Текст книги "Хиппи в СССР 1983-1988. Мои похождения и были"

Аксеновы

Одним из центров домашних интеллектуальных тусовок была семья Андрея Аксенова и Наташи Литвиновой. Они были очень гостеприимны, легки на подъем (несмотря на двух маленьких детей), всегда были в курсе, где и что происходит, и не упускали случая что-нибудь культурно-хеппенинговое организовать. Наташа, заваленная книгами, рукописями и фотографиями, не выходила из-за круглого стола на кухне, вокруг которого вечно сидели ребята и гоняли чаи.

По дому шустрил Андрей, только успевая выполнять указания Наташечки. У них всегда живало много народа, вернее, засиживалось допоздна и оставалось до утра.

Вокруг них группировались фотографы, молодые литераторы, аквариумисты (Андрей Судариков с друзьями) и прочие любознательные и творческие личности. Но и семейство Аксеновых можно было встретить почти на любом концерте и выставке, где они находили мгновенно новых знакомых через пару вопросов: «А ты знаешь такого-то…?», или «Я вот был недавно у такого-то», или «Я вместе с таким-то…» Прообраз нынешнего «Фейсбука».

Вспоминая поименно тех выживших людей из Системы и около нее, которые создавали интеллектуальный драйв в то время, я без удивления многих сейчас вижу на Западе. И четверть из них в Израиле. Впрочем, Израиль ведь не совсем Восток нынче тоже… Но есть и в Прибалтике, Северной Америке, а кое-кто обосновался даже на Бали, в Индии и Таиланде.

Музыкальные тусовки

Начиная с той осени и всю зиму 1985–1986 годов и весну 1986 года стали процветать квартирные сейшена известных музыкантов, в основном из Питера. Флэтов, принимавших их, было много, всех не упомнишь. И чем дольше живу, тем больше новых узнаю, которые были в те времена. Контркультура так и перла, но, наверное, сказывалось и то, что возникло много продюсеров этих музыкантов, которые, с одной стороны, становились лицами тем необходимыми и к ним приближенными, что уже было сверхпочетно, а с другой – начинающие дельцы немного зарабатывали на известных и малоизвестных именах, раскручивали их и получали массу знакомств, например среди красивых тусовых девочек, которых они могли сводить на такой подпольный, вернее частный, концерт.

Зародилось много отечественного, которое вдруг, и для меня тем более неожиданно, стало намного интереснее зарубежного. Я был только на нескольких таких сейшенах, на самом деле особо не интересуясь при этом всем спектром подобной музыки. Были культовые группы – «Аквариум», «Кино», «Зоопарк», отчасти «Алиса», а остальные можно было послушать, а можно было и не слушать.

Обычно звонила похожая на японку очень обидчивая герла, которая была в курсе всего, Ира Авария (живущая сейчас в Голландии). Помню ее еще с длинными чернейшими волосами, которые она быстро состригла, в алом платье, когда она и Макс Столповский случайно встретились у Сяся (Дормидонтова) дома под Таллином и долгое время были неразлучны. Была она то ли переводчицей, то ли гидом для туристов. И она даже живала у меня, так как была немосквичка и постоянно к кому-то вписывалась, уже тогда стриженная под ежа, в огромных очках, создававшая столько шума и телефонных звонков, сколько не производили все прочие останавливавшиеся у меня, вместе взятые. Она постоянно в кого-то влюблялась и, не будучи красавицей, просто обвивала своих избранников своим маленьким и гибким телом и заставляла себе какое-то время отвечать взаимностью. А потом изводила их скандалами и ревностью. Я наблюдал это со стороны и очень забавлялся. Но с Максом у них как-то устаканилось, видимо, сказалась одинаковость невротических и творческих натур. Она должна была бы стать какой-нибудь актрисой, или телеведущей, или крутой бизнесменшей типа Хакамады (они, кстати, очень с ней похожи), но в дальнейшем она быстро пропала. Макс потом жил с не менее взбалмошной, но совершенно гениальной джазовой и рок-певицей Олесей Троянской, которая под свою 12-струнную гитару могла петь сутки напролет постепенно хрипнувшим, но необыкновенно звучным голосом.

