Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 2

Встревоженный Шаопин подумал о враче, которая измеряла ему кровяное давление. Он решил, что перед повторным осмотром должен отправиться к богине судьбы, призванной решить его участь.

Когда Шаопин дознался, где она живет, был уже вечер. Он принес себе на ужин две булки из столовой, но аппетита не было и, бросив еду, Шаопин вышел из общежития. Он спустился по ступенькам защитных креплений склона и зашагал по дороге в центре рудника.

Сначала он подошел к маленькому киоску на востоке, достал пять юаней из своих семи и купил сетку яблок, а потом направился к общежитию напротив.

До сих пор Шаопин не представлял, что скажет, когда отыщет своего врача. Но он с самого начала решил прийти не с пустыми руками. Это было предусловие любого успешного дела. Конечно, сетка яблок выглядела довольно-таки убого. Ради такого дела следовало бы подарить по меньшей мере часы или велосипед. Но у Шаопина просто не было денег. Лучше принести пару кило яблок, чем заявляться на пороге безо всякого подарка.

Вновь приближалась ночь, озарявшая рудники целыми россыпями огней. Со дна оврага доносился шум людских голосов. Народ собирался в кино. А вдруг она тоже пойдет смотреть? Хотелось бы, чтобы она осталась дома, но даже если случится такая история, Шаопин был готов ждать ее у дверей. Если он не сумеет встретиться с ней сегодня вечером, будет слишком поздно. Осмотр запланирован на завтра в восемь утра.

Шаопин быстро шагал, прорезая прохладный осенний ветер. На лбу его выступил пот, время от времени он приподнимал рубашку и проветривал тело. По обе стороны дороги перед семейным общежитием торчали разносчики со всякой едой. Над улицей витали пар, дым горячего масла и крики зазывал… Рабочие, едва поднявшиеся из шахты, сидели вокруг грязного стола, размахивая руками над водкой и закуской, и играли, кто кого перепьет.

В семейном общежитии было тихо. Оно состояло из нескольких четырехэтажных зданий, расположенных в шахматном порядке. Из ярко освещенных окон доносился громкий голос диктора центрального телевидения. Новости почти закончились, время шло к половине восьмого.

Шаопин отыскал строение № 8 и поднялся по темной лестнице четвертого корпуса. Нервы были натянуты, как тетива, ноги едва не дрожали.

В темноте он оступился на бетонных ступенях второго этажа. Упал, сильно ударился ребрами. Было так больно, что Шаопин едва не закричал. Сжал зубы, встал, протер рубахой испачканные яблоки.

И вот он стоит у правой двери на третьем этаже перед квартирой врача. Его сердце снова бешено забилось. Шаопин постоял немного, стараясь успокоить дыхание. У него пересохло во рту, на душе было гадко. Зачем, зачем все так сложно?

Наконец он легонечко постучал в дверь. Спустя долгое время приоткрылась щелка и в нее выглянуло женское удивленное лицо. Это была та самая врач.

– Вы к кому? – спросила она строго. Разумеется, она его не узнала.

– К вам, – осторожно ответил Шаопин, стараясь звучать как можно более скромно.

– Что вам нужно?

– Я… – он не знал, что сказать.

– Завтра я буду на приеме, приходите в больницу.

Женщина собралась закрыть дверь, но Шаопин испуганно сунул руку в щель, не давая ей закрыться.

– У меня к вам дело, – умоляюще выдохнул он.

Женщина с неудовольствием пустила его внутрь. Он последовал за ней в боковую комнатку. Из-за стенки донеслись мужской бас и девичий смех. Муж и дочка, наверное, смотрели телевизор.

– Что у вас случилось? – прямо спросила врач. Судя по выражению лица, ее явно раздражало его неожиданное появление.

Шаопин, смущенно сжимая сетку с яблоками, сказал:

– У меня проблема с кровяным давлением…

– Какого плана проблема?

