Текст книги "Социальные порядки и экономические реформы"

Хождение во власть

В конце 1980-х мы продолжали видеть себя экспертами и вовсе не собирались сами идти во власть. Но году примерно 1987-м мне почему-то пришло в голову, что Егор будет секретарем ЦК КПСС по идеологии, а Толя – вице-премьером Совмина Союза. С Чубайсом я, в сущности, угадал. Почему мне пригрезился такой странный пост для Гайдара, ей-богу, не знаю…

В 1989 году перед выборами для КПСС сложилась крайне неприятная ситуация. По сути дела, избирательных фильтров не было: любой трудовой коллектив мог предложить любого человека, и избирательная комиссия обязана была его зарегистрировать. Можно было прогнозировать, что в крупных городах будет выдвинуто много независимых кандидатов. В этой связи спешно была введена двухуровневая система: Съезд народных депутатов и избираемый Съездом Верховный Совет. Вводились непрямые выборы через общественные организации – предполагалось, что это увеличит провластное большинство среди депутатов. Что, вообще говоря, не оправдалось, потому что общественные организации дали огромное число оппозиционеров. Впрочем, была создана система окружных избирательных собраний, где отфильтровывались нежелательные кандидаты. В Ленинграде такая система не очень хорошо сработала – некоторые оппозиционеры пробились через этот фильтр. В частности, Анатолий Собчак, Юрий Болдырев и ректор Инженерно-экономического института Валерий Кабаков (он не являлся в строгом смысле слова оппозиционным кандидатом, но и не был одобрен обкомом КПСС).

В ряде случаев власть шла на жесткие меры: так, на выборах в Совет национальностей оставили только одного кандидата – председателя плановой комиссии Ленгорисполкома Алексея Большакова. Тем не менее его не выбрали. Он набрал 49,7 процента голосов, и выборы были признаны несостоявшимися. Потом по этому округу был избран следователь Николай Иванов. Например, в моем Кировском районе тоже ни один из зарегистрированных кандидатов (а среди них не было оппозиционеров) не набрал 50 процентов голосов, и выборы были сочтены несостоявшимися. Впоследствии в Кировском районе избрали Александра Щелканова.

На предвыборном этапе многие из нас включились с этот процесс. Чубайс, естественно, помогал Кабакову, активно общался с Болдыревым. Спрос со стороны кандидатов был большой, потому что Толя имел репутацию экономического гуру, многие советовались с ним по поводу экономических программ.

Этот первый избирательный раунд сыграл свою роль. В июле 1989 года мы с Чубайсом были приглашены к Алексею Большакову для налаживания сотрудничества. Для меня до сих пор остается загадкой, каким образом принималось решение. Большаков – человек технократический, он возглавлял крупную контору по военной связи, и у него почти не было партийной карьеры. Может быть, он сам принял решение о контакте с нами или ему кто-то посоветовал. Хотя с Плановой комиссией, которую возглавлял Большаков, я как руководитель лаборатории довольно много работал. В общем, уже осенью мы по его заказу делали работу по анализу социально-экономической ситуации в Ленинграде и области. Благодаря этому нам удалось поднять много информации по состоянию экономики региона. Проблема была в том, что ситуация менялась быстрее, чем мы делали работу. На самом деле, конечно, для городской власти это была форма установления отношений с нами. И когда Собчак стал мэром, Большаков – был избран замом по экономике, а Чубайс – замом по экономической реформе. Отношения и у меня, и у Чубайса с Большаковым (он потом работал и в федеральном правительстве) остались прекрасными.

Собственно, предметный вход во власть начался для нас с осени 1989 года. Процесс запустил Миша Дмитриев. В 1989-м он защитил кандидатскую диссертацию и стал готовиться к выборам марта 1990-го, сказав замечательную фразу: «Буду избираться в народные депутаты РСФСР, потому что никогда больше не удастся так дешево выбраться». Избирался он в Северо-Западном округе (Сестрорецк, Кронштадт, Зеленогорск). У него оказался очень сильный соперник, тоже из неформалов – Сергей Подобед. И их дебаты по степени обливания грязью были вполне на современном уровне. Подобед, например, цитировал кандидатскую диссертацию Дмитриева по политэкономии со ссылками на решения съездов и работы классиков. Тогда, в принципе, так делать было не положено, все, как правило, проходило очень корректно. Миша не оставался в долгу.

