, теснее, чем со многими «регулярными» членами команды. Разрыв произошел сразу после путча и «российского» выбора команды. Во время случайной встречи в Москве Сергей мне сказал что-то типа: «Уж извини, мне очень жалко Империю». Впрочем, расстались мы без ожесточения.

Мы выехали на Ладогу еще один раз в 1990 году, но все прошло несколько скомканно. Например, мы с ПС уже заседали в Ленсовете, и нам удалось приехать только через два дня после начала семинара.

Семинар 1990 года запомнился длинным разговором с Найшулем, в котором он полностью отвергал идею ваучерной приватизации и впервые в России поднял тему приватизации пассивов, как я полагаю, после бесед с чилийцами. «Видишь ли, – сказал он, – приватизировать активы чрезвычайно легко: ты их продал и потратил деньги. А пассивы у тебя остались – и что с ними делать? Причем самый большой пассив – это пенсионный долг, и его тоже нужно как-то приватизировать». Именно тогда проблематика будущей пенсионной реформы появилась на нашем горизонте.

В 1990 году Филиппов легко избрался на российский Съезд народных депутатов от Московского района и стал одним из лидеров ленинградской депутатской группы, практически полностью оппозиционной. Филиппов еще на семинаре в Лосево сильно проникся идеей «народной приватизации» по Виталию Найшулю и в Верховном Совете воплотил ее в жизнь: закон об именных приватизационных счетах был принят за несколько месяцев до прихода Гайдара в правительство.

Петр Сергеевич сыграл важную роль в октябре-ноябре 1991 года при формировании правительства реформ, когда в составе группы депутатов «Демократической России» пришел к Ельцину с требованием назначить премьером Гайдара.

После роспуска Верховного Совета ПС некоторое время проработал в администрации президента, но явно там не прижился, уж очень он не аппаратный человек. После этого Филиппов полностью ушел в издательско-просветительскую деятельность.

Перестройка в разгаре

Наша активная творческая работа над концепцией реформ практически полностью пришлась на период междуцарствия: от смерти Брежнева до прихода Горбачева. Действительно, к весне 1985 года все было готово, а публикация сборника в Инжэконе только в 1987 году – это следствие длительности издательского цикла в советское время.

Казалось бы, перед нами открывались блистательные перспективы внедрения своих идей при новом прогрессивном лидере. Собственно, чего-то в этом роде мы и ожидали. Я, например, в своей диссертации, защищенной в конце 1984 года, вовсю цитировал Горбачева. К моменту, когда диссертация прошла ВАК, Горбачев уже стал генсеком.

Однако жизнь распорядилась иначе. В значительной степени это было связано с изменением карьеры Егора Гайдара. Воодушевленные приходом Горбачева, будущие младореформаторы из ВНИИСИ написали ему письмо с изложением программы экономических реформ. Письмо попросили передать Абела Аганбегяна, который имел доступ к телу. Однако послание передано не было. Для Егора это стало сильным разочарованием. К этому добавились развод и практически вынужденный уход из ВНИИСИ. Гайдар какое-то время работал в Институте народнохозяйственного прогнозирования, но очень скоро перешел на позицию экономического редактора в журнал «Коммунист», где его работу курировал зам. главного редактора, известный партийный либерал Отто Лацис.

Формально позиция была очень высокой. Но это была смена жанра – он оказался вне совминовских структур, которые готовили предложения по реформам для высшего руководства. В дальнейшем Егор многократно привлекался в качестве эксперта в разнообразные рабочие группы, трудившиеся в подмосковных пансионатах, но вплоть до 1991 года был публично абсолютно незаметен.

Вторым важным фактором стала политическая динамика. Легко писать концепцию реформ, когда вокруг все застыло. Ты приносишь концепцию просвещенному руководителю, он ее одобряет и дает указание всему аппарату ее внедрять.

Перестройка эту схему перевернула. Причем поначалу перемены имели неэкономический характер. Возвращение Сахарова из ссылки, освобождение политзаключенных, новая разрядка в отношениях с США, ослабление цензуры и публикация ранее запрещенных книг. Все это отвлекало внимание и даже мешало содержательно осмысливать экономические процессы.