– Это вашей дочке… – протянул Шаопин, пристраивая яблоки на кофейном столике.

– Что происходит? Говорите уже, садитесь… – врач все еще была напряжена, но стала немного помягче. Шаопин увидел, что сработали не яблоки, а его жалкий вид.

Женщина опустилась в плетеное кресло. Вот и славно: значит, выслушает.

Шаопин не стал садиться. Он заметил в свете лампы, что весь покрыт пылью после своего падения, и испугался замарать чистенькое кресло.

– Меня зовут Сунь Шаопин, – сказал, продолжая торчать в центре комнаты. – Я недавно нанят, приехал из Желтореченска. На осмотре у меня было высокое кровяное давление, так вообще нормальное, да вот понервничал – подскочило. Верхнее сто шестьдесят пять. Вы мне измеряли…

На лице женщины промелькнуло секундное сомнение.

– Да, конечно, такое бывает. Поэтому мы и проводим вторичный осмотр…

– Один-единственный, последний осмотр! – горько воскликнул Шаопин.

– Да, последний осмотр, – спокойно сказала женщина-врач.

– А если опять будут проблемы?

– Тогда необходимо вернуться на прежнее место.

– Нет, я не вернусь! – порывисто крикнул Шаопин. Голос его дрожал.

Басовитый мужчина заглянул в комнату и, смерив нежданного гостя сердитым взглядом, захлопнул дверь. Женщина просто смотрела на него с удивлением, ничего не говоря. Она явно была потрясена его скорбным возгласом.

Шаопин понял, что совершил бестактность и поспешно сказал:

– Простите… – Он вытер пот со лба, промокнул ладонь о рубашку на груди и стал упрашивать: – Доктор, помогите мне, пожалуйста. Не отсылайте меня обратно. Я знаю: моя судьба в ваших руках. Весь мой будущий путь, вся моя жизнь!

– Кем вы раньше работали? – вдруг перебила врач.

– Чернорабочим… В Желтореченске. Довольно долго.

– Учились?

– Да, окончил среднюю школу, преподавал в деревне.

– Работали учителем?

– Да.

– Значит вы…

– Доктор, я не могу сейчас рассказать вам все. Я из крестьян, понимаете? Чудом оказался здесь. Я знаю, что работа на шахте не сахар, но я не боюсь. Я бы хотел здесь работать. Слышал, есть такие, что сбегают отсюда уже после пары спусков под землю. Я не такой, доктор. Это мой последний шанс. Поверьте мне, пожалуйста, у меня совсем не высокое давление, может, у вас что-то не так с вашим тонометром…

– Неужто? – врач не сдержала улыбки.

Для Шаопина эта улыбка была подобна солнечным лучам, внезапно просиявшим на пасмурном небе.

– Я все поняла. Иди домой. На осмотре завтра не нервничай…

– А если вдруг опять разволнуюсь?

Женщина рассмеялась. Она встала с плетеного кресла, взяла яблоки, протянула Шаопину и сказала:

– Забери. За час до осмотра попробуй выпить немного уксуса…

Шаопин был поражен. Он резко повернулся и, не взяв яблок, выскочил из квартиры. Он не хотел, чтобы доктор заметила слезы в его глазах. «Спасибо тебе, добрый человек», – прошептал он.

Спотыкаясь, Шаопин сбежал по ступенькам и вновь оказался на улице. Он расстегнул пуговицы рубашки, позволив прохладному ночному ветру пахнýть на горячее тело. В голове было совершенно пусто. Там стучало одно только слово – уксус.

Все магазины на руднике были уже закрыты. Шаопин встревоженно стоял на обочине, не зная, где достать так необходимое ему тайное средство. Нужно добыть его сегодня же ночью, чтобы выпить завтра в семь утра – магазины еще не успеют открыться.

