Текст книги "Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были"

Крым. Феодосия. Эйчкидаг

Честнов предлагал двинуться на западную часть полуострова, в Новый Свет, Гурзуф, одни названия которых рисовали просто рай. Но в результате мы до них не доехали, и я так никогда там и не побывал. Ехали автостопом отдельно от Честнова и поздно встретились в Феодосии на почтамте (это единственное место в городах, не закрывавшееся допоздна). Пошли к морю в полной темноте (почему-то уличного и прибрежного освещения не было совершенно) и на ощупь, без фонарика, разбили палатки где-то рядом с морским прибоем. Опасались, что окажемся на проезжей части, такая тьма стояла. Примерно так и было: утром обнаружили, что стоим между дорогой и тротуаром впритык к воротам еще не открывшегося магазина. Причем этот зеленый квадрат 3 на 3 метра был единственным газоном на всей территории, которую вокруг было видно. Как мы в темноте умудрились найти это газончик, уму непостижимо! Вылезая из палатки, я, еще не оглядываясь по сторонам, понял, какой это райский уголок для собак, но был компенсирован тем, что услышал вдруг раздавшиеся звуки хорошего рока у себя за спиной.

То были добрые крымские рокеры, ранним утром решившие всем окружающим поднять адреналин с открытой сцены. Если бы не они, мы бы сразу продолжили свой путь, может быть, только ради приличия осмотрев Феодосийскую картинную галерею. А тут оказалась целая хоть и небольшая, но необыкновенно радушная и творческая тусовка, в которую мы сразу окунулись и были приняты на несколько дней. Мы были первыми людьми из Системы в их жизни, несмотря на такое популярное место. Среди жизнерадостных феодосийцев самым молодым был поэт Толик, тусовщик и обожатель Гумилева и Волошина. Несколько замученный своей подругой тоже поэт и соло-гитарист блондин Вася. Самым волосатым и стремным, с несколько пиратским выражением лица, пока оно не улыбалось, был басист Дима.

Мало этого. У них был волосатый спонсор и вдохновитель, подпольный ювелир армянин Саша, который был еще более волосат, чем все, и поблескивал золотыми перстнями с кабошонами и золотыми же зубами. Человек добрейший и тишайший, но, так же как и Дима, желанный в любой фильм о морских разбойниках. Он поил кофе и соками всю местную братию в тусовочной кафешке, наподобие нашего «Туриста», тоже маленькой стекляшке с кофе в песке, но в гораздо более уютном месте на каком-то высоком холме (опять прямо по песне Борис Борисыча) с видом на море. Саша тосковал по дальним странам, в которых по молодости побывал матросом, и жалел, что не остался там. Время от времени местные власти развеивали его тоску-печаль обысками и изъятиями золота и драгоценных камней, которые он с большим трудом добывал, в том числе на московском Птичьем рынке.

Из всех названных никто не знал о существовании Системы и вообще какой-то тусовки волосатых, тем более в масштабах всей страны. О том, что мы ездим из города в город и можно у кого-то из знакомых вписываться, и о ежегодных слетах в разных местах страны они тоже не слышали. Зато радушно поселили у себя и беспрестанно куда-нибудь таскали и что-то показывали с большим энтузиазмом. В Музее Айвазовского мне их друзья-реставраторы даже подарили нужный мне лимонный кадмий. Галерея сама произвела сильное и вдохновляющее впечатление. Потом мы были в Музее Волошина, где служила жена Димы, Наталья, то ли экскурсоводом, то ли научным работником. Ездили на Карадаг, но не забирались на него. Как-то мы решились самостоятельно покорить эти горы, но полезли на соседний с Карадагом Эйчкидаг. Полезли снизу, от абсолютно пустынного песчаного берега вверх по зеленым склонам. На одной из платообразных ступеней обнаружили озеро, из которого набрали воду, вскипятили и заварили чай. Попили, но с большой подозрительностью, потому что при кипячении образовалась желтая пена. Потом выяснилось, что это было отстойное озеро нечистот от каких-то соседних спрятанных за горами селений… И никаких ограждений или предупредительных табличек…

