Текст книги "Знак небес"

– Муж мой – препона изрядная, – перебила его мысль Ростислава, – но помимо него меж нами еще один рубеж стоит, да куда выше. Его ни тебе, ни мне не одолеть. – Она глубоко вздохнула, словно собираясь с силами, и выпалила: – Мы ж с тобой в пятой степени родства. Ты об том подумал? Вот и выходит – даже случись что с Ярославом… ан все одно.

Константин до крови прикусил губу. Действительно забыл. Странно. Все время помнил, а тут… Хотя чему удивляться. Увидел ее, и все вмиг вылетело из головы. Чудно, но в эти секунды ему даже дышать стало легче. Впрочем, когда нож в сердце вонзают, булавочные уколы чувствовать перестаешь.

– Я… помню, – с усилием выдавил он сквозь зубы и поправился: – Помнил. Сколько раз считал после той зимней встречи, но…

– Сколь ни считай, а из нынешней пятой она в восьмую, дозволенную, не перескочит, – вздохнула Ростислава.

– Погоди-погоди, – нахмурился Константин. – Но ведь и твой батюшка, и Всеволод Юрьевич – оба Мономашичи. Как же так? Выходит, церковь иногда делает исключения?

– Ничего не выходит, – сердито отрезала она. – Верно ты сказываешь – Владимир, коего Мономахом прозвали, наш общий пращур, зато далее все по-разному. Батюшка мой от его старшего сына Мстислава Великого род свой ведет, а Ярослав от Юрия, коего Долгоруким прозвали. Вот и считай – Мстислав Великий с Юрием, яко братья единокровные, хотя и не единоутробные, друг дружке во второй степени родства доводятся. Сыны их – Ростислав Мстиславич и Всеволод Юрьич – в четвертой. Токмо Ростислав-то мне даже не дед, а прадед, вот и сочти далее: сын Ростислава Мстислав, прозвищем Храбрый, тому же Всеволоду – в пятой, а мой батюшка Мстислав Мстиславич – в шестой, потому как он Всеволоду двухродным внуком доводится. Ну а дети их – я с Ярославом – в восьмой. Получается, все дозволено и не надобны никакие исключения. Вот я и сказываю – не бывать нашему счастьицу. – Она вздохнула и слабо усмехнулась. – Вот ежели б ты мне, яко Ярослав, трехродным дедом доводился, одно, а ты мне двухродный стрый. Понял теперь?

– Церковь, люди, позор, – зачем-то принялся медленно перечислять Константин.

– Позор для меня самой – тьфу, – поправила она его. – Ты еще меня не знаешь. Неужто я б через таковское не переступила, убоялась бы? Токмо он не на одну меня падет – на сестер моих единокровных перекинется, а тяжельше всего батюшке моему достанется, Мстиславу Мстиславичу. Выходит, он ко мне с любовью да лаской, а я ему… – Она усмехнулась и горько произнесла: – Посему выброси ты меня из главы. Лучше вон книги чти божественные, в коих иное прописано. – И она нараспев процитировала: – Что есть жена? Покоище змеино, дьяволов увет, поднечающая сковорода, спасаемым соблазн, бесцельная злоба, купница бесовская… Чти, а сам меня вспоминай. Выходит, и я тоже спасаемым соблазн, бесцельная злоба, купница бесовская…

– При воспоминании о тебе мне иные слова на ум придут, – улыбнулся Константин. – Покоище для счастливцев, огнь небесный, блаженство неземное, отрада ангельская…

– Таковского я и в песнях Давидовых не слыхала, – изумилась Ростислава.

– Их там и нет.

– Тогда откель ты это взял?

– Из сердца, – просто ответил Константин и задумчиво протянул: – Значит, надо согласие церкви. Так-так. А скажи, если твой муж Ярослав… – Он замялся. – Ну-у если он того, не станет его…

– И не думай! – отпрянула от него Ростислава. – Раненого и беззащитного убивать – грех тяжкий.

– Я не о том. Если так случится, что он сам… от ран, а я найду священника, который нас обвенчает, ты дашь согласие?

– Ишь ты какой скорый, – усмехнулась Ростислава. – Попа сыскать немудрено. Иному десяток гривенок посули, и все, вмиг согласится, а ежели о сотне речь повести или, паче того, о тысяче – каждый второй али каждый третий решится. А о том, что потом станется, помыслил?

