Текст книги "Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были"

Новый, 1987-й

Новый, 1987-й год отмечали компанией человек в десять на даче у Славика Волшебника в Мичуринце. Я, как водится, проспал время встречи приглашенных на «Киевской». И поскольку я был единственным, кто знал, куда ехать, то, когда наше высочество соизволило-таки появиться на «Киевской» в 9 вечера вместо 7, народ был на взводе, и чисто случайно я остался жив. Вот что такое пацифизм, ребята!

На даче были Кирилл Минин с Тамарой, которая всем своим видом и укладом жизни выдавала в себе нехипповость, но позитивность, Крис с Таней, Антон Семенов, хозяева – Славик Волшебник с Катей, только что вышедшая из тюрьмы Лариса Чукаева, Поня с Инной, Саша Колотушкин, который получил очередное прозвище Парень Рок, и кто-то еще. Были снежки, прятки, традиционные уже жмурки, песни Пони и Криса под гитару, скромный стол и разбредание по теплым комнатам и холодной веранде. Дача, кстати, снималась у полковника КГБ и была очень обширна и комфортабельна. Тоже забавная деталь, совершенно сюрреалистическая для советского строя… Хотя добавлю (и это не относится к Новому году), что до этого в жизни Антона Семенова был еще больший сюр, характеризовавший перемены в обществе: его от военкомата откомандировали в воинскую часть Кремля, и работал он в здании, которое находилось за теперешней статуей Владимира Мономаха перед Пашковым домом. Там он, не стригшийся со школы и отрастивший за два года солидный пушистый хайр, работал чертежником и рисовал совершенно секретные плакаты (как и я в армии для строительного управления Байконура) под присмотром лейтенанта. Плакаты показывали и рассказывали о подлете вражеских ракет и о наших ответах. Потом он устроился в другую секретную контору, но ходил на приемы в Спасо-хаус с Ниной Коваленко и со мной, а особист, вызывая его на беседы по этому поводу, вздыхал и приговаривал: «Мы знаем, куда вы ходите. Только вы осторожнее, Антон Александрович! Не сбейтесь с дороги!»… Это уже 1987 и 1988 годы, а ведь годом-двумя ранее человека не только бы выгнали с работы, но могли и посадить…

У Криса с Таней сложилось все очень трагически, и, как чаще всего у нас и бывает, виной всему была наркота. Я помню, как мы большой тусовкой приехали с Крисом к нему домой в его однокомнатную квартирку на втором этаже рядом с немецким посольством в стороне от Ленинского проспекта. Были Рулевой, Саша Мафи со Светой, еще кто-то. Вечером кто-то пытался варить какую-то гадость из эфедрина или мака на кухне, но Крис переламывался и не участвовал. Мы, большинство, тоже этому делу совсем, мягко говоря, не сочувствовали и заставили прекратить процесс. Завели умные разговоры о западных свободах и о нашем движении. Проговорили тихонечко на кухне при свете ночника до зари. Крис спал очень беспокойно, его крутило, он постанывал во сне и скрежетал зубами. Был конец очередных ломок, и на нас это произвело угнетающее впечатление.

Крис

Русалочка и я. 1987

Прожили они с Татьяной еще год. Про детей и речи не шло. Сначала умерла Таня, потом у Криса была другая герла, а потом и Крис ушел из жизни. От него у меня остались какие-то фотографии и его портрет моей кисти.

А тогда на Новый год мы играли в жмурки на холодной террасе, причем Антон меня все время журил за то, что я стараюсь поймать девушку с длинными прямыми волосами… Потом ходили к кому-то из волосатых на дачу в гости там же, в Мичуринце. Потом, естественно, в магазин…

Тогда Катя, которую я назвал Русалочкой, уже была моей подругой, и мы встречались отдельно от тусовки. Она работала библиотекарем в отделе иностранной литературы в ИНИОНе, куда ее потом приходили стращать какие-то маломощные офицерики КГБ за связь с хиппи и участие во всех наших мероприятиях.