Но зато мы были вознаграждены после этого испытания тем, что еще выше было поистине райское место: заросшая деревьями, мелиссой и другими душистыми травами лощина с чистейшим ручьем, берущим начало в ключе тут же из скалы, и рядом стоящий каменный домик без двери, но с крышей и заботливо постеленной кем-то соломой на земляном полу. От домика с большой высоты открывался совершенно потрясающий вид на морские дали, как мне казалось, до самой Турции, в которую бы не мешало, наверное, уплыть от совка и его порядков. Нам казалось, что в Турции и в любой другой стране, даже африканской, можно дышать свободнее. Я потом написал вертикальную картину небольшого размера на тему этих видений и мечты. Хорошо, что не рванули вплавь за горизонт, потому что Олег Саханевич, с которым я близко сошелся через пять лет в скватте у Хвоста, рассказывал, как его турки морили голодом долгие месяцы в тюрьме и мучили подозрениями, что он советский шпион.

Особым небесным даром в этом месте была раскидистая шелковица (тутовник), которая нас кормила своими сочными плодами с множеством витаминов с утра до ночи.

Познакомились с милейшим молодым пастухом, очень интеллигентным, который использовал этот домик для ночлегов при переходах небольшой отары овец с места на место. Он рассказывал легенды о Карадаге, который был у нас как на ладони. Про царя и его дочь, превратившихся в каменные фигуры на тронах по какому-то сильному недоразумению, про морское чудовище типа лохнесского, о котором до революции много писали в газетах очевидцы, о необыкновенных драгоценных камнях, то находимых, то исчезавших, и про другие необычные явления на этой горе, и все в таком мистическом духе.

А увидели мы его так. Проснувшись утром и выйдя из домика, увидели рядом с потухшим костром завернувшегося человека в спальном мешке. А когда он проснулся и вылез из мешка, вместе с ним выползла здоровенная, сантиметров 20, сколопендра, которой он не испугался, а приветствовал с радостью, как старую знакомую. Мы, проводя ночь на соломе прямо на полу в домике, стали опасаться, что такие милые членистоногие могут и до нас добраться… У этого человека была сильная экзема на руках, и доктора ему посоветовали поехать жить в Крым, чтобы лечиться морской водой и мягким климатом. И он устроился тут чабаном, лесничим, смотрителем гор и заповедника.

Прожили мы на райской (хотя были и ливни) горе недели две, а когда закончились все деньги и припасы, двинулись обратно в Москву.

Записи из дневника

2 апреля 1986 г. Первая свадьба. На роспись пришли Миша и Оля Безелянские с букетом «царской короны», Наташа Солнышко, Лена рязанская. Перед свадьбой на дне рождения Алисы Лена (Принцесса) попортила себе руку.

Свадьба началась дома у меня с родителями, а к двум часам мы были у Андрея Аксенова. На свадьбе были Кретов, Никодим с герлой, Илюша Гущин, Рома и Лена из Рязани, Шуруп и Алиса, Федор Щелковский, Сан Саныч с герлой, еще две герлы какие-то, Конфета, Крис, Артымон с Любой своей, Столповский и Пессимист, Боб с каким-то питерским человеком, Папа Леша с герлой, Андрей Беляевский, Ипатий, Честнов, Катя и Галя, Шлягер и Солнышко, Сольми с Викторией, Федор, Ромашка и Машка, Царевич с Ирой + прочие – весь цвет и краса тусовки.

Ездили в Ригу через Новгород и Псков (там общались с Маги Габаррой, жившим в Москве некоторое время и тесно общавшимся с Крокой). В Риге жили у Батюшки с Зелененькой. Были на Днях искусств, в Саулкрастах (купались Столповский и Койот), крестили Лену, были на выставке в выставочном зале «Латвия». Обратно через Витебск и Смоленск. В этом году наездил уже около 3000 км за три поездки.

11 ноября 1986 г. Ссора с родителями и первое предупреждение Лене от ментов. Будем искать выход.

