Текст книги "Знак небес"

Он осторожно потянул железяку из рук Точилы. Так-так. Если ею сзади по голове, то… Вообще-то очень подходящая по форме. А это что? Он вышел из подклети и стал внимательно разглядывать длинные светло-русые волоски на кусочке кожи, прилипшей к одному из острых краев. Сомнения в том, что перед ним орудие убийства дежурившего ночью у церкви дружинника, окончательно отпали.

«А я б ни на что не поглядела да самолично их. И рука бы не дрогнула…» – припомнились ему слова кузнечихи. Слова и тон, каким они были произнесены. Сожалела Пудовка. Ох как сожалела, что не может отомстить за гибель мужа. Ночь же была длинная, вот она и надумала, перейдя от слов к делу.

«Хотя нет, – поправил он себя, припомнив еще кое-что. – Надумала кузнечиха гораздо раньше – еще вечером. Недаром она столь многозначительно пообещала ему сама управиться: «И такой огнь учиню – до небес, чтоб непременно в ирий мой Точила вознесся».

Правда, кое-что осталось непонятным. Например, поджог шатра. Для чего? Она же прекрасно знала, что Константина там нет. Маленькая месть князю, отказавшемуся от возмездия? Непохоже. И зачем кузнечиха вытащила из его кармана платок? Это уж и вовсе ни в какие ворота. Чтобы бросить его на месте преступления, тем самым отведя от себя подозрения? Глупо. Да и не бросила она его – вернула. Передумала?

Наконец, сама железяка. Что может быть проще – избавиться от нее? Ну ладно, жалко стало, в хозяйстве сгодится, но тогда хоть отмыла бы. А в руки Точиле зачем вложила? Ведь, когда мужа возложат на костер, ее может увидеть кто угодно. Увидеть и сделать выводы. Идти на такой риск лишь для того, чтобы покойник твердо знал – он уходит в ирий отомщенным, – как-то неразумно.

Впрочем, вечер длинный – успеется выяснить.

– Пойдем, – миролюбиво предложил он ей.

– Куда? – потерянно спросила она.

– В избу, куда ж еще, – вздохнул Константин. – Поговорить надо.

Усевшись за стол, он не стал рассусоливать и ходить вокруг да около, спросив напрямую:

– Значит, это ты подпалила церковь?

Пудовка изумленно уставилась на него, но вместо ответа лишь передернула плечами. Мол, понимай как знаешь.

Ну да, отнекиваться стыдно, а сознаваться неохота. Ох какая же дура! Убить эту дуру мало. Но злость почему-то не приходила. На душе была только жалость, и он мягко произнес:

– Ты хоть понимаешь, что ты натворила? Теперь…

Вторично повторив все то, что он уже говорил воеводе, Константин, закончив расписывать последствия, в заключение заметил:

– Хорошо хоть, что мне удалось так быстро отыскать виновника.

– Стало быть, теперь войны не будет? – тихо спросила она.

– Не знаю, – честно ответил Константин. – Сейчас все зависит от того, что видел священник и удастся ли нам его разыскать, прежде чем он объявится в Чернигове. Если он прибежал из леса на пожар – одно, а если раньше, то мог видеть, кто все это учинил. Тут совсем иное.

– Ты его непременно сыщи! – выпалила она. – Видал поп, все видал. Ежели он до Чернигова доберется, тогда… Сыщи, слышишь! А я что ж… – Она грустно улыбнулась. – Оно конечно – должон же бысть кто-то повинен. Негоже из-за одного человека всему княжеству страдати. Карай. Точилу-то хоть дозволишь на костер возложить али как?

– Дозволю, – хмуро проворчал Константин.

– Вот и славно. За то благодарствую тебе, княже, – поклонилась она, совершенно не заботясь о своей собственной дальнейшей участи.

– Не о том ты думаешь, – вздохнул Константин, но расписать в подробностях, что именно ждет ее в ближайшем будущем, не успел – помешал вошедший Вячеслав.

– Вот полюбуйся, – кивнул Константин в сторону кузнечихи. – Отыскал я убийцу.

