Текст книги "Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были"

Я считаю эту выставку кульминацией хипповской активности и, как бы это сказать, общественной акцией самопоказа и самовыражения. Она родила вообще дух свободы на Арбате, и первые художники там появились именно после нее. Или, вернее, во время нее. Дело в том, что, как я узнал впоследствии, Московский союз художников выдал в тот день специальные разрешения для работы на улице, и именно на Арбате, троим художникам из молодежного подразделения МОСХа. Одним из них был Ринат Анимаев, который сейчас работает во Франции. Поэтому менты и допытывались у наших художников, есть ли у них формальное разрешение для демонстрации работ на улице. Никто тогда и представить не мог, что такие разрешения возможны и допустимы с точки зрения советской действительности и законодательства. Но это был просто предлог для разгона.

Из воспоминаний Шурупа: «Начинали разворачивать уже на выходе из метро: “Идите обратно! Вам тут нечего делать!” Он с Алисой сел в метро и доехал до “Смоленской”. На выходе там тоже был кордон, но они его как-то обошли и пошли дворами параллельно Арбату к центру. Пришли к заветному забору, а там кагэбэшников в штатском и с ровными прическами в одинаковых плащах больше, чем хиппарей. Публика и многие хиппи с фотоаппаратами. Все друг друга спрашивают: “Где Принц?” И когда прошло немало времени, кто-то, кажется, Маша Ремизова завязала бучу: “Пипл, Принц не придет, доставайте работы!” Все стали доставать из сумок и свертков работы, а люди в штатском и менты начали сразу же винтить и отбирать фотоаппараты, вынимать из них фотопленку (поэтому и фото почти с нее нет!). И народ начинает расходиться». Саша с Алисой тоже пошли, пробыв там всего минут 40.

Добавление от единственного, видимо, серьезно пострадавшего от этой выставки Саши Диогена: «Нас с Сольми собралось пипла около того забора человек 30. Стояли ребята с картинами и фотографиями. Кто-то был с пацифистским плакатом на белом куске от простыни типа “Миру мир” и какими-то другими, и сразу началось винтилово. Плакат этот упал, и его в суматохе затоптала обычная публика. Меня схватили и отвели сначала в 5-е отделение на Арбате, потом отвезли в Киевский районный суд одного, а оттуда отправили на 15 суток в Лианозовский спецприемник. Из волосатых там я сидел один».

Кстати говоря, все в подробностях Саша Фомичев (Диоген) описал во вступительном творческом сочинении на факультет журналистики МГУ по свежим следам, так что при желании можно его найти в архиве МГУ. Он, правда, не знал об истинном организаторе этой выставки и считал, что это Сольми, так как тот его позвал в последний момент.

Добавление Антона Семенова: 6 сентября Антон и Кирилл шли к этому месту на Арбате, и их еще на подходе повязали. Они издалека видели забор и то, что выставка почти закончилась, но еще шумели, выкрикивали лозунги, и играла музыка. Но подойти не было возможности, так как выставляющиеся были окружены плотным кольцом «Березы» и оперативников с повязками дружинников и без. Полукругом стояли, спиной к прохожим, плечом к плечу, чтобы никто не подходил. Причем у Кирилла и хайра-то не было еще. Пока их вели два опера и два березовца, за ними увязался иностранный корреспондент с фотоаппаратом, который все задавал Антону вопросы, но оперативник его чуть не лягал и шипел: «Уйди отсюда!» Доставили их в опорный пункт, где задержанных было уже битком. Они сказали, что не имеют отношения к выставке, и их отпустили. Оба пришли на Гоголя, где народ гудел…

Кирилла после этого выперли из МИРЭА, где он, правда, и без того учился очень не очень. Пришлось ему искать что-то другое, и они с Волшебником стали успешными фотографами на свадьбах и прочих мероприятиях.

Настоящее значение этой выставки стало пониматься позднее. После нее и потом демонстрации в поддержку свобод на Арбате и бульварах и против беззакония властей Арбат стал настоящей витриной перемен, и без этой витрины, возможно, перестройка могла бы и заглохнуть. А так все видели наглядно, что разрешили то, что раньше было строго запрещено. Плюс, конечно, стенды «Московских новостей», от читателей которых и пошли многие партии в новой России. И кооперативы.

Зачем нас было разгонять?