На носу выставка в «Что? Где? Когда?». Ничего нового у меня нет, и вообще не знаю, что из этой затеи выйдет. Надо бы больше рисовать и думать, а не суетиться и портить нервы.

Событий было много – и свадьба Ромашки с Машкой в Купавне с «Мистером Твистером», и винтилово на Гоголях перед Играми доброй воли[52]52
  Имеются в виду Игры доброй воли в Москве в июле 1986 г., которые были организованы как альтернатива Олимпийским играм после бойкота США и других западных стран Олимпийских игр в Москве в 1980 г. и бойкота СССР Олимпийских игр в Лос-Анджелесе в 1984 г.


[Закрыть] и во время них (вот она, «добрая» воля совдепа!), хотели влепить мне 15 суток. Наши мотания по прокуратурам и моя нервозность (Моцарт отсидел сутки, потом осенью постригся и ушел, за ним Бравер с тусовки), весной посадили много торчков – Готю со Светой, Шамиля, некоторых с Рязанки и т. д. Гауя, где было сначала два, потом три лагеря, уличная выставка 6 сентября на Арбате, собравшая 400 волосатых, среди них 50 художников и музыкантов, тысячную толпу зрителей и бешеное винтилово на Арбате…

Вчера Манеж с Гребенщиковым. Выставка «Деятели культуры в борьбе за мир». Пока мы ездили по Таллинам и Питерам, тут выступали «Браво», «Мистер Твистер», Мэрфи, Кролик. А вчера Вознесенский вел концерт в Манеже. Были «Аквариум», «Метро», архитекторы с проектом восстановления Сухаревой башни, злой Градский, Макаревич со слюнявыми романсами, Ролан Быков, Жванецкий, с которого уже многие ушли. В дискуссии я ругался с Вознесенским и грубил Градскому.

Перед входом в тусовочное кафе с условным названием «Ударник». 1986

Том (Леша Спирягин), спиной к окну Дядька Казанский, правее Женя новосибирский, Кэт питерская, Малыш, Китти, Моцарт, Галя Берн. 1985

Часть 3. Завоевание арбата и прочие мои похождения

«Ударник». Мысль о выставке на Арбате

Когда мы возвратились в Москву, то узнали, что основная (опять сильно посвежевшая за счет «нового призыва») тусовка переместилась в найденную мной и Поней незадолго до отъезда сосисочную (так как «Чайник» превратили в стояк) напротив плавучего ресторана «Бургас», в котором снимали сцену с Манькой Облигацией для «Места встречи»[53]53
  «Место встречи изменить нельзя» – пятисерийный телевизионный фильм (1979; реж. С. Говорухин).


[Закрыть]. Сам ресторан практически бездействовал, места вокруг были безлюдные и поэтому довольно безопасные. Называлось место «Ударником» по соседству через рукав Москвы-реки со страшным советским кинотеатром. Позади кинотеатра была просто ужасающая кондитерская фабрика «Красный Октябрь» с торчащими заводскими трубами.

В начале лета у меня возникла плодотворная идея. Не помню, как она появилась, возможно, кто-то сказал: «Надо бы еще что-нибудь замутить, Принц!», или сказалось спокойное, без особого винтилова, прохождение последних наших выставок и ощущение общего идеологического поворота (хотя еще было далеко до вала разоблачительных публикаций и нападок Лигачева на перестройку), на который мы тогда только надеялись и которому по-своему решили помочь. Скорее всего, это была просто спонтанная идея для поднятия общей креативности. Только в какой-то момент я собрал толпу в полусотню человек перед самим «Ударником» в Репинском сквере в начале Болотной площади на полукруглых каменных лавках и предложил провести большую выставку с концертом на Арбате. Никодим скептически покачивал головой с хайром, вечно спрятанным за воротник. Много кричали, спорили, но все вдохновились. На следующий же день я узнал от Любочки, что кто-то настучал в КГБ об этих планах…