А вот у Столповского дома я впервые тогда услышал на сорокапяточке песни Алексея Хвостенко, Хвоста, который до эмиграции был большим другом отца Макса. Они с Хвостом были одними из первых творческих хиппи. Хвост так и говорил: «Мы – хиппи». Кстати, оказывается, на свадьбе у Столповского в 1989 году, которая продолжалась дня три-четыре, свидетелем с его стороны был другой выдающийся современник, Виктор Пелевин, с которым Макс потом по многу часов годами обсуждал всякие приколы и повороты сюжетов и, думаю, внес не менее половины шизы в произведения последнего…

Олеся Троянская с Максом Левиным

Так вот, флэтовники бывали, в частности, у прекрасного музыканта Саши на Воровского (теперь, как и до революции, Поварская), недалеко от Арбата, который и сам в своей большой квартире организовал замечательную группу «Деревянное колесо». Потом был концерт Константина Кинчева в небольшой квартире, где я сидел напротив него, а он буравил меня своими темными глазами. Перед концертом рок-музыканты обычно догонялись горячительными напитками, особенно удачно это получалось у Папы Леши. Его песня «Вперед, вперед, отважные полки, за Родину, за веру, за КПСС» очень всех веселила и давала понять, что протест против Афганистана звучит уже не только в наших тайком написанных в лифте лозунгах («Нет войне в Афганистане!») и в возмущении на «вражеских голосах», но и в веселом стебе антивоенной хипни. Результат такого несерьезного отношения также сыграл немалую роль, как и в случае с Леонидом Ильичом, над которым в конце его правления смеялись все, и это в немалой степени подорвало доверие к коммунистической доктрине и ее применению.

Цоя снимали на профессиональную камеру или даже две для фильма на квартире Гали Берн на Преображенке, но это было на полгода позже. Никогда потом этих кадров я нигде не встречал, и это очень странно, притом что Цой остается кумиром покруче Талькова, Круга, Юрия Шатунова и, смею предположить, даже «Битлов» для всех россиян по сей день.

Помню, что это было в самом начале лета, когда я с моей первой женой и Честновым собрались отъезжать на юг.

Кинчев с тусовкой. Внизу справа Серж Сидоров

Цой

Выступали на флэтах еще Шевчук, еще кто-то из свердловцев типа «Урфина Джюса» и питерский Фрэнк. Плата за вход определялась Кацманом в 1–3 рубля, но пропускались все, достаточно было выгрести все содержимое из карманов. Напитки приветствовались. «Крематорий» и «Коррозия металла» уже имели, кажется, свои площадки – какие-то дворцы культуры, где они базировались, – и квартирники вряд ли устраивали. А вот только появившийся Юра Наумов давал концерт именно у Саши на Воровского. Он был восходящей звездой, собирал позднее приличные залы, но потом уехал в Ленинград, а позднее в США. Но еще раз, году в 1988-м, когда Наумов давал концерт в ДК «Москворечье», уже в большом зале, я повел туда своего нового друга, австралийского атташе по культуре Джона Ричардсона, который от скуки хотел познакомиться поближе с неофициальными культурными процессами. Совершенно не помню, чтобы кто-то тогда ходил на «Бригаду С» Гарика Сукачева и были ли у него свои подобные выступления, но в дальнейшем некоторые хиппы с ним дружили и получали совместно морщины и хрипоту от огромного количества выпитого, как Вадим Сироп.