Он бросил взгляд на частые огни, усеивавшие склон, и внезапно подумал: «Может, пойти к кому-нибудь из шахтеров – одолжить у них уксуса на десятку – другую фэней?» Ноги сами понесли его к огням.

В казенных домах на руднике жил только управляющий персонал или те семейные пары, где оба супруга были так или иначе заняты на производстве. Большинство жен и детей шахтеров жили вообще без регистрации – нечего и говорить о претензиях на государственное жилье.

В сущности, жизнь шахтеров действительно была не из легких. Без жен и детей она выглядела бы совсем унылой. Они день за днем трудились по восемь – девять часов, не жалея себя, глубоко в объятьях темноты, холода и сырости лишь потому, что наверху их ждал теплый, счастливый дом. Семья была их солнцем, не перестававшим освещать каждый миг жизни. Конечно, их родные были прописаны в деревне, шахтеры вместе с семьями жили в наспех сколоченных хибарах или пещерах. Их грела только возможность купаться в тепле и заботе своих домашних, все остальное время занимал тяжкий труд.

Все склоны вокруг рудника, каждый овражек и каждый ров, были «черной зоной», где селились люди без прописки. Земляки старались держаться вместе, надеясь в случае чего помочь друг другу. Они говорили на одном языке и придерживались традиций. Так выросла «маленькая Хэнань», «маленький Шаньдун», «Лессовое плато», «Великая Китайская равнина». Хэнаньцы держались особняком, ставили добротные дома и даже покрыли несколько низеньких строений соломой. Дворы у них были аккуратные, с чисто выбеленными стенами, составлявшими, словно нарочно, яркий контраст угольной черноте. Все рудники Медногорска были окружены таким самостроем.

Шаопин пересек границу «маленькой Хэнани». Он прошел за железную дорогу, поднялся на небольшой холм и нырнул в первый попавшийся дворик. Шаопин не мог знать, что тот еще сыграет важную роль в его жизни.

Во дворе было три – четыре небольших дома, а по форме он напоминал карман. Дома были низенькие, чуть выше стоящего человека. Протянув руку, можно было легко положить что-нибудь на крышу. Там валялось много разного барахла.

– Ты кто? – выглянул из-за угла мальчик лет пяти, склонив набок голову.

Шаопин присел на корточки, с улыбкой взял его за пухлую ручку и спросил:

– Как тебя зовут?

– Ван Минмин.

По его выговору Шаопин понял, что здесь жили хэнаньцы.

В этот момент из дома вышел мужчина лет тридцати и изумленно воззрился на Шаопина, очевидно гадая, откуда у него на дворе очутился незнакомец. Лицо у мужчины было бледное, того бескровно-белого оттенка, какой бывает у людей, редко видящих солнце. Он был сутулый, во рту посверкивали два золотых зуба. Судя по его высокой фигуре, в молодости он, должно быть, казался очень видным парнем. Шаопин подумал, что сутулость и вставные зубы достались ему в награду за работу на шахте.

– Вам кого? – подозрительно спросил он Шаопина с резким хэнаньским акцентом.

Шаопин поднялся на ноги.

– Уксуса не одолжишь, брат? Фэней на десять. Я заплачý, – прямо сказал он. Шаопин видел, что здесь живет семья простых рабочих, и не было нужды ходить вокруг да около. По ответу мальчика он понял, что их фамилия Ван.

– Одолжить? За деньги? – хэнанец заулыбался, обнажая сверкающие зубы.

– Магазин уже закрыт… – промямлил Шаопин.

Старший Ван непонимающим взглядом посмотрел на нежданного гостя. Из дома вышла женщина. Мальчик подбежал к ней и взял за руку.

– Мам, дядя хочет выпить уксусу.

– Пьяный, что ли? – шепнула женщина шахтеру. Она выглядела моложе его лет на семь – восемь, у нее была ладно сложенная фигура, и говорила она тоже с сильным хэнаньским акцентом.

Шаопин покраснел до ушей и, запинаясь, объяснил им, в чем дело. Муж с женой захохотали, как полоумные.