Я давно уже присмотрел в начале Арбата с левой стороны, наискосок от ресторана «Прага», длинный желтый забор какого-то долгостроя. Там что-то за забором тогда снесли, еще во время реставрации улицы, и поставили это «симпатичное» ограждение с полукруглыми арками сверху метров 50 в длину. То есть места хватило бы всем и было бы удобно вбивать в забор гвозди и вешать на них картины. Плюс если тут же играть на непременных хипповых флейтах и гитарах и что-нибудь петь, то выйдет еще лучше. А если использовать оставшиеся бесконечные десятки метров этого забора, прикрепив на них листы чистой бумаги и раздав краски с кистями всем желающим, то будет вообще шикарный хеппенинг (слово, которому меня научил Леша Фашист). Ничего специально антисоветского не планировалось. И опять-таки я базировал свою фантазию на громадной публикации в одной из газет о видении будущего после реставрации Арбата, где повсюду на улице предполагалось художественное и музыкальное творчество. Мне представлялось, что любая газетная публикация есть официальная точка зрения. Так как никаких мастерских и помещений под хоры и концерты на открывшемся Арбате не оказалось, надо было этому помочь. Подогревало еще воспоминание о Дне смеха, очень обрадовавшем москвичей после десятилетий ледяного официоза и смертной скуки на серых безликих улицах с серыми же, скучными людьми. Кстати, если кто забыл, напомню, что в советское время очень много трудоспособных мужчин носили форму, а еще немало числились в КГБ и прочих секретных ведомствах и внешним видом старались не выделяться из толпы. Так что на улицах и в транспорте постоянно мелькали фуражки с серыми или грязно-зелеными шинелями и плащами, портфелями и нажратыми или спившимися мордами.

По поводу приноса картин на заборную экспозицию я договорился со многими художниками, а с красками и бумагой мне взялся помочь мой тогдашний учитель, преподаватель Строгановки Сергей Лебедев.

Главными участниками сразу согласились быть Андрей Аксенов, Сергей Чапа, Нина Коваленко, Володя Поня с Конфетой (она, кстати, была совсем не за и в результате сыграла там немалую, причем не совсем положительную роль), неизменные Шуруп с Федором и Пессимистом, Крис, Миша Сталкер, Макс Казанский, Макс Левин с Олесей Троянской. Феноменальная джазовая певица, но невероятно чумовой человек: раз я приехал к ней с какими-то иностранцами, так Олеся, распевшись и упившись, разделась догола и стала в таком виде громко петь и в окно высовываться.

В то время видимых репрессий на улицах в Москве не было. Время от времени наверняка кто-то залетал в дурку за наркоту или на 15 суток за какое-нибудь хулиганство. Москва большая, и люди разные. Но если бы были какие-то специальные гонения, я бы еще десять раз подумал, делать эту выставку или нет.

Я играл в футбол в Узком на поле с «архитектурной» тусовкой – Пессимистом, Машей Ремизовой, Пуделем (Олегом Романенко), Андреем Дубровским (уже постриженным, он тоже на «Беляеве» жил), Стасом Миловидовым и Синоптиком, которого я меньше всего знал. Он, кстати, позже всех «врубился» в христианство и уже после того, как мы в нем искупались, стал приезжать к нам и проповедовать. Это уже году в 1989-м.

Изредка мы выбирались с Принцессой на тусовки, и одну я запомнил очень хорошо. Позвонила моя старая знакомая Ира, которая приехала из своего Ставрополя в Москву. Мы встретились втроем в «Туристе», и она дипломатично ничего не стала рассказывать Принцессе о нас, и моя жена так ни о чем, кажется, и не подумала. Впрочем, Лена ревнивой и не была.