Почти весь клуб «Синтез» пошел в политику. Миша Маневич на Охте конкурировал с Никитой Толстым, правда, без всяких шансов на успех. Кампания была мягкой, и они с Никитой установили прекрасные человеческие отношения. Илларионов, поскольку позже всех включился, шел по Васильевскому острову против Марины Салье. Шансов не было – она была в то время суперпопулярна. Андрей взял процентов 10 голосов. Боря Львин баллотировался в родном для себя Веселом Поселке, и реально имел шанс пройти, проиграв всего 200 голосов.

Миша Киселев, работавший в нашей лаборатории, весной того же 1990-го года тоже баллотировался в Верховный Совет и выиграл в очень тяжелом районе – на Петроградской стороне. Там было много военных училищ. Доступа в военные училища у Миши не было, но он решил проблему весьма изящным способом, узнав график посещения курсантами Гесслеровских бань. Это было единственное место, куда курсанты ходили без офицерского надзора, и он смог провести разъяснительную работу с ними во вполне расслабленной атмосфере. Предполагалось, что военные училища дадут ему минус, а они дали плюс.

Благодаря этой истории у меня был единственный живой контакт с ректором Финэка Лавриковым. Он вызвал меня и стал допытываться: «Почему это Киселев везде пишет, что он экономист, а у него образование – всего три курса физфака!» – «Видите ли, Юрий Александрович, – ответил я, – экономист – это не профессия, а должность. И она не требует высшего образования».

Надо сказать, что почти все кандидаты и в самом деле работали в моей лаборатории. Они-то меня и подбивали к тому, чтобы я баллотировался в Верховный Совет РСФСР. Но я считал, что ресурса у меня не хватит, поэтому избирался в Ленсовет.

Тогда уже существовал Ленинградский народный фронт. Мне выделили округ недалеко от места жительства в Ульянке. Кампания обошлась в тысячу рублей. Я мобилизовал студентов, которые стояли с транспарантами. А район тяжелый, потому что там дома Кировского завода, и мой главный противник – рабочий с этого завода. Он был уверен, что победа у него в кармане, однако в первом туре исключительно за счет консолидации протестного электората я его обошел: у меня было 27 процентов, у него – 23 процента голосов.

Во втором туре все было серьезнее. Миша Киселев предложил использовать технику шелкографии: делался трафарет, и можно было прокатать неограниченное количество листовок, причем ощущение такое, что они написаны фломастером, от руки. Это хорошо действовало на избирателей, потому что печатные листовки – это типография, а рукописные – значит, народ поддерживает, помогает кандидату, пишет от руки. Слоганы были не слишком замысловатые: «Народный фронт поддерживает; научный работник знает, что делать с экономикой». В результате я выиграл: 53 процента голосов против 39. В последний день технология была такая: листовки вешались на раскрывающиеся двери лифта. Конкуренты, когда ходят и сдирают листовки в подъездах, их не видят. А человек сел в лифт – вот она здесь!

В то время в Моссовет избиралось 450 депутатов, а в Ленсовет –400. Даже для больших городов это очень много. Ленсовет тогда вообще стал слепком Народного фронта – 90 процентов депутатов от него. От коммунистов оказалось очень мало депутатов, только самые пробивные и ловкие. Например, директор НПО «Светлана» Георгий Хижа. А так, кто только не выбрался, масса знакомых. И многие – по-настоящему содержательные люди. Например, из тех, с кем я сотрудничал, – Александр Калинин из Сельхозинститута, специалист по АПК. Юра Малышев, мой знакомый по 30-й школе, возглавлял комиссию по образованию. Леша Ковалев встал во главе комиссии по архитектурному наследию. Бюджетный комитет возглавил очень достойный и квалифицированный человек – Саша Беляев. Тогда он вместе с Ильей Константиновым входил в ближний круг Марины Салье. После избрания Собчака мэром Александр стал председателем Ленсовета.

Но в целом это был такой хэппенинг демократии, попадались случайные люди или просто прохиндеи, что создавало не очень рабочую обстановку.