Олег Мочалов в Загорянке. 1985

Умка

А такие исполнители, как Олег Мочалов, Умка, Гриша Шлягер, Фрэнк и прочие, не пересилив своей хипповой общедоступности и противоестественности брать со своих деньги, так и не вышли на коммерческий уровень раскрученных певцов. Или поздно спохватились…

Папа Леша

Арыч

Гребенщиков, кажется, был более всех популярен, но на него я попал не на квартирнике, а на его первом выступлении на официальной сцене Москвы, в Московской рок-лаборатории, базировавшейся в доме культуры Курчатовского института, куда не продавались билеты, а распределялись спецпропуска среди самых доверенных и выслужившихся комсюков. То есть эти концерты, Лозы или Гребенщикова с Агузаровой, приравнивались к поднебесным благам, типа продовольственных «заказов» с икрой, венгерским сервелатом и советским шампанским… Напомню, что в конце совка в магазинах даже в Москве на витринах громоздились горками только консервные банки с морской капустой, а в непродовольственных пропали даже резиновые калоши для валенок…

Фрэнк

Саша Ипатий

Уже зимой, на день гибели Леннона, в морозы, Театр на Красной Пресне пригласил тусовку посмотреть отдельно от прочей публики спектакль по Сэлинджеру, который был тогда для нас чем-то типа Библии, основного писания, из которого постоянно цитировались фразы. До этого мы в числе прочей публики смотрели этот спектакль в зале многократно, а Поня даже закадрил актрису труппы Инну и впоследствии женился на ней. Но в этот раз, когда в назначенный час, около полудня, мы, человек 50–70, подтянулись к их зданию, которое располагалось во дворе напротив тогдашней фирмы «Мелодия», а сейчас опять католического костела, оказалось, что в театр не пускают ни нас, ни актеров. И запрет этот исходил откуда-то из райкома то ли комсомола, то ли партии, и спорить было бесполезно. Пришлось им играть на стуже во дворике перед театром, но от этого они играли просто остервенело и взахлеб, несмотря на то что по роли надо было обнажать надолго грудь (мужскую, к сожалению). Мы все оттоптались на снегу час или полтора спектакля, бешено аплодируя и даже свистя для поддержки актерам. Зрителям разносили горячий чай, а через колонки звучал голос Леннона и его песни. Но после «Над пропастью…» осталось ощущение, что мы заведены, и расходиться просто так в середине дня не хотелось.

Я предложил пойти в стоячую блинную на улице Герцена (ныне Большая Никитская), которая была рядом. Надо сказать, что подобными заведениями Москва тогда еще не заполнилась, они были крайне редки, поэтому и было очень трудно найти следующее место для тусовок. Частные кооперативные заведения начали открываться только года через два-три. Зашли туда, как цыгане, шумною толпой, проели и пропили (безалкогольно в основном) почти все деньги (обычно собираемые в большинстве с пионеров, так как их жизнь еще не износила и родители помогали вовсю), отогрелись и стали думать, что делать дальше. Надо идти. Куда идти, было не совсем ясно, но пошли. Упорно. Дошли бульварами до начала Нового Арбата (тогда Калининский проспект) и отходящей от него тогда улице революционера Воровского. Тут меня осенило, я вспомнил про большой и гостеприимный флэт Саши с его «Деревянным колесом». Мы направились туда. У Саши Тигра довольно часто проводились квартирные сейшена всяких музыкантов, и чаще всего его собственной группы неэлектрических народных инструментов, которая, однако, играла собственную, особую музыку. Преимуществом его квартиры являлось то, что она была в центре (а жило и тогда в центре уже крайне мало нашего народа), что он жил без родителей в трехкомнатной просторной квартире старой планировки и что у него, куда ни глянь, везде были расставлены и развешаны всякие инструменты для извлечения звуков.

Так вот, когда мы поднялись на его пятый этаж, дверь нам открыла молодая американка. Самого хозяина дома не было. Мы сделали вид, что нас тут давно ждали, и попросту ввалились внутрь всей толпой человек в тридцать-сорок. Мы и замерзли, и устали. Вольготно развалившись по всей квартире, стали попивать чаек, любезно предложенный воспитанной хозяйкой, а потом и бесцеремонно самостоятельно опустошать холодильник и прочие съестные припасы и осматривать и ощупывать все эти рожки, скрипки, гитары, колокольчики и гусли. Потом согревшиеся гости стали пробовать играть на этих инструментах, и мало-помалу получилась импровизированная группа, которая распевала хипповые и прочие приходящие на ум песни. «Наша крыша – небо голубое, наше счастье – жить такой судьбою…»[28]28
  Процитирована песня «Ничего на свете лучше нету…» (слова Ю. Энтина, музыка Г. Гладкова) из мультфильма «Бременские музыканты» (1969; реж. И. Ковалевская).