В это время была постоянная тусовка в так называемом бункере у Никодима, на самом деле маленькой дворницкой, которую ему удалось получить после лет двух трудов по очистке московских улиц. Про аскетичного на вид Никодима рассказывали, видимо из-за его сходства с монашком, что он учился какое-то время в семинарии в Лавре. Бункер этот находился где-то в районе метро «Кировская» во дворах напротив дома дореволюционного страхового общества «Россия», в полуподвальчике, вход в который был изнутри подъезда, и у него часто сидели Руль с Храмовым, Женя Беляевская, Сергей Боров из «Коррозии металла» и всякие герлы время от времени. И там, не имея музыкального слуха и чувства ритма, в отдельной комнатенке Никодим барабанил на ударной установке и, не имея еще и голоса, что-то выл. Я там никогда не был, хотя слышал Никодима где-то «поющего», и рассказываю со слов Жени Беляевской, которая сейчас живет в Германии с пятью сыновьями. Артымон тоже имеет пять детей. И Саша Иванов тоже. Эк некоторые из нас расплодились! С этого маленького бизнеса и небольшой зарплаты одинокий Никодим и шиковал (по нашим меркам) в «Джалтаранге» и мог себе позволить ездить на такси. Я, например, не помню, чтобы мои родители хоть раз в жизни в Москве брали такси. Со станции до дачи и обратно, со своими вечными сумками, да, там были скромные тарифы, а в городе… только аристократы и спекулянты.

Умка, Сид, Толик Пикассо, Крыс; стоит Федор Щелковский

Гарик Рижский. Моя акварель

Иштван Ужгородский. Портрет моей работы

Из активных хиппей вспоминаются Антон Европейский с Русланом, Ярик Киллер, Хихус, Женя Кемеровский, Люба Скиппи, Галя Берн, Ира Жужа, Ленин (за огромный лысый лоб, общую схожесть в профиль с Ильичом и свою картавость), Толик Пикассо одно время, Сократ из Минска, Вадим Сироп, Патрик, Леший, Илья Борода, очень активный блондин, Света Таблетка, Сергей Махно с Украины, Гарик Рижский (акварельный портрет которого я нарисовал и который впоследствии стал известным толстовцем), изредка Сеня Скорпион, друг Боба Шамбалы, Алекс Сюсю, Энд с Мадонной, граф Ключевский (последние шестеро олда), Володя Князек, Иштван ужгородский и визуально вспоминается еще пара-тройка десятков безымянной для меня молодежи.

Сильно поддававший в свое время Антон Европейский смог бросить это дело, а когда потом ему предлагали, отказывался со словами: «Я раз изгнал этого злого духа из себя, зачем мне его опять приглашать?» Он расстался с Натали, и где она сейчас, никто не знает.

Тоже был лихой человек, картавый, в очках, тем не менее с нами вполне вменяемый, даже интеллигентный, веселый и без фокусов, в отличие от Руслана, которого частенько приходилось просить утихомириться.

Руслан Индеец

Кстати, про Руслана Индейца, ближайшего друга Европейского. Мне напомнил Шуруп, что это я его, сразу после прихода из армии, привел на тусовку. Он за это очень тепло относился ко мне и моему другу Шурупу. Шуруп про Индейца (кличка, взятая, скорее всего, из песни Феди Чистякова), знавший его с самого начала и до самой его внезапной смерти, говорил, что это был человек с полным отсутствием чувства страха. В конце 80-х – самом начале 90-х он заимел учебный муляж гранаты лимонки и ею запугивал кооператоров, протягивая в палатку и предлагая поиграть, выдернув чеку. Требуемая сумма собиралась в течение суток. Он не ценил эти деньги и хранил на общие нужды своей коммуны в корпусе раздолбанного советского радиоприемника, откуда кто угодно мог брать 10, 25, 50 рублей, что было неплохими деньгами. Сам этот корпус находился в скватте, который он захватил, вернее организовал, с Шерифом, Шерханом и Антоном Европейским (единственный из них живой сейчас, в 2022-м) прямо над тем кафе-тусовкой «Ударник» в стареньком купеческом особняке. Мы и до этого знали, что дом необитаем, и раз, когда эта компания искала, где можно тихо выпить и подкурить, залезли в него и нашли квартиру, из которой была видна вся тусовка и даже Кремль чуток… Руслан, как говорили, «отбил скватт», даже дом, от ментов. Это означало, что менты, то есть участковый с помощниками, которые рано или поздно узнавали про захваченное самовольно помещение, приходили и пытались население, вернее самозаселившихся, выгнать. Но часто скваттеры могли договориться с ментами, что если те будут терпеть самозаселенцев, то последние больше никому другому в доме не дадут заселиться (особенно опасны были бомжи, из-за которых нередко происходили пожары и потопы). Чаще всего менты соглашались. Так было и со скваттами на Ямках (Маяковке) примерно в то же время.