Сразу возник конфликт между Петром Филипповым и Мариной Салье – каждый хотел занять позицию председателя Ленсовета. Оба повели себя не очень правильно, и значительная часть депутатов была против и той и другой кандидатуры. Поэтому возникла идея пригласить варяга – то есть Анатолия Собчака. Нельзя сказать, что он рвался на этот пост, – его долго уламывали. А удалось пригласить потому, что были дополнительные выборы в тех округах, где они по каким-то причинам не состоялись. Ему нашли округ, и он избрался. Закончилось тем, что ни Филиппов, ни Салье не смогли занять даже посты зампредов Ленсовета: им дали, соответственно, Комитет по промышленности и Комитет по АПК. Довольно цинично…

Нужно было искать председателя исполкома Ленсовета. Возникла идея пригласить на этот пост Александра Щелканова. Он был тогда популярен и производил хорошее впечатление. Возник вопрос: а на экономику-то кто? Чубайс был хорошо известен в Ленсовете, он уже выступал там. Щелканов предложил Чубайса. А Толя тогда хотел сосредоточиться на академической карьере. Его долго уговаривали. (Я в это время уже стал председателем Комиссии Ленсовета по экономической реформе – в тяжелой конкурентной борьбе, через процедуру рейтингового голосования.) Чубайса пригласили на какую-то квартиру. Там были Собчак, Щелканов, я и еще несколько человек. Толю уломали, он сказал: «Ну, ладно, хорошо. Готов». И очень быстро, в июле 1990-го, он уже был утвержден замом Щелканова по экономической реформе. Сформировали и Комитет по экономической реформе, где замом у Чубайса стал Леша Кудрин. Там же работали Григорий Глазков, Михаил Маневич, Дмитрий Васильев, Алексей Миллер, Илья Южанов, Ирина Карелина. Получился такой «парник» для «выгонки» реформаторов.

«Снаружи» остались только я, Львин и Илларионов, хотя экспертные работы с нашим участием продолжались. Например, Илларионов зимой 1991 года вел работу по подготовке методических материалов по ЛЗСП (Ленинградской зоне свободного предпринимательства). Похожей работой чуть позже, летом 1991-го, руководил в Репино Гриша Глазков.

Ядром всей работы была ЛЗСП. Причем «без меня меня женили»: в августе 1990 года я уехал на десять дней в Польшу, возвращаюсь – собрались Собчак, Чубайс, Петя Филиппов и говорят: «Мы решили делать свободную зону. А документы будешь писать ты». В августе-сентябре мы писали концепцию на даче на Каменном острове. И уже в июне 1991-го был подписан указ Ельцина о создании свободной зоны. Указом занимался Кудрин. Совершенно безумная тема! Но, с другой стороны, хотелось чуть-чуть технологически в чем-то продвинуться, что-то сделать. Мы же не знали, куда все движется, а союзные реформы встали. В 1990-м еще была надежда на Явлинского. Более того, нас вызывали к нему, и мы рассказывали о том, какие документы пишем по Ленинградской зоне. Мы тогда в первый раз побывали на 6-й даче в «Архангельском». Потом Явлинский приезжал в Питер, был в гостях у Чубайса дома осенью 1990-го.

Впрочем, шансов на успех концепция ЛЗСП не имела. Это был в принципе ложный концепт: вторая столица страны не может быть свободной зоной. Ленинград не может быть Гонконгом. Да и что-либо планировать всерьез в ситуации тотального перелома было невозможно.

Впрочем, зона давала изъятие из союзного законодательства, и город, например, получил отдельные права по приватизации. В результате в Ленинграде раньше всех начали приватизировать магазины.

… Чубайс очень быстро вылетел из исполкома – после испытания на личную преданность Собчаку. В марте 1991-го Анатолий Александрович вышел на трибуну Ленсовета и сказал: «Я считаю, что Щелканов не справляется со своей работой, предлагаю его поменять и назначить Чубайса». Собчак это с Толей не согласовал. Чубайс возразил: «Я считаю, что Щелканов справляется. Прошу этого не делать». Такие вещи не прощаются. Поэтому, когда Собчака выбрали мэром, он Чубайса сразу сдвинул.