Почти сразу началось политическое движение в низах. В 1986 году это движение приняло форму борьбы за сохранение памятников архитектуры от сноса. Символом того времени являлась защита дома Дельвига и противодействие сносу гостиницы «Англетер». Яркой фигурой стал руководитель «группы спасения архитектурных памятников» Алексей Ковалев. Впоследствии мы с Алексеем оказались вместе в составе демократического Ленсовета в 1990 году, вместе создавали фракцию СПС в Законодательном собрании в 2000-м. В 1987 году наша команда сама активно втянулась в политические процессы. Помнится, 20 или 21 января 1987 года мы большой командой приехали в ЦЭМИ на какой-то семинар. После семинара медленно двигались к метро, и тут Петя Филиппов сказал: «Пришла пора создавать комитеты защиты перестройки». – «А что, – откликнулся Егор, – хорошая идея». Петя тут же, не откладывая, создал в Москве дискуссионный клуб «Перестройка», где председателем стал Вилен Перламутров, а секретарем – Гриша Глазков. Заседания проходили в помещении ЦЭМИ.

К весне мы в Ленинграде тоже созрели для создания аналогичного клуба. Из-за того, что в нашем городе все было менее либерально и более централизовано, чем в Москве, мы решили обращаться на самый верх, в обком КПСС.

Письмо подписали шесть членов партии: Петр Филиппов, Владимир Рамм, Валерий Краснянский, Виктор Монахов и мы с Чубайсом. Надо сказать, что наше с Толей появление в протодемократическом движении его участниками очень приветствовалось. Мы были довольно статусные фигуры, более того, могли легко озвучивать экономическую повестку дня. Кроме нас, экономистов в ядре движения не было.

Обстановка в это время уже была такая, что мы получили и разрешение, и площадку в Ленинградском доме научно-технической пропаганды на Невском, 58. Для обкома было важно показать вышестоящему начальству, что, дескать, все это происходит под его крылом и с неформальными объединениями ведется активная работа.

Открылся клуб 1 июля 1987 года моим докладом на тему «План и рынок – вместе или раздельно?». Сейчас это кажется довольно забавным. Уже осенью Филиппов заставил меня выступить на митинге, что мне совсем не понравилось: первое выступление стало последним.

В 1987 году проявилось более молодое поколение реформаторов: Борис Львин создал в Ленинградском дворце молодежи клуб молодых экономистов «Синтез». К этому клубу быстро примкнули Миша Дмитриев и Андрей Илларионов – они познакомились в Алма-Ате на финале Всесоюзной олимпиады молодых экономистов.

Самого Львина вместе с Алексеем Миллером я в первый раз увидел в редакции молодежной газеты «Смена», которая в Ленинграде стала рупором перестройки. Борис скоро перешел на работу в Проблемную лабораторию, туда же чуть позже мне удалось пристроить и Мишу Киселева, который появился в 1987 году в окружении Петра Филиппова после трех курсов физфака и армии.

В 1988 году в Академгородке проходила конференция, на которую от Ленинграда поехали мы с Борисом, а от Москвы – Петр Авен, Виталий Найшуль и Ирина Евсеева. Именно на этой конференции Боря сделал свой доклад, в котором, во-первых, предсказал распад Советского Союза, и, во-вторых, выдвинул тезис о большой вероятности авторитарного правления в период перехода от социализма к капитализму. Аудитория (человек 250) была совершенно шокирована, но Борю проводила аплодисментами.

С этого времени тема национального переустройства СССР постоянно присутствовала на наших семинарах.

После Лосевской конференции мы продолжали серию семинаров, но в несколько уменьшенных масштабах. Весной 1988 года семинар проходил прямо в Проблемной лаборатории. Тогда в нашей компании впервые появился Володя Мащиц. Единственный полномаштабный московский семинар прошел в январе 1989 года в «Змеинках». Тогда мы впервые увидели Андрея Вавилова. Семинар 1989-го в Ленинграде проходил во Дворце молодежи. И в последний раз в июне 1990 года москвичи приехали уже как бы для консультирования ленинградцев в связи с нашим «заходом» в Ленсовет. В тот раз я познакомился с Алексеем Можиным.

Еще одна конференция состоялась в сентябре 1989 года в Репино. Формально эта конференция была организована Советом молодых ученых Института социально-экономических проблем АН СССР, ИСЭПа (Ирина Карелина, Алексей Кудрин, Лена Белова), но к этому времени мы уже с ними так подружились, что это стало совместным мероприятием.