Пудовка молчала, отвернув голову к печке. Воевода пристально посмотрел на ее безучастное, словно сообщение князя ее вовсе не касалось, лицо и усомнился:

– Сил, конечно, у нее хватит, чтоб голову Ореха как орех расколоть, но… А с чего ты взял, что это она?

Константин молча кивнул на стол, где лежала железяка в бурых пятнах крови, посоветовав обратить внимание на кусочек кожи с волосами, некогда принадлежавшими Ореху. Вячеслав плюхнулся на лавку, тщательно все осмотрел, поморщился и снова уставился на кузнечиху. Глядел недолго. Встав с места, он, все так же не говоря ни слова, вздохнул и направился к выходу. Остановившись у дверного проема, он красноречиво кивнул другу, приглашая его выйти вместе с ним.

Константин удивленно посмотрел на него, но подчинился просьбе.

– И что ты думаешь с нею делать? – осведомился воевода, стоя на крыльце дома. – Нет, я понимаю, что совсем без наказания такое оставлять нельзя, но, с другой стороны, месть – дело святое.

– Ты забыл, Слава, – вздохнул Константин. – Убиты не просто люди – князья. И не просто убиты – сожжены заживо. А Орех вообще наш, и уж он-то ни в чем не виноват. Да и не собираюсь ее наказывать. А вот выдать убийцу головой отцам убиенных придется.

– А ты представляешь, что они с нею сотворят?

– Честно говоря, и представлять не хочу, – откровенно ответил Константин. – Не хочу, потому что становится искренне ее жаль.

– И все-таки ты ее выдашь?

– А куда деваться? Или у меня есть выбор?

– Конечно, – пожал плечами воевода. – Выбор есть всегда. – И он напомнил: – Ты про Ореха забыл. Учитывая его смерть, в которой она тоже виновна, у тебя есть такое же право судить ее. Судить и приговорить. Пусть даже смертный приговор, но без всяких издевательств и прочих гадостей вроде пыток.

– У черниговцев прав больше, – отверг предложение друга Константин и, видя, что тот не согласился, прикрикнул: – Все! Слушать больше ничего не желаю. Это решение окончательное, и говорить больше не о чем. Вот только кое-что у нее выясню и отправлю вместе с телами князей.

Выяснять у Пудовки подробности случившегося у Константина не получилось. На все вопросы женщина упрямо отказывалась отвечать, храня молчание. Уж он и так, и эдак – бесполезно. Отчаявшись, он заявил, что ему и без того все известно, и принялся рассказывать сам, как он представлял произошедшие события. Тут дело пошло немного легче. Во всяком случае, кузнечиха ничего не отрицала, внимательно слушала и согласно кивала, приговаривая: «Так, так». Да еще время от времени вспоминала про священника, которого, по ее словам, надобно непременно сыскать. Полное впечатление, что ее куда больше заботил розыск отца Варфоломея, чем своя собственная судьба.

Через полчаса он, так и не выжав из нее никаких подробностей, махнул рукой и отправил ее спать. Ратник у крыльца на всякий случай был выставлен, но князь почему-то был уверен – лишнее. Никуда Пудовка не убежит. А вот женщина тому, что к ней не приняли дополнительных мер предосторожности, удивилась.

– А чепи яко же? – вытянула она руки вперед.

– Куда торопишься? Тебе и в Чернигове позора с муками хватит, – проворчал Константин.

– А острог?

Князь фыркнул. Первый случай в его практике. До сегодняшнего дня у него в тюрьму ни один обвиняемый не просился. Эта же прямо по принципу: «Чем хуже – тем лучше». Ишь мазохистка нашлась.

– А чем тебе изба плоха?! – рявкнул он. – Ложись да спи. Ныне да завтра – две ночи твои, а там в путь, и никто уже мягкую подушку под голову не положит.

Кузнечиха неодобрительно покачала головой.

– Ить могут не поверить черниговцы. – И она робко заикнулась: – Ты хошь перед отправкой меня заковать повели.

– Спи! – еще раз рявкнул он на нее.