Толя стал главным экономическим советником мэра. А в это время в Питер приехал Василий Леонтьев и заявил о своем намерении основать в городе научный институт. Собчаку эта идея понравилась: «Мы создадим Леонтьевский центр, а Чубайс будет его президентом». Не приехал бы Василий Васильевич, Собчак не придумал бы, как избавиться от Толи, и Леонтьевский центр не появился бы…

Из интересных моментов – март 1991 года. Мы были в Париже на семинаре у Алена Мадлена. Когда мы ехали в аэропорт, Петя Авен подсел ко мне в автобусе и начал говорить о том, что нам надо готовиться к тому, чтобы заходить в правительство, потому что Валентин Павлов после конфискации сбережений уже не сможет долго продержаться. После него, рассуждал Петя, придет Аркадий Иванович Вольский. Он либерализует цены, слетит, и вот уже тогда нам придется заступать.

Второй симптоматичный эпизод: в июне 1991-го Гайдар приехал в Ленинград на день рождения Чубайса. И вот тут состоялся замечательный разговор по поводу того, кому быть премьером. Чубайс говорил, что премьером должен стать Гайдар как интеллектуальный лидер, а Егор утверждал, что премьером должен стать Толя, потому что он организационный гений.

Отдельный эпизод – это путч 1991-го. У меня тогда только родилась дочь Наташа. На работу я уходил рано, дома все еще спали, и я не включал ни радио, ни телевизор. Поэтому в Ленсовет в день начала путча я пришел, ни о чем не ведая. Ко мне прибежал Петя Филиппов: «Ты тут сидишь, а в стране начался переворот! Горбачев или арестован, или убит. Пошли, пока есть возможность, я буду закупать множительную технику для подполья». И тут я ему говорю: «Петя, а ты не боишься ходить по городу в такой бороде, тебя все знают, сразу же заметут!» – «Да, ведь действительно!» Петя сбрил бороду, о чем дня через два, наверное, сильно жалел.

Собрался президиум Ленсовета. К нам пришел какой-то военный, который начал выступать от имени ГКЧП. Единственный депутат от «Демсоюза» Виталий Скойбеда заявил: «Мы вас сейчас арестуем за участие в госперевороте!» Президиум возбудился, и военного прогнали. Позвонили Собчаку, который был в Москве. Выяснилось, что все не так плохо, он сидит в ВИП-зале аэропорта Шереметьево и ждет вылета в Ленинград. По прилете Собчак немедленно отправился в Генштаб (ЛенВО), где объяснил военным, что их ждет суд в том случае, если они поддержат переворот. Тем не менее шли слухи о выдвижении из Пскова дивизии ВДВ, мы собирались строить баррикады на Обводном канале. Исаакиевская площадь часам к четырем оказалась заполнена народом. Надо было выступать Собчаку. Он как раз в это время приехал из Генштаба. Чубайса в это время в городе не было, он после путешествия по Русскому Северу ехал из Москвы в Питер. В его кабинете на первом этаже поставили большой динамик, а Собчак встал прямо на подоконник и оттуда выступал.

На следующий день я проснулся в 5 часов утра, включил радиоприемник – вещает Радио «Балтика» с радиостанции в Лахте, которую удалось поставить под контроль Ленсовета: Лев Гольдштейн сообщал всю правду о путче. Это меня сильно взбодрило и обнадежило. (Лев Гольдштейн – представитель компании Петра Филиппова, из поколения 1945 года рождения). В тот же день на Дворцовой площади собралось 100 тысяч человек, и вопрос вообще был снят…

После путча мэрия переехала из Мариинского дворца в Смольный, о чем я очень жалел. (Смольный – очень негостеприимное и казенное здание.) К Собчаку как-то приезжал Явлинский, он посмотрел на роскошный Мариинский дворец и сказал: «Да, теперь я понимаю, почему вы тут задумали свободную зону». На самом деле бывший кабинет Собчака (в царское время – кабинет Председателя Госсовета), а ныне – председателя ЗакСа, на мой взгляд, лучший офис России. Работать рядом с ротондой, с которой Репин писал «Заседание Госсовета», – это особое чувство, порождающее политические амбиции.

Big Bang

В 1989 году до властей, наконец, дошло, что в экономике дела обстоят неважно и нужно проводить экономические реформы. При Совмине СССР была создана Госкомиссия по экономическим реформам, которую возглавил Леонид Абалкин. В то время он был чрезвычайно популярен, его речь на XIX партконференции произвела очень хорошее впечатление.