Антон утверждает, что я с ней встретился у него на жмурках, но мне помнится, что познакомился с ней на Гоголях. Она на самом деле уже тогда сбежала от своей диктаторской мамаши и вместе с подругой Натальей, битломанкой, поселилась у Саши Диогена в его отдельной комнате в коммуналке. А на первом свидании у меня, когда Катя приехала, я сильно обескуражил ее тем, что дверь открыла моя мама в очень затрапезном виде и сказала: «А он спит»… Я действительно прилег…

А Катя попала на тусовку через своих подруг-битломанок: Наталью Самыгину и кореянку, естественно, по прозвищу Йоко…

Казань. «Наутилус», «Урфин Джюс», «Чайф»

В самые страшные морозы после Нового года мы с Диогеном отправились в Казань, слушать музыку нам неведомых, но уже известных групп. Стояли страшные морозы. В Казани –42 градуса. На обратном пути мы бегали по вагонам, чтобы запутать проводников при проверке билетов, и в конце концов воткнулись внаглую в какое-то уже спящее купе на пол. Но под утро, еще в темноте, вскочили на полки от того, что в вагоне отключили отопление. Все пассажиры сидели скрючившись и смотрели на нас в страхе, как будто это мы Деды Морозы и можем их заморозить до смерти.

Все стекла в транспорте обледенели изнутри в толщину пальца так, что через них не было видно улицу, и мы не то что толком, а вообще никак не посмотрели город. Сиденья в трамвае были пластмассовые, и на них тоже нарос многосантиметровый слой льда. На остановках жестоко мерзли уже через минуту ожидания трамвая или автобуса, а приходилось ждать минут по 15…

Концерт проходил в каком-то кинотеатре, где от выходных дверей в зал намело горки снега, но это не помешало Пантыкину из «Урфина Джюса» радостно подпрыгивать и крутиться под песни, «Наутилусу» петь про нам неизвестную Америку, с которой почему-то уже прощались, а «Чайфу» рубить настоящий простецкий рок-н-ролл. Впечатление было гигантским, как от настоящей легенды и мощной свежей струи одновременно. Диоген добавляет, что когда я услышал и увидел Вячеслава Бутусова на сцене, то стал говорить, что они сатанисты. Скоропалительные выводы…

Выставки в ДК ЗИЛа. «Ирис» и «Фризия». Прочие

В это же время образовались два хипово-художественных объединения по типу тех, что были в начале века, – «Мир искусства», «Голубая роза»; одно было сольмиевский «Ирис», а другое – «Фризия». Во втором Боб Шамбала с «Павелецкой» был скромной движущей силой, принимая постоянно друзей у себя в пыльной комнате коммуналки с никогда не открывавшимся окном на Садовое кольцо, шумное и смрадное от выхлопных газов всяких КрАЗов, МАЗов и прочих шедевров советского автопрома. Оба объединения делили между собой небольшое количество системных художников, но особо не стремились включать в себя посторонних людей. Самого мастеровитого и идейного Сашу Иосифова рвали друг у друга, но в принципе и там, и тут было много одних и тех же творцов. Они выставлялись в ДК ЗИЛа, в издательстве «Молодая гвардия», но это уже в 89-м и позже, когда вожжи идеологических запретов сильно ослабли. Это уже был выбор и местá, куда можно было пойти в скучном городе. Теперь этого не понять. Сегодня развлечений в Москве хоть отбавляй, и рекламы о них множество, начинавшейся с информационного «Досуга» в 90-е и нулевые, который организовал тоже один волосатый приятель, Илья Фальковский. Сейчас и «Таймпад», и «Фейсбук», и рассылка по мейлу, и вообще сейчас труднее уклониться от приглашений на мероприятия, чем тогда найти хоть что-нибудь. Тогда просто некуда было пойти. Сами себя развлекали.

Сольми на своей выставке разговаривает с Бобом Шамбалой. 1986

Из записей конца 80-х: «У Саши Иосифова была выставка летом 86-го в кинотеатре “Правда”, где было много хороших рисунков на тему Леннона, а также портрет брата Гены Зайцева.

В 87-м Боб Шамбала с Иосифовым на “Пролетарской”.

В 88-м зимой Сольми с “Ирисом” (Глюк, Головин и пр.) в издательстве “Молодая гвардия”.

В марте 88-го наша “Оттепель-2” – Леша Фашист, Макс Казанский, Аксенов, Горячкин, Слава Бородин (профессиональный реставратор лет 50, не имевший отношения к волосне, просто мой знакомый хороший художник), Митя, Илья Гущин, Матюня. Мало того, что публика не пришла, так еще и на развешивание и сверление дырок было трудно кого-то из художников зазвать, и пришлось делать все самому, хотя жена рожала. Пришли только мой приятель Джон Ричардсон и какая-то начинающая журналистка, взявшая у меня интервью».