Ему самому сон не шел. Что-то не сходилось в ее поведении. Не так себя ведут жаждущие отомстить люди, совсем не так. Тишину прервал робкий голос Пудовки:

– Княже, я тута возвернуть хотела.

Он открыл глаза. Слюдяное окошко пропускало достаточно лунного света, чтобы он мог разглядеть силуэт переминающейся с ноги на ногу женщины, застывший у входа в горенку. В протянутой руке тускло отблескивал какой-то металлический кругляшок. Константин прищурился. Странно. Что бы это могло быть?

– Что там у тебя? – недовольно проворчал он.

– Оберег на снегу подобрала, – пояснила она. – Подумалось, ктой-то из ратников обронил – у тебя-то крест на груди. А опосля решила – дай-ка я поначалу у князя спрошу, а уж там… – И она, не договорив, протянула его Константину.

Тот нахмурился, взял медальон, попытался разглядеть его при лунном свете. Сосредоточенный взгляд женщины, извивающиеся змеи, растущие вместо волос из головы… Сомнений нет – действительно его оберег.

– Спасибо, – проворчал он смущенно. – Знаю, чей он, так что не сомневайся, отдам из рук в руки. – И, не зная, что еще сказать, проворчал: – А теперь иди спать.

Пудовка послушно кивнула и поплелась к своей печке, а Константин закрыл глаза и попытался прикинуть план действий на завтрашний день. Так и не додумав до конца, что бы такое предпринять по поискам отца Варфоломея, он уснул, и ему вновь в очередной раз приснился кошмар, но на этот раз во всех подробностях и деталях…

Глава 24
Старый, но недобрый знакомый

 
…И зловещ в мою дверь
   стук,
И завис над главой
   крюк.
В изголовье моем
   в ряд
Страхи, словно кресты
   стоят.
 

Петр Миленин

Единственное, чего он не сумел бы рассказать, так это от кого он убегал, колеся по ночным улицам родного Ряжска. Преследователь выглядел как-то аморфно – ни тела, ни лица, не говоря уж про руки и ноги. Так, какое-то черное загадочное пятно, гнавшееся за ним.

Зато сам город выглядел как наяву, четко очерченным во всех деталях. Был он точно таким, каким запомнился ему, когда Константин отдыхал там у родителей в последний раз. Те же милые славные улочки – Новоряжская, Первомайская, те же пятиэтажки на Лермонтова и родная двухэтажка на Вишневой, тот же старый, изрядно подзапущенный станционный парк с красавицами березами. Разве что во сне в парке почему-то до сих пор не был разрушен летний кинотеатр, и карусель, которую на самом деле давным-давно сломали, продолжала весело вертеться, приглашая прокатиться.

Зато людей он в своем сне не встречал. Нигде. Ни одного человека. Город словно вымер, и оставались в нем лишь сам Константин да еще загадочный аморфный черный преследователь, от которого время от времени удавалось оторваться, но затем он неожиданно появлялся вновь.

Где только Константин не пытался от него скрыться. Он баррикадировал стульями дверь в одном из классов своей родной сто восьмой школы, но медальон, который он крепко сжимал в кулаке, начинал остро покалывать ладонь, словно в нем была вмонтирована батарейка, давая понять, что расслабляться нельзя и она, он, оно – неважно – уже здесь. И точно – через мгновение пятно выплывало из угла, и нужно было срочно разбирать созданный завал, выбираться наружу и бежать, бежать, бежать…

В поисках спасительного убежища он пробрался к другу, жившему на Новоряжской, но едва подошел к старому домику, как, глядя на окна в затейливых наличниках, почувствовал, что пятно поджидает его прямо за дверью. Добежал до маленькой трехэтажки на Островского, но и тут на подходе к его квартире острое покалывание медальона предупредило, что преследователь уже затаился внутри, и он, кубарем скатившись по лестнице, устремился дальше.

Мелькали улицы, дома, предприятия, Сельчевка сменялась Захуптой, та, в свою очередь, железнодорожной станцией, вновь парк, и опять пятиэтажки, и снова Новоряжская – спасения не было нигде.

