Текст книги "Неудачная реинкарнация"

Глава шестая
в которой снова приходится драться!

Эре. Я не бог!

Утром при виде седла Яха страдальчески скривилась. Он искренне ей посочувствовал. После вчерашней верховой прогулки она могла безболезненно разве что на животе лежать.

Яха всё мялась. Поглядывала на степь, на предгорья – а во взгляде такая безнадежность!

– Эре, я, наверно, здесь останусь, – сказала она просто. – Кому я нужна в деревне? А для города у меня теперь и одежды нет. Видишь, что с юбкой…

Он вздохнул и подошел к ней. Она покорно глядела на него, как маленькая девочка. Ага. На голову выше его.

– А в степи ты кому нужна? – поинтересовался он, не особенно рассчитывая на вразумительный ответ.

Однако Яха смогла удивить его.

– Меня же степняки искали, – напомнила она. – Вот и найдут.

– Да? А зачем было от них убегать?

– Да там такого гаденыша предлагали! – призналась она откровенно. – Я подумала: убегу! А кто догонит и поймает, тот, значит, не совсем пропащий. Того бы женой и стала. А тут ты навстречу едешь и орешь. Как раскомандовался! Ну вот, получается, ты и поймал. А сейчас думаю, после всего меня только за дурачка и отдадут. Уж лучше за степняка. Или в омут – да где его в степи найдешь?

– Да я тебя еще и не взял бы в жены! – уязвленно сказал он.

У Яхи задрожали губы, а глаза стали такими…

– Возьму-возьму! – поспешно исправился он.

Вот и поговорили. Он взгромоздил ее в седло, привычно запрыгнул сзади, и конь бодро зашлепал к предгорьям, полегоньку заворачивая в сторону Ирчи на запах воды. Он не поправлял его, потому что и самому хотелось пить, и Яхе стоило хотя бы отмыться. А то ведь кожа слезет от конского пота.

– Как это тебя в город наладили? – поинтересовался он. – Ты ведь хорошая девка. Вон какая здоровая.

– Да так же, как и тебя! – отозвалась она.

– Ну, мне отец сказал убираться. А мать подтвердила.

– Дурачок ты, Эре, – грустно отметила Яха. – Ничего в жизни не понимаешь. Родители тебя как раз защищали! А я сирота. Ко мне перед праздником взросления парни стали приставать…

– Они ко всем пристают, – заметил он. – У мужчин натура такая.

– Они ко всем пристают, чтоб ухаживать, – вздохнула она. – А ко мне, чтоб в кусты затащить. Я мельникову сыну зуб выбила. А его отец и дядья в совете старшин. Вот и решили в город меня.

– Странно! – удивился он. – И я мельникову сыну недавно зуб выбил! Только младшему.

– Тебя тоже в город определили, – напомнила она.

– Ты что, думаешь…

– Да старшины правы, вообще-то, – признала она со вздохом. – В город мне и надо. Я… Вот если б я поддалась нашим… только я гордая. Мне надо, чтоб всё по чести, и чтоб замуж, и чтобы уважал… А кому я нужна без приданого? У нас деревня богатая, оборванцев не любят. Ну, значит, в город. Вот Дерстин-пастух, он ведь тоже сирота. Только он работает, а еще – не лезет поперед наших главных, хотя у него кулак – во! Да ты сам видел… Вот его оставили в деревне. Он смирный, он возьмет ту девойку, которую скажут. Да и за мельниковых сыновей всегда бьется, когда те попросят.

– Забавно! – озадаченно сказал он. – Но это же не по правде Кыррабалты? Ну, а меня тогда за что в город? Уж мои-то родители первые богачи!

– А то ты не знаешь сам?

– Выходит, что не знаю! – признался он. – Пятнадцать лет прожил, а всё как во сне.

Яха удивленно покачала головой. Пятнадцать лет проспать! И ходить при этом, кушать даже! Бывают же болезни на свете!

– А ты болтаешь много, – просто объяснила она. – Про наших главных в деревне, на Творца все время ругаешься, и порядки наши тебе не нравятся. Вот если б ты хотя бы работал, так твой отец смог бы тебя отстоять. Кто работает, тому некогда болтать лишнего. И думать некогда о лишнем. Но ты ж не работал. А отец тебя так просил, и мать уговаривала!

– Это помню, – рассеянно сказал он. – Как там говорил учитель истории? Надо автотехникой заниматься – и молчать в промасленную тряпочку? За знания бьют, да?

– Эре! – обеспокоенно сказала Яха. – Ты опять заболел, да? У нас же не учитель – учительница! Надия-ан-Тхемало, разве не помнишь?

– Да какая из нее учительница! – раздраженно бросил он. – Сама ничего не знает! Я про учителя истории говорю!

– Эре…

– Извини, – опомнился он. – Затмение нашло. Это Жерь Светлолиственная, так ведь? Мы ведь сейчас на Жери?

– Мы в степи, – жалостливо сказала Яха.

– Ну да, ну да, как это я не обратил внимания…

Они нашли Ирчу. Напились всласть, накупались. У Яхи утихло жжение в разных местах, и она даже немного повеселела. Хорошая она девушка, Яха. С неиссякаемым оптимизмом. А потом он глянул случайно в сторону деревни – и застыл с открытым ртом. Прямо как Яха.

– Аэростат! – пробормотал он ошарашенно. – Вот провалиться мне на месте, если это не аэростат! Яха! Они у вас там, в империи, совсем чокнутые? Они что, бомбежек из степи опасаются? Чем?! Кизяком, что ли? Я уж не говорю про средства доставки!

– Эре?

– Всё, молчу-молчу…

Он долго разглядывал парящее в небе чудо.

– Нет, авиация – это совсем невероятно, – решил наконец он. – Я бы заметил, даже в трансе. Тогда получается – что? Просто наблюдатель? Получается – так. Но тогда под шаром получается – что… кто? Толпа военных, вот кто. Для кого-то же он наблюдает! Учения. Но скорее – война. Степь высыхает, кланы сейчас в империю полезут – а кому они там нужны со своими овцами? Оперативно имперские подтянулись, можно сказать, заранее… Давай-ка, сердынько, на коня! И не кривись так, немного осталось!

– А потом? – безнадежно спросила Яха.

– А потом… на коне больше не надо будет ездить, вот!

– А… это хорошо…

И они поехали обычным порядком: Яха – в седле, он – сзади, только сумку он на всякий случай забросил за спину. Да решили в деревню ехать скрытно, больше по оврагам. На всякий случай. Тем более что один из оврагов, старый уже, с размытыми склонами, как раз выводил к деревенским полям, и пользовались им довольно часто, даже дорогу натоптали.

Вот там, в овраге, они и наткнулись на компанию, с которой и в деревне-то нежелательно было встречаться. Старшие братья Собаки, оба сына мельника – и Дерстин-пастух в качестве силового сопровождения. Они ехали в телеге, полной пустых кувшинов для молока. И как только увидели Яху, в мужском-то седле, да в короткой юбке – сразу тормознули и сказали хором:

– О-о-о?

Если б девачка держалась так же агрессивно, как со степняками, так бы и разъехались – но она сникла сразу, дура этакая, и этим вызвала вполне ожидаемое продолжение.

– Яха, – задумчиво констатировал старший мельников сын и потер губу, под которой не хватало зуба.

– А ведь она девачка теперь, – подсказал более сообразительный Собака. – Деревня ее не защищает!

– Она в городе должна быть!

– А всё бродит у деревни… надо бы ее наказать… и нам ничего за это не будет!

Парни лениво попрыгали с телеги в пыль. Яха судорожно вздохнула – и не двинулась с места. Синдром кролика перед удавом, блин… Он соскользнул с крупа коня и в пару шагов выдвинулся вперед. Братья Собаки смутились – но ненадолго. Их же много! Один Дерстин чего стоит! Да еще и оглобля среди кувшинов нашлась – ну вот зачем эти шакалы возят с собой оглоблю?!

– Э, как он ощерился! – с дебильной улыбочкой отметил младший мельников сын. – Прямо как жирик! Видели, как жирики самку защищают? Яха – его самка! А он сам-то – самёнок!

Парни заржали, а он внутренне признал, что да, очень похоже. Жирики, эти степные зверьки, вообще-то незлобивы. Но семейство защищают отчаянно. Только их легко забивают палками. Маленькие они, жирики. Вот и у парней оглобля.

– Яха! – радовались Собаки. – Да ты теперь жена дурачка?! А ты знаешь, жена дурачка – это всех жена?

– Боже, да покарай наконец этих шакалов! – взвыл он так громко, что придурки разом заткнулись – и даже глянули в небо, опасаясь ответа. – Молчишь, с-скотина? – оскалился он в зловещей улыбке. – Хочешь чистыми ручками править? Ну, тогда я сам.

Он скинул с плеча сумку…

– Эй, легиньхи, надо и дурачка проучить! – опомнились Собаки. – Его тоже выгнали! А мы дальше погоним! А он один – и прута больше нет!

Он открыл потайной клапан и выдернул из сумки полицейскую саблю. Прицепил ее где-то за плечом – и уставился на тормознувших парней.

– Эре, деревенским запрещено иметь оружие! – тут же вспомнил мельников сын. – Мы тебя в полицию сдадим! Тебя повесят!

– Как вы мне надоели! – сообщил он доверительно. – Я вас сейчас убью.

– Дерстин, дай ему! – заорали мельниковы сыновья и расступились.

Деревенский силач набычился, подхватил дрын…

Он стремительно выхватил из сумки, из бокового кармашка, что-то длинное, распрямился, со свистом крутнул… Камень, противно жужжа, пролетел у лица мельникова сына, содрав кожу с уха.

– Промахнулся! – констатировал он недовольно и крутнул оружие снова.

– Вау-о-о-о!!! – оценил его меткость старший Собака.

– Как вы мне надоели! – заорал он. Глаза его бешено засверкали. – Я понял, почему меня потянуло на убийства! – грозно сообщил он внимающей аудитории. – Камни Тибета в крови моих близких! И их убили свои же, деревенские! Пошли против законов мироздания! Вы тоже?!

– Припадочный! – догадался наконец Собака.

– Одержимый! – поддакнул струхнувший мельников сын.

Эре прикрыл глаза и поднял бледное лицо к небу…

 
– Дом мой – Храм, осиянный светом!
Храм мой – дом-м-м!
Не мечтаю о царствии небесном —
Здесь живу – и стою на том!
 

Слова древней литании звучно раскатились по оврагу. Сверкнула обнаженная сталь…

Всё же хорошо умели бегать деревенские! Он гонял их по всему оврагу, пока не выгнал в поле. Остановился наверху, закинул саблю в ножны, снова крутнул свое странное оружие – вдали кто-то истошно взвыл.

Конь испуганно попятился, когда он приблизился. Степняк, что с него взять.

– Эре, ты чего? – не менее испуганно сказала Яха. – Это же я!

– Кажется, удалось их запугать, – спокойно сообщил он. Подхватил сумку, запрятал саблю куда-то в секретное отделение у самого дна, сложил ремни странного устройства и спрятал тоже.

– Я понял, почему они кувшины для молока в степь везли, – сказал он Яхе. – Аэростат сразу за поскотиной, отсюда уже видно. А там же армейская часть должна быть, если я хоть что-то понимаю в войне! Деревенские боятся мимо солдат стадо гонять. Вот и гоняют в степь, к Ирче. А это они на дневную дойку ехали. С оглоблей, блин… То-то бы им помогла эта оглобля против степняков! И уж тем более против солдат!

– Эре, – сказала вдруг Яха серьезно. – А я поняла. Это же ты убил полицейского. А говорил – бог. Обманывал?

– Шутил, – буркнул он неловко.

– Эре, тебе нельзя в деревню! – настойчиво сказала Яха. – Легиньхи саблю видели. Они тебя продадут полиции! А те сразу повесят!

– Это верно, – угрюмо признал он. – Засветился. Грохнут меня скоро – и привет, сопливая реинкарнация. Надоело!!!

– Зачем ты меня защищал? – осуждающе сказала Яха. – Жил бы себе спокойно. В город бы уехал. Теперь тебя убьют. А про меня Собаки расскажут, что я дурачка жена! А дурачка жена – всех жена. Вот зачем ты вступался?! Могли бы ускакать на коне!

– Вот из тебя наездница, как… – пробормотал он. – Ускакала бы она! Шагом еле держишься. Ладно, Яха, видно, судьбы наши не зря сплелись. В смысле, никак мне от тебя не отвязаться. Я буду немножко про себя рассказывать. Должна же ты меня хоть как-то понимать! Я – не тот, кого ты знаешь. Поняла?

Яха неуверенно кивнула. Да, она действительно что-то такое поняла.

– Я… Блин, про реинкарнации тут же ни фига никто не понимает. Я, в общем, словно сплю, понимаешь? Только – веками сплю! В разных телах, такое вот дело. И мне надо всегда помнить, кто я на самом деле. Это называется самоидентификация – да это не важно. А важно то, что я иногда просыпаюсь, в трудных случаях – совсем просыпаюсь, представляешь?! И вот тогда я – это действительно я! Ну вот и вступаюсь за справедливость, потому что я таков и есть. Блин, ну и объяснил! А попробовал бы кто без единого научного термина объяснить малограмотной девачке! Яха, ты хоть что-то поняла?

– Я поняла, – после долгого раздумья сказала Яха, чем его жутко удивила. – Только ты еще не сказал, кто ты на самом деле.

– О! – пораженно протянул он. – Ого. Представиться, в смысле? Да я много кто. Ну… Ну, ладно. Я Тэмиркул из племени горных кузнецов! Я – вольный дух степей, вечный судия Черный Аркан! Я – Кыррабалта Черный Топор, поставивший на дыбы половину мира, другую бросивший в пламя величайшего восстания! Я – Аспанбык, мститель-убийца бродячего клана, я Руфес и Шестак, я Йак из Ожерелья Океании, я вечный воин справедливости множества времен и миров!

Вспоминая былые имена, он несколько увлекся, и голос его громом разносился по оврагу. И остановился он, только увидев ошарашенное лицо Яхи. Кажется, она сложила наконец свои наблюдения в какую-то цельную картину!

– Я поняла! – сказала она, и странное сияние озарило ее вдохновенное лицо. – Поняла. Ты бог, спустившийся на землю, чтоб помогать беззащитным и вершить свой суд! И ты не обманывал – полицейского убил бог. Какая же я дура была, у тебя же само имя об этом говорит! Санниэре!

– Блин! – пробормотал он беспомощно. – Вы же здесь все еще и верующие! Блин, как же я забыл?!

– Эре…

Яха уставилась на него с таким восторженным обожанием, что он не выдержал и заорал:

– Яха, я не бог! Да ты посмотри на меня! Ну какой из меня бог?

Девачка испытующе вгляделась в его худое резкое лицо. Молчание опасно затянулось.

– Ну? – нетерпеливо спросил он.

– Бог! – уверенно признала Яха и ясно улыбнулась. – Эре, я…

– Ты, главное, никому больше этого не ляпни! – буркнул он, смиряясь с неизбежным. – Ладно, поехали. А то Собаки быстрее коня добегут и устроят нам встречу – с полицейской поддержкой!

– Поехали, – согласилась она, впервые с уверенностью в голосе. – А полиция… Что тебе полиция? Да, Эре?

Он только покорно вздохнул.

Подэпсара Хист.

Предательство – это как первая любовь

Фургон дознавателя внутри был отделан со вкусом к удобной жизни. Звукоизоляция, магические световые шары, рабочие столы со стационарными раковинами – и три штабных функционера за ними. Целых три! И в немалых званиях… Подэпсара в очередной раз тоскливо отметил, что шакалы всегда собираются в стаю. Обеспечивают численное превосходство, говоря языком уставов. Ну, а если по-простому: толпой одиночку рвать легче.

– Командирскую раковину сдать, – брезгливо приказал дознаватель.

Покрутил раковину в пухлых пальцах – и отложил.

– Почему грязная? – бросил он.

– Пил маленько? – гаденько улыбнулся писарь. – Не отпирайся, видно, что пил! В следующий раз грязную не примем.

Дознаватель не спеша работал с раковиной, заполнял формы. Подэпсара терпеливо отвечал – дело абсолютно бессмысленное, потому что все данные по нему и так уже имелись и в командирской раковине, и на столе у дознавателя наверняка тоже. Но – армия. И предупреждала ведь маменька…

– О, столичная полицейская школа! – сказал писарь. – Ну, служить в патрулях – нелучший выбор, нелучший… У меня там племянник учился. В столице при штабе первого подвизиря устроился! Знал племянника моего?

– Я по социальному набору, – неохотно сказал подэпсара. – Как лучший по результатам экзаменов. Мы с аристократами не общались почти.

– А! – пренебрежительно сказал писарь. – Из нищих? Ну, тогда понятно. Тогда да, разве что в патрулях…

– Рассказывай! – велел наконец дознаватель. – Что с Борзом?

– Упал в ручей во время операции да утонул, – пожал плечами подэпсара, стараясь унять дрожание рук.

– В реку, может?

– Именно в ручей! – возразил подэпсара. – Да ему много не потребовалось. Пьян был, как обычно.

– Продолжай.

– А чего продолжать? – искренне удивился подэпсара. – Принял команду, сообщил в штаб – чего еще? Торжественные моления и забой девственниц на костре падшего уставом не приветствуются. Так что обошлись банальным сожжением.

– Что, очень смелый? – прищурился дознаватель.

Он промолчал, но сам тоже поразился наглости ответа.

Общение с эльфами сказалось, не иначе.

– Отрядная казна большая набралась? – как бы мимоходом осведомился дознаватель.

А вот это уже было плохо. Отрядная казна, а проще говоря, награбленное, по традиции принадлежала всем бойцам и делилась лично командиром в конце рейда между оставшимися в живых в соответствии с заслугами. Точнее, в соответствии с пристрастиями делящего. Да это все было не важно, а важно было то, что дознаватель явно прицелился на поживу. И без казны в собственном кармане штабной эпсаар дело закрывать не собирался. А полицейский отряд без казны – это… это отряд без командира. Убьют при первой возможности. Потерю общей казны бойцы не простят. Такого даже эпсару Борзу не простили бы. Подэпсара побледнел и мысленно заметался в поисках выхода. Варианты, видимо, имелись, но в голову почему-то навязчиво лез один: выхватить свою именную, заработанную спортивными победами саблю и в три маха снять проблему. Изящное решение, конечно. Эльфы бы оценили. А в штабе, наверно, нет…

– Ну, ты думай, – буркнул дознаватель угрожающе. – Только вот еще: Надия-ан-Тхемало. С ней что?

Подэпсара выложил самоцветы.

– Долг уплачен, – сообщил он удивленным функционерам, не вдаваясь в подробности. – Хозяина поместья успели казнить.

– Странно вы как-то служите, – протянул дознаватель, глядя на сверкающие камушки. – Вам и особые предписания не указ, я смотрю…

Похоже, ни он, ни его помощники не могли понять, что помешало подэпсару взять драгоценности себе, попутно пришибив Надию – раз уж хозяин казнен. Да он и сам себя не понимал, если честно.

– Тогда вот что, – сказал дознаватель недовольно. – На период следствия твой аттестат будет закрыт. А там посмотрим. Всё. Иди отсюда, думай. Да подошли десятников – на беседу.

Подэпсара не помнил, как вышел из фургона. Аттестат. Будет закрыт. А маменька в столице только на него и живет. Ей теперь остается разве что на улицу. И когда оно еще закончится, следствие? В штабе с документами не привыкли торопиться!

Он по инерции приказал часовому у калитки вызвать десятников, отправил их в фургон. Их, конечно, допросят, и они, естественно, всё расскажут, хотя ничего не видели. А, неважно!

Он просидел на скамейке у чьего-то дома до самых сумерек. Проходили гуляющие деревенские, осторожно поглядывали на обнаженную саблю. Он только горько усмехался. О сабле полицейского, о почетном звании борца с преступниками он мечтал с детства. То ли мама воспитала справедливым, то ли сам таким уродился… Ну вот, сбылась мечта! Вернее, добился всего упрямством и диким трудом. Лучший ученик в школе и лучший спортсмен, он был замечен комиссией императорского двора и принят в полицейскую школу по программе сохранения талантов. И почему зверства старшекурсников не избавили его вовремя от иллюзий?! И ведь как советовала маменька не идти в полицейские! Не послушался, упрям оказался и своеволен. Вытерпел издевательства старшекурсников, жуткие нагрузки первого года учебы, сохранил в сердце мечту о службе на благо людей. Х-хе! И все для того лишь, чтоб попасть в реальную полицейскую службу – как лицом в ишачий навоз! И что с того, что из лучших выпускников полицейской школы, абсолютный чемпион по полицейскому троеборью? Что с того, что вольнонаемные профессора прочили ему блестящее научное будущее? Без связей оказался не в императорской академии, а на самой дальней границе самой захудалой провинции. Правильно, конечно, говорил его духовный учитель и наставник по рукопашному бою, что надо просто жить в мире. Но как, оказывается, это сложно – просто жить! И было дико стыдно перед матерью: клялся защищать невинных, но даже родной матери не смог помочь, оставил одну в столичных трущобах помирать тихой голодной смертью…

Подходили десятники – он послал их… нести службу. Ощущение затянутой петли на горле всё не проходило. А потом он понял, что уже не один.

– Жалеешь, что в полицию пошел? – осведомился эльф проницательно. – Не жалей.

– Набрался ценного опыта – а жалеет! – донеслось с другой стороны.

– Эпсаром даже побыл!

– Даже убил эпсара!

– Да, еще же с нами познакомился!

– Вот уж это я вовсе не считаю ценным приобретением! – не выдержал подэпсара.

– Хамит! – задумчиво сказал эльф. – Будущим работодателям.

– Мы тут ради него самоопределение провинции устраиваем!

– С последующим присоединением империи!

– Чтоб рабочие места создать для опытных полицейских!

– С возможностью стремительного карьерного роста!

– Сепаратисты, что ли? – без интереса пробормотал подэпсара. – Хоть бы историю учили. Все сепаратисты плохо кончили. Империя – это прогресс.

– Да плевать на прогресс! – с обескураживающей честностью сказал эльф. – О себе подумай. За убийство эпсара тебя казнят! А мы тут новое государство создаем как раз. Нам свои полицейские нужны. А ты нам понравился. Мы тебя главным полицейским назначим!

– А не согласишься – убьем.

– Вы что, девок вот так же уговариваете? – не выдержав, улыбнулся подэпсара.

– Ага! И они точно так же ломаются! Как будто не согласны!

– Зато потом с такой страстью отдаются!

– Вот и ты потом…

– Но-но! – предостерегающе сказал подэпсара. – Я имел в виду – вы их так же впятером уговариваете? Или даже не уговариваете? Вас же пятеро…

– Но-но! – обиженно сказали эльфы.

Подэпсара вздохнул, помялся для приличия – и решился.

– Ладно, вводите в суть дела, – сказал он, усмехаясь. – Мне всяко головы не сносить, так хоть покуражусь напоследок!

Эльфы обрадованно зашумели. А подэпсара почувствовал в груди какое-то сладкое щемление. Почему-то ему пришло в голову, что это похоже на первую любовь. Вернее, на то, что с первой любовью неразрывно связано, – потерю невинности. И страшно… и страшно любопытно!

– А суть дела у тебя простая! – сказал эльф. – Беречь покой беззащитных. Помнишь, клятву полицейского давал? Вот, в соответствии с ней… но есть и приоритеты. Вот эта деревня – она очень важна для нас.

– Важна насколько? – подумав, уточнил подэпсар.

– Важнее всего, – просто сказал эльф. – Важнее твоей жизни.

В. Переписчиков – о предназначении поэзии

– Переписчиков, – равнодушно сказала учительница. – К доске.

– Зачем? – недоуменно спросил он.

В классе понимающе захихикали – манеру общешкольного шута впадать в прострацию на скучных уроках знали все без исключения.

– Стихотворение выучил? – напомнила учительница. – Если выучил, иди рассказывай. Все уже ответили, один ты остался.

Он напрягся и припомнил – да, что-то такое было. Гундели монотонные голоса, раз за разом повторяющие одни и те же строки. Ну он и улетел…

– А зачем к доске? – по-прежнему недоуменно спросил он. – Меня что, не слышно кому-то? Так я могу…

– Не надо! – поспешно сказала учительница.

– …что на другом этаже слышно будет. Причём всё.

– Невежливо говорить в спины одноклассникам, – назидательно сообщила учительница.

Она преподавала литературу и русский язык и потому считала себя достаточно подготовленной для споров даже с Переписчиковым. И ведь спорила…

– Резонно! – нехотя признал он и вышел к доске.

– Люблю Россию я, но странною любовью, – подсказала учительница.

– А, Лермонтов! – с отвращением опознал он. – Нинель Сергеевна, а оно вам надо? Ну любил он Россию – но мы-то ее даже не видели! Мы же в Сибири живем! Посмотрите – тайга кругом! Серая! Где здесь разливы рек, подобные морям? У нас же ГЭС! В общем, нам это стихотворение чуждое. Как про другую страну. И учить его не следует. Потому что в юных неокрепших умах закрепляется ложный образ родины. А ложь – это… это плохо! Вот скажите честно, разве для вот этого класса чета белеющих берез хоть как-то напоминает родину?

Учительница в сомнении глянула на притихший в ожидании ответа класс. Ну, если представить честный ответ учителя – что само по себе уже очень сложно, – то для них образом родины было место под названием «Скалки», куда подрастающее поколение ходило под видом турпоходов пить пиво подальше от взрослых.

– От то-то же! – правильно интерпретировал он ее заминку.

– Ну что же, – усмехнулась учительница. – Раз уж ты так хорошо разбираешься в поэзии Лермонтова, то… в виде исключения… стихотворение «Родина» с тебя спрашивать не будем.

Класс недовольно зашумел, и учительница тонко улыбнулась. Противопоставить личность толпе… то есть классному коллективу, конечно… вполне разумное решение. А уж класс проведет воспитательную работу! Лидеров, а по сути просто садистов, для дела унижения личности всегда хватает.

И всё бы ничего, но она решила развить успех, додавить вечного смутьяна – и шагнула на очень опасную дорожку.

– Но оценки надо все же получать, – напомнила она. – Конец четверти скоро, если кто забыл! Так что расскажи нам вот это: «…когда касаются холодных рук моих». Тебя на прошлом уроке не было, болел, да? А долг остался. Надеюсь, это стихотворение вас устраивает? Это не про родину, это ведь обличение пороков высшего света.

– Что вы все путаете? – не сдержался он. – Какое обличение?! Да он сам был из высшего света! Ухлестывал за великой княжной, а та ему ноль внимания – вот он улился желчью и написал пообиднее! Вы что, не в курсе, что массовой поэзии тогда не было? Они же там все друг друга знали! И стихи писали для друзей – да еще чтоб произвести впечатление на очередную прелестницу! Да поэты вообще пишут в основном для чего? Чтоб в стихах позволить себе то, о чем мечтается! Словами всё можно! А мы это потом учим, как великие откровения, как религиозные догмы, блин!

– Переписчиков, ну что ты несешь?

– Могу доказать! – сказал он злобно. – Вот если б я сейчас стал приставать к нашим девочкам – получил бы по сусалам! А словами – пожалуйста! Еще и попросят, чтоб записал и подарил на память! А наслаждения от слов – почти столько же, как от самих действий! Потому что поэзия – великая сила!

Учительница недоверчиво усмехнулась.

– Ах так? Ну ладно… – Он принял вызов. Глубоко вздохнул. Оглядел класс… – Тане…

Худенькая девочка за последним столом непонимающе уставилась на него.

– Был шумный новогодний бал – ты помнишь? – мягко спросил он.

Его голос невольно изменился, появилось то, что он сам называл «темным бархатом», не в силах более точно перевести термин с кодировок Арктура.

 
– …был шумный новогодний бал И пели трубы.
Ты пела – вся, смеялась – вся,
Смеялись губы…
И ты кружилась вкруг меня,
Сияли глазки —
И я тебя поцеловал
С невольной лаской…
 

– Ого! – залетали по классу мнения. – А мы еще тогда подумали – чего она светится?

– Врет! – возмутилась она и покраснела. – Да я бы…

– Тихо, дура! – шикнули на нее. – Это же поэзия, ты что, не понимаешь?! Продолжай, Вован!

– Александре, – сказал он вдохновенно.

 
– Это было в лесу,
Возле скал, возле скал…
 

– Ага! – догадались сразу в классе.

 
– Ты – прижалась ко мне,
Я – тебя обнимал…
И – горячие пальцы скользили к плечам
По изящной и тоненькой шее…
 

Он замолчал и перевел дух.

– Дальше что было?! – взвыл класс.

Он посмотрел на бледную Сашку – и покачал головой. И успел поймать благодарный ответный взгляд.

– Ирочке, – почти прошептал он, и все затаили дыхание, чтоб услышать.

 
– Рябь на воде и облака.
Ты смотришь смело…
Как кофточка твоя тонка!
Скользит по телу…
 

– Ну же! – пронеслось по классу.

– Гале, – безжалостно заявил он.

– С-скотина! – откомментировал класс, и в общем хоре он расслышал звонкий голосок Ирочки.

– Ну Вован дает! – восторженно заревел Типун, первый бандит класса. – Раздевай их!

– Говори стихами, урод! – холодно посоветовал он. – Это же поэзия!

Класс согласно зашумел, и даже учительница кивнула – мол, да, стихами говори, урод, на уроке поэзии! Он мельком глянул: глаза учительницы горели нездоровым интересом, губы припухли, и даже дыхание прерывистое… Тоже, пожалуй, что-то себе вспомнила о невинной школьной юности!

Он не пропустил ни одной девчонки в классе, каждой подарил по паре строк. А потом повернулся к учительнице – и изучил ее горящим взглядом!

– Ой! – испуганно сказала она.

В классе наступила гробовая тишина. Даже проходящая по коридору завуч сунулась в дверь, не понимая, куда делись ученики, – на нее даже не обратили внимания. Завуч извинилась и исчезла. А класс ждал, затаив дыхание.

Он безнадежно вздохнул и развел руками. Класс тихо охнул…

– Переписчиков, выйди вон, – мертвым голосом сказала учительница. – К директору!

Но в коридоре она остановилась у окна в странном оцепенении. Так что ему пришлось вернуться, он-то далеко успел отойти.

– Лучше бы ты прочитал там… хоть что-нибудь, – тихо сказала она.

– Не лучше, – пробормотал он. – Заявить, что вы просадили всю молодость в ожидании халявной платы за юное тело – да еще стихами?!

– Да уж, юное тело для женщины – это все… А что теперь делать? Что же делать-то?!

Он посмотрел на ее нервные руки и машинально достал пачку сигарет. Она так же машинально взяла.

– О-у-у! – прокатилось по коридору.

Они испуганно оглянулись и увидели: весь класс торчит в дверях кабинета и наблюдает, как Вовочка угощает сигаретой учительницу! А та не отказывается!

– Скотина ты, Переписчиков! – с чувством произнесла учительница.

И это был тот редкий случай, когда он с ней согласился.

Эре – сын, Эре – муж

– Эре, ты не спи, а то меня уронишь! – обеспокоенно сказала Яха.

Перед деревней он решился и сел в седло сам, а девушку усадил, как и положено, перед собой. Боком. Понятно, что теперь Яха жутко боялась опрокинуться на спину.

– Эре, ты не спи!

– Я не сплю, я думаю, – рассеянно отозвался он. – Вот сейчас ты молодая и красивая…

– Правда?! Ой, Эре…

– Да не в том дело, что сейчас! Я вот думаю, а чем ты жить будешь, когда кончится юность, и вместе с ней уйдет все, чем женщины гордятся?

– Ну и пусть уходит, – равнодушно отозвалась Яха.

– Э? А чем жить тогда?

– Да тем же, чем и все живут: детьми, домом, мужем, работой, если способности какие есть. Вон твоя мать какая художница! Ее росписи ценят поболе, чем даже работы горных умельцев! И чего тут думать?

– Получается, что нечего! – обескураженно признал он. – Но… Всякое же бывает! Вот, скажем, муж может же заглядываться на молоденьких?

– Ну и что? – недоуменно спросила Яха. – Не пойдет же он с ними в хоровод плясать! Или ночами гулять в садах… позору ведь не оберется! На муже хозяйство! На муже жена и дети! Когда ему гулять? А заглядываться – ну так что ж и не посмотреть на красоту-то…

– Как всё у тебя просто! – пробурчал он, не желая сдаваться. – А я вот столько женщин знаю, что всю жизнь злобятся, что красота ушла!

– А! Так то девачки! Всё продают! А кроме юного тела, продавать-то нечего! Бесталанные, ни к чему не пригодные! Но их мало, таких-то!

– А ты? – не удержался он.

– А я уже нет, – уверенно сказала она и одарила его сиянием чудных глаз.

И тут же смутилась от собственной смелости.

– Но вот на Земле таких девачек, считай, полный мир, – буркнул он, уходя от неловкости.

– Да, тяжело жить богом, – искренне посочувствовала Яха.

Он дико глянул на нее, вспомнил, в каком ранге путешествует с ней, и заткнулся. Во избежание. Так что до потайной калитки в сад Колы Гончара они доехали молча.