– А что потом? – не понял Константин.

– А то, – строго-поучительно ответила Ростислава. – Дойдет слух до епископа, и он мигом все отменит.

– А если нас обвенчает епископ? – припомнил Константин отца Николая, будущая должность которого как нельзя лучше вписывалась в задуманное.

– Тогда митрополит разженит, – пожала плечами она.

– Значит, нужно благословение митрополита, – невозмутимо согласился князь, пытаясь прикинуть что и как.

Получалось не ахти – киевский владыка Матфей на такое никогда не пойдет. Хотя он вроде бы на ладан дышит. Если вовремя подсуетиться да после его смерти пропихнуть на его место…

– Что ж, митрополит так митрополит, – кивнул Константин.

– А ты забыл, что и над ним патриарх есть? – грустно улыбнулась она.

Опаньки! Это похуже. С другой стороны, он же все равно собирался поставить отца Николая в патриархи. То есть времени это займет намного больше, но в перспективе возможно и такое…

– Ну что ж, тогда нас будет венчать патриарх, – уверенно поправился он.

– Ишь ты какой, – изумленно протянула она.

– Такой, – подтвердил Константин. – Об одном прошу: верь мне, пожалуйста, и я обязательно что-нибудь придумаю, только верь. – И он добавил: – И живи, слышишь? Мне бы знать, что ты жива, и все. Да, далеко от меня, да, замужем за другим, но жива.

– А если далеко да за другим замужем, тогда какой тебе в моей жизни резон? – вздохнула Ростислава.

– Ты для меня как воздух. Умрешь – чем дышать стану?

Глаза княгини неожиданно наполнились слезами.

– Знаешь, – медленно произнесла она, – о такой любви ведь каждая мечтает – от холопки обельной до княгини знатной. Каждая о ней грезит, токмо редко к кому она приходит. Я ведь еще совсем недавно такой несчастной себя считала. Сам помысли, каково это – всю жизнь нелюбимой с нелюбимым коротать. Оно ить как в потемках все время сидеть. А вчера для меня ровно солнышко ясное на небе взошло. Я и зимой лучик малый приметила, да отмахнулась – боялась все, что помстилось. А уж вчера-то точно. А ежели ты солнышко узрел, во тьме жить уже не захочешь. Так и я. Вот токмо я счастливая, оказывается. – Ростислава сама удивилась такому выводу, но уверенно повторила: – Да, счастливая. И не боись – жить я теперь буду. Пусть не для себя, для тебя. – И она, покраснев, но не в силах сдержаться, порывисто чмокнула Константина в лоб и ахнула, испуганно отпрянув. – Да ты же весь горишь! Погоди-погоди, ты что же, так и проспал всю ночь подле шатра на сырой земле?!

– Тебя караулил, – смущенно пожал плечами Константин и вновь натужно закашлялся. Пока длился приступ, княгиня, прижавшись ухом к его спине, напряженно слушала, а затем озабоченно спросила:

– Ты когда-нибудь слыхал, как в кузне огонь мехами раздувают, особливо ежели они уже старые и худые?

– Ну доводилось как-то. Правда, не знаю, худые они или нет.

– Так вот, у тебя в груди ныне еще хлеще творится, – убежденно заявила княгиня, поставив исчерпывающий диагноз: – Перекупался ты, солнце мое ясное. – И она скомандовала: – А ну-ка в шатер, и лечиться немедля. А то… до патриарха не довезешь. Чай, до Никеи путь неблизкий.

– А он сам ко мне приедет, – отделался князь.

– Ишь ты каков, – усмехнулась она, с любопытством уставившись на Константина, и лукаво осведомилась: – А гривенок-то хватит в казне? Греки – народ жадный, с ними и за сотню тыщ не вот сговоришься. Енто тебе не дедушка водяной – пустыми посулами не отделаешься.

– Это другим сотню тысяч надо, – возразил Константин, – а я и забесплатно… Кстати, дедушка водяной тоже не за просто так согласился. Я ему и бусы твои кинул, и обруч серебряный, и… – Он осекся и с неохотой добавил: – И еще кое-что пообещал.