Наверное, если бы не оберег, его бы непременно поймали, но женская голова горгоны Медузы продолжала всякий раз подавать тревожный сигнал и в то же время придавала ему сил. Каким образом и откуда она их брала, Константин не понимал, но был уверен – стоит ему выпустить медальон из рук, и он пропал.

Проснулся Константин, чувствуя, как неистово стучит в груди сердце, словно бег был наяву. В первые секунды пробуждения для него не было ничего роднее такого милого в ночной безмятежной тиши княжеского терема. Не пугал даже полумрак, царивший в его опочивальне. Наоборот, неясный свет от лампады казался столь теплым и уютным, что он чуть не всхлипнул от умиления, радуясь, что все закончилось. Разве что медальон не разделял его оптимизма, принявшись старательно покалывать своего владельца, словно предупреждал его о чем-то.

И точно. Едва он натянул штаны и открыл дверь, чтобы спуститься из своей ложницы вниз, в трапезную, откуда ни возьмись выплыло ночное существо. На секунду опешив, он опрометью рванулся обратно, кое-как закрылся в ложнице, наспех придвинул к двери оказавшийся весьма кстати какой-то пузатый неподъемный сундук, но едва уселся на него сверху, как распахнулось единственное на всю комнату оконце и из него выпорхнула черная тварь. Она стремительно ринулась на Константина, он что-то истошно заорал и… вновь проснулся. Оказывается, это снова оказалось сном.

Константин перевел дух и прикусил губу. Стало больно. Убедившись, что уж на сей раз все в порядке, он откинул одеяло, под которым… извивалось черное нечто. Нет, не извивалось. Оно – о боже! – ласкалось, заигрывая и постепенно перебираясь все выше и выше.

Едва оно достигло коленей, как Константин согнал с себя ужас оцепенения и попытался выбежать за дверь, но та была закрыта. Оставался один путь – в окно. Выбив его вместе с рамой, он попытался пролезть сквозь узкий проем, но не смог и застрял. Попытка вылезти назад успехом тоже не увенчалась.

Во дворе далеко внизу встревоженно бегали какие-то люди. Константин четко видел их маленькие фигурки, а внимательно присмотревшись, сумел опознать некоторых. Вон Минька, там Доброгнева, а рядом с ней Славка. Чуть поодаль Юрко по прозвищу Золото. Вот он подбежал к остальным, развел беспомощно руками, что-то объясняя, и вновь подался куда-то прочь. Следом за ним убежали и прочие, а вместо них появились новые персонажи, куда более зловещие.

В самой середине разместилась Фекла, принявшаяся отдавать какие-то распоряжения окружившей княгиню толпе черниговских ратников, которые слушали ее, задумчиво крутя в руках веревки, свисающие с шей. В одном углу двора отдельной группой стояли владимирские князья – Святослав, Владимир, Иван. Верховодил ими Юрий. В довершение ко всему в другом углу прислонились к высокому частоколу черниговские князья, остававшиеся такими же черными и вовсе не похожими на людей. Они дружно хлопали в ладоши, аплодируя Ореху, весело отплясывавшему перед ними.

Медальон в руке больно кололся. Сюрреалистичную картину собравшихся покойников заволокло туманом, который спустя миг мгновенно рассеялся, и двор опустел. Теперь в нем оставались лишь двое: старый волхв и ведьмак, который то и дело снимал с головы неизменную войлочную шапочку и протирал ею лысину.

«Э-ге-гей!» – хотел закричать им Константин, но язык не слушался. В это же мгновение сзади его ног коснулось нечто скользкое, липкое и противное, поползло вверх. Терять нельзя было ни секунды. От панического ужаса голос прорезался, и его, кажется, услышали, во всяком случае, оба задрали головы.

«Ну наконец-то», – подумал Константин, увидев, как Всевед испуганно машет ему рукой, а Маньяк заметался по двору. Нечто уже плотно обхватило его ноги, как жгутом, бережно, но крепко спеленало их так туго, что вырваться не представлялось возможным, и двинулось дальше.