Кстати, Руслан не боялся и злобных байкеров, подходя один к нескольким и забирая у них через драку какие-то вещи и деньги. Был весь израненный, в шрамах и переломах. А умер он просто: полный сил молодой здоровый человек пришел домой, сел на стул и помер… так же, как позже, в мае 2021-го мой лучший друг Илюша Гущин у себя на даче в Александрове. Проплыл километр в озере, покосил траву на участке и, почувствовав неладное, присел на стул. Аневризма аорты, будь она неладна…

Арбатская выставка 6 сентября 1986 года. Завоевание свободы

Это событие начиналось так. За день или два мы поехали к Нине Коваленко и долго разговаривали не столько о предстоящей акции, так как понимали степень импровизации в таких делах, сколько о всяких делах «доверистов», просто о художниках и немного о западных корреспондентах, которых она знала. Мы обзвонили некоторых из них и тех многих, телефоны которых я заботливо переписал у Саши Жданова со стенки. К ней как раз в тот вечер приходил даже один, импозантный господин из «Los Angeles Times». Какой интерес мог быть у людей из солнечной Калифорнии к скромной художнице из Сибири, я не знаю, но так как он был, то это говорило об их широком мировоззрении.

А часов в 6 вечера в день до выставки мне в дверь позвонил участковый Петрушин и предложил следовать за ним в мое 90-е отделение милиции, где со мной сначала для проформы осторожно поговорил полковник в форме, начальник этого отделения, а потом в задней комнате какие-то два упрелых субчика три часа отговаривали меня от этой выставки. Сразу решили напугать: «Мы из КГБ». Окей. Я был совершенно спокоен и совершенно не понимал преступности своих развлекательных замыслов, тем более для целого государства. В конституции не запрещено, да и закона никакого не было, запрещающего уличные выставки. На это им нечего было возразить, и в конце они просто взвыли: «Но вы же пригласили иностранных корреспондентов!!» Ну и что? Эти, по крайней мере, точно придут, а если бы наших позвал, то наши бы не пришли. «Виталий Иванович, мы вас просим, не зовите иностранцев!» Как я мог их не звать, когда уже позвал? Ребята явно не знали, что им делать и как меня отговорить. И я ничего определенного им сказать или пообещать не мог, так как все уже было запущено, и мы только зря тратили время. В результате я был отпущен домой, где мы и спали до 6 часов утра. По совету Нины встать надо было рано и сразу выйти с картинами из дома и шляться по городу некоторое время, а потом встретиться с ней и пойти на акцию.

При выходе из подъезда в 7 утра мы увидели дежурившего у дверей оперативника. амбалистого и неуютного типажа, который курил сигарету и молча на нас смотрел. Расчет, видимо, был, что мы его испугаемся и вернемся. Мы испугались, но прошли мимо него по своим делам. Он за нами не пошел. И вроде никто не пошел. Это была суббота, и народ после рабочей недели отсыпался. На улицах ни души. Почему нас с Леной тут же не загребли, непонятно.

Мы доехали до «Тургеневской» и на лавочках Чистопрудного бульвара встретились с Ниной, которая тоже привезла свои работы. Сидели, болтали, но в какой-то момент я захотел пúсать. Нет чтобы в кустики сходить, я пошел в единственный общественный туалет во всей округе. Он был в подворотне в доме справа от метро. Спустился я в него, а там у писсуаров стоят с красными бессонными глазами оба вчерашних разговорчивых суслика из КГБ, которые, даже не дав мне совершить то, за чем я пришел, заломили мне руки и выволокли во двор этой подворотни, где нас ждал тесный «Москвич», в который мы еле втиснулись. Я был зажат между этими болванами на заднем сиденье. Главный, майор, сидел справа, но держал руку высоко, согнув так, что локоть находился напротив моих зубов. И когда машина вырулила из двора, проехала по бульвару, развернулась в обратную сторону и мы приближались к лавке, где так и сидели Нина с Принцессой (вот опять же дебилы, не могли другой маршрут выбрать! Эх, совок…), этот майор прошипел: «Крикнешь – врежу!» (И опять-таки кто их заставлял держать открытым именно то окно, которое будет со стороны бульвара? И вообще зачем было открывать окна?). Я промолчал, оберегая свои зубы, которые мне неплохо в жизни потом послужили и более-менее целы до сих пор.

Довезли они меня до входа в приемную КГБ на Лубянке. Не в главное здание, а в такую избушку в несколько комнат с холлом. И вот завели меня в комнатенку сразу справа от входа, где усадили и стали опять со мной беседовать. Те, которые вчера толковали, еще в машине приговаривали раз пять: «Ну мы же просили не звать иностранцев! Ну мы же предупреждали!», как будто уговаривая самих себя… Тут уже воду в ступе толкли двое других; как водится, злой и добрый. Добрый потом не выдержал, послал злого в соседний гастроном купить кефир и булочки и предложил их мне.

Акция, назначенная на 10 часов утра, началась, естественно, без меня. Что там происходило, я узнавал из отрывков фраз, которые удалось улавливать, когда у дежурного звонил телефон и кто-то из моих обалдуев выбегал ответить. Вроде все шло по плану, и эти двое очень нервничали. Не знаю, что им от меня было нужно, если все и так уже шло. От того, выпустят меня или еще оставят у себя, ровным счетом ничего не изменилось бы, но они все же опасались, что если я окажусь на баррикадах, то события развернутся еще более неприятным для них макаром. Часа четыре я там просидел, пока на Арбате уже не стало утихать, а когда вышел, без всяких обязательств своим собеседникам, то рванул, естественно, во все лопатки на место событий. Был бы я умудрен, как сейчас, надо было потребовать еще справку, что я был там-то с такого-то по такой-то час… Еще на подходе к «Праге» меня перехвалил какой-то комсюк с повязкой ДНД (добровольная народная дружина) и боязливо сказал: «Виталий Иванович, мы вашу жену не трогали». Я ее сразу же нашел, и она подтвердила, что при всех разгонных действиях ее не трогали. Потом пришлось мне оправдываться и выслушивать множество возбужденных рассказов, как все происходило. Народ был в восторге.

Выставка на Арбате. Спиной к забору слева Поня, около него Конфета, посредине сестра Чапы, справа Шуруп. 1986

Со слов очевидцев опишу отдельные моменты.

Собралось довольно много народу, большей частью наши хиппаны, но листы прикрепить для творчества не смогли, так как ни бумага, ни краски не прибыли. Я даже потом не выяснял у Лебедева почему. Забивать гвозди в забор не разрешили, так что пришлось встать спиной к забору и на вытянутых руках держать картины и фотографии Чапы (Сергей Чаповский, один из трех-четырех наших летописцев-фотографов) и картины. Одну держала его миловидная юная сестра Саша Сяо, стоя рядом с моей женой, которая держала как раз мой пейзаж-мечту с Эйчкидага, кто-то невысокий держал мою «Чернобыльскую тучу», единственную вещь, которую с натягом еще как-то можно счесть политической, и то если знать, что именно изображено. На ней в арочном проеме колокольни раскачивается колокол на фоне пейзажа с рекой, уходящей вдаль, и встает из-за горизонта тяжелая коричневая тучища. И слева из верхнего угла по всей картине крестом расходятся солнечные лучи.

Выставка на Арбате. Сестра Чапы держит фото и цветок. 1986

Нину Коваленко с дочерью Ксенией забрали еще до Арбата и, продержав некоторое время и конфисковав навсегда ее картины, отвезли куда-то на «Речной вокзал» и высадили. Но 20 сентября, когда ее арестовали на ее собственной акции, которую она делала в одиночку, ей все-таки припомнили Арбат.