– Пойдем, пойдем, – поторопила княгиня.

Константин вздохнул, с сожалением поглядев на шатер, и покачал головой:

– Нет, нельзя. – И он пояснил: – Хорошо, что ты напомнила. Должок у меня перед водяным за тебя остался. Песенку я обещал ему спеть. Обидится дедушка. Скажет, коли князь слово не держит, то совсем нет веры людям. Возьмет и отчубучит чего-нибудь нехорошее. Сейчас я ему спою, и тогда уж… Да это пустяк, я ж мигом.

– Пустяк-то пустяк, да ты дойдешь ли?! – воскликнула Ростислава, с тревогой глядя на князя, тяжело, с натугой поднимающегося с земли.

Вскочив на ноги, она ловко подставила ему свое плечо. Константин попытался отстранить ее, чуть не упал, потеряв равновесие, однако помощь ее так и не принял.

– Я один, – погрозил ей пальцем князь. – Ничего со мной не случится. А то вдруг спою, а ему не понравится. Возьмет и тебя назад потребует.

Слова давались ему с трудом, но он понемногу приспособился выговаривать по одному за вздох. Больше не получалось, хоть ты тресни.

– Так я и далась ему, – насмешливо протянула Ростислава, подставляя князю свое плечо и заверяя его уже на ходу: – Да ты не бойся. Я тихонечко в кусточках усядусь, он и не приметит меня вовсе. Мне ведь тоже хочется твою песенку послушать. Да и как ты один назад-то пойдешь? Нет, княже, и не думай. Нипочем я тебя ныне не оставлю.

Так, с нежным воркованием, она и довела его до вчерашнего места, усадила на бережку и, соблюдая обещание, отошла метров на пять, спрятавшись за кустами.

Как Константин звал водяного слушать обещанную песенку, сам он позже так и не смог вспомнить. Все было как в бреду или во сне. Он даже не понял, прибыл ли тот. Вроде какой-то плавучий травяной островок приблизился к берегу, но звуков никаких не издавал и слов не говорил. Разве что временами из-под него доносилось бульканье, да и то неясно отчего. Скорее всего, по естественным причинам. Но князь все равно спел честно, до самого конца, а припев повторил аж два раза.

Смутно помнилось, как Ростислава, плача навзрыд, пыталась поднять его с земли, как причитала, что все, хватит, довольно уже, а он все продолжал петь, с натугой выплевывая по слову за один вздох и все время удивляясь, почему ему не хватает воздуха, когда его здесь вон сколько. Последнее, что осталось в памяти, – встревоженные дружинники, бегущие навстречу, и его собственный выдох: «Все!» – а потом резко приближающаяся к глазам трава и снова острая боль в груди…

Все те дни, когда Константин находился в пограничном состоянии – то ли выживет, то ли нет, – Ростислава ни на минуту не отходила от его постели. Она и спала близ его изголовья, уткнувшись лбом в горячую, влажную от пота руку князя. В ответ на недоуменные взгляды дворовых людей, понимая, что именно могут донести доброхоты Ярославу о ее поведении и в какой ад тогда превратится вся ее дальнейшая жизнь, она поясняла:

– Негоже, чтоб князь Константин в Переяславле-Залесском жизни лишился. Тогда уж его дружина точно весь град по бревнышкам разнесет.

А сообразительная Вейка тайком от княгини еще один слушок пустила. Мол, главная причина того, что Ростислава в воду кинулась, заключалась в ее незнании, что муж ее, Ярослав, жив. И после того как слушок распространился, людская молва возвела княгиню чуть ли не в святые. А как иначе? От мести рязанской град спасла, собою жертвуя, – раз. Одно это дорогого стоит. За такое сколь ни кланяйся – все мало. Да тут еще и второе добавь – как за мужа своего переживала. Не всякая в воду кинется, узнав о смерти своего мужа, а Ростислава, вишь ты, насмелилась.

Опять же и третье не забудь – ухаживала за рязанским князем так, что если даже и оставались у Константина в глубине души остатки мести за свой стольный град, то ныне они точно исчезли напрочь. И ведь ни на минуточку малую от ложницы его не отходила. Умаялась, бедная, так, что высохла вся, с лица мертвенно-бледной стала, лишь глаза одни горят жаркой синевой, да так, что и заглядывать в них больно.