Так кто же сделал из этой невинной акции политическую? Разве я? Ни одного лозунга, требования, сбора подписей, раздачи листовок, рекрутирования в ряды какой-нибудь антисоветской партии! Ничего этого не было! А эффект вышел политический! В первую очередь благодаря ментам и тупорылой гэбухе. Если бы на нашем месте были «доверисты» или Юра Диверсант, все как раз было бы наоборот. Пришло бы, во-первых, три человека, все бы боялись всего, к ним бы никто не подошел, а те бы из кожи вон лезли, чтобы банальные свои листочки раздать, лозунги покричать и подписи заполучить… Поэтому, кстати, скудные умом на красивые, шумные и эффектные акции «доверисты» постоянно присваивали себе мои мероприятия: передавали западным корреспондентам, что это они или с их участием прошла акция, а Зюзин был сбоку припеку. И поэтому не делились инфой и контактами иностранцев ни с кем из обычных людей, чтобы монополизировать их для своей не всегда честной интерпретации событий.

Все натяжки исследователей, которые желают притянуть движение хиппи только к одному полюсу – политике, неверны. Прежде всего это явление культуры, его так и называли контркультурой, то есть такой культурой, которая противостояла совковой или прочей укрепившейся государственной культуре. Подразумевалась, конечно, и политика, но как часть общей поведенческой культуры, и именно в этом русле хиппи придумали поговорку «Лучше влезть в дерьмо, чем в политику!». То есть нельзя влезть в традиционную лживую, циничную деятельность подлой власти! Хиппи ведь не создавали партий, не баллотировались в депутаты, не занимались интригами, чтобы занять какой-нибудь административный пост. Они просто решили жить параллельно тому миру, имея друг друга в качестве моральной поддержки и ближайшего единомышленника, без которого просто тоска заест! Понимаете, некое стадо, среда необходима человеку, тем более такому, который сам себя выкинул из привычного общества. Он среди обычных людей как в пустыне! Но противостоять активно прежнему миру и неразумной, на их взгляд, политике было всегда необходимой реакцией людей, отвергающих насилие, армию, чрезмерные, в частности на вооружение, налоги и вообще не желавших подчиняться плохим законам. Свой протест они и выражали в культурной форме, которая, безусловно, в свободных странах могла выражаться и на прямых митингах и демонстрациях. Антикультура ведь со временем начинает расцениваться тоже как часть культуры, когда завоевывает те же права… Например, с точки зрения советских морали, законов и привычных форм жизни художники, свободно выставляющиеся в людных местах или в своих квартирах, являлись нонсенсом и даже преступниками, потрясателями каких-то ранее выдуманных основ и шоком для обывателей. Это оттого, что другого выхода у таких самодеятельных групп художников не было, им просто не давали выставляться, и бесполезно было просить. А вот через несколько лет, еще до падения советской власти, было уже привычно видеть все подоконники на двухкилометровом Арбате заставленными матрешками, иконами, павловопосадскими платками, картинами и знаменами, утыканными советскими значками с Лениным. И те самые, которые возмущались тремя годами ранее, гордились «самым длинным в мире вернисажем, который даже занесен в Книгу рекордов Гиннесса». А ведь пять лет назад эту самую книгу Гиннесса изымали при обысках, как антисоветскую. Совки часто преследовали за то, что законом было не запрещено, поэтому диссиденты и выдвигали часто требование к властям соблюдать хотя бы собственную Конституцию и прочие законы.

Эйфория от успеха окрыляла, но была и усталость от такого количества потраченной энергии и вброса адреналина. Это был пик славы и самый успешный результат культурных усилий Системы и моих лично, так что я могу по праву считаться отцом-основателем Арбата, который славно просуществовал более 20 лет витриной свободы в России, но сейчас скончался вместе с этой свободой во всей стране…

Были, безусловно, многие важные страницы, в том числе ежегодные Первые июня, ленноновские даты, забытые фестивали и некоторые сугубо системные концерты и летние стойбища. Но все эти события были вдали от людей, от шумных и значимых мест. Только, наверное, сама тусовка, то есть ежедневные посиделки в центре, являлись явной постоянной демонстрацией, которая многого стоила. Пушка и Гоголя в Москве, «Сайгон» и Казанский собор, «Эльф», Треугольник[54]54
  Треугольник – место тусовки ленинградских хиппи в пространстве от кафе, прозванного «Сайгон», по Владимирскому проспекту и Стремянной ул. до кафе «Эльф», оттуда по Стремянной до ул. Марата.