[Закрыть] Это про наш-то климат… Скучавшая до нас в одиночестве подруга хозяина была в полном восторге. Я просидел там несколько часов и одним из первых поехал домой. А тусовка попросту зависла там дня на три, и когда я заехал на третий день, там оставалось еще с десяток человек, причем кто-то уже приударял за иностранкой. Не знаю, что сказал вернувшийся хозяин, но догадываюсь, что ничего доброго. Ту иностранку я потом встречал в компании кого-то из тогдашних зависальщиков.

Из моих записей того времени: «Из флэтовых сейшенов мне приходилось бывать на Юрии Наумове, Кинчеве, Цое, “Деревянном колесе”, Папе Леше, лидере “Крематория” Армене Григоряне (происходило у Майка Якутского на Кропоткинской, там же, где через несколько месяцев провалился концерт Гребенщикова, организованный Юрием Кацманом). Кацман потом, в 1989-м продавал билеты на какой-то концерт на Арбате и, увидев меня, пытавшегося там рисовать портреты, стал через мегафон создавать мне рекламу, которая не возымела действия.

В 1986-м я специально ездил в Питер на концерт “Зоопарка” с Майком Науменко в рок-клуб, но качество то ли колонок, то ли электрических контактов было такое поганое, что слышны были только треск и шум, и ни одного слова я не разобрал. В эту же поездку поутру я собрал в “Сайгоне” всех имеющихся в наличии тусовщиков и повел их в Эрмитаж. На билетах сэкономили благодаря удостоверению учащейся худучилища Принцессы и одолженному мне каким-то музыкантом из группы “27-й километр” удостоверению студента Института культуры».

Далее там же про годы 1987–1989-й: «Многие тусовочные музыканты избрали местом своих сборов ДК “Москворечье”, где была джазовая студия, и многие из наших в 1985–1987 годах учились там дуть во флейты, стучать в барабаны, кричать, мычать и проч. Бывали там и концерты, где учащимся в студиях давалось право проходить на них с заднего входа без всяких билетов. Бывал там и Чекасин, дуя свой излюбленный номер одновременно в два саксофона».

Сергей Курехин и Сергей Летов

Музыкой назвать это было сложно, но всем импонировали усилия, от которых он сгибался пополам и чуть ли не по полу катался… Видимо, там же проходил джазово-авангардный сейшн с Сергеем Летовым, Сергеем же Курехиным и Сережей Африкой (три Сергея, ССС), который, когда уставал стучать, начинал очень уморительно ходить по сцене с длиннющей водопроводной трубой. На бис при этом игралась лезгинка… Дурачились, в общем, по полной.

В Олимпийской деревне шли концерты Чекасина, и почетный первый ряд занимали волосатые. Впрочем, громкие визгливые звуки саксофона были невыносимы, и все потихоньку перетекали на задние ряды…

Из пипл-бука: «Раньше, да и сейчас самые большие тусовки собирались на музыкальные сейшена, как на Западе (на Вудсток вроде полмиллиона приехало, а еще два миллиона не доехало). Только в 70-х выступления групп не как копирок популярных западных групп на танцульках-дискотеках, а самостоятельного творчества для слушания были реже, поэтому и народ собирался весь, ехали черт-те куда в глухое Подмосковье, где зачастую выдерживали сражения с местными. Народ со Стрита тогда был побойчее, и помахаться было делом привычным и с урлой, и иногда с ментами, которые ни дубинок, ни перцового газа, ни наручников еще не носили. Билеты на всякие “Машины времени” стоили немало, рублей по пять. В Питере с огромными трудностями, как мне рассказывали, Гене Зайцеву удалось организовать рок-клуб, и это в городе, где к волосатым и прочим неформалам относились суровее, чем в Москве. Теперь, когда рок-клуб расцвел, его возглавили какие-то комсюки, и Гену там не жалуют (это все по рассказам). Похожую историю мне рассказал Бодлер об одном системном энтузиасте, открывшем литературное кафе в Москве, куда его самого теперь не пускают… Зайцев с братом одними из первых в Союзе доставали диски и записи “Битлз” и распространяли не только в городе, но и по всей стране. Саша Художник, наш заядлый битломан, говорил мне, что Гена когда-то написал письмо Леннону, и тот ответил ему диском с автографом.