Константин еще раз отчаянно заорал, поднапрягся и вместе с оконной рамой полетел вниз. Да и приземлился он точно в подставленные руки Маньяка, но, глянув на свое тело – лучше бы не глядел, – завопил от панического ужаса. Черная тварь, лукаво улыбаясь, удобно расположилась у него в районе живота и явно не собиралась этим удовольствоваться. Он заорал еще громче, с ненавистью ухватил это скользкое, противное, черное нечто, чтобы содрать его с себя, но чем больше усилий прилагал, тем больше увязал в студенистой вязкой черноте, с ужасом наблюдая, что его руки исчезли в ней уже почти по локоть.

Перед глазами неожиданно все завертелось в нескончаемом хороводе – Всевед с угрожающе занесенным посохом, перепуганный чем-то ведьмак, беспомощно лежащий на земле, а дальше все быстрее, быстрее, а тварь уже оказалась почти рядом с его лицом, и тут… он проснулся, но на сей раз от собственного истошного вопля.

С усилием оторвав чумную и тяжелую, будто налитую свинцом, голову от подушки, на сей раз Константин мешкать не стал, мгновенно откинув одеяло и вскочив на ноги. Черной твари в постели не оказалось, но князь уже ничему не верил, принявшись торопливо одеваться. Проделывать это с зажатым в руке медальоном было не совсем удобно, но и выпускать из рук опасно – вдруг затаившаяся тварь набросится на него.

Константин задумался, но через несколько секунд спохватился и, подосадовав на себя, что не вот додумался до такой элементарщины, надел его себе на шею. Едва коснувшись груди, змеевик легонько уколол ее, но как-то успокоительно, и князь, только теперь окончательно очнувшись, обнаружил, что на сей раз действительно проснулся по-настоящему. Вот она, маленькая горенка в избе кузнечихи, следовательно, страшного нечто можно не опасаться… до следующей ночи. Снова ложиться в постель он не собирался, боясь нового кошмара. В тот раз удрал, и ни к чему испытывать судьбу вторично.

Оберег вновь уколол, словно подтверждая правильность его мыслей. Вот даже как?! Константин взял в руку медальон и поднес поближе к глазам. На мгновение показалось, что женская голова ободряюще подмигнула ему. Сердце екнуло. Брр. Он всмотрелся повнимательнее и с облегчением обнаружил, что ошибся.

«Совсем нервы никуда», – вздохнул он и, стараясь не шуметь, аккуратно ступая, вышел из горенки, направившись к лавке у двери, где, как он помнил, стояло ведерко с холодной водой.

Хорошо, что Пудовка не убрала иконы, а главное – не сняла лампаду, которая продолжала тускло гореть. Самое то. Он дошел до ведерка, но ковшика, обычно плававшего сверху, не обнаружил. Пришлось пить через край. Ледяная вода помогла – тяжесть в голове стала уходить, стук в висках тоже прекратился.

Догадываясь, что до рассвета еще не один час, он вздохнул и уселся за стол. Под руку попалась железяка, которую он вчера так и оставил лежать. Взял ее в руки и вздрогнул от внезапно раздавшегося в тишине испуганного голоса кузнечихи:

– Княже! Ты… не спишь ли?

Он резко вскочил и обернулся к печке, уставившись на нее.

И когда успела подняться, а главное, так незаметно? Погоди-погоди, а не он ли ее спугнул? Может, она как раз и встала чуть раньше его, чтобы прокрасться к нему в горенку и… Ну точно, вон и ухват в руке. Значит, она так и собиралась поступить, а теперь поняла, что поздно, разоблачена, вот и задает глупые вопросы.

– Раз я тут стою, значит, не сплю, – насмешливо ответил он. – Неужели непонятно? – И удивленно уставился на Пудовку, которая как-то странно отреагировала на его ответ, отставив ухват к печке и радостно всплеснув руками.

– Ну слава богу! – И простодушно пожаловалась: – А я уж помыслила, что ты сызнова блудить учнешь, вот и спужалась. Возьмешь да шарахнешь меня по голове, яко того ратника. – И осеклась, зажав рот руками.

Константин, чувствуя, как подкашиваются ноги, плюхнулся на лавку.