Печать о нас. 1987

В это время печать очень осторожно стала затрагивать несоветские проявления в обществе, не те, которые давались установками компартии и комсомола. Началось в «Литературке» и местами в «Комсомолке» какими-то смутными рассуждениями о неформальных лидерах в коллективах (пока рабочих, а потом и прочих). Потом мало-помалу перешли к неформальным, то есть официально не утвержденным, объединениям по интересам, хобби и социальной направленности. То про болельщиков в спорте, то про художников, то про музыкантов. И это вывело на тему молодежных тусовок типа хиппи, панков, рокеров, битломанов и т. д. В «Аргументах и фактах», «Собеседнике» и других газетах стали выходить статьи о всяких некомсомольских объединениях, и хоть писали о всех нас как об убогих, но все же не с ненавистью, как раньше.

После фестиваля и арбатской выставки, Манежа, когда у журналистов накопилось много обзорного фото– и видеоматериала, где многие эти объединения (и в первую очередь хиппи) стали открыто выступать, медиа начали подбираться к самим действующим лицам. При этом некоторые из журналистов сами в юности хаживали на тусовки и отращивали волосы, поэтому хипня не была совсем уж им незнакома.

Замечательный человек, сыгравший огромную роль в оттаивании общества начиная с брежневской эпохи, когда он четырнадцатилетним юношей стал заведывать целой полосой (по пятницам) в «Комсомолке» – знаменитым «Алым парусом», был Юра Щекочихин, который в свое время и сам тусовался на Пушке и в «Аромате» непродолжительное время, так как журналистика позже поглотила с головой, но тем не менее он прекрасно помнил и дух, и персонажей эпохи конца 70-х. Он помнил и Подсолнуха, и Азазелло, и много кого еще…

Он-то как раз и оказался самым настырным, чтобы пробивать самые смелые и скандальные публикации о тех, кто идет не в ногу с комсомолом, так как молодежи по возрасту многое прощалось, а о взрослых, несогласных с режимом, писать еще было стремно.

Как-то раз в редакцию «Литературной газеты» рядом с тусовкой на Чистых прудах пригласили представителей всяческих «неформалов», и нас в том числе. Круглый стол заняли спартаковские болельщики (Фархад и Никита), мы (двумя незнакомыми между собой компаниями хиппи; я не знал Майка Якутского, а он меня), панки, металлист и несколько персонажей. Высказывали свои кредо, не спорили, болтали и между собой, и с приглашенными. Были там еще этакие заговорщики по улучшению коммунистической доктрины и быта. Последние сразу заняли враждебную ко всем позицию, но по чрезмерной молодости и неопытности не смогли справиться с общими к себе насмешками и презрением. Тем не менее встреча носила, стараниями Юры, очень благодушный характер, но мы все равно старались держать марку и ошарашивать собравшихся довольно-таки парадоксальными и экстремистскими лозунгами и идеологическими догмами. Присутствовали всякие молодоведы-сексологи, отставные генералы КГБ и милиции (помощники Юры), фотограф Юрий Рост и несколько прочих интересующихся.

Результатом встречи стала огромная, на разворот статья с довольно урезанными и приглаженными интервью, причем больше всего резали и гладили почитателей коммьюнизьма!

Это было нашей победой, признанием, хоть и косвенным, нашего существования и права мыслить и жить по-другому. Но, к сожалению, большинство хиппей в этой свободе предпочла заняться самоубийством от наркотиков… Как мне это было не по душе, помнит всякий, кто тогда со мной общался. Когда-то Леша Фашист рассказывал мне байки про первых американских хиппи, что настоящие, идейно упертые ушли от своих закайфовавших товарищей из города в дикие долины Калифорнии и стали там разводить цветы и этим жить. Перед тем было сожжение хипповых прикидов в знак протеста против возникшей на них моды и вообще какие-то очистительные акции от ухудшавшихся отношений между волосатыми в квартале Хейт-Эшберри. Но, как говорится, все повторяется и какую новую красивую идею ни выдумай, энтропия все низведет опять до пшика…

Наша идея, как я понимаю, была в очень простом принципе – относитесь к нам бережно, потому что мы – особенные. И потому что мы и без вашей помощи очень быстро ноги протягиваем…

Дворники-котельщики. Жутовский

Надо сказать, что после выставки на Арбате ничего сразу там происходить не начало. Не было ни художников (даже разрешенные куда-то тут же пропали), ни той бойкой торговли на подоконниках, которую я помню в 1989–1991 годах.

Понадобились еще кое-какие события и действия, чтобы измайловско-битцевские торговцы переместились в самый центр города. Хотя какие-то музыканты, поэты и декламаторы кое-где уже вроде тусили по вечерам. А мы не думали, что дело обернется таким образом, что из идейной сферы перейдет в коммерцию…

Я учился на котельщика вместе с Сашей Шурупом, Лешей Фашистом и Сашей Локомотивом, числился при этом дворником, а в основном, естественно, тусовался. Дворниками мы с Локомотивом числились в ЖЭКе за теперешним посольством Казахстана, там, где задние дворы театра «Современник». ЖЭК располагался в старинном особняке со скрипучими деревянными лестницами, но народ в нем сидел из какой-то лимиты и очень нас не любил. Мы, правда, не очень и старались понравиться, так как записались в дворники только для того, чтобы посещать курсы котельщиков, профессии нетрудоемкой и дававшей, кроме того, возможность с окончания отопительного сезона и до самой поздней осени быть совершенно свободными.

Но иногда наши прорабы заставляли нас убирать у себя на участках, и случались комические и трагические сцены. Например, мой участок состоял из одного-единственного дома рядом с полукруглым выходом из метро «Лермонтовская» (сейчас «Красные Ворота»). В нем проходил перманентный ремонт и еще располагался продовольственный магазин, из которого уборщица раз в час выливала помойное ведро прямо под двери своего же магазина, чтобы из него не выходить и не простудиться. Образовывалась постоянная наледь, и когда я ее перестал скалывать, отчаявшись убедить уборщицу и директора магазина не выливать грязную воду перед магазином, лед вздыбливался непроходимой горкой. Но и долбить его с утра до ночи я не желал, а хотел добиться, чтобы поскальзывающиеся прохожие вдолбили, наконец, тупой уборщице, что нужно выливать воду в другом месте. Впрочем, если бы я и скалывал лед до асфальта, неприятности все равно мне были обеспечены ремонтом, поскольку отодранные обои со всего семиэтажного дома выносили на мусорку и они сразу были разносимы по всему двору и далее сильнейшим сквозным ветром, так как мусорки тогда не закрывались. Не закрываются по добрейшей совковой традиции и сейчас…

Следующее приключение ждало нас с Локомотивом в моем же доме. Совершенно неожиданно жэковское начальство решило, что снимаемые старые батареи из квартир должны выносить во двор по лестницам и складывать в машины с высоченными бортами дворники, а не ремонтные рабочие. Надо сказать, что двенадцатисекционная чугунная батарея отопления совершенно неподъемна, а там встречались и двойные… Что я сделал? В то время из Геттингена приехала одна аспирантка, которой были интересны в первую очередь книги из Кенигсбергской библиотеки, сваленные в книгохранилище Государственной библиотеки СССР им. Ленина в церкви в Узком, но и в принципе она обожала узнавать такую для нее экзотическую нашу жизнь. Я ее позвал, чтобы она сфотографировала и сделала репортаж про каторжную работу с батареями и вообще бестолковым ремонтом дома. И когда мы с невероятными усилиями с помощью здоровенных коллег стащили с последнего этажа вниз одну такую батарею, то совершенно выбились из сил. Аспирантка верещала на ломаном русском об опасности таких операций, и мы с Локомотивом, бросив эту батарею рядом с машиной, просто развернулись и пошли по домам с мыслью, что в принципе это не наша работа, и вообще, будь что будет…