– Да ты проходи, проходи, – потянул его в дом старший Ван.

Самая большая страсть хэнаньцев – чувствовать себя благородными спасителями, последней палочкой-выручалочкой. Это гостеприимные, открытые люди, что быстро сходятся с совершенными незнакомцами. Семья Ван сразу же потащила Шаопина к обеденному столу. Женщина быстро достала блюдце с арахисом и тарелку маринованных яиц. Шахтер тут же налил два больших стакана водки.

– Ты выпей, брат.

Не успел Шаопин сообразить, что к чему, как хэнанец уже придвинул ему выпивку. Он взволнованно поднял стакан, легонько дотронулся до стакана старшего Вана и сделал крохотный глоток. Уже через пару минут они оживленно болтали. Маленький Минмин играл у гостя на коленях.

Вскоре Шаопин допил водку и сказал, что ему нужно вернуться и хорошенько выспаться, чтобы завтра утром пройти медкомиссию. Он взял полбутылки уксуса, что нацедила ему жена старшего Вана, и попрощался с этими добрыми людьми. О деньгах за уксус они больше не заговаривали.

Шаопин тихо пошел назад вдоль железнодорожного полотна. Теперь каждый огонек на холме казался ему роднее и ближе. Везде, где есть люди, нет места холоду. Шаопин стал думать о том, чем мы больше всего дорожим в этом мире. Деньгами? Властью? Добрым именем? Все это неплохо. Но ничто не может сравниться с теплотой человеческой доброты. В ней заключена истинная красота жизни.

Он вернулся в общежитие, проглотил две холодные булки и лег на нары.

Рано утром его разбудил гудок поезда. Шаопин вскочил на ноги, спешно умылся и достал из-под кровати бутылку шаньсийского выдержанного уксуса. Он закрыл глаза и сделал несколько больших глотков. От кислоты свело все тело. Какое-то время он чувствовал, что в животе жжет, как от угольев.

Шаопин взялся рукой за грудь и весь в поту вышел из общежития. Согнувшись пополам, он пополз по земляному склону, пересек железнодорожные пути и направился к госпиталю. Когда он добрался туда, врачей еще не было. Шаопин присел на корточки у кирпичной стены, с нетерпением ожидая момента, который решит его судьбу.

Сердцебиение снова участилось. Чтобы успокоиться, он заставил себя неторопливо осмотреться: перед ним лежал прямоугольный двор, засаженный павловниями и тополями. Спереди торчала полуразваленная клумба без цветов, на ней росло несколько невысоких падубов. Они были неподрезанные, лохматые. Рядом с клумбой высилась единственная на всем руднике плакучая ива. Ее нежная крона выглядела совсем чужой этому месту. Между двумя тополями была натянута нейлоновая веревка, на ней висели белые простыни и больничные халаты. За внутренним двором поднималась Желтая гора. Склон холма сбегал вниз, к железной дороге, на холме стояло частное фотоателье. За невысокой кирпичной стеной открывался вид на впечатляющую панораму рудника на востоке. На западе высилось семейное общежитие, на крыше которого лесом стояли самопальные телеантенны…

В восемь часов начался, наконец, осмотр. Проверяли только то, по чему в прошлый раз вышли неудовлетворительные показатели. Давление мерили у четверых. Шаопин был последним. Проверяющих было двое: мужчина и уже знакомая врач. Первых троих прогнали быстро. У одного из них давление все равно было выше нормы, он даже разрыдался. Это был парень из деревни на Великой равнине.

Шаопин в ужасе жался на табурете. Врач с серьезным лицом, ничуть не обнаруживая, что узнала его, надела на голую руку манжету. Он стиснул зубы, словно от боли. Звук резиновой груши разносился в пустом кабинете, как летний гром. Но вот он стих. Рука постепенно расслабилась.