– Как того ратника? – повторил он, похолодев. – Так-так…

В голове промелькнуло многое – и ее загадочные, странные ответы, и горячие советы сыскать попика, который видел, как все было на самом деле, и многое другое, не укладывающееся в его первоначальную версию о беспощадной мстительнице за гибель мужа.

Он задумчиво взял в руки железяку, продолжая лихорадочно размышлять. Учитывая, что не мог он так поступить, никак не мог, получалось, что она ошиблась, приняв там, у церкви, за князя кого-то, кто издали походил на него фигурой, отсюда и…

Раздумья Константина прервал испуганный голос кузнечихи:

– Ты б положил ее, а то, не ровен час, опять руку распорешь.

Константин вздрогнул и посмотрел на нее. А вот это куда хуже. Одно дело обозналась, и совсем другое – наглядное доказательство. Или она и тут ошибается? Он легонько провел по ребру железки, но даже этого прикосновения хватило, чтобы какой-то острый заусенец больно резанул ему по указательному пальцу. От неожиданности он выронил ее и уставился на палец, а затем на царапину на другой руке.

Кузнечиха ойкнула.

– Ну вот, упреждала ведь, – растерянно произнесла она.

– Лучше бы ты… – Константин, не договорив, досадливо махнул рукой, но делать нечего – какая ни есть правда, а знать ее надо, – и он приказал: – А теперь садись и излагай все по порядку.

– Дак об чем?

– О том, что я… вытворял той ночью, – с некоторой запинкой выдавил Константин.

– А ты и впрямь вовсе ничегошеньки не помнишь? – недоверчиво переспросила она.

– Ничегошеньки, – зло отрезал Константин. – Давай-давай, я жду.

Рассказ ее длился недолго. Мол, началось все, как и сегодня, когда она проснулась, заслышав, что Константин одевается. Дело обычное, и она не придала ему значения, приспичило мужику, но немного погодя вспомнила, что вчера вечером так и не показала князю, где у нее стольчаковая изба[56]56
  Так на Руси назывался туалет.


[Закрыть]. Она окликнула князя, но тот никак не отреагировал. Пришлось слезть с печки. Слюдяное окошко в горенке пропускало достаточно лунного света – она смогла разглядеть угрожающе надвигающегося на нее Константина и отпрянула в сторону.

– Мне б тогда догадаться, – вздохнула она. – Глядишь, и удержала бы, да в ум не взяла, а уж когда спохватилась – куда там.

Накинуть на себя кое-что из одежды – дело минутное, но Константин действовал целеустремленно, решительно и быстро, так что, когда она выскочила следом за ним на крыльцо, тот уже находился возле церкви, а в ногах у него лежал дружинник. Кто свалил его на землю, Пудовка не видела, зато приметила, как князь откинул в сторону железяку и, вынув из кармана платок, вытер руку и выбросил платок на снег.

Далее настал черед церкви. Запалил он ее не сразу – вначале перетаскал к входной двери весь запас дров, приготовленных для костра, чтобы точно хватило до утра, и только после этого поднес к ним горящие головни. Одной или двумя Константин не удовлетворился, действуя наверняка, и запалил здание со всех четырех сторон.

Кузнечиха затаилась за забором, не понимая, что ей делать и как быть, а Константин преспокойно направился в избу. Вернуться вслед за князем она побоялась и тут вспомнила о ратнике, продолжавшем лежать на снегу. Решив помочь несчастному, она опрометью бросилась к неподвижному телу, но едва приподняла голову дружинника, как почти мгновенно поняла, что ему уже не помочь – мертв. Она встала, огляделась по сторонам, машинально подобрала платок вместе с железякой, да еще вот с этим, которое невесть кто выронил.

– Он, видать, у тебя в одной зепи[57]57
  Зепь – карман.


[Закрыть] вместе с платом лежал, вот и выпал… – пришло ей на ум. – А вот ключа от церкви я в снегу не сыскала, – сокрушенно вздохнула она. – Может, выкинул ты его, а может, сунул куда.

Уже стоя подле своего дома, она увидела, как над Орехом склонился еще один человек, и был это не кто иной, как попик, который чуть погодя вскочил на ноги и, спотыкаясь и падая, устремился в сторону леса.