[Закрыть] и «Маяк» (станция метро «Маяковская») в Питере, Домка (площадь перед Домским собором) в Риге и т. д. – это повод для гордости. Мог бы быть, добавлю я, если бы не такие короткострельные и несчастные судьбы у громадного большинства тусовщиков. В основном наркота, с которой я пытался бороться, да все впустую… Ну и алкоголь в сочетании…

Но вот другой очень типичный случай, рассказанный Антоном. Как-то раз летом 1987 года в «Этажерке» он стал свидетелем мерзкой сцены, когда менты втроем ни за что ни про что стали мирно пившую чай юную герлу выволакивать на улицу. Та упиралась и кричала, но безрезультатно. Антон ей и посоветовал, чтобы она села на асфальт, и тогда менты вынуждены будут или нести ее на руках, или отпустить. Один сержант вдруг подбежал к Антону: «Ты что, самый умный? Оказываешь сопротивление?» – «Нет, но я тоже сейчас сяду на тротуар». Мент в ярости не дает Антону сесть и вцепляется в его пышные волосы. Двое других отпускают герлу и бросаются к своему озверевшему коллеге: «Ты чего? Успокойся!» Антон кричит: «Люди, смотрите, что творится!» Коллеги еле оттащили того бешеного, с пеной уже почти у рта, сержанта, запихнули в «козлик» и уехали… Я такое видел не раз. И вот вопрос: какая польза обществу от такого количества подобных держиморд? Что они для него сделали, кроме вреда? А Антон стал реставратором искусства и архитектуры высшей категории и восстановил не только вагон всяческих икон, картин, фресок и мозаик, но и центры некоторых исторических городов, таких как Ивангород, Смоленск, и квартал Консерватории в Москве, не говоря о проектах множества церквей и монастырей, хотя порой и не без конфликта с такими же безумными попами и чинушами Минкульта…

О полиции и секретных службах

Вот, кстати, хочу высказаться и об «органах» – всех этих идеологических отделах, комсомолах, КГБ, контрразведке, спецподразделениях МВД и т. д. Я считаю, что вся их деятельность абсолютно бесполезна и даже абсолютно вредна. Вредна хотя бы для бюджета – раз она не имеет пользы, значит, траты на этих трутней не нужны. Почему бесполезна? Очень просто. Они изначально заточены силовыми методами подавлять недовольство или борьбу оппозиции за власть. То есть они устраняют следствие, а не причину (по типу: а ну принять меры! Оп, дров наломали и отчет – меры приняты! Отчетец в папку прикололи, чины и награды новые получены, все путем, ищем следующего невиновного, чтобы дело ему пришить) и мешают здоровому потоку жизни к обновлению. Поэтому нужно законодательно запретить существование этого сорта силовых ведомств, чтобы не распылять попусту средства, и лучше видеть причины недовольства и канализировать их в легальные формы проявления (в случае с Бульдозерной выставкой им же дали в конце концов и на ВДНХ выставиться, и получить свой зал на Малой Грузинке, чтобы постоянно экспонироваться, а усилий на разгром было потрачено как на маленькую войну!). В целом же органы государственной безопасности надо рассматривать как излишние, потому что если растет внутреннее недовольство в стране, то эти органы только мешают эволюции системы, а если есть угрозы внешние, то, с одной стороны, эти органы не защитят, а с другой – грош цена этому государству, если оно в современных условиях не смогло договориться со своими врагами и вообще их себе нажило. Про всякие разведданные тоже чушь – никогда они, по большому счету, ничему не помогали, даже нападение Гитлера не предотвратили, не убедили.

Расставание и новая встреча

Осенью 1986-го я расстался с Принцессой по собственной дурости и очень жалел об этом. Причиной стало все то же проявление моей нетерпимости к ее эпизодическому курению табака (хотя эта нетерпимость все же имела свою причину в том, что Ленка хотела попробовать вмазаться, как она говорила – ей снилась по ночам вмазка, и она этого хотела до зубовного скрежета). Я себя проявил как КГБ к нашей выставке… Единственным оправданием может служить то, что я был уставший и на взводе от постоянных мероприятий и событий, которые тогда происходили, а также то, что я, желая ей добра, никак не мог найти слова убеждения. Я ударил ее по лицу. Не первый раз. Принцесса, моя боевая подруга и половина, была оскорблена и не выдержала этого. Сбежала к Даше Серой, может быть даже на время, чтобы успокоиться и разобраться. Но я со своим натиском не дал ей этого, потому что знал, что Даша, временная подруга Фашиста, покуривает нехорошую траву. Та решительность, которая мне помогала, где ее нужно было проявить, сыграла обратную роль там, где мне надо было просто подождать и самому отыграть назад. Вообще, наша ранимость проявлялась, только когда ранили нас самих, а раны, наносимые нами другим, мы очень часто не замечали. Мы и побивали собственных детей, и бросали женщин, иногда беременных, и не помогали в беде собрату, оставляя его наедине с бедой… все это было.