А тому, что лик у нее вроде как светиться начал, люди и не удивились вовсе. А чему удивляться-то? Сказано же – святая. А у них у всех положено так, чтоб лицо светилось, иначе как же святых от простых людей отличать.

Ростислава же, коль и услыхала б такое о себе, лишь посмеялась бы в ответ. Глупые они все. Ишь чего измыслили себе – умаялась. Да она самой счастливой в эти дни ходила, потому как все время рядышком с ним была. И мнилось ей, что не просто князь любый, но муж венчанный близ нее лежит, а впереди у них столь много счастья – ни руками обнять, ни глазами охватить.

Про смерть же его возможную она даже и не помышляла. Не тот Константин человек, чтобы вот так глупо костлявой старухе уступить. Да и сама Ростислава рядом, а уж она за него – не гляди, что девка слабая, – глотку, как волчица, любому перегрызет, и той, что в саване белом шляется, тоже. А что коса вострая у старухи, так и она ее не выручит. Сколь ею ни маши – все едино ее, Ростиславы, верх будет.

Одно худо – недолго ее счастьице длилось. Спустя неделю после того, как стало окончательно ясно, что Константин пошел на поправку, Ростислава покинула княжий терем. Сердце кровью обливалось, но что поделаешь – любовь любовью, а про долг княгини тоже забывать не след.

Она и сама была бы рада остаться еще хоть на чуть-чуть, но что ж тут поделать, коли за ней сноха, вдова старшего брата Ярослава, второго нарочного прислала. Молила слезно, чтоб приехала подсобить, а то, дескать, не с ее здоровьем со всем хозяйством управляться. Агафья ведь к себе и Ярослава у Константина выпросила в надежде, что Ростислава к мужу приедет да подсобит ей, а тут на тебе – деверя привезли, а княгини все нет как нет.

Первый гонец прискакал намного раньше, когда Ярослав только очнулся. Дивно, но едва переяславский князь открыл глаза, то первым делом, придя в себя, спросил про Ростиславу. То не нужна была, не нужна, и вдруг занадобилась. Да как сильно – почитай каждый день спрашивал. Хорошо, что Агафья Мстиславна, которая Ярослава всегда недолюбливала, из женской солидарности наговорила ему с три короба про грязь непролазную.

Впрочем, не так уж сильно соврать ей пришлось. Как раз в тот день, когда Константин свалился в жару, действительно началась настоящая осень. С полудня полил ситничек, как на Руси зовут мелкий дождик, а к вечеру он сменился на обложной и зарядил на две недели. Гонец-то добрался, но, глядя на его заляпанное грязью лицо – эва докуда грязь из-под конских копыт долетала, а уж про одежду и говорить не приходится, – сразу становилось ясно, что самой Ростиславе, сидючи в возке, шестьдесят верст по такой дороге не проехать.

Гонец, правда, заикнулся про водный путь. Дескать, так хоть и гораздо длиннее, зато не трясет. Но Ростислава, перебив его на полуслове, посоветовала попробовать в такие дни самому осилить хотя бы Плещеево озеро. Мол, по нему и в летнее время, стоит ветру подняться, волны изрядно плещут, не зря ведь его так прозвали, а уж ныне… Это оно с виду не больно широко – верст восемь, но осенью бушует ровно морем себя мнит.

Так он и убыл ни с чем.

Как там говорилось выше: чем лучше, тем хуже? А вот и другая сторона – чем хуже, тем лучше. За окошками ветер завывает, дождик холодный пригоршнями в лицо швыряется, а Ростиславе радостно, ибо пакостная погодка подарила княгине еще почти полмесяца.

Ну а далее все – снега повалили, а спустя три дня новый гонец прибыл. И пришлось ей с тяжким сердцем катить по первопутку в Ростов, оставляя Константина на попечение лекарей и своей верной Вейки, которая на кресте поклялась, что будет неотлучно сидеть подле князя, пока тот на ноги вставать не начнет.