Слушал ее Константин недоверчиво – несмотря на всю логичность, в его голове никак не укладывалось, что это он сам, своими собственными руками учинил все злодеяние. Помогала… царапина на ладони, на которую он время от времени поглядывал. А где-то ближе к середине повествования Пудовки князь припомнил, что как раз вчера он впервые за долгое время снял с себя оберег, сунув его в карман.

Глупо, конечно, всерьез считать, что он каким-то образом мог защитить его от преследователей во сне, да и при чем тут они – убивал-то дружинника он сам, да и церковь запалил своими руками. Но вслед за этим он невольно сопоставил два своих сна – нынешний, в котором горгона помогла ему ускользнуть от погони, и вчерашний, когда он улегся спать без оберега и его поймали и скрутили… Ну да, все сходилось. Поймали, скрутили, после чего… принялись рулить его телом как заблагорассудится.

А кузнечиха продолжала рассказывать, как ближе к утру, когда поднялась тревога, она, наблюдая за поведением Константина на пожаре, стала догадываться, что здесь что-то нечисто. Слишком естественно вел он себя. Не мог хладнокровный убийца, не пощадивший даже собственного дружинника, быть таким. Она и платок-то протянула ему именно для проверки, но и тут князь остался невозмутимым.

Однако сомнения сомнениями, но в любом случае сознаваться в увиденном Пудовка не собиралась, вполне логично рассудив, что очевидцев такого злодеяния, пусть даже совершенного бессознательно, в живых не оставляют. Промолчала она, и когда услыхала, что грозит всему княжеству, если убийцу найти не удастся. Что проку, даже если и поведает обо всем. Не явится же Константин с покаянной головой перед черниговцами?

Но когда благой порыв уберечь князя от опасности подхватить от ржавой железяки антонов огонь неожиданно обернулся ее «разоблачением», она колебалась недолго. Вспомнив услышанное от Константина, она махнула рукой: будь что будет. Правда, и сознаваться в несодеянном ей претило, а потому она предпочла молчать.

Константин хотел было встать, но, пришибленный таким известием, продолжал сидеть. Сил хватило только на то, чтобы повернуться к столу и щедро, доверху, набулькать себе в кубок из братины, к которой они с Вячеславом вчера вечером почти не притронулись, хмельного меду. Поднес ко рту, но, угрюмо покосившись на сидевшую рядом кузнечиху, поставил кубок обратно на стол и наполнил второй, который протянул женщине.

– Это за что? – тихонько спросила она.

– За упокой, – мрачно выпалил он и выдул все до дна, гадая, что теперь ему делать.

В одном Пудовка права – ехать с повинной головой к черниговским князьям глупо. Впрочем, в другом тоже – оставлять свидетелей такого в живых нельзя. Хотя что проку, если кузнечихи и не станет – остается отец Варфоломей. Правда, была надежда, что священника сожрали в лесу волки, как предположил Вячеслав, но надежда хлипкая – коли уж началось невезение, так жди продолжения. Не зря ж на Руси говорится, что беда одна не ходит – все с детками.

А священник и впрямь благополучно избежал волчьих зубов, хотя именно страх перед волками и удержал его от побега – уж больно страшен их вой, раздававшийся откуда-то из мрачной лесной чащобы. Поэтому он и не отважился удрать. Но и дожидаться утра среди сугробов оказалось невмоготу. Приплясывая от ощутимого мороза, который все сильнее терзал его тело, он махнул рукой, решив попроситься у дружинника обратно в церковь, но дойти до нее не успел, остановившись при виде показавшегося князя. А далее ему оставалось только в изумлении наблюдать за стремительно разворачивавшимися событиями.

К Ореху он кинулся из самых благих побуждений, желая помочь. Кроме того, внутри церкви оставались запертыми черниговские князья, которых надлежало выпустить. Сняв с пояса у ратника ключ от входной двери, он попытался подойти к ней, но полыхало уже столь жарко, что не смог.