Из пипл-бука подпись под фото: «Мы в Таллине осенью 1986 г. По дороге за стаканом домашнего шуруповского вина обсуждали, что хорошо бы поднять кампанию протеста против заключения под стражу весной Шамиля за наркотики. Говорили о его стихах и имидже, который он себе создал по примеру Моррисона.

Кончилось все тем, что я в Питере сорвался на свою жену (в домике у Пацика) и поругался с ней навсегда.

В Питере же познакомился с Ворохобой, который рассказывал, что раньше, до поветрия снобизма из Москвы (со стороны Шамиля), ребята у них были проще, обычные друзья, “врубавшие” в Систему направо и налево и не особенно торчавшие. Кстати, Красноштан с Ятивом (тоже стародавний хиппан из начинавших самыми первыми) говорили, что первый торч появился в московской Системе в 1972-м, а повально охватил только через год, в 73-м. До этого торч и пых были только в среде уголовников».

Когда я накричал на Дашу по телефону и пригрозил, что сейчас к ней поеду, чтобы забрать Принцессу, та упорхнула оттуда. Угадайте, к кому? Мне и в голову не пришло, что она спрячется у «друга семьи» и тот не позвонит, а первой же ночью просто присвоит ее себе.

Мне не раз приходилось принимать у себя чужих жен и подруг на ночь, и даже укладывая их прямо к себе в кровать, красоток, как Таню Вильнюсскую, жену Егора Львовского. Но мне и в голову не приходило ими завладевать или хоть как-то к ним приставать, а вот такие «честные» могли! Кладези китайской и буддийской мудрости, будь они прокляты! Не верьте этой казуистической шелухе! Все это только дымовая завеса жадности, завистливости, нечестности, подлости, эгоизма и двоедушия!

Но горевал я недолго, тем более что увидел, что они стали парой и Лена не хочет возвращаться. Наверное, и я не смог бы принять обратно, не знаю… Тогда я понял своего отца, который не хотел никого скоропалительно прописывать в квартире, а после расставания с Леной мне сочувствовал.

Тусовка тем была хороша для одиноких сердец, что идет постоянная подпитка новыми герлами и хиппанами и познакомиться и завести отношения проще, чем в обычной жизни. Тем более что теоретически проповедуется или по крайней мере вспоминается принцип Free love. У нас даже один такой персонаж в это время завелся – Максим Фрилавушка.

Вообще, толкованием этого термина занимались многие, но сломали только зубы, кто теоретически, а кто и на практике… До 1986 года, когда он уехал в Израиль, был такой Виталик Совдеп, который вообще кроме этой темы не говорил ни на какую другую, естественно, потому, что его не пожалела и не согрела ни одна женская, скажем так, душа. В большинстве своем пользовались ситуацией, конечно, мальчики, но иногда и девицы навязывали себя красивым мальчикам, так сказать, отношения без обязательств, даже разово, наверное, как минимум для повышения самооценки, а как максимум для использования шанса получить в полную собственность. Иногда второе им удавалось (как, впрочем, и повсюду в жизни), так что часто оторопь берет, как такой красавец живет с таким крокодилом. И наоборот… Но чужая душа – потемки, как говорят…

Там же, на тусовке, на Гоголях и в «Ударнике» я себе присмотрел новую герлу, очень юную, с длинными прямыми светлыми волосами и огромными глазами, очень смешливую и стройную.