Кудрин в нашем окружении возник довольно поздно, так как он несколько лет учился в аспирантуре в Москве. Из столицы он привез живой дух перестройки, сразу вошел в конфликт с весьма замшелым руководством своего института и в один прекрасный день пришел ко мне в лабораторию с предложением баллотироваться в директора ИСЭПа. Я сразу отказался, но сказал, что у меня есть гораздо более сильная кандидатура, а именно Анатолий Чубайс. После этого началась длинная эпопея выборов директора, но к тому времени, когда она закончилась неудачей, это уже было не принципиально. Через пару месяцев Чубайс стал заместителем председателя Ленгорисполкома.

Все эти годы мы постоянно приезжали на семинары в ЦЭМИ, где также размещался Институт народнохозяйственного прогнозирования. Думаю, что где-то в апреле 1988 года я познакомился там с Евгением Григорьевичем Ясиным, и примерно в это же время или чуть позже – с Сергеем Алексашенко.

1988 год ознаменовался нашим выходом на международную арену. Чубайс давно собирался отправиться на десятимесячную стажировку за рубеж. Уже были собраны документы для поездки в Финляндию, и вдруг из обкома звонок заведующему кафедрой, добрейшему Константину Федоровичу Пузыне: «Вы вообще-то читаете анкеты тех, кого посылаете за границу?» – «Да, а что?» – «Внимательно читать надо». У Чубайса подкачал пятый пункт. В результате АБ все-таки поехал, но не в Финляндию, а в Венгрию, что оказалось на самом деле очень здорово, потому что в это время Венгрия была и интеллектуально, и практически лидером реформ среди всех восточноевропейских стран. Подводя итог эпизоду, Пузыня, обращаясь к Чубайсу, сокрушенно сказал: «Я думал, ты станешь секретарем обкома, а так выше завкафедрой не поднимешься».

В Венгрии АБ оказался в разгар дискуссии о реформах, обзавелся интересными контактами и сильно подтянул свой английский. Но самым главным оказалось его участие в конференции в Эгере, где впервые были широко представлены экономисты из Восточной Европы и советологи из-за бугра. В следующем, 1989 году, конференция проводилась в Шопроне, и АБ приложил все усилия для того, чтобы наша команда там была хорошо представлена. Это стало первым нашим публичным выступлением за рубежом, и нас сразу заметили.

Именно в Шопроне мы познакомились с известной исследовательницей Сильваной Малле из Вероны, и она сразу же пригласила нас с Чубайсом на осеннюю конференцию в Падую. А осенью 1990 года на большой конференции в Вероне собралась почти вся команда будущих реформаторов. Уже в 1990-е годы я часто общался с Сильваной, которая в это время возглавляла российский департамент в ОЭСР.

Еще более значимым стало знакомство с Любо Сирцем, британским экономистом словенского происхождения. Сирц активно участвовал в югославском Сопротивлении во время войны, но затем оказался для коммунистов слишком правым, был судим и приговорен к смертной казни. К счастью, именно в это время отношения Тито с Западом потеплели, приговор был отменен, а Любо просто выслали из страны. В начале 1960-х Сирц обосновался в Университете Глазго, где с тех пор и преподавал, а в 1980-е годы с помощью сторонников Тэтчер создал в Лондоне Центр по изучению коммунистических экономик. Заместителем Сирца в Центре был в то время Яцек Ростовский, с которым, как мне кажется, мы тоже познакомились в Шопроне.

В отличие от многих западных советологов, придерживавшихся социалистических или социал-демократических взглядов, Любо Сирц с самого начала был активным сторонником либеральных и даже либертарианских взглядов в духе австрийской школы. Вскоре Сирцу удалось найти грантовое финансирование для проведения совместных семинаров с нашей командой. В 1991 году прошли два таких семинара: один – в марте в Париже, где нас принимал лидер французских либералов Ален Мадлен. (Его не зря называли французским Гайдаром. Когда Ширак стал президентом, он назначил Мадлена министром финансов, и в этой должности тот продержался всего 100 дней, даже меньше, чем Гайдар.) Второй семинар состоялся в Альпбахе в сентябре, и самый последний семинар прошел уже в 1992 году в Индианаполисе, где располагается штаб-квартира Фонда Свободы, который, собственно, и финансировал все эти мероприятия.