Но надо признать, что к своей миссии Абалкин оказался не готов, интеллектуально оставшись в 1960-х годах. Тем не менее в Комиссию сразу были приглашены многие сильные экономисты, в том числе Ясин и Явлинский, о котором я впервые узнал на семинаре в Репино в сентябре 1989 года от Кости Кагаловского. В Комиссии Абалкина Явлинский возглавил сводный отдел, то есть он фактически и должен был подготовить стратегию реформы.

Уже в январе 1990 года Явлинский возглавил группу экономистов, выехавших в Польшу, чтобы изучать опыт польской экономической реформы, запущенной 1 января первым некоммунистическим правительством Тадеуша Мазовецкого, где вице-премьером по экономике стал Лех Бальцерович.

Из моих знакомых в этой группе были Костя Кагаловский и Борис Львин, которого взяли за хорошее знание польского языка.

Бальцерович отказался от градуалистской стратегии реформ, характерной, например, для Венгрии, в пользу плана «все сразу», то есть все правила игры изменились одновременно: цены в Польше были либерализованы еще предыдущим правительством, а с января была осуществлена жесткая кредитная и бюджетная рестрикция, а также общая либерализация условий хозяйствования и внешней торговли. Ключевым вопросом для польской реформы стало: выживут ли традиционные госпредприятия, брошенные в рыночную стихию. Выяснилось, что госпредприятия вполне себе могут адаптироваться к рыночной среде даже без проведения приватизации, которая в Польше началась значительно позже.

Польский опыт сильно повлиял на мировоззрение отечественных реформаторов, так что представители молодого поколения стали сторонниками «польского пути», а старшее поколение преимущественно осталось на стороне градуалистского подхода. Надо сказать, что польский опыт был лишь триггером. Уже к 1989 году присутствовали факторы, препятствовавшие проведению пошаговых реформ. С одной стороны, сильно выросла степень финансовой несбалансированности экономики, что препятствовало поэтапной либерализации цен. С другой стороны, партийный аппарат стремительно утрачивал политический контроль, необходимый для проведения управляемых реформ. Наконец, политическая ситуация в национальных республиках стала выходить из берегов: в 1988 году начался конфликт в Карабахе, в 1989-м были волнения в Тбилиси, в январе 1990 года введены танки в Баку. Между тем Балтия уже вполне была готова к выходу из СССР.

Польская стратегия реформ была названа Big Bang, или «Большой скачок», и именно она легла в основу концепции экономических реформ и финансовой стабилизации, которую несколько неудачно назвали «вашингтонским консенсусом». В действительности подход «Большого скачка» был наработан, так сказать, опытным путем в ряде неудачных попыток стабилизации экономики прежде всего в странах Латинской Америки. Польский опыт стал первым успехом, а ровно через год похожий пакет реформ был запущен в Аргентине дуэтом Менем–Кавальо и также увенчался успехом.

В 1990 году очень кстати был инициирован международный проект по подготовке экономических реформ в СССР. Дело было так. Петя Авен перешел на работу в Международный институт прикладного системного анализа в Вене (английская аббревиатура IIASA). Его руководителем там стал Станислав Шаталин. Именно Петя придумал собрать в рамках одного проекта ведущих советских и западных ученых с целью подготовки концепции реформ. Трудно было представить себе более благоприятный момент.

Процесс был организован следующим образом: участникам проекта заказывались работы на определенную тему, затем готовые продукты обсуждались на семинарах и публиковались в сборниках. Так, еще в марте я увидел материал Явлинского на английском языке, в котором излагались основы его программы «500 дней». Очень важно, что к проекту с западной стороны привлекались не советологи, а мейнстримовские экономисты, причем самого первого разбора – такие как Руди Дорнбуш и Уильям Нордхаус. Результатом проекта, собственно, и стала программа реформ с той степенью детализации, которая была тогда возможна.

Я сам, к сожалению, не смог поучаствовать в семинарах по проекту, потому что уже избрался в Ленсовет и был сильно загружен на работе. По этой же причине мне не удалось отправиться в крайне интересную поездку в Чили в апреле 1991 года, куда поехала почти вся наша команда (20 человек). Причем избранным даже удалось встретиться с самим Генералом. Именно тогда началось наше очень полезное общение, с чилийскими экономистами из числа «чикагских мальчиков». Их отличали незашоренность и оригинальное мышление – следствие хорошего образования и реформаторского опыта.

Летом 1990 года возникли определенные надежды на продвижение реформ: Ельцин мобилизовал Явлинского писать программу, и была надежда на некоторый компромисс между союзным и российским руководством. К осени стало ясно, что компромисс невозможен по двум причинам: во-первых, программа Явлинского слишком радикальна, во-вторых, практические интересы российского и союзного руководства слишком различны: начиналась открытая борьба за власть.

В декабре ушли в отставку Николай Рыжков и Эдуард Шеварднадзе, в январе взбунтовалась Литва, и экономика временно отошла на второй план.

В период подготовки программы «500 дней» и борьбы между российским и союзным правительствами команда Гайдара находилась в тени. В написании программы принимали участие Андрей Вавилов и Владимир Мащиц, которые, очевидно, не входили в ядро гайдаровской команды и уж точно не воспринимались окружающими в качестве таковых.

В связи с этим хочу сказать пару слов о тогдашнем отношении Гайдара к Ельцину. Я думаю, что Егор не верил в распад СССР и ориентировался на проведение реформ в единой стране. Видимо, он не доверял Ельцину, который казался ему безответственным популистом.

У меня к Ельцину с самого начала было другое отношение: мне очень нравилось сочетание в нем большого советского политического опыта с необычайной гибкостью. Было видно, что он сможет пойти на очень нестандартные решения. А его политический союз с межрегиональной депутатской группой и противостояние с коричневевшей КПСС исключили в дальнейшем силовые сценарии в отношениях с республиками. А ведь мы могли легко получить в России своего Милошевича.

Тем не менее контакт команды реформаторов с российским руководством возник. Его инициатором был Алексей Головков, человек с необычайной динамикой. Я с ним впервые познакомился на конференции в Алма-Ате в 1988 году, и уже тогда он участвовал в общественной жизни – кажется, боролся за экологию в своем районе.

Затем Алексей активно поучаствовал в избирательной кампании академика Андрея Сахарова, и, видимо, уже в межрегиональной депутатской группе познакомился с Геннадием Бурбулисом. Короче говоря, осенью 1990 года Алексей уже работал в аппарате Бурбулиса в Белом доме (резиденции российского правительства). Под председательством Головкова в Белом доме проходили экономические семинары, в паре из которых я поучаствовал. Головков же и познакомил Бурбулиса с Гайдаром. Так что к моменту путча все шахматные фигуры уже стояли на доске.

Путч резко активизировал нашу творческую мысль. Едва придя в себя от впечатлений сумасшедшей недели, 27 августа я отправился в Москву к Гайдару и сразу попал на семинар в Институте экономической политики, который был создан незадолго до этого в Академии народного хозяйства при активной поддержке Абела Аганбегяна. Егор, успевший к этому времени поработать экономическим редактором в газете «Правда», с большим облегчением и удовольствием вернулся к академической работе, за пару месяцев собрав в Институте сильнейшую команду профессионалов. Ни до, ни после я не видел и уже не увижу такого «звездного» состава.

На семинаре Егор изложил свое видение наиболее вероятного хода реформ в России, поразившее меня своим реализмом (пессимизмом?). Не стоит надеяться, говорил он, что задачи стабилизации и реформирования экономики будут решены в один заход: слишком велики структурные и социальные деформации.

Ближайшее будущее представлялось ему чередой инфляционных и стабилизационных эпизодов, причем значение стабилизационных эпизодов состояло в том, чтобы в более спокойной обстановке проводить институциональные реформы. Предвидение Егора блестяще оправдалось, правда, эти качели продолжались практически десять лет. Вечером после семинара мы отправились на новоселье к Пете Авену, который только что въехал в новую квартиру на улице Вавилова. Мы так хорошо там посидели, что я опоздал на «Красную стрелу», и Миша Киселев, пользуясь своим депутатским мандатом, посадил меня на ночной сидячий экспресс где-то в полтретьего ночи.

В это время полным ходом шел фактический распад Советского Союза. Почти все республики провозгласили свой суверенитет, и хотя союзный Центр сохранился, его фактическая власть таяла на глазах.

С проблемой субъекта реформ мы в полной мере столкнулись на семинаре в австрийском Альпбахе в начале сентября 1991 года. В Альпбахе собралось тогда все ядро реформаторской команды, за исключением разве что Гайдара. Володя Мащиц приехал с некоторым опозданием и поведал нам о планах Явлинского по созданию экономического союза. Понимая, что республики стали суверенными, Явлинский провозгласил тезис: «политический суверенитет – экономический союз». Реакция в Альпбахе была совершенно однородной – мы представили себе весь ужас проведения радикальной экономической реформы, каждый шаг которой придется согласовывать с суверенными республиками. Решено было выступить с заявлением по этому поводу, которое мы набросали. Собственно, текст писал Алексей Улюкаев, самое бойкое перо в нашей команде. Подписали его не все, только семь человек: Авен, Васильев, Глазьев, Чубайс, Шохин, Улюкаев и академик Дмитрий Львов.

Впрочем, вскоре эти же идеи были изложены Гайдаром в записке на имя Ельцина. Егор развернул тезис Явлинского – «политический союз между республиками и экономический суверенитет». Егор прекрасно понимал: те реформы, которые Россия начнет самостоятельно, будут подхвачены в республиках, что потом блестяще подтвердилось на практике.

Что касается темы роспуска Союза, то, как мне кажется, до самого последнего момента у российского руководства не было готового рецепта. Ключевым фактором было решение Украины. Если Украина голосует за то, чтобы остаться в Союзе, то некое конфедеративное государство имеет перспективу: остаются четыре европейские республики, четыре азиатские и для равновесия Казахстан. (Именно к такой роли стремился Нурсултан Назарбаев.) Если же Украина откалывается, и вместе с ней, очевидно, уходит Молдавия, то из европейских республик остаются Россия и Белоруссия. Так что в верхней палате парламента гипотетической федерации контрольный пакет оказывался бы у среднеазиатских республик. Это, конечно, совершенно не могло устроить российское руководство. Поэтому славянские республики, собравшись в Беловежье, решили начать все с чистого листа и создавать новое объединение на своих условиях.

Развязав таким путем союзный узел, с чем Ельцин согласился, Гайдар мог развернуть проектирование будущих российских реформ. Это поручение Ельцин дал ему в конце сентября, и уже 1 октября Егор вызвал меня и Чубайса на 15-ю дачу в подмосковном «Архангельском».

В течение октября команда Гайдара работала на этой даче над программой реформ. Эта была первая и последняя программа, не имевшая вида связного текста, а представлявшая собой набор position papers. Это имело смысл: ведь начальство не читает текстов длиной более восьми страниц, а таких в «Архангельском» и не писали.

Примерно половину бумаг писали обитатели дачи, более специальные тексты Егор заказывал сторонним экспертам. Например, текст по ТЭКу писала Гюзель Анулова, яркая молодая звезда начала 1990-х (куда потом исчезла, не знаю). В ходе моих эпизодических визитов в «Архангельское» (раза три за месяц) я принял участие в написании бумаги по первоочередным мерам и с согласия Егора проводил инвентаризацию наших кадровых возможностей: они были небогатыми. Впоследствии меня всегда беспокоила узость реформаторской команды.

Самым интересным во всей этой истории было то, что изначально Гайдар планировал проведение денежной приватизации. В ноябре позиция реформаторов поменялась на диаметрально противоположную, что объяснялось принятым летом законодательством о приватизации. Но и сейчас у меня остаются сомнения: мне кажется, что в ноябре была возможность пустить этот поезд на другие рельсы. Почему не попытались это сделать – не знаю.

Наконец, о личном вкладе в саму конструкцию реформ. Должен признаться, что именно мне наша экономика обязана экспортными пошлинами, выраженными в евро. В конце 1991 года Петя Авен принес в правительство проект постановления, в котором пошлины были зафиксированы в швейцарских франках. Я его спросил, с чего бы такая экзотика. Он ответил, что это наименее волатильная валюта, в то время как треугольник доллар-иена-дойчмарка сильно подвержен спекулятивным колебаниям. Я сказал, что лучше номинировать в ЭКЮ – это валюта чисто счетная и тоже маловолатильная. Тем более, она не привязана к какой-нибудь стране. На том и порешили…