А в записях совсем не так: «В ДК им. Свердлова и другом, на набережной Москвы-реки было несколько интересных сейшенов, на одном из которых я заметил юную герлу, ставшую впоследствии моей второй женой. Это было на “Мистере Твистере”, где публика отплясывала рок-н-ролл и вездесущий Никодим в черных круглых очках, как у кота Базилио, тряс хайром поближе к герлам. Герла Мышка, которая тусовалась тогда с Сольми, носила там крохотного настоящего мышонка, которого я взял поносить, чтобы привлечь внимание Кати. Кстати, ей обо мне и Никодиме рассказали, что мы с ним чемпионы-фрилавщики…»

Новый арбатский пипл

В начале 1986-го основная и самая активная тусовка стала происходить у «Ударника», как я уже писал. И осенью она сильно освежилась, новые люди появлялись десятками в месяц, и «пионеров», совершенно нам неизвестных, туда набиралось огромное количество.

Они сами собой, эта мелкотня, часто еще не окончившая школу, начинали составлять костяк, и прежнее поколение (настоящая олда 70-х уже давно попряталась в свои щели, а те, которые тогда считались олдовыми, имели стаж года три-четыре, редко пять и более, как Поня и я) порою начинало себя там чувствовать не в своей тарелке. Были там и персонажи типа Милого, и очень творческие личности типа нового Паганеля, который беспрестанно, как заведенный, пел песни, свои или чужие, уж не знаю, сидя на подоконнике на входе. Народу при входе (курящего) скапливалось намного больше, чем внутри, поэтому в слушателях у него недостатка не было. Некоторые тоже гремели на гитарах и дули во флейты. После закрытия «Ударника» многие уходили тусоваться на Арбат на теплой решетке у кафе «Арба», ныне не существующего. По тогдашним меркам это было с претензией, но, в сущности, простое по отделке, обшитое изнутри деревом кафе, где тоже были отличный кофе и закуска, но еще дороже, чем в «Ударнике». Активность бездельной и фланирующей жизни Москвы уже потихоньку перебиралась на Арбат, и «Арба» была одним из немногих мест оттяжки. Пипл по вечерам аскал прохожих, опять-таки заслушивался местных соловьев Паганеля и Вишню, который производил на меня впечатление очень симпатичного и открытого молодого человека, с бóльшим талантом, чем замкнутый и себялюбивый Паганель. Паганель вообще ничем другим не занимался (по примеру некоторых старших товарищей), кроме собственного имиджа, в чем и проигрывал Вишне, сколотившему быстро собственную группу и начавшему давать полноценные концерты. Не знаю, где он и что сейчас, скорее всего, канул в лету невостребованности и эфемерности эстрады…

Было интересно другое. В предыдущие годы вновь приходившие были личности подражательные, не особо самостоятельные и даже в большинстве своем либо депрессивные, либо неугомонные, типа киевской Инги, питерских Мэм, Скиппи и смешной детской Китти, претендовавшей на роль очень серьезного человека. А в тусовке у «Арбы» оказалось, что появилось новое творческое поколение – музыкантов и поэтов, причем раскованных и естественных в поведении, никак не комплексовавших перед олдой и составлявших собственное сообщество уверенных и полнокровных людей. Поэтов было даже очень много, может быть, в связи с начавшимися публикациями поэтов Серебряного века и шестидесятников – Окуджавы, Галича и Высоцкого и бешеной на них заново моды. Как-то я простоял на решетке чуть не до полуночи в осеннюю неприветливую погоду, выслушивая стихи трех поэтесс, в том числе одной пухленькой, небольшого роста девицы с яркими еврейскими чертами в больших очках, которая часа два кряду наизусть читала совершенно потрясающие стихи собственного сочинения. Вокруг чуть не метель, пустыня с бродячими собаками и парой пьяных прохожих. И царство стихов… Впечатление на всю жизнь!

Новые хиппи

Кстати, эта молодежь не была повально одержима внешними атрибутами хиппизма: длинными волосами, самострочными сумками и одеждой с обязательным обшиванием швов цветным нитками, бахромой и заплатами. Разве что хайратники и фенечки на руках. Фенечки позднее вообще вошли в повседневный наряд людей всех сословий и возрастов, и сейчас еще их можно увидеть у людей в костюмах и на строгих дамах в офисах.

Днем и к вечеру оживали Гоголя, где опять-таки правила бал новая приятная молодежь. Я сдружился в ту зиму с Антоном Семеновым и Кириллом Мининым из Матвеевского, уже прилично волосатыми. Они жили в соседних подъездах в Матвеевском, вместе с детства играли во дворе (потом в хоккей), имели похожие привычки и интересы, так что все, и я в том числе, долгое время считали их братьями, если не родными, то двоюродными точно. Антон жил только с отцом-художником, которого довольно часто не было дома, но зато с оставленным очень хорошо упакованным холодильником. Кирилл же жил вообще без холодильника и без родителей, самостоятельно, с младшей довольно вредной, но молчаливой сестрой и хохотушкой-женой Тамарой, которая во все «врубалась» и была очень компанейской, но без склонности к выпивке и распущенности хиппарей.