По свидетельству Бравера, разгонять стали далеко не сразу, и все время (немного более часа), что он находился с Лешей Кришнаитом позади толпы в основном цивильных людей, стоявшая поодаль милиция никого не разгоняла. Все было вполне чинно и спокойно. А по воспоминаниям Нины Коваленко, Бравер появился потом в окне отделения милиции (со стороны улицы), где ее с дочерью держали, и передал все новости. При этом рядом с Ниной уже были молодые люди, которых загребли с выставки.

Я так думаю, что разгон у них получился удачно под прикрытием пресс-конференции по Николасу Данилову (якобы шпиону), проводимой в то же самое время, которую, я уверен, КГБ подготовил и провел в последний момент, чтобы отвлечь все журналистские иностранные силы от Арбата и создать такой информационный шум по Данилову, чтобы заглушить как можно сильнее нашу выставку. Никогда за всю историю СССР ни по какому шпиону или врагу народа не упомню пресс-конференций, а тут на тебе, да еще и в нерабочий день! И сейчас догадываюсь, что меня они выдернули лишь для того, чтобы скомпрометировать и создать иллюзию, что я всех специально подставил и что вообще вся моя деятельность провокационная и опасная, по старой, отработанной на Юре Солнце их лживой методе. К счастью, в результате никто не пострадал, никого ни на сутки не забрали, не судили, последствий на работе или в институтах тоже не было. Зато отдухарились наши все на славу и приобрели массу симпатизантов среди прохожих. Конфета рассказывала, как обычные тетки ухватились за нее и не давали ментам волочить в машину. Другой, кого запихнули в упаковку, просто вышел из противоположной двери и спокойно встал чуть поодаль. Видели, как задерживали каких-то офицеров Генштаба, которые в субботу шли в гражданской одежде на работу через Арбат относить секретные папки. Они яростно сражались за них, потому что их могли за утерю или распространение сверхсекретной информации судить и посадить. Вообще, на подходах, оказывается, хватали всех, кто нес что-то похожее на картины, рисунки, папки, свертки, музыкальные инструменты или выглядел хоть как-то подозрительно. Забили народом два отделения милиции и еще опорный пункт в округе, держали одновременно по 200 человек и, когда были не в силах справиться с наплывом новых задержанных, прежних отпускали. Говорят, что в этот день прошли через руки карателей от 600 до 800 человек, причем некоторых забирали не по одному разу…

Деталей о самой выставке я до сих пор не знаю. Одни говорили, что ничего особенного не было, другие утверждали, что было несколько поливальных машин, которые разгоняли толпу. Говорили, что были тысячные толпы, что действительно всех с похожими предметами для наших действий винтили. Что места у забора хипня заняла беспрепятственно и что менты в количествах околачивались в сторонке, что все было мирно и празднично, пока какая-то (не знаю ее чина-звания) бабень не налетела на Свету Конфету со специально спланированной, скорее всего, руганью, а та ей не менее смачно ответила. Тогда началась какая-то потасовка, при этом хиппей с детьми стали обычные граждане защищать очень убедительно, а винтилово производили люди в штатском, причем очень нескладно, и поначалу менты им не помогали. Потом, когда уже высокое начальство стало бросать в бой этих же ментов, они волокли за руки и за ноги Конфету и других героев дня в упаковки. Люди брались за руки, отвоевывали своих и… держали высоко картины и фотографии, которые так и не смогли ни прикрепить, ни прибить к тому славному забору. Но ни одной фотографии или картины не было арестовано или попорчено, все вернулись владельцам в целости.

Рассказывали, что все-таки прорвались три-четыре журналиста, и за одним негром, спортивным парнем, который не хотел расставаться с камерой, гнались несколько не очень резвых толстяков в форме и без. Парень имел отличную спринтерскую подготовку и длиннющие ноги, поэтому оторвался сразу метров на 50 от преследователей. Другого корреспондента побили, а третьего то ли задержали, то ли вытолкали подальше. Но вечером правдивое радио, несколько станций, сообщили правду и о выставке, и о разгоне.