Врач посмотрела на тонометр. Шаопин посмотрел на ее лицо – на нем мелькнула едва заметная улыбка. Потом она сказала:

– Опустилось. Верхнее сто двадцать, нижнее восемьдесят.

Шаопин был ошеломлен.

– Ну, что же вы сидите? Вы прошли, – врач с улыбкой кивнула, открыла выдвижной ящик и вложила ему в руку вчерашнюю сетку из-под яблок.

Он взглянул на нее с бесконечной благодарностью и спросил осипшим голосом:

– Кому мне сообщить?

– Мы сами уведомим начальство.

Он широкими шагами вышел из коридора во двор. Шаопин чувствовал себя так, словно сбросил со спины тяжелый камень. Он выпрямился и медленно выдохнул в голубое небо спелой осени. Теперь и он стал частью рудника – и рудник принадлежал ему…

Глава 3

– Ну что же, все здоровы. Я еще у вас там не был, говорят, вы там Париж устроили: зеркала, бриллиантин, все дела, кровати чуть не под балдахином. Через пару дней мы из вас дурь-то повыбьем. Образованные, ишь! Школы они кончали, читать умеют. В шахте такая темень, что там вам это не пригодится. Работать будете под моим началом. Ловчить мне не сметь. Живем по регламенту. За свои руки-ноги-головы сами отвечаете. Я тут слышал, что вы все чьи-нибудь сынки, но в шахте на папке не выедешь. Если убьешься насмерть, – значит, так тому и быть. Работаем без спешки, спокойно. В нашей шахте можно хоть сто лет копать, еще нашим внукам хватит… У нас тут не абы где, у нас тут шахта номер пять, образцовая команда. Почетные знамена не знаем куда девать – вся стена завешана. А раньше еще больше было, да какое-то мудло стянуло. Небось, бабе своей на наволочки – атлас-то знатный… Вы парни молодые, у вас все впереди. Взять, к примеру, меня, Лэй Ханьи. Я человек простой, читать-писать – это не по моей части. Когда на шахту пришел, даже про компартию и не слышал. А теперь я партиец, теперь большой человек, работаю помаленьку… Кто у вас там? Сигареткой-то вашей модной угостите, нечего жаться.

Так говорил начальник пятой шахты на собрании в учебном центре перед откомандированными на рудник новыми работниками.

Шаопин сидел на низкой железной лавке вместе с остальными. В комнате было сильно накурено. Новые шахтеры слушали начальника с широко раскрытыми от ужаса глазами. Старые рабочие не слушали, а жадно курили перед очередным спуском. Они дымили, разговаривали и смеялись, в комнате стоял ровный гул голосов.

Начальник взял из рук старого рабочего папиросу с бумажным мундштуком, прикурил, сделал несколько затяжек, а потом велел человеку из канцелярии зачитать список новоприбывших. Заслышав свое имя, парни вскакивали и откликались «Здесь!»

После переклички начальник продолжил свою речь.

– …Как все меняется-то. Имена совсем другие, чем у нашего поколения. Интеллигентские имена-то, Вэньцзюни всякие, Шаопины, Юншэны… Юншэн – ничего имя, надежное, для шахтера самое то. Женатые есть? Встаньте.

Двое или трое, покраснев, поднялись на ноги.

– Да, парни, самые сладкие ваши деньки-то того…

Народ заржал. Женатые поспешно сели обратно и смущенно склонили головы.

– Ну да ничего, обождите немного, подзаработайте деньжат – там сообразите себе гнездышко, заберете своих красавиц… Я вот еще что сказать хотел…

Тут несколько старых рабочих встали со своих мест, подошли к начальнику и, фамильярно похлопав его по лысой макушке, прогудели:

– Слушай, кончай бухтеть…

Командир усмехнулся и отступил из-за стола. Собрание кончилось. Это был первый урок шахтерской жизни.