«Береза» проверяет документы у Сержа Сидорова на Гоголях. 1987

Умка с Чапаем

Добродушные, щедрые на веселые выдумки и розыгрыши, оба часто приглашали нас в гости, и мы ездили опустошать антоновский холодильник, рассматривать семейные реликвии (у Антона дед был основателем «Веселых картинок») и играть в жмурки. Потом бывало, что приходилось вписываться к Кириллу с Тамарой.

Это времяпрепровождение было необычно по своей активности для традиционных хиппарей, каких я по большей части знал. Раньше в основном они просто зависали друг у друга на квартирах, совершенно изголодавшиеся, не поднимавшиеся со своих мест, выходившие на улицу только пострелять сигарет, пособирать окурки или съездить к кому-нибудь в гости за наркотой, бухлом, едой или зимней одеждой. А уж когда совсем нужда прижмет, аскали у прохожих, прикидываясь застрявшим студентом из Кохтла-Ярве. И когда тоска их заедала от тупого слушания в стотысячный раз всех этих «Лед Зеппелин» или «Юрайя Хип», они срывались на автостоп в какие-нибудь дальние дали… В 1986–1987 годах автостоп никуда не делся, все направления поездок остались в прежней силе, но жизнь в Москве стала более для нас насыщенной и немного безопаснее. Винтилово иногда происходило и в «Этажерке», и просто на улице, были даже в сосисочной возле «Ударника». Однажды, когда безумный поп Серафим нагрузил меня тремя экземплярами страшно стремной книги «Протоколы сионских мудрецов»[55]55
  Фальшивка «Протоколы сионских мудрецов» была впервые опубликована в 1903 г. и затем несколько раз переиздана. В советское время не издавалась.


[Закрыть] с иллюстрированным дополнением, нагрянули менты и отвели нас в отделение. Слава всевышнему, что не заглянули по халатности ко мне в сумку! Но в целом чувствовалось ослабление волчьей хватки наших врагов. Я потом все эти экземпляры раздал кому попало, не прочитав ни строчки сам. Тоже стремное дело – распространение…

Кроме зеленого молодняка, изредка начинали тусоваться и люди уже относительно зрелого возраста, как, например, Серж Сидоров.

Упомяну и общепризнанное хипповое национальное достояние – Аню Герасимову (Умку). Тогда она, защитившая вскоре диссертацию по обэриутам на филфаке МГУ, вдруг запала на такого далекого от литературы человека, как пьяница и дебошир Чапай.

Мне это было совершенно непонятно. Аня всегда, однако, ко мне относилась скептически, если не сказать свысока, и любила меня кольнуть. Ей, наверное, во мне одновременно не нравилось как отсутствие полного анархизма, так и не то направление деятельности, которое ей казалось правильным. Ее «Автостопный блюз» и прочие теперь канонические вещи в целом об одиночках, а я кучковал народ. Володя Каминер рассказывал, что она позднее долго с Чапаем жила у них в Берлине и там же с ним разошлась. Я ее в поздние годы видел раз, году в 2005-м, после концерта в кинотеатре «Улан-Батор». Шел на ее концерт от метро «Академическая», моего родного метро, я там учился в 21-й математической школе. Шел в толпе незнакомых юных волосатиков и просто любителей ее творчества. Потом сидел в заполненном зале человек в 200 в самом центре и, осматриваясь по сторонам, каждый раз ловил себя на мысли, что не вижу ни одного знакомого лица… То ли большинству наших тогдашних друзей она не очень нравилась или надоела, то ли они могли до сих пор и бесплатно ее слушать у себя на кухнях, то ли народу того осталось совсем чуть-чуть в Москве в живых, не знаю… Потом мы с ней встречались еще раз, в Париже, в малюсеньком подвальчике книжного магазинчика «Глоб», где она давала такой же малюсенький концерт. Голос у нее остался пронзительным, резким, но так и не приобрел притягательной красоты. Стихи, видимо, у нее интересные, но, наверное, время русских стихов уже прошло, и вообще наш хипповый протест и непонятен уже, и не востребован. А она его тащит до сих пор, только не ясно, против кого и куда…