Отец Варфоломей сокрушенно огляделся по сторонам, собираясь бежать за помощью в безмятежно спавшее селище, но тут ему на ум пришла неожиданная мысль: а что, если антихрист, прочно усевшийся в теле Константина, не просто так изгнал его из церкви, но, стремясь окончательно опорочить божьего служителя, решил свалить на него вину за поджог? Не зря же одну из головней рязанский князь кинул в свой собственный шатер?

И чем дальше, тем эта мысль все сильнее овладевала им, перерастая из предположения в убежденность, что так оно и есть на самом деле.

«А вот же не видать тебе такого, бес лукавый!» – зло подумал он и устремился в лесную чащу, вознамерившись непременно добраться до черниговского князя. Должен же кто-то поведать ему, какой страшный мученический венец уготовил его сыну Мстиславу Глебовичу враг рода человеческого, угнездившийся в теле рязанца.

И настолько горячим было это желание, настолько тверд он оказался в намерении во что бы то ни стало разоблачить диавольские козни, что и думать забыл о волках и прочих опасностях, подстерегавших его в лесу.

Его действительно никто не тронул. А миновав Дон, отец Варфоломей предусмотрительно взял гораздо левее, свернув с санной дороги на Дубицы и вновь углубившись в лес.

Там он и принялся выжидать возвращения рязанского воеводы, а едва тот вместе с полоном пересек реку, как священник стремглав ринулся бежать в селище. Поведав о случившемся, он повелительно затребовал у местного тиуна сани с лошадью, и тот, ошарашенный услышанным, безропотно повиновался, с опаской поглядывая на растрепанного и донельзя возбужденного отца Варфоломея.

Одолев за сутки чуть ли не сотню верст, ныне священник был уже далеко, и о погоне за ним не могло быть и речи. К тому же в Дубицы, прислушавшись к Вячеславу, никто из отряженных на розыск дружинников не поехал, а прочие окрестности, которые они добросовестно исколесили, оставались пустынными – никаких следов.

Но Константин ничего этого не знал, продолжая гадать, как ему быть дальше. К тому же помимо кузнечихи оставался еще он сам – та еще проблема. Да, оберег выручил, но насколько его хватит? Если припомнить, горгона и сегодня-то справлялась с помощью еле-еле, то есть силы женщины со змеями не беспредельны, и завтра их будет еще меньше.

Не помог и второй кубок, который он влил в себя вслед за первым. Решение никак не приходило в голову. Ну не руки же ему на себя накладывать?!

Помалкивавшая Пудовка, внимательно наблюдавшая за ним, наконец не выдержав, заверила его:

– Ты не сумлевайся, княже, я ить все понимаю. Не себя ж тебе казнити. И памятью меня тоже Род не обидел. Все, что ты сказывал, как я чего сотворила, повторю перед кем хошь слово в слово. А енто я ныне токмо тебе, пока никто не слышит, да и то, ежели бы не спужалась, нипочем бы с языка не сорвалось.

– А на исповеди? – усмехнулся Константин.

– Будя, наисповедалась, – отмахнулась она. – Крестами швыряться себе не дозволю – благодарствую, вразумил ты меня, – но и в церкву не вернусь.

– Раненько ты сегодня проснулся, – вывел его из раздумий голос воеводы. – Когда обратно в Рязань?

Вячеслав выглядел бодро, свежо, на щеках играл легкий румянец от мороза. Однако стоило ему посмотреть на Константина, как улыбка сползла с его лица, и он, нахмурившись, уставился на князя.

– Еще что-то случилось? – осведомился он.

– Случилось, – кивнул Константин. – А как ты догадался? По этому? – Он показал на пустой кубок, который продолжал машинально вертеть в руке.

– Нет, – поправил князя Вячеслав. – По вискам.

– А что с ними?

– Ранняя седина иногда украшает мужчину, только что-то уж больно стремительно она у тебя появилась. Вчера еще не было, а сегодня…

– А-а, – равнодушно протянул Константин и вновь щедро наполнил оба кубка. – Давай-ка лучше выпьем. – И распорядился, повернув голову к кузнечихе: – Значит, так. Готовь все к погребению, а сразу после него пойдешь под арест.

Вячеслав принял кубок и, проводив взглядом Пудовку, осторожно поинтересовался: