Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 18

Шаоань добрался до училища уже в темноте. Он спросил у встречного парня, знает ли он, где живет Тянь Сяося. Шаоань не знал, ни на каком факультете она учится, ни на каком курсе.

Но Сяося была в училище настоящей знаменитостью. Она привлекала внимание не только своим личным шармом, но и тем, что была дочерью секретаря окружного парткома. Поэтому Шаоань очень быстро дознался, где можно ее найти. Она была у себя в общежитии.

Шаоань видел ее всего раз, когда Сяося приезжала в Двуречье, но с первого взгляда узнал племянницу Футана. Что-то в ее внешности неуловимо напоминало Жунье.

Едва Сяося услышала, что он брат Шаопина, она любезно поздоровалась и предложила присесть, а сама заварила чаю с сахаром. Соседи по комнате тактично вышли.

– Шаопин работает далеко отсюда? – спросил Шаоань, осторожно потягивая чай.

– Далеко, на дизельном заводе. Это за Южной заставой. По меньшей мере два с половиной километра.

Шаоань очень обрадовался, что Сяося знала, где Шаопин. Он наконец-то успокоился.

– Ну я пойду тогда, – Шаоань резким движением встал на ноги.

– Нет, ну разве так годится? В такую даль очень долго будешь идти.

– Что такое два с половиной километра? Оп – и уже там.

– А ты умеешь ездить на велике?

– Умею.

– У меня есть велик, поехали вместе. Сможешь меня прокатить?

– Боюсь, в городе сложновато будет…

Сяося улыбнулась:

– Сейчас на улице не так много людей. Если что, я могу тебя сама подбросить.

– Нет, ну это уже слишком. Я повезу.

Шаоань не ожидал, что дочь секретаря окружного парткома окажется такой простой девушкой.

Сяося быстро накинула на плечи свой желтый холщовый рюкзак и вышла с Шаоанем.

Вообще-то Шаоань ездил на велосипеде неплохо, но занервничал от предстоящей поездки по городу в компании дочери партсекретаря – вцепился в руль обеими руками и ехал очень осторожно. Сяося направляла его.

К заводу он подкатил совершенно мокрым от пота – по большей части виной тому были нервы. На огромном, бестолково застроенном заводском дворе Сяося растерялась. Она уже бывала там прежде – приходила за Шаопином, когда Янминь приглашал всех на ужин. Тогда она нашла его на строительных лесах. Но теперь было слишком поздно, никто уже не работал. Кто знает, в какой стороне его искать?

– Подожди здесь, я пойду спрошу, – быстро бросил Шаоань.

Он с большим трудом отыскал пещеру, где жили временно нанятые рабочие. Там ему сказали, что Шаопин живет на втором этаже строящегося корпуса.

Шаоань вернулся во двор и сказал Сяося:

– Надо пройти немного вперед… Ты поезжай обратно, мне неловко тебя так напрягать.

– Нет, я пойду с тобой. Всегда хотела посмотреть, как он живет, – Сяося пристегнула велосипед замком.

Шаоаню пришлось пойти с ней вместе.

Судя по лесам, это должно было быть пятиэтажное здание. Рабочие клали четвертый. Шаоань с Сяося пробрались сквозь груды стройматериалов и вошли под арку.

Дом пребывал в таком состоянии, как будто в него угодила бомба. Повсюду торчали деревянная опалубка и стальные конструкции – и едва поставленные, и уже демонтированные. Цемент в коридорах еще не высох, по нему едва можно было идти. Внутри не было электрического освещения, и Шаоань с Сяося могли полагаться только на мутный свет, проникавший в здание снаружи. На ощупь они полезли на второй этаж. Там коридор был такой же грязный, как и ниже. Комнаты стояли пока без дверей и окон. Воду и электричество не успели еще подвести.

Гости застыли в коридоре с немым вопросом: разве здесь можно жить? Может, рабочие пошутили? Почти одновременно они заметили лучик света, пробивавшийся в коридор из последней комнаты. Они довольно быстро добрались на ощупь до входа и невольно замерли.

Шаопин лежал к ним спиной в истертом белье на груде пшеничной соломы и сосредоточенно читал в крохотном пламени свечки. Его грязный красный свитер был закатан почти до плеч. Из-под него торчала покрытая шрамами и сине-фиолетовыми пятнами спина. От этого зрелища замирало сердце.

Повинуясь шестому чувству, Шаопин вдруг резко повернул голову и, совершенно пораженный, машинальным движением натянул свитер обратно на спину.

– Брат! – закричал он, вскакивая, и кинулся к двери. – Ты чего здесь делаешь? Дома беда?

Прежде чем Шаоань ответил, парень повернул голову и неловко улыбнулся Сяося, а потом, видимо, чтобы разрядить обстановку, добавил:

– Милости прошу к нашему шалашу. К сожалению, нечем тебя угостить. Даже присесть негде, как видишь.

Сяося еще не пришла в себя от шока. Она не знала, что сказать. Конечно, она догадывалась, что жизнь Шаопина была трудной, но Сяося и представить себе не могла, насколько все плохо.

У Шаоаня защипало в глазах.

– Я не ожидал, что ты… – выдавил он.

Шаопин понял, о чем думает каждый из его нежданных гостей. Он знал, что оба они распереживались. Что-то кольнуло в душе – вовсе не от жалости к себе, а от того, что его нищий угол увидели эти двое. Он давно привык к своему образу жизни и не считал его чем-то из ряда вон выходящим. Но эти двое явно страдали от одного вида его убогой обстановки. Что может огорчить сильнее, чем скорбь близких? Шаоаню оставалось только скрыть от них свое состояние.

– У меня все хорошо. Вообще-то я жил там с ними, внизу, просто перебрался сюда, чтобы никто не отвлекал от чтения… Так дома все хорошо, ничего не случилось? – развернулся он опять к Шаоаню.

– Ничего, – сказал Шаоань и покосился на истлевшую постель Шаопина. Она напомнила ему о попрошайках, ночующих в заброшенном храме.

– Ты где-нибудь остановился? – спросил Шаопин.

– Остановился. В «Желтой речке».

– В «Желтой речке»? – Шаопин улыбнулся Сяося. – Мой брат заделался толстосумом. Сорит деньгами.

– Так, пошли со мной, нам надо поговорить, – отрезал Шаоань.

– Конечно, конечно. – Шаопин поднялся и пошел за сумкой.

– Ребят, вы поезжайте на моем велике, – вставила Сяося.

– А ты? – спросил Шаопин.

– А я просто не буду возвращаться в общагу. Тут совсем близко от парткома, переночую дома.

Шаопин пошел впереди, и они втроем наощупь выбрались наружу. Расстались у ворот завода – Сяося пошла к родителям, Шаопин поехал с братом к Северной заставе. На полпути Шаоань заметил развал, где торговали едой и напитками, и попросил Шаопина остановиться.

Шаоань взял восемь мисок гречневой лапши – по четыре на брата. Они управились с едой почти мгновенно. Торговец лапшой восторженно проводил их.

В номере они поболтали сперва о роскошной комнате, в которой очутились тем вечером, – оба впервые в жизни. Потом договорились, кто будет мыться первым. Жалко было потратить восемнадцать юаней и не воспользоваться эмалированной ванной.

Они болтали о всяких семейных новостях, о деревне. Расспрашивал в основном Шаопин, Шаоань больше рассказывал. Родная деревня была постоянным предметом их бесед, интерес к которому не ослабевал.

Только благодаря рассказам брата Шаопин узнал, что за то короткое время, что его не было дома, в Двуречье произошла масса изменений. Шаопин полностью погрузился в деревенские байки. Они болтали, смеялись, дышали горячим паром и были чрезвычайно счастливы. Их переполняли эмоции от встречи.

После Шаоаня вода в ванне стала чернее туши. Сверху плавал слой грязи – совсем как щепа, принесенная наводнением. Шаопин помог брату начисто ополоснуться, потом спустил воду, набрал свежей и сразу же ухнул в ванну. Едва он нырнул в горячую воду, как взвизгнул, словно его ударили ножом. Вода обожгла его раны.

Сердце Шаоаня екнуло. Все веселье мгновенно испарилось. Он вспомнил, что привело его в Желтореченск. Он собирался начать разговор сразу после купания.

Когда Шаопин закончил принимать ванну, они расслабленно опустились в мягкие кресла. Шаоань подумал: сейчас или никогда – и, поколебавшись, решительно выдал:

– Я здесь, чтобы привезти тебя домой.

Лицо Шаопина резко изменилось.

– Что-то случилось? – испуганно спросил он. – Почему не сказал раньше?

– Нет, дома все хорошо, правда.

– Тогда какого черта ты приехал? – Шаопин растерялся.

– Нам нужно работать вместе.

А, вот в чем дело! Шаопин свернул самокрутку, подумал и сказал:

– Я прописался в Желтореченске. Кроме того…

– Прописка – ерунда. Можно прописаться обратно.

Шаоань тоже скатал себе самокрутку.

– Я уже привык к своей жизни… – сказал Шаопин.

– Что здесь хорошего? Пашешь, как вол, зарабатываешь гроши. Возвращайся! У нас будет товарищество, за пару лет сделаем все, что хотим.

– Деньги, конечно, очень важны. Не думай, что я этого не понимаю. В конце концов, я из-за денег пластаюсь тут каждый день. Но, видишь ли, мне кажется, у человека в жизни должно быть что-то еще…

– Что-то еще?

– Я не могу объяснить…

– Заучился ты, брат.

– Может, и так…

– Не могу смотреть, как ты живешь тут – как бродяга…

– Не знаю, я бы предпочел это всему остальному…

Наступило долгое молчание. Братья выпускали струйки табачного дыма, каждый думал о своем – пытаясь проникнуть в голову другого. Они были вместе, но договориться не могли. Сидели на расстоянии вытянутой руки, но мысли их рыскали за тысячи ли друг от друга.

– Так что, выходит, я зря приехал? – спросил Шаоань.

– Шаоань, я прекрасно понимаю тебя, я знаю твою доброту, но умоляю – отпусти меня еще ненадолго.

– И что тогда?

– Может быть, я смогу найти другой путь…

– Путь, – Шаоань холодно улыбнулся. – Мы крестьяне, понимаешь? Крестьянские дети. У нас может быть жизнь только на своей земле. Казенную баланду хлебать – то еще удовольствие.

– Я не рассчитываю, как ты выражаешься, хлебать казенную баланду.

– Так в чем же дело?

– Я не могу объяснить тебе.

Шаоань вздохнул. Братья снова замолчали. Через некоторое время он снова спросил Шаопина:

– Ты каждый месяц отправляешь деньги Ланьсян?

– Немного. Десять юаней в месяц.

– Я давал ей деньги, она не взяла. Это меня сильно огорчило…

– Не переживай, брат. У Ланьсян есть я. Мы же разделили хозяйство, не беси лучше Сюлянь…

– Ланьсян так и сказала. Теперь ты тоже так говоришь.

– Ты пойми нас, брат…

– Я… – Шаоань вдруг прикрыл глаза рукой и заплакал.

Шаопин вскочил, заварил чаю и поставил перед братом.

– Не плачь, Шаоань, – сказал он. – Ты же мужчина, чего ты ревешь? У нас все хорошо.

– Но мне так грустно, так тошно. Когда еле сводили концы с концами, переживал, теперь опять переживаю. Ты только подумай: я больше десяти лет заботился о вас обо всех, как я могу просто бросить тебя, Ланьсян, стариков?..

– Не говори так. И родители, и я, и Ланьсян, мы всегда будем тебе благодарны, ты сделал уже все, что мог. Брат, я ведь говорил тебе то же самое на реке, помнишь? Твоя совесть чиста. Это мы виноваты перед тобой – и теперь настало время подумать о тебе. Мама с папой тоже так считают. Мы все надеемся, что ты сможешь жить счастливо. Что до меня и Ланьсян, то мы больше не дети. Сколько можно висеть у тебя на шее? Шаоань, пожалуйста, не беспокойся обо мне. Каждый идет своим путем, но мы все равно связаны, понимаешь? Я по-прежнему думаю, что невозможно всю жизнь вариться в одном котле.

– Выходит, ты не собираешься возвращаться.

– Я действительно не хочу возвращаться. Не хочу останавливаться на достигнутом…

– Черт. – Шаоань начал уставать уговаривать брата вернуться домой.

Братья снова замолчали. Потом они переключились на разные семейные дела. Вошли в задор и болтали до самого рассвета.

Шаоаню так и не удалось убедить брата уехать домой. Они весело обсуждали те изменения, которые произошли за последние два года, подбадривали друг друга, смеялись. Наблюдая за братом, Шаоань понял, что тот действительно стал взрослым, ничто не мешало ему жить вдали от дома. Он окончательно уверился в этом и успокоился. Шаоань был человеком земли до мозга костей, но не из тех, кто готов довольствоваться тем, что есть. Где-то в глубине души он чувствовал, что жизненная позиция брата, быть может, не лишена смысла.

Когда рассвело, братья пошли на рынок и снова съели по четыре миски гречневой лапши. Теперь, после разговора, Шаоань не собирался задерживаться в городе. Он решил вернуться на автобусе в тот же день. Сколько дел ждало его дома…

Перед отъездом он заставил Шаопина взять сто юаней – попросил брата отправить пятьдесят юаней Ланьсян, чтобы она купила себе одежды на лето. Остальные пятьдесят юаней предназначались самому Шаопину. Шаоань надеялся, что он сменит свою старую постель.

– Обязательно купи себе новое одеяло. Даром что ты разнорабочий, все перед людьми ходишь, – сказал он брату, и Шаопин, смущаясь, вложил деньги в нагрудный карман.

Он проводил Шаоаня на автобус до Рисовского. Когда машина исчезла вдали, Шаопин вернулся на стоянку гостиницы и поехал к Сяося в училище, чтобы отдать ей велосипед.

Сяося не оказалось в комнате. Шаопину нужно было скорее возвращаться на стройку, и он оставил велосипед ее соседям по общежитию. Потом он уверенно прошагал весь путь до Южной заставы – собирался закинуть сумку в свой угол, а потом пойти на площадку и проработать по крайней мере полдня.

Когда он вошел в свою комнату, то застыл от удивления. Его постель, валявшаяся на соломе, приобрела совершенно новый вид: поверх старенького тюфячка был наброшен новый, покрытый изящной клетчатой простыней. Новое зеленое одеяло с белыми цветами было сложено на старом… Все было как в сказке.

Шаопин быстро понял, что произошло. Позабыв обо всем, он бросился на пол, зарылся лицом в одеяло и долго тянул носом его нежный запах… Потом он встал и обнаружил клочок бумаги шириной в два пальца рядом с подушкой. На нем было написано:

Не обижайся и не бери в голову.

Сяося

Шаопин быстро переоделся в грязное и вприпрыжку, как ребенок, побежал вниз по лестнице на стройплощадку…

Глава 19

Сколько неприхотливых цветов незаметно распускаются в безлюдных горах нашей земли. Никто не замечает их. Быть может, лишь сами они чувствуют свое благоухание. И в обыкновенном мире простых смертных является много ярких цветов жизни, которые раскрываются бесшумно, неощутимо, оставаясь навеки не известными нам.

Не так давно Жуньшэн, сын Тянь Футана, ехал на машине своего зятя на ярмарку и случайно столкнулся с Хунмэй, своей бывшей одноклассницей. Оказалось, что Хунмэй рассталась с Янминем и вышла замуж за учителя сельской школы из другого уезда. Сыну едва исполнился месяц, когда мужа задавило насмерть на прокопке пещеры. Увидев убогую, несчастную жизнь вдовы Хао в чужой деревне, тощий, слабый здоровьем, косноязычный Жуньшэн совершенно по-мужски взял на себя ответственность за свою попавшую в беду одноклассницу. Несмотря на пересуды, он все равно приезжал в деревню и привозил ей с ребенком все необходимое. Жуньшэн искренне заботился о них и постоянно навещал.

Вне всяких сомнений, вначале Жуньшэн так щедро помогал Хунмэй из чистого сочувствия. Своей добротой и состраданием он столь разительно отличался от Футана, словно бы не был его родным сыном. Вскоре он с удивлением обнаружил, что в его отношении произошли едва уловимые изменения.

В очередной раз навестив Хунмэй, он остро почувствовал, что приехал, не просто чтобы завезти какие-то предметы обихода, но чтобы увидеть ее, чтобы сесть на горячем кане, чтобы смотреть, как она с нежностью будет раскладывать по мискам дымящуюся тоненькую лапшу. Жуньшэн с рождения не испытывал недостатка в еде и питье, но он никогда не ел такой вкусной лапши. Она действительно была очень вкусная, но только ли в ней было дело?

Нет. В этом бедном доме он испытал столько тепла, сколько никогда не испытывал раньше. То было тепло души. Всякий раз, опускаясь на кан, он чувствовал, как немедленно исчезает все напряжение, вся усталость долгой дороги. Звуки ветра и рев мотора больше не шумели в ушах. Можно было спокойно смежить усталые глаза и отдыхать ни о чем не думая. Застывшие руки и ноги расслаблялись. Казалось, все кости, все суставы в теле расправляются. Его охватывало облегчение, беззаботность, как если бы он лежал в горячей ванне. Он не хотел покидать этот кан.

Жуньшэн знал, что это означало. Да, скрывать тут было нечего: он влюбился. Семейное положение Жуньшэна вполне позволяло ему не беспокоиться о поиске невесты – не городской девицы, конечно, не из госслужащих, но вполне достойной деревенской партии. Он даже мог позволить себе выбирать. Кто в деревнях вдоль реки отказался бы отдать свою дочь за сына прославленного Тянь Футана?

Но человеческие чувства, особенно чувства между мужчиной и женщиной, – самое необъяснимое, что есть в мире. Сердце Жуньшэна лежало только к бедной вдове.

В школьные годы они не особо общались. Жуньшэн был инфантильным, отношения с девушками его мало интересовали. Он знал только, что семья Хао из «бывших», что живут они сложно, часто голодают. Хунмэй была кожа да кости, одежду носила залатанную и даже не могла позволить себе в столовой самую дешевую еду. Потом он слышал, что Шаопин из их деревни закрутил с ней те самые «отношения»…

Еще через какое-то время до него дошли слухи, что староста Гу влюбился в Хунмэй. Это его удивило. Он не думал, что староста при всех его личных достоинствах и исключительном семейном положении втюрится в бесприданницу с сомнительным социальным положением. Тогда он обратил внимание на Хунмэй и обнаружил вдруг, что она была самой красивой девушкой в классе. После выпуска, когда все разлетелись в разные стороны, Жуньшэн позабыл об этом.

Только в последние два года он начал немного понимать так называемую «любовь» – в значительной степени из-за неудачного брака сестры. Жуньшэн стал задумываться о собственном будущем. Когда мужчина вырастает, ему нужно жениться. Брак неизбежно ждал впереди. Урок Жунье и Сянцяня был вполне понятен. Жуньшэн ни в коем случае не хотел походить на них.

Жуньшэн был застенчивым и робким с девушками. Видя страдания своего зятя, он стал побаиваться женщин и немедленно начинал чувствовать себя некомфортно рядом с ними. Он часто избегал любого контакта. Но чем больше Жуньшэн бежал от женщин, тем более загадочными существами они представлялись, тем сильнее его сердце жаждало их нежности и ласки. Эти противоречивые чувства, сжигавшие его, как пламя, затоплявшие душу, как вода, втайне ото всех жестоко мучили двадцатитрехлетнего Жуньшэна. Постепенно он стал ощущать собственную ничтожность перед лицом противоположного пола. Он чувствовал, что никогда в своей жизни не сможет, наверное, покорить сердце ни одной девушки. Ни одна не будет принадлежать ему…

Но стоило ему увидеть Хунмэй, как все душевные преграды чудесным образом исчезли. Причиной было то, что Хунмэй с самого начала невольно дала понять: она сама испытывает трудно скрываемое чувство своей ничтожности и неполноценности. Рядом с ней Жуньшэн ощущал себя мужчиной. Он понял это, и радость наполнила его существо. Мужчины часто испытывают удовольствие от возможности защитить женщину. Именно такое удовольствие испытал Жуньшэн.

Он долго думал и наконец решил, что только с Хунмэй сможет по-настоящему изведать тепло и счастье большой любви. Жуньшэн считал, что раз Хунмэй уже была замужем, она знала, как заботиться о любимом. Он надеялся, что она не оставит своего благоговения к нему, никогда не бывшему ничьим мужем, и будет пылко отвечать на его чувства. Он не будет страдать от душевных и физических мучений, как его зять. Как образованный человек, свободный от предрассудков, он никогда не станет смотреть на Хунмэй свысока – из-за того, что у нее есть ребенок от другого. Нет, нет, он любит ее так сильно, так страстно. Сейчас она даже прекраснее, чем раньше. Никакая одежда деревенской бабы не может скрыть ладную фигуру и не утраченную за все эти годы образованность. Сердце Жуньшэна билось чаще при одной только мысли о ней.

Жуньшэн все решил. Совсем скоро он раскроет Хунмэй, что лежит у него на душе. Конечно, и это совершенно ясно, самым большим препятствием в этом вопросе станет воля родителей. Но Жуньшэну было на них наплевать. Сперва они договорятся с Хунмэй, а уже потом он отправится покорять семейную цитадель.

Вечером, едва сдерживая волнение, Жуньшэн приехал к Хунмэй. Он привез мешок белой муки больше двадцати килограммов и свое пышущее жаром сердце. Как всегда, Хунмэй тут же обвязала талию трогательным фартуком в мелкий цветочек и бросилась готовить тесто на лапшу. Жуньшэн скинул туфли и по-хозяйски устроился на кане. Он сел, невозмутимо скрестив ноги, обнял мальчика и стал легонько щекотать его под подбородком. Ребенок весело засмеялся. Он тоже улыбнулся, сердце беспокойно прыгало в груди.

Через некоторое время сын Хунмэй уснул. Жуньшэн осторожно положил его голову на подушку и прикрыл мальчика одеяльцем. Потом он спустился с кана и стал помогать у печи. От жаркого огня по лбу побежали струйки пота. По правде сказать, он потел потому, что слишком нервничал. Хунмэй месила тесто и крутила лапшу. Она была невыносимо близко.

Жуньшэн яростно сглотнул. Он всю дорогу думал о том, что скажет, но теперь боялся открыть рот. Он подложил хвороста в печь, губы его дрожали. Запинаясь, Жуньшэн произнес:

– Хун… мэй, я хочу тебе… кое-что сказать…

Та перестала возиться с тестом и молча посмотрела на него, ожидая, что будет дальше. Жуньшэн, не смея поднять глаз, собрав всю волю в кулак, тихо спросил:

– Мы с тобой… как думаешь, мы можем жить вместе?

Хунмэй застыла у очага с опущенной головой. Время шло, она молчала.

– Я не пара тебе… – прошептала она наконец.

Жуньшэн вскочил на ноги и взволнованно сказал:

– Я уже все решил. Я хочу жить с тобой.

Хунмэй не поднимала глаз, ее ноги легонько дрожали.

– Не действуй под влиянием порыва, – сказала она. – Ты пожалеешь…

– Нет, я все обдумал, мне… мне сейчас нужно только одно твое слово: ты будешь со мной? Поверь мне, пожалуйста, я ни за что не обижу тебя и малыша…

– Твои старики ни за что не согласятся…

– Я сумею убедить их. Если ты согласна, я верю, что смогу. Ты согласна?

– Я… – Хунмэй заплакала.

Жуньшэн смело подался вперед и, вытянув две тонкие руки, крепко обнял ее. Хунмэй припала лицом к его груди, не смея обнять его грязными от теста ладонями, и заплакала еще горше. Жуньшэн крепко сжимал свою любимую, в его глазах тоже стояли слезы.

– Не переживай, милый. Поезжай, поговори для начала с родителями, мы вернемся к этому разговору. Как долго ни пришлось бы ждать, – я буду ждать тебя, – плача, выдохнула Хунмэй.

– Не думай об этом! Я хочу сказать, что не смогу вечно крутить баранку, очень скоро мне, скорее всего, придется вернуться в деревню. Меня убивает мысль, что тебе придется терпеть лишения…

– Без дела жить – только небо коптить, чего работы бояться. Мы можем спокойно обретаться в деревне до конца нашей жизни. Пока ты любишь меня, я готова даже побираться. Но люби, пожалуйста, и моего мальчугана…

– Нет нужды говорить об этом. Это мой ребенок. Когда мы поженимся, я стану ему отцом.

Той ночью Жуньшэн остался ночевать у Хунмэй. На следующий день он сиял, как человек, обретший новую жизнь. Глубоко растроганный, он попрощался со своей возлюбленной и немедленно вернулся в уезд, чтобы поговорить с отцом о свадьбе…

Футан вот-вот должен был покинуть Двуречье. Когда Сюй Чжигуна перевели в уезд на должность главы управления по воде и электричеству, в одном из подотчетных ему подразделений стали строить большой комплекс – в дюжину с лишком помещений. Он поручил этот проект своему старому знакомцу. «Пролетарский революционер» быстро перековался, пошел «по пути капитализма» и стал руководителем фирмы-подрядчика в уездном центре.

Там и застал его Жуньшэн. Тянь Футан набирал себе работников и планировал строительство. Он никогда не делал этого раньше, но был прирожденным руководителем и очень быстро стал отличным подрядчиком. Он сделал все без сучка без задоринки. Футан не шел больше поперек новой линии развития общества, наоборот – он чувствовал, что перемены оказались не так уж страшны. Пока у человека есть талант и силы, он может развернуться в этом новом мире – и, пожалуй, развернуться еще шире, чем раньше.

Этот ловкий командир, что призывал когда-то сельское хозяйство учиться у Дачжая, теперь руководил группой наемных рабочих. Тянь Футан работал не покладая рук. Несмотря на старческий кашель, он раздавал указания направо и налево, совсем как в старые годы, не теряя прежней напористости и размаха. Футан никак не ожидал, что судьба приготовила ему новый удар.

Когда он услышал, что сын собирается жениться на вдове с ребенком, то чуть не упал в обморок. Господи, за какие такие грехи ему достались такие дети? Одного брака дочери хватило бы с лихвой, теперь сын вздумал вогнать его в гроб.

– Ты что, взбесился?! Кого угодно мог выбрать, так нет – надо было найти себе вдовую! Все предки в гробу перевернулись – из-за тебя, бесстыжий! Постеснялся бы хоть перед мертвыми! Выкинь из головы. Пока я жив, не вздумай появляться здесь с этой бабой, которая приносит одни несчастья! – бесновался он.

Жуньшэн с детства боялся отца и был совершенно шокирован его ревом. Он тихо, но твердо сказал:

– Мы любим друг друга…

– Чепуха на постном масле! – взревел Футан и яростно закашлялся.

Жуньшэн не ожидал, что отец отнесется к священным для него чувствам так грубо. В одно мгновение в сердце вспыхнула лютая ненависть.

Вечером убитый горем Жуньшэн и разъяренный Футан вместе вернулись в Двуречье. Оба возлагали надежду убедить противника на разговор с матерью. Футан надеялся, что жена сумеет уговорить сына отказаться от этой вздорной женитьбы. Жуньшэн рассчитывал, что мать все поймет и встанет на его сторону.

Но когда женщина услышала про новости, она так сильно разволновалась, что даже не могла говорить. Она оказалась еще решительнее настроена против этой свадьбы, чем отец.

– Ты погляди на свою сестру, – зашумела она. – Этого мне мало? Теперь ты нашел себе бабу, уже бывшую в браке, да еще и с ребенком…

– Еще и из «бывших»! – вставил Футан. – У нас в семье нет даже крестьян-середняков, а ты вздумал привести в дом землевладельцев? Поганишь нам всю репутацию!

Отчаявшийся Жуньшэн оставил плачущую мать и взбешенного отца и, шатаясь, вышел из дома. Ему казалось, что Храмовый холм на той стороне реки вращается перед глазами. Ярко светило солнце, но перед ним была сплошная тьма.

Жуньшэн сам не заметил, как оказался у дома Сунь Юйтина. Он знал, что некогда они были дружны с его отцом. Он подумал упросить старика Суня поговорить со своими родителями. Воистину – утопающий хватается за соломинку.

Юйтин, скрючившись на жернове во дворе, читал газету. Выслушав Жуньшэна, он свернул свое чтиво, заложил его за последнюю пару пуговиц на груди, натянул драные туфли и пошел следом за соседом.

Юйтин учился в свое время в школе и несколько лет работал на сталелитейном заводе в столице провинции. Он видел мир и многое понимал. Словно преданный государю сановник, старик Сунь принялся увещевать «их величества».

– Милые мои, надо уважать чувства Жуньшэна. Раз у них любовь, сына тоже понять можно. Ну, вдова, что такого? Конечно, у нас тут в деревне свои законы, ну так это чистое средневековье, – бойко и уверенно начал Сунь.

– Что ты понимаешь! Кто тебя звал сыпать тут мне соль на рану? – сердито закричал Футан на своего помощника. Он бесился, что Юйтин пришел к нему домой подливать масла в огонь.

Юйтин был ошеломлен руганью и на время потерял дар речи. Он вновь почувствовал, что Футан не воспринимает его всерьез. Как только Юйтин увидел, что его слова ничего не значат, он тактично подтащил к себе туфли и откланялся…

Трое членов семьи Тянь остались страдать в одиночестве.

Жуньшэн буквально за несколько дней изменился до неузнаваемости. Взгляд потускнел, выражение лица приобрело отрешенность. Его худое тело стало еще тоньше. Руки торчали из рукавов, а ноги из штанин, как стебли конопли. Он не ездил больше на машине с зятем. Целыми днями он шатался по горным балкам вокруг деревни, как приведение, и молча плакал. Жуньшэн думал только о Хунмэй. Он ненавидел свою слабость, все эти дни он боролся с самим собой…