В Симферополе проходил рок-фестиваль примерно 10–15 июля 1987 года, и волосатых понаехало больше сотни.

Прежние времена с легендарными группами “Рубиновая атака”, “Високосное лето” и “Машина времени” вспоминают как настоящий советский андеграунд. Я из этих трех слышал только “Машину” в общежитии энергомашиностроительного факультета МЭИ в 1978-м, которую туда притащил мой одногруппник Вадик Кузьмин. Играли опять-таки очень громко, потом еще извинялись, что без клавишника».

Добавление от Диогена: он помнит, как провожали во Францию Диму Певзнера (которого я никогда так и не увидел, хотя он жил одно время в башне того самого замка, где я Гребенщикову устроил концерт в 1995-м) в 1987 году и он играл на прощанье. И еще про один концерт Цоя у Наташи Ворониной (Вороны) на Коровинском шоссе, где была такая уйма народа, что все стояли как в часы пик в метро, плотно прижимаясь сиськами друг к другу, чуть не вываливаясь с балкона и даже под балконом. Так соседи вызвали ментов, которые пришли и спросили, что тут происходит. На ответ, что тут празднуют день рождения, менты обвели помещение взглядом и спросили опять: «А тогда почему не пьете?»

Я, кстати, хорошо помню, что слушал в магнитофонной записи на бобине «И там не быть, и тут не сбыться» Певзнера, и думаю, что если бы он остался тогда, то взошел бы звездой не меньше Гребня, у которого стихи, на мой взгляд, часто совершенно невнятные.

В принципе и множество мне лично незнакомых исполнителей и групп вышло из какого-то волосато-полосатого бока хиппи и подхипков, если можно так выразиться. Мне кажется, что и Егор Летов, и Леха Паперный, и Чиж, и много всего прочего ценного из музыкальной культуры 90-х и современности тоже выросло оттуда, из контркультуры, как нас принято называть.

Гриф. Концерт Гребня и Агузаровой в рок-лаборатории

Как-то зимой Шуруп привел меня в дом рядом с домом Леши Кришнаита у метро «Проспект Вернадского». Там была берлога его большого друга, Леши Грифа, и его начинавшей сморщиваться в старушку малюсенькой красивой еще пока жены Земляники. Более неприятного человека, чем Гриф, я в те годы не встречал.

Тот же Берендей, напуская на нас чары преисподней, зазывал в гости в огромнейшую мастерскую своего отца-сезанниста, состоявшую из целого арбатского особняка, поил чаем, осторожно расспрашивал, гнал безумные телеги и угощал какими-нибудь баранками и был на самом деле робким и смешливым человеком, ничем особенным не злоупотреблявшим. А тут была совершенно другая, не напускная чернуха, настоящее царство ужаса и плесени.

У Берендея, крупного добряка с напускной адовитостью, мы просто отогревались и писали натюрморты и обнаженку с Пахомом, Пал Палычем и Сольми. Берендей светил отраженным светом своего кумира, некоего чернушника Капралова, с которым я раз встречался, но его старательное асмодейство не произвело на меня должного впечатления.