На прощание, склонившись к больному, Ростислава жарко выдохнула ему на ухо:

– Помни, я ведь токмо для тебя жить обещалась. И ежели я для тебя воздух, то ты для меня и вовсе весь мир. Уйдешь – и я следом. – После чего обожгла Константина горячим поцелуем прямо в сухие губы и с горькой улыбкой пояснила: – Это не я – от водяного подарочек передаю. За песенку.

И ушла…

Глава 16
Над границей тучи ходят хмуро

 
Все возвращается – осень, надежды и страхи,
Все, что уходит, – всего лишь к тому,
Чтобы вновь возрасти из песка…
Над игрушечным миром на панцире Матери-Черепахи
Время свивается в кольца, готовое для броска.
 

Ольга Погодина

Ох и долго же тянулись зимние дни для Константина. Все ему казалось, что настанет весна и что-то обязательно поменяется, да непременно в лучшую сторону. Но изменения произошли гораздо раньше, еще под Рождество, когда князя зашел навестить Вячеслав. Воевода был веселый, румяный, с морозца. И пахло от него так же: свежо и хрустко.

Вначале он бодро отрапортовал, что с нынешнего лета Константин Владимирович, который есть великий князь Рязанский, Владимирский, Ростовский, Суздальский, Муромский, а мелочь в счет не берем, может рассчитывать на двадцать тысяч пешего ополчения, плюс к тому пять тысяч конницы.

Справедливости ради уточнил, что со всем этим воинством, которое пока далеко не воинство, еще возиться и возиться, но главное, что оно имеется в наличии. Хлопцы по большей части крепкие, смышленые, и он, Вячеслав, как верховный воевода, за оставшееся до Калки время обязуется довести их до ума, убрав все недостатки, начиная с головы, ибо пока, если им как следует по ней дать, оттуда ничего хорошего, кроме соплей, не выскочит.

Нет, коль посмотреть на них сбоку, то сверху уже сейчас кажется, что снизу они вполне ничего, но на самом деле пока из них солдаты, как из дерьма снаряды, а их неумение у него в кишках по горло сидит, как будто они ни разу не грамотные. Однако если с ними позаниматься по-настоящему, то уже к следующей весне, то есть через год с небольшим, они будут орать песни так, что мышцы на заднице будут дрожать от напряжения, крутиться как пчелка в колесе и непременно станут похожи на людей со всеми отсюда вытекающими и произрастающими во все стороны последствиями…

Шуточки и прибауточки так и сыпались из него, что означало: воевода и впрямь доволен новым пополнением в частности и жизнью вообще.

Рассказал Вячеслав и о том, с каким нетерпением поджидает Минька своего родного князя, приготовив ему в качестве рождественского подарка уйму всякой новой всячины, которую юный Эдисон верховному воеводе всего Рязанского княжества показывать отказывается, ибо сюрприз.

Изложил он и общую ситуацию. Тут он был краток: Святослав правит, Хвощ с Коловратом и посольством пока еще не вернулись из Чернигова и Киева, Всевед колдует, Доброгнева лечит, а Зворыка считает серебро. Прочие тоже при делах и трудятся со всем своим усердием. Уже перед самым уходом, стоя в дверях, Вячеслав напоследок вспомнил:

– Да, чуть не забыл. Из Ростова Великого я всех уже отправил, как ты и говорил, в Переяславль-Южный. Неделю назад они уехали. Так что ныне там твои наместники рулят. Народ пока слушается.

– А Ярослава тоже отправил?.. – спросил князь непослушными губами.

– Его я бы еще раньше спровадил, – сердито ответил Вячеслав. – Ну и козел же он. Только-только начал вставать с постели, по стеночке ходит и то еле-еле, а уже козни пытается строить. Нашел пяток бояр из стариков и с ними шу-шу-шу да шу-шу-шу. Я, правда, стукачей из числа их дворни завел, и они мне быстренько своих хозяев заложили. Прямо с потрошками сдали, тепленькими. Да ты что, ты что? – кинулся он к князю, пытаясь удержать его и не дать встать. – Костя, тебе ж лежать надо. Очумел ты, что ли? Все в порядке, ты не думай. Я их всех тем же санным поездом отправил, успокойся – никакой измены, никаких переворотов!

– А Ростислава? – спросил Константин еле слышно.

В голове у него все поплыло, все закружилось. Стены вокруг словно плясали, да и потолок с полом вели себя тоже неадекватно.

– И она, естественно, укатила. В принципе Ростислава, пожалуй, одна нормальная баба там и была, с которой еще хоть как-то можно общаться. А эта, которая вдова Константина, квашня квашней. Какая из нее княгиня – одно название. Знай себе ходит да подвывает. Да и пацаны ее тоже волчатами на меня смотрели – не иначе как и тут работа Ярослава. Зато Ростислава и вежливая, и приветливая, да и сборы в дорогу в основном она организовывала, Агафья только причитала. – Он немного помолчал и с лукавой улыбкой невинно сообщил: – Кстати, она все твоим здоровьем интересовалась.

– Не тарахти, пожалуйста, – сморщился, как от зубной боли, Константин. – Лучше скажи, ее как-то вернуть можно?

– Ее одну? – От удивления глаза Вячеслава даже округлились. – Ты в своем уме, княже?!

– Нет, ну пусть вместе с Ярославом. – Константин заторопился с объяснениями: – Я вот тут подумал и решил, что они… что я… его бы где поближе надо… и нечего ему там, в Переяславском княжестве, делать. Лучше… ну… в Муроме, к примеру. Точно, в Муроме. Там и под боком у нас, и пригляд за тем же Ярославом понадежнее. А то он возьмет и сговорится с черниговцами или переяславцами, пообещав им что-нибудь, и тогда…

Хмуро выслушав друга, Славка задумчиво потер переносицу.

– Теперь уж поздно, – возразил он. – Да и ни к чему ему в Муроме сидеть. Опять же мордва рядом и эти твои – как их там? – волжские булгары. Ты, кстати, в курсе, что эти булгары, пока ты тут прохлаждаться изволил, Великий Устюг захватили и пограбили? Между прочим, теперь это тоже твой город. – И он намекающе протянул: – Я думаю, долг платежом красен. Да и ребятишек новых в деле испытать охота. Опять же зима, санный путь шикарный, а Минька заодно свои первые пушки на них опробует, чтоб знали в другой раз, как по нашим городам шляться.

– Ты погоди с испытаниями, с Устюгом этим, с булгарами. Давай о другом договорим. – Каждое слово давалось Константину все тяжелее и тяжелее, будто то были не слова, а пудовые каменюки. – Я про то, чтобы вернуть.

– Так сказал же я – неделю назад уехали. Где я тебе их возьму?! Они уж, поди, в Чернигове или Новгороде-Северском.

– Обоз, дети… Они не могли так быстро двигаться. Надо догнать. Это… мне… надо… Очень надо… иначе… – с огромным усилием выдавил из себя Константин, но договорить не смог, вновь потеряв сознание.

Когда он открыл глаза, Вячеслав продолжал сидеть возле его постели, но был какой-то мрачный, помятый, а левую руку держал на перевязи, у груди. Странно, но краем глаза Константин заметил Доброгневу, которая хлопотала у поставца с лекарствами. Она-то здесь откуда взялась?

– Ты когда пораниться успел? – прошептал Константин и попытался сострить: – Я что, буянил тут, когда вырубился?

– Лучше бы буянил, – хмуро буркнул Вячеслав. – Я уже второй день здесь сижу. Все жду, когда ты наконец очнешься.

– А за ними так и не ездил?

– Вернулся уже. Сам за Доброгневой в Рязань гонял. Ее сюда отправил, а попутно, дай, думаю, попробую догнать. Блин, послушал тебя на свою голову! – не выдержав, заорал Вячеслав.

– И неча тут горланить, – подала голос лекарка и тут же приступила к обвинениям. Первому досталось воеводе: – Князю лежать и помалкивать надобно – слабый совсем, а ты тут глотку надсаживаешь…

Возмущалась она недолго, но следом за Вячеславом пришел черед Константина, на которого она не замедлила напуститься:

– Тебе что дедушко Всевед сказывал – змеевик не трожь. Даже в баньку с ним хаживай, а ты… Хорошо, что он сыскался быстро, Любим сохранил, а то бы…

Константин недоуменно скосил глаза на грудь. Медальон с женской головой горгоны Медузы, а может, и не Медузы, а какой-нибудь из ее двух бессмертных сестер, по-прежнему находился на его груди. Странно, кто и когда снял с него оберег? Ах ну да, он же сам перед встречей с водяным передал его парню. А впрочем, какое сейчас это имеет значение? Ему гораздо важнее иное…

Однако остановить разбушевавшуюся Доброгневу нечего было и думать. Пришлось терпеливо выслушивать попреки и укоры, пить что-то горькое, затем ложечку чего-то кислого, далее… Угомонилась лекарка спустя полчаса. Правда, вместе с собой она попыталась увести и Вячеслава, уверяя, что больной князь сильнее всего нуждается в покое, да и самому воеводе пора поменять повязку, но тот уперся, заверив ее, что задержится совсем ненадолго, и она, досадливо махнув рукой, неохотно вышла.

– Так ты ездил за ними? – упрямо повторил князь свой вопрос.

– Это видел? – показал Вячеслав забинтованную руку и пояснил: – Краткий итог моей поездки. Говорил тебе, что поздно уже, а ты заладил одно…

– А если поподробнее? – попросил Константин, недоумевающе глядя на друга.

– Можно и поподробнее, – вздохнул тот. – Догнал я их уже на чужих землях, верстах в пятидесяти от Дона. Еще на подъезде недоброе почуял – уж больно у них эскорт увеличился. Одних воев человек с полсотни, не меньше. Видать, черниговцы встретили, потому что, когда отсюда выезжали, у них человек пять дружинников и было.

– Почему так мало? – удивился Константин. – А если бы в дороге что-то случилось? Вина-то на нас бы легла.

– Наших два десятка я в счет не беру, – буркнул Вячеслав, продолжая ласково, словно малыша, баюкать перевязанную руку. – Но они их до границы проводили и сразу назад повернули. Короче говоря, не поняли меня ребятки из этого эскорта. Едва увидели, как припустились наутек. Я за ними. Ору: «Стойте, поговорить надо!» – а они… Уж не знаю, чего они там себе подумали, но явно что-то нехорошее, отстреливаться стали. Со мной и было всего тридцать человек – те двадцать, которых я обратно завернул, да свой десяток – куда там бой принимать. Главное, слушать ничего не хотят. Знай себе пуляют, гады.

– А ты? – насторожился Константин.

– А что я, – пожал плечами Вячеслав. – Пришлось ответить. С десяток положил, пока они не угомонились, так что попомнят меня, козлы, а забудут, я быстро память освежу, – угрожающе пообещал он. – Пусть знают, что у нас для них всегда найдутся и порох в пороховницах, и ягоды в ягодицах.

– Ты с ума сошел?! – охнул Константин. – Теперь они невесть чего подумают.

– А что мне еще оставалось делать?! – искренне удивился Вячеслав. – Я ж поначалу как культурный человек себя вел, а если им не понравилась моя речь, пусть слушают более другую, а то много себя ведут. И пусть запишут себе на ус, что…

– Нашел время балагурить, – перебил его Константин.

Вячеслав посерьезнел и недовольно засопел. Продолжая бережно баюкать раненую руку, он пожаловался:

– В кость попали. Теперь еще с неделю, а то и две болеть будет.

– Извини, – вздохнул Константин.

– Из твоих извинений шубу не сошьешь, – хмуро заметил воевода.

– Ты чего, гривен хочешь? – удивился князь.

– Дурак ты, Костя, хоть и князь, вот что я тебе скажу! – возмутился Вячеслав. – У меня там три человека полегли из-за твоей дури. Еще двое – куда ни шло, раны заживут, а одному стрела в легкое угодила. Даже Доброгнева сказала, что не знает, выживет или нет. Тебе блажь княжеская в башку запала, а у меня народ погиб. Вот вывести бы тебя в чистое поле, поставить лицом к стенке и пустить пулю в лоб, чтоб на всю жизнь запомнил.

– Прости.

– Прости не простыня – на стене не повесишь, на кровати не постелешь, – недовольно отозвался воевода. – А вместо того чтобы с больной головы на здоровую задницу перекладывать, лучше о себе подумай. Как отмазываться станешь? Они же все обязательно решат, что ты меня за ними послал, чтобы прикончить по дороге. Потому и за пределы своего княжества выпустил – след заметал. Одна беда – твои люди все плохо рассчитали, вот и сорвалось. – И он досадливо протянул: – И чего я тебя вообще послушался?!

Вячеславу хотелось поговорить с другом еще о многом, но он, справедливо полагая, что князь еще слаб для серьезных разговоров, решил на время от них воздержаться. Константин же, погруженный в себя от известия о том, на какое расстояние удалилась от него Ростислава, совсем заскучал.

– Ну ладно, – прервал воевода затянувшуюся паузу. Он встал, легонько похлопал Константина по плечу здоровой правой рукой и успокоительно заявил: – Доброгнева сказала, что через неделю ты у нее вставать начнешь, а через две, от силы три, я за тобой приеду и в Рязань заберу. Говорю же, тебя Минька в Ожске заждался. Вот и помаракуем втроем, как да что насчет булгар. Не нравится мне что-то их поведение.

Свое обещание лекарка сдержала. Через неделю Константин действительно стал вставать, а через две вовсю ходил по терему, хотя и недолго – не больше чем по полчаса. Доброгнева к тому времени давно укатила в Рязань, на прощание еще раз напомнив об обереге.

К своему отъезду Константин чувствовал себя совсем здоровым, разве что к вечеру все-таки немного уставал, но это, как он считал, были уже мелочи.

Вячеслав его встречал в Муроме – до Рязани оставался всего день, от силы – два дня пути.

– Как отдыхалось, бездельник ты наш драгоценный? – осведомился Вячеслав, едва они отъехали от Мурома.

– И не бездельник я вовсе, – обиженно проворчал Константин и толкнул ногой небольшой сундучок, аккуратно стоящий в его ногах. – Вон сколько трудов накатал – чуть ли не доверху его набил.

– А что там? – полюбопытствовал воевода, откупоривая фляжку и с аппетитом прикладываясь к ней.

– Половина сундука – история, – ответил князь. – Она вся в отдельной шкатулке, перевязана ленточкой, и вверху надпись: «После моей смерти отдать воеводе Вячеславу Михайловичу, отцу Николаю или Михаилу Юрьевичу».

Воевода Вячеслав Михайлович от таких слов поперхнулся и долго откашливался.

– В глаз тебе дать надо, вот что! – грозно рявкнул он и передразнил: – «После моей смерти!» Ты про это и думать не моги. После твоей смерти Руси настанет хана, карачун и капут вместе взятые.

– Да я это так просто. Мало ли, – смущенно пожал плечами Константин.

– Мало ли, – проворчал воевода, остывая. – Никаких «мало ли». Должен жить, и точка. Обо мне-то небось и не подумал?! А о Миньке, об отце Николае? Да если всю толпу собрать – знаешь, сколько людей на тебе одном завязаны? Тьма. На-ка лучше, накати малость, авось дурь и растворится.

Константин послушно взял фляжку и сделал пару глотков. Мед был отличный, вишневый, с легкой горчинкой и хорошо выдержанный. Словом, вкуснота. Такого можно и еще пару глотков… и еще. В голове зашумело.

– Отдай продукт, – заволновался Вячеслав, отнимая у него фляжку, но не забыв похвалиться: – Лично нашел в княжеских погребах во Владимире. – И он туманно пояснил: – Я там место для обороны подыскивал на случай внезапной вражеской атаки, ну и заодно уж…

Пока друзья говорили, сани успели углубиться в девственный дремучий лес, застывший в ожидании момента, когда же наконец над ним поднимется тяжелое и величественное зимнее солнце, раскрасневшееся от морозца. Высокие разлапистые ели, плотно закутанные в густой январский снег, медленно проплывали по обеим сторонам уже накатанной неширокой санной дороги.

«Интересно, как они тут разъезжаются-то, если навстречу друг другу?» – поневоле подумал Константин при виде огромных сугробов, возвышавшихся по бокам неширокой колеи.

Кругом царило торжественное безмолвие, изредка нарушаемое беззаботными птицами. В основном это были снегири, которые веселыми стайками вспархивали с деревьев, слегка тревожась от близости проезжающих мимо людей, и тогда с ветвей слетали маленькие пуховые горсточки искристого снега, устраивая что-то вроде миниатюрного снегопада.