Нельзя сказать, что эти годы были бесплодными с точки зрения креатива. Наоборот, в то время нам удалось опубликовать ряд статей, в которых наши идеи были в разной степени детализации сформулированы. Одной из первых стала статья Петра Авена и Вячеслава Широнина «Реформа экономического механизма: реальность намеченных преобразований».

В это время мы все зачитывались «Другой жизнью» Виталия Найшуля, хотя, как я понимаю, она была написана еще в первой половине 1980-х.

Активно шла работа над теорией административного рынка (ТАР), прежде всего усилиями Симона Кордонского и Гайдара. Егор в это время работал над своей докторской монографией, которая была опубликована в 1990 году.

Надо сказать, что теория административного рынка, системно изложенная Кордонским в ректорском домике на Змеиной Горке, была сразу воспринята всей командой. В парадигме теории административного рынка рыночная реформа воспринималась как монетизация административных отношений. С этой точки зрения номенклатурная приватизация выглядела нормальным явлением. Градуальная реформа по югославско-венгерскому образцу также хорошо ложилась на эту теорию – как медленное поэтапное прорастание рынка через административную систему.

Реальность, как мы теперь знаем, развивалась по иному пути, но так или иначе ТАР дала нам хорошую прививку реализма в наших реформистских усилиях.

1980-e годы: личная жизнь

Крайне сложные бытовые неудобства, с которыми была связана личная жизнь в 1980-е годы, несомненно, наложили отпечаток на судьбы представителей моего поколения. Я говорю именно о 1980-х годах, потому что в 1970-е мы все еще жили с родителями и бытовые вопросы нас, прямо скажем, не заедали. Жилищные условия были весьма стесненными, но почти никто из моих друзей не жил в коммунальных квартирах. Отношения с девушками не выходили за пределы конфетно-букетной стадии.

В 1980-е годы ситуация резко изменилась.

Личная жизнь без жилплощади стала невозможна. Причем эта самая жизнь приобретала сезонный характер. Летом была возможность самим ездить на дачу, либо на дачу уезжали родители. Один сезон мы снимали конспиративную квартиру, пользуясь тем, что один наш товарищ уже разошелся со своей первой женой, но еще не поставил печать в паспорт. Мы сняли четырехкомнатную малогабаритную «хрущевку» на полгода, когда ее хозяева-пенсионеры уехали на дачу – как бы для молодой семьи.

Никакие нормальные отношения в таких обстоятельствах развиваться не могли. Законный брак становился разумным выбором, хотя во многих случаях обусловленным невозможностью поддерживать добрачные отношения.

Женитьба, как правило, приводила к резкому ухудшению жилищных условий.

К примеру, в 1986 году почти вся команда Чубайса жила в коммуналках, кто-то – с маленькими детьми. Перспективы семейной жизни это не улучшало.

Важным социальным институтом с точки зрения развития личных отношений являлись тогда поездки в колхоз. Все молодые сотрудники Финэка должны были туда ездить хотя бы раз в два года. Смены начинались 15 июля и заканчивались 15 октября. Самая лучшая смена – в июле-августе, когда погода была хорошей, а работа – непыльной.

Финэк выезжал на работу на Волхов, в Киришский район, деревни Глажево и Черенцово. Первый раз в такой колхоз я попал в 1981 году именно на летнюю смену. Работа была великолепной – забрасывание снопов сена на грузовик. Погода прекрасная, свежий воздух. В конце дня ощущение, что весь день играл в волейбол.

Колхоз был отличным местом для знакомств. Финэк – институт большой, студенты с разных факультетов и в процессе учебы общались мало, а после распределения – еще меньше. Исследовательские лаборатории были разбросаны по всему городу. А тут огромный контингент молодежи синхронно оказывался на природе, в романтической среде. Вечерние выходы на Волхов, костер, шашлык, песни под гитару. Так я познакомился с Мариной Башаевой, причем на почве общей увлеченности авторской песней. Мы поженились в 1988 году, после того как я уже успел жениться, родить дочь Юлю и развестись.

Второй выезд в колхоз проходил в более тяжелых условиях августа-сентября 1983 года, причем я уже был командиром отряда: наш парторг Андрей Салов сказал мне, что это нужно для будущего вступления в партию.

В середине 1980-х годов возникли реальные, хотя и несколько экзотические возможности для улучшения жилищных условий. Сразу после защиты диссертации мой официальный оппонент профессор Владимир Щербина сказал: тебе нужно улучшить жилищные условия – есть шикарный новый проект – МЖК (молодежные жилые комплексы). Суть проекта была проста – для молодежи выделяли объект, люди сами строили дом, а потом в него заселялись. Движение началось в 1978 году в Свердловске под покровительством Ельцина.

Идея проникла к нам в Ленинград еще до начала перестройки, но с перестройкой она зацвела пышным цветом. Оргкомитет МЖК был создан при обкоме комсомола. Всеми делами там организационно заправлял знакомый Щербины по Гидрометеорологическому институту Андрей Николаев. Однако председателем оргкомитета стал не Николаев, а архитектор Сергей Борисович Семенцов. Николаев стал зампредом оргкомитета по организационной работе, а я отвечал в комитете за экономику. От обкома проект курировал Николай Добринов.

Пребывание в оргкомитете оказалось полезным с точки зрения опыта общественной работы и контактов с совершенно новыми для меня людьми. Однако с практической точки зрения – совершенно бесполезной. К тому времени, когда я уже мог вселиться в трехкомнатную квартиру в доме МЖК на Ленинском проспекте, 100, моя коммунальная квартира на Ленинском, 116 полностью расселилась, и семья получила ее целиком.

Впрочем, смысла в этом было немного. В 1988 году я развелся, снова женился и в 1990-м разменял эту трехкомнатную квартиру на двухкомнатную и однокомнатную. После чего начался новый раунд улучшения жилищных условий, растянувшийся на все 1990-е.

Для меня жизнь во второй половине 1980-х годов стала существенно тяжелее, чем в первой. Рождение ребенка, жизнь в тесноте с родителями, потом в коммунальной квартире, развод. Денег не хватало, и приходилось подрабатывать ведением семинаров по политэкономии на вечернем факультете.

Это было тяжело, но студенты вечернего факультета мне нравились. Достаточно взрослые люди, они уже понимали, чего хотят от жизни. Правда, денег это давало мало.

По-настоящему приличные деньги я начал зарабатывать через систему центров НТТМ в начале 1989 года, причем первый серьезный проект мне заказал оргкомитет МЖК. За этот проект я получил 2 тысячи рублей (моя месячная зарплата завлаба была тогда 400 рублей), и жизнь опять заиграла новыми красками.

Вообще, весь 1989 год складывался очень удачно, развал экономики еще не очень чувствовался, начались зарубежные поездки.

Одним из знаковых событий того года стали забеги в Таврическом саду. Так получилось, что в это время Гриша Глазков, Толя Чубайс и я жили в одном районе, и Глазков подбил меня бегать по утрам два раза в неделю в Таврическом саду. Иногда к нам присоединялась Марина, но она утверждала, что с нами бегать невозможно: мы все время болтали. Чубайс присоединялся к нам всего пару раз, потому что ритма не выдерживал: ему вообще было не до физкультуры, все время занимала работа.

Весной состоялся выезд в Шопрон, на международную конференцию советологов. Это был конец февраля. Зима и в России была теплая, а в Будапеште вообще уже все цвело. Город произвел на нас невероятное впечатление. В это время при поездках в соцстраны меняли приличные деньги по официальному курсу (чуть ли не 500 рублей), так что удалось сделать покупки для семьи.

Наш новый научный руководитель лаборатории А.И. Муравьев относился к поездкам в командировки весьма либерально. Так, первую половину апреля мы провели с Мариной на Репинской турбазе на конференции МЖК, где я как раз докладывал результаты своей работы, а вторую половину апреля я работал в ИНИОНе в Москве над завершением книги о Югославии, и мы с Мариной жили в кугушевской гостинице на улице Щепкина.

У меня от прежних лет остались хвосты отпусков, так что в 1989 году я смог взять целых 40 дней, которые мы провели с Мариной на даче моих родителей. Выезжали оттуда два раза: на семинар на Ладогу и на несколько дней на Селигер. С тех пор мне нечасто удавалось так полноценно отдохнуть.

Сентябрь выдался боевым. В начале месяца мы с Чубайсом поехали на конференцию в Падую, причем после нее смогли на целый день выбраться в Венецию. В конце месяца состоялась памятная конференция ИСЭПа в Репино.

В общем, 1989 год оказался неожиданной передышкой в круговерти перестроечных лет. Зимой 1990-го я вступил в избирательную кампанию в Ленсовет, и покой после этого снился долго.