Потом новобранцев собрали на инструктаж. Техники и инженеры представили производство, объяснили правила безопасности. Приехал человек из профсоюза и подробно рассказал о шахте.

Через десять дней они впервые спустились под землю. Все новобранцы пришли в трудно объяснимое волнение. Им выдали спецовки, сумки и фонари. Перед шкафчиками все болтали, улыбались, надевали новые синие комбинезоны, вешали на шею белоснежные полотенца. Сзади на поясе болтались аккумуляторы, фонари ярко сияли на жестяных касках. Некоторые, как актеры перед первым выходом на сцену, гляделись украдкой в круглые карманные зеркальца. Кругом было так аккуратно и чисто, как на съемочной площадке, в декорациях шахты.

Первым неприятным сюрпризом стал запрет на сигареты, спички и зажигалки. Хотя об этом говорили во время инструктажа, все растерялись. Одевшись, шахтеры пошли за старшим группы и инспектором по безопасности к устью через длинный темный тоннель, отходивший от купальни. Каждого облапал табакотрус.

Шаопин должен был идти третьим заходом. Он вошел в черную клеть, и сердце с непривычки екнуло. Перед ним лежал совершенно новый мир. То был момент перелома.

Раздался резкий звонок, и клеть скользнула вниз по стволу. Солнце исчезло… Клеть провалилась в глубину и темень. Все вцепились в железные поручни. Никто больше не разговаривал. Они слышали только нервное пыхтение и шум воды, стекающей по неровной поверхности ствола. От ужаса сердце забилось где-то в горле.

Через минуту клеть медленно опустилась до зумпфа. Перед ними замаячили огни, рельсы, вагонетки, трубы, просеки, порода… Разные звуки и отголоски мешались в один небывалый мир, от которого рябило в глазах.

Все новые рабочие молчали. На душе было что-то невыразимое, трудноописуемое. Оказавшись наконец в шахте, они убедились, что это не фантазия.

Но самое серьезное было еще впереди. Их вывели в большой штрек, и они зашагали по бесконечным рельсам. Поверхность под ногами была залита грязной водой и жидкой глиной, на которой время от времени оскальзывались люди и лошади. Весь путь был окутан зловонием.

Они шли очень долго, в выработке было совершенно темно. Шедший впереди инспектор плечом распахнул тяжеленные створки вентиляционной двери и повел их в отворот штрека. Было тихо и темно. Только свет фонарей на касках едва-едва освещал путь под ногами. Они ступали, как первый человек по Луне.

Пройдя под уклон метров сто, свернули в еще более узкий отворот. Здесь уже нельзя было стоять в полный рост. Стальные тавры крепи и тут и там держали кровлю забоя. Время от времени сверху начинала сыпаться угольная крошка, и земля казалась шаткой и ненадежной.

Все шахтеры незаметно для себя испуганно потянулись друг к другу, взялись за руки, вцепились в спецовки. Выработка вмиг избавила их от самонадеянности и надменности. Они поняли, что здесь не выжить без взаимопомощи. Именно здесь ковался дух шахтерского братства.

Наконец вышли в рабочий забой. Здесь только прошел выпал, дым еще не успел рассеяться. Забойный конвейер грохотал и подрагивал. Старший проходчик, напрягая жилы, лихорадочно вставлял стойку. Другой шахтер сжимал ножку в пятьдесят килограммов. Третий суетливо ставил деревянные и бамбуковые подпорки. С верхняка брызгало крошкой породы. Крепь так давило землей, что со всех сторон раздавался визжащий скрежет… От ощущения опасности и напряжения перехватывало дыхание, била дрожь.

Новички в панике ползали на четвереньках между стоек по рабочему забою. Многие роняли каски на груды угля и никак не могли их нащупать, растеряв все свое обмундирование…

К подъему большинство новобранцев, с вытянувшимися лицами, совершенно подавленно прошагали через темный туннель, сдали в ламповой фонари и пошли мыться. Новенькие спецовки выглядели теперь как со свалки. Их чистые лица были теперь черны, как у судьи Бао.

В общежитии Шаопин заметил, что его шумные соседи притихли. Кто-то сунул ему сигарету. Два часа под землей сокрушили все преграды, отделявшие его от этих выросших в достатке парней, лица их были бледны. Один всхлипывал, уткнувшись лицом в свое атласное одеяло.

Шаопин был спокоен. Он и не рассчитывал на особенно легкую жизнь. Сказать по чести, и ему быт шахты показался довольно суровым. Но у него уже был опыт выживания в самых сложных условиях. Он справится. Да, прежние шрамы на спине еще ныли, но Шаопин радовался, что не нужно теперь думать о том, чем бы набить живот и что надеть, теперь его ждет внушительная зарплата и официальное трудоустройство.

На следующий день все новобранцы сдавали экзамен. Вопросы в тесте были очень простые – например, что такое крепь, каковы признаки высокого уровня газа, какова опасность газа для шахты и тому подобное. Был и вопрос, предполагавший развернутый ответ: опишите, как вы представляете себе свой вклад в общее дело. Все это было тысячу раз говорено во время обучения.

Некоторые из новобранцев, мечтавшие улизнуть с рудника, специально отвечали что попало, думая, что если они не смогут сдать экзамен, у них наконец-то появится предлог свалить ко всем чертям из этого треклятого места. Так они сумеют объясниться с родителями и знакомыми – все лучше, чем просто сбежать. Родители раззвонили по всей округе об их отъезде. Они употребили все свои связи, чтобы пристроить их на шахту. Друзья от души поздравили их с официальным назначением. Разве можно теперь просто взять и сбежать? Лучше провалить экзамен. Что такое крепь? Крепь – это клюка.

Однако через два дня перед воротами вывесили списки. Приняты были все, более того, все получили больше семидесяти баллов. Шаопин занял первое место с самым высоким баллом – он набрал сто из ста. Пожалуй, он был единственным, кто отнесся к испытанию всерьез.

Перед официальным первым спуском с рудника сбежало больше двадцати новобранцев, один – из общежития Шаопина. Но большинство все же осталось. Их уже держало чувство собственного достоинства. Как бы ни было тяжело, они должны были выдержать первое испытание жизни.

На собрании перед спуском Шаопин опустился на скамейку и тут заметил рядом хэнаньца – старшего Вана, – одолжившего ему полбутылки уксуса. Он уже знал, что того звали Ван Шицай и он был известным на всю округу старшим проходчиком, начальником первой бригады. По счастливому совпадению Шаопина определили к нему в ученики – главным образом потому, что он занял первое место на экзамене. Шаопин был очень счастлив. Он знал, что Шицай – человек хороший. Это было важно.

В забое у каждой бригады было по семь – восемь участков. За каждый участок отвечал старший. Как правило, работали по трое – старший проходчик и двое помощников. Когда срабатывал заряд в шпуре, они должны были быстро ставить крепь. Это был самый важный момент, предполагавший молниеносность и решительность – иначе они рисковали обрушить кровлю. Бригадир кричал, из вентиляционного штрека выскакивали люди. На голову сыпался выпал, старший ввинчивал стальной брус. Остальные, как ассистенты в операционной, напряженными, быстрыми движениями передавали бамбуковые и деревянные стойки. Каждая свободная секунда употреблялась на то, чтобы, разрыв выпал, отыскать самый низ обделки, поддержать брус, воткнуть подпорки и уложить верхняк, чтобы старший мог одним резким хлопком закрепить главную опору… Все происходило в тревожном молчании, как во время спасения умирающего на операционном столе. Единственная разница заключалась в том, что они ворочали тавры по пятьдесят килограммов в густом лесу беспорядочно воткнутых подпорок, под дугами и слоями угля, пока над головой неистово дрожали стенки смертоносных шпуров. Здесь, в тесноте забоя, не разгибая спин, они вершили свой тяжелый, напряженный, спорый труд. Их мотало из стороны в сторону под весом стальных ножек. Но стоило споткнуться на безжалостно скользкой породе, как в мгновение ока все они превратились бы в груду раздавленной плоти.

Едва крепь была установлена, старшие опускались на корточки. Проходчики отдыхали. За дело принимались добытчики, накидывавшие отваленный уголь… Каждая бригада вела три проходки, и каждый раз после отпалки нужно было сделать еще одно отчаянное усилие. Так в беспокойной, тяжелой работе проходил день. Обычно за восемь часов все сделать не успевали, на-гора выезжали часов через десять.

Пока другие старшие отдыхали, лежа во тьме на выпале, Шицай не отдыхал. Он всегда брался за лопату и помогал своим ученикам накидывать уголь. В забое он почти не говорил, только отдавал отрывистые команды. Его низкий голос гулко разлетался под сводами, отметая любые возражения.

Вторым его учеником оказался совершенно неотесанный детина. Звали его Ань Соцзы, он появился на шахте еще за несколько лет до того и был далеко не новобранец. Соцзы был высоким и крепким мужчиной – очень сильным, но не очень ловким. Пользуясь своим правом «старослужащего», он все норовил поерничать над Шаопином и поучить его жизни. Порой шутил довольно глупо. Например, испражняясь в темноте, где не надо, посылал кого-нибудь в тот угол «за инструментом», а после – радовался, как младенец, и ржал, сверкая белыми зубами.

Незаметно пролетел месяц. В начале ноября в Медногорске выпал первый снег. В тот день, около десяти утра, Шаопин выехал со смены и с радостью увидел, что снаружи все стало белым. Снежинки еще кружились в воздухе, земля была окутана теплом. Когда он уходил в забой прошлой ночью, небо было усеяно звездами, как иссиня-черное полотно, залитое призрачным лунным светом. Шаопин не ожидал, что вынырнет в такой кристально-чистый, пронизанный хрустальным блеском мир. Он счастливо погрузился в эту красоту.

Был и еще один повод для радости – Шаопин вот-вот должен был получить свою первую зарплату. Отмывшись, он побежал сразу в канцелярию на втором этаже, мысленно подсчитывая деньги. Только он и двое других ребят из деревни выходили целый месяц во все смены. Им присвоили четвертый разряд, вместе с оплатой по нарядам выходило сто тридцать юаней – здоровенная сумма!

Войдя в кабинет, он увидел, что там полно людей. Очереди не было, но на столе у конторщика высилась змейка из печаток с табельными номерами. Шаопин поставил свою печать следом за другими, а потом стал смотреть, как конторщик разрезает ножницами бумажные ленты на пачках новеньких купюр.

Перед ним стояли двое новеньких. Один получил восемнадцать юаней, а другой – двадцать. Сидевший рядом на корточках старик Лэй сказал:

– Чего жрать-то в этом месяце будете? Одни прогулы! Того и гляди портки продать придется. Вы там не думайте, что у нас тут черная дыра. Тут у нас все по справедливости. Кто работает – тот и зарабатывает. А кто только на-гора шнырит, тот и сидит зубы на полку. Да даже если у тебя отец – начальник рудника, мне-то что!

Двое новобранцев тихо вышли из толпы, опустив головы. Конторщик приложил печать Шаопина к табелю и бросил ему пачку денег. Шаопин, даже не пересчитав банкноты, сунул их за пазуху и вышел из конторы на улицу.

Он отправился в почтовое отделение – отправлять. За вычетом расходов на еду и покупку белья у него осталось пятьдесят юаней. Он хотел отослать их все отцу. Это был торжественный момент. Шаопин мог себе представить, какое впечатление произведет этот перевод в Двуречье. Он почти видел, как отец, сжимая извещение, входит в темно-зеленые двери каменухинской почты…