На работу я почти не ходил и на самом деле имел на это право, так как во время учебы не обязан был приходить. Из ЖЭКа мне звонили, угрожали, но так как у этих лимитчиков была только одна мера воздействия (лишить служебного жилья и временной московской прописки), а меня она не касалась, я просто вешал трубку. И когда приходило время получать зарплату, они мне ее старались или не дать совсем, или урезать до минимума. Один раз я зашел к ним по пути на тусовку с Русалочкой и Сашей Литтлом, который целыми днями просто бредил Кинчевым и его дурацкой группой «Алиса». И вот поднимаемся мы по скрипучей лестнице, а нам навстречу начальница ЖЭКа, которую сильно пугает Литтл, громко шипя из «Алисы»: «Я – меломан-н-н-н, я – меломан-н», имея при этом злобный вид и горящие глаза в снопе черных как смоль волос на всем лице, из которых торчали только большой нос и в зверином оскале рот. Он еще вращал руками, как будто стараясь вцепиться начальнице, которую он в артистическом угаре и не видел толком, в лицо. Бедная тетка перепугалась и закричала бухгалтеру, чтобы она меня рассчитала. Я, получив спокойно только половину причитавшихся мне денег, а именно 35 рублей, ушел со всей компанией и в следующем месяце уже, получив удостоверение котельщика, устроился на Таганку по этой новой профессии.

Новым знакомствам всегда был рад и по интересным гостям изредка ходил. Помню, как мы с Шурупом приезжали в гости к Борису Жутовскому, который как-то был на нашей выставке. Он рассказывал об Эрнсте Неизвестном, своем лучшем друге, показывал массу картин своих и друзей на стенах и травил байки о всяких забавных преданьях старины глубокой, например о том, как в Манеже Хрущев именно ему бросил знаменитую фразу «Пидарасы!» в отношении всех этих несоветских по духу художников. Надо же, бывают такие обстоятельства, когда гордятся такими ругательствами, о которых в любые прочие моменты никто не будет вспоминать! Борис хорошо знал тусовку в 60-е на Пушке, на Маяке, и лианозовских, потом бульдозерных творцов, и вообще он замечательный рассказчик, так что даже вещи и произведения искусства, которые тебе внутренне очень несимпатичны, становятся после его рассказов заслуживающими внимания. У него есть огромная серия выдающихся и интересных портретов современников, нарисованных ребром графитного стержня на больших листах в духе Юрия Анненкова. Кстати, с другом Анненкова Рене Герра и его учеником Володей Гофманом я потом познакомился в Париже. Тоже очень увлекательные рассказчики, повидавшие уйму интереснейшего народа в своей жизни.

Тогда Борис очень удивился, когда увидел мои панталоны. Дело в том, что рязанский Кришна спер из Военторга офицерские кагэбэшные штаны с синей каймою (не знаю, как называется тонкий такой лампасик) и подарил их мне. Второй раз я к нему ходил уже с Ильей Гущиным, а в каких штанах, уж не помню…

Манифесты Мефодия и Саши Сталкера

То ли от избытка публики, то ли от взросления и некоторого осмысления происходило образование групп даже не по личной дружбе и не через вписки-флэты, а как бы «салонами». Организовался один такой салон в конце года на «Пионерской» под «председательством» Саши Сталкера. Были назначены даже специальные дни, кажется среды и пятницы. Это был высокий и крепкий парень с очень большими амбициями, которым потакал Боб Шамбала. Сталкер написал манифест, видимо, для того, чтобы стать одним из идейных столпов движения, примазаться к отцам-основателям, так сказать, к классикам. Его манифест, который был явно хуже мефодиевского, которым тоже никто, в сущности, не интересовался, развозился по тусовке, и автор ревниво наблюдал за реакцией. Несколько листов претенциозного текста, в котором он желает мне насильственной смерти. Дома у него собиралось некоторое количество хиппов, до десятка, и подхипков, в том числе Майк, с которым я познакомился в «Литературке» у Щекочихина. Но главной движущей силой этого сборища была бывшая жена Саши, Алена, очень добрая женщина. Она еще болела чем-то сильно. Этот Сталкер как-то довольно быстро умер от воспаления легких (хотя слухи были о самоубийстве).

В свое время у меня скопилось штуки четыре или пять разных манифестов хиппи, которые, однако, практически никого не интересовали, так как буквально все формулировки вызывали если не отторжение, то сильную критику и ничего нам не давали и не могли убедить посторонних в нашей правоте. Из них манифест Мефодия был более-менее приемлем, но никто никогда не пытался себе его переписать или даже сфотографировать. Обсуждали их лениво, и то только в тех случаях, когда о них заводили разговор и специально поддерживали их. Одним словом, в манифестах мы не нуждались.