Леша Гриф

Гриф был действительно совершенно черный, сгорбленный, мерзкий на вид (а на самом деле крайне несчастный) чувак, с пронзительным, но и потухшим одновременно, как у стервятника, взглядом. И вся атмосфера была невыносимо давящей. Не только торчилово, которое там просто кастрюлями варилось, а вообще все (не знаю, как их назвать, так как слово «друзья» язык не поворачивается произнести) были им подавлены и находились на положении каких-то зависимых. У Грифа в компании серых торчков выделялась только рыжая стройная девица с огромными зелеными глазами в голубом свитере, которая все время смеялась, играла на пианино и что-то пела. Такую яркую красавицу я, пожалуй, редко в жизни встречал. Она, видимо, еще окончательно не подсела на иглу в этой мрачной тусовке, и свежая кровь, только в малой степени разбавленная героином, так и бурлила у нее в жилах. Ее-то я самоуверенно и повел через несколько дней в рок-лабораторию, адреса которой не знал, не имел билетов и даже не знал часа выступления музыкантов. Говорили, что долгожданный Гребень там будет петь, и не только он.

Подобравшись в снежной ночи к небольшому ДК Курчатовского института, мы поняли, что попасть по-человечески туда не получится. То есть билетов не продают, да их и не существовало в принципе. Были какие-то институтские комсюковские приглашения, но и их, естественно, не достать. Концерт начнется вот-вот, и народу, в том числе волосатого, у клуба скопилось сотни. Собрав своих и обойдя вокруг, мы нашли возможность проникнуть внутрь. Это было окно, вернее открытая форточка мужского туалета, в которую все курили изнутри. Залез первым я и открыл окно нараспашку. Толпа снаружи, пока строго своих, человек тридцать, ввалилась внутрь. Из тех, кто был в туалете, никто не возражал, – такие были времена и нравы, да и вид у нас был чисто флибустьерский. Побежали вверх по запасной лестнице и столкнулись с закрытой дверью третьего этажа. Тут я впервые увидел прямо перед своим носом легендарного Шамиля, которого окликнул Пессимист. Он тоже пролез с подругой за мной в туалетное окно. Волевое обветренное лицо, настоящий стетсон с заломленными полями вверх, кожаный плащ, атлетическое сложение, в общем, герой из вестерна. А пройти-то все равно никак. Снизу подтянулись еще человек двадцать. Саша Пессимист предложил всем достать свои ключи, чтобы попробовать открыть дверь. Первый замок сдался, а второй мы с Шамилем просто сломали, вдарив плечами по двери. И в этот самый момент снизу раздалось: «Атас, менты!» Мы просто ломанулись внутрь коридора, я впереди со своей пассией и чуть не сбил Жанночку Агузарову, которая выпорхнула из своей гримерки милым мотыльком. Бежали, как стадо обезумевших слонов. Чудом вылетели на сцену за кулисы, вернее за задник. Менты и дружинники за нами, мы за занавесом, потом под пианино за группой сидящих людей, а туда преследователи не сунулись, тянулись только за теми, кто пробирался еще за задником. Кого-то схватили, но ведущий Андрей Вознесенский обратил внимание на беспорядок, выразил какое-то удивление и тем остановил охранников, которые только продолжали грозить кулаками. Задник еще минуту шевелился, впуская в зал остатки наших партизан, а тут как раз и окончились вступительные бессмысленные слова покровителей рок-музыкантов и начался сам концерт.

Мы все рассыпались по залу. Мы с подругой заняли место недалеко от сцены слева перед колонной. Это было успешное, почти киношное приключение, я чувствовал себя героем, победителем маленького охраняющего зал дракона, и трудно было предположить, каким бы было разочарованием, если бы мы не попали сюда.

Первой выступала Агузарова. Я никогда ее до этого толком не слушал и был сражен ее пением, сильным резким голосом, виртуозной манерой и способностью сделать из какой-то скучной песни 50-х хит сегодняшнего дня. После перерыва Боречка Гребенщиков блеял свои прелестные песенки (и главное, как потом я узнал, не свои, а Гуницкого, за счет которых и выскочил), потом ярил рок-н-роллом, и все в зале, заведенные еще группой «Браво», просто неистовствовали в экстазе. Это было сказочно круто, тем более что основную массу зрителей составляли обычные запуганные комсюки из активистов.

Как потом оказалось, Агузарову из Америки вытащил горячо ею любимый Максим Столповский, который и тут сыграл немалую роль в становлении и обретении выдающегося таланта, как и с Пелевиным. Какой он все-таки и герой-любовник, и подспорье для нашей культуры!

Запись из пипл-бука о том концерте: «В Московской рок-лаборатории был первый и, вероятно, последний, очень прикольной сейшн с “Аквариумом” и “Браво”. Охраняли его взводы дружинников и ментов во главе с майором и капитаном. Билетов, естественно, взять негде, вот пипл и полез во все щели внутрь: в окна туалетов, в подвалы, я же, прорвавшись через туалет, был в той куче, которая ломилась с запасной лестницы. Две двери открыли подходящими ключами, осталась третья. Мы сорвали ее с Шамилем, этим знаменитым человеком, которого я тогда увидел впервые. Толпа в 70 человек прорвалась в коридор, чуть не сшибив Ивонну Андерсен, как тогда себя называла Жанночка, и Гребня тоже, выглянувшего из гримерки на шум. Вбежали за кулисы и стали просачиваться за задником сцены в зал. Задник колыхался, в зале было заметно, а там нас дружинники пытались поймать, Женю Лонга с парочкой друзей им удалось ухватить за ноги под пианино, откуда они выскочили сразу в зал… В перерыве, после выступления “Браво”, мы с Пессимистом (я его взял для важности) подошли к Гребенщикову попросить его выступить специально для волосатых. Пришлось для этой просьбы прервать историческую беседу Гребня с Макаревичем и Стасом Наминым и растолкать щелкающих фоторепортеров. Но Боб, как все его звали, сделал вид неприступной замученной звезды и уделил нам лишь пару ничего не значащих фраз, по существу отказав».

Надо сказать, что спустя много лет, в 1995-м, Гребенщиков все же дал такой концерт, только не совсем для волосатых. Я устроил ему этот концерт в русском замке Монжерон под Парижем и даже выдал ему гонорар из своих скромных художественных заработков. Самым сложным тогда было не столько уговорить Боба, с которым я прошландался по Парижу неделю, показывая город и рассказывая ему и всей его группе всякие байки, сколько собрать достаточно публики, которая очень неохотно давала деньги, прямо как на московских квартирниках.

Собственно, квартирники были не только у знаменитостей. Выступали среди своих Ипатий, Гриша Шлягер, Умка Аня Герасимова (но ее больше тогда занимали обэриуты)[29]29
  В 1988 г. А. Г. Герасимова защитила кандидатскую диссертацию «Проблема смешного в творчестве обэриутов».


[Закрыть], Юрий Наумов (из Новосибирска), Арыч, Пит, Папа Леша, группы «Мистер Твистер», «Крематорий», Фрэнк, «Чудо-Юдо», «Деревянное колесо» и многие другие, на которых я был не по одному разу. Но собственно рок был все-таки властям пока еще нежелателен. Изредка официальный «Автограф» мог погреметь где-нибудь в ДК или кинотеатре «Новороссийск» (где в первом ряду посредине сидел хамоватый Градский, окруженный какими-то юницами) своими «Пристегните ремни!», а о более радикальных товарищах власти пока не готовы были слышать. «Ария» была тоже в полуподпольном состоянии, а о «Коррозии» и говорить нечего. Из более «легких» групп питерский «Аукцыон» как-то совсем был в нашей среде неизвестен, да и в Москве в целом тоже. Я аукцыонщиков встречал потом у Хвоста в скватте, но так же, как и многих прочих «Лицедеев», видел и слышал только за столом с початыми бутылками дешевого французского вина.

Джаз, кстати, уже не обвиняли в том, что «завтра Родину продашь», и Курехин и бессмысленный виртуоз Владимир Чекасин заполняли битком большие второстепенные залы городов и столиц, дудя одно и то же в разной степени визгливое. В Москве они трубили рядом с Онкологическим центром и дурдомом на Каширской… Заканчивался, напомню, 85-й год и наступал 86-й.