Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 14

Дождь все лил и лил, не переставая. Весь Речной Зубец казался окутан густым туманом. На поверхности почти никого не было – даже оживленная площадка перед зданием управления пустовала. Только редкие разносчики, приехавшие из деревень неподалеку, прятались под навесом шахтерской столовой, в совершенно молчании, безропотно поджидая случайных покупателей.

В дождь треск оборудования казался особенно резким и громким. Повсюду булькала вода, и ее потоки текли густой черной массой, как жидкая грязь. Черная речка раздалась вширь. Тополь, что служил мостом, скрыла мутная вода, и только несколько нежных зеленых веток качались еще на поверхности. Чтобы перейти на тот берег, теперь нужно было отправляться на каменный арочный мост выше по течению.

Нескончаемый дождь смыл ту пыль и грязь, что копилась месяцами, и рудник выглядел совсем чистым и свежим. Большая куча угля, уже больше похожая на маленький холм, сверкала, как зеркальце. Железнодорожные пути были покрыты бисеринками капель и сияли так ярко, что больше не выглядели сделанными из металла. Молодая зелень по обе стороны от рельсов и махины далеких гор, одетые облаками, будили в душе невольную печаль и смутную тоску. Из невысоких шахтерских самостроек на склоне время от времени доносился грубый мужской смех и гомон застольной возни…

После еды они засыпали под мерную колыбельную дождевых капель. Даже в ясные дни главным желанием утомленных шахтеров был только сон. Погода никак не влияла на работу в забое, все шло по накатанной. Шахтеры не чуяли перемен на поверхности, лишь выехав на-гора, отмывшись, натянув сухую, свежую одежду и выйдя из здания управления, они погружались в надземную жизнь. Работники шахты не любили дождь за ту пронизывающую влажность, что так напоминала мокрый, темный, сочащийся водой мир забоя, где ничто не менялось ни зимой, ни летом. Каждый шахтер надеялся увидеть снаружи яркий, теплый простор, погруженный в ослепительное сияние. Никто не ощущал доброту и красоту солнца сильнее, чем они.

В унылые дождливые дни рудник всегда становился пустынным и безжизненным. Люди только ели и спали. Да и что станешь делать, если не спать? Шаопин упал на нары, но не мог заснуть.

Вот уже несколько дней он был погружен в какое-то необычное возбуждение. До назначенного Сяося романтического свидания оставалось всего ничего. Их ждала груша за Башенным холмом Желтореченска – и исполнение того уговора, что состоялся под ней два года назад. Какое счастье в жизни могло сравниться с этим чудным моментом? Только молодость обладает столь нужными для него воображением и страстью…

В прошлом месяце Сяося опять приехала на рудник – на сей раз специально, чтобы объясниться насчет Гао Лана. То смущение чувств, которое он обнаружил, заставило ее чувствовать себя неловко. Шаопин перестал ей писать.

Сяося сказала, что поговорила с Гао Ланом, их не связывает и не будет связывать ничего, кроме дружбы. Она объяснила коллеге, что происходит между ней и Шаопином. Тот заверил, что относится к этому с уважением и пониманием.

После объяснения влюбленные тесно прижались друг к другу. Крохотная пауза, вклинившаяся в их отношения, заставила Шаопина и Сяося почувствовать, будто они воссоединились после долгой разлуки и воскресли теперь к новой жизни. Досадное недоразумение лишь усилило их взаимное чувство. Сердца забились в унисон. Они впервые заговорили о свадьбе, о том, кто кого больше хочет – мальчика или девочку, и о многом-многом другом, что ждало их в будущем. Конечно, они не забыли и про свидание на Башенном холме. Это будет самый памятный день в их жизни. Сяося призналась, что, когда они обнимались под грушевым деревом два года назад, то посмотрела украдкой на часики – было 13:45. Ей хотелось оказаться у дерева именно в это время…

На самом деле, больше месяца после ее отъезда Шаопин каждый день с нетерпением ждал назначенной даты. Для него этот день был важнее жизни. Он думал, что иначе мир погрузится во мрак. О, молодость, сколько сказочных, увлекательных историй ты скрываешь? Больше месяца Шаопин не пропускал ни одной смены. Ему хотелось подкопить побольше дней для возможного отгула, потому что они с Сяося договорились после Желтореченска сразу поехать в деревню. Она сказала, на сей раз побывает в родных краях не как племянница Футана, а как невеста Шаопина. Шаопин мог себе представить, как обомлеют все деревенские. А уж как будут счастливы его родители…

Шаопин давно не пребывал в таком отличном настроении. Теперь у него была тяжелая, но стабильная работа, у него была счастливая любовь – и он не собирался поворачиваться спиной к этим дарам. Нет, он проживет каждый свой день, как подобает.

Выезжая после смены, Шаопин обычно шел сперва к Хуэйин – таскал воду, рубил дрова, ходил за углем. Порой он возился с Минмином и Угольком. Щенок сильно вырос и не отходил от мальчика ни на шаг, даже на сон они расходились неохотно. Минмину было уже почти семь, через месяц ему пора было записываться в школу.

Хуэйин постепенно оправилась от горя утраты. Она по-прежнему работала в ламповой. Шаопин помогал ей держать двор и дом в таком же порядке, как было при бригадире. Бойкая перекличка Хуэйин с сыном и Шаопином вместе с веселым собачьим лаем наполняла двор жизнью. Посаженные с первым теплом подсолнухи уже кивали головами рядом со стеной. Фасоль обвивала их стебли, покачивая созревшими стручками. Каждый уступ холма был покрыт дикими хризантемами, устилавшими его, как белоснежный ковер. Шаопин не упускал случая поесть у семьи Ван. Чтобы согреться после забоя, Хуэйин наливала ему водки – так же, как она делала это раньше, когда был жив муж.

Порой, переступая порог ее дома, Шаопин отчего-то начинал ощущать жизнь совершенно по-новому. Пропадала юношеская пылкость, развеивалась романтика. Он чувствовал, что его шахтерская семья должна быть, наверно, именно такой – спокойной, надежной, живущей по одному и тому же заведенному кругу… Но стоило ему вернуться под свою москитную сетку, как он погружался в мечты о будущей жизни с Сяося. Одна только приближавшаяся встреча заставляла его отбросить прочь весь свой «реализм».

Заветный день был все ближе и ближе, до него оставалось буквально три – четыре дня. Шаопин взял отгул, чтобы подготовить кое-что к поездке в деревню. За день до отъезда он собирался наведаться в Медногорск, купить немного материи для стариков. Шаопину предстояло оказаться дома первый раз после того, как он устроился на новую работу. Нужно было приехать с подарками для всех – включая старшую сестру и двух племянников.

Позавтракав, Шаопин взял деньги и большую сумку, раскрыл только что купленный черный зонт-автомат и вышел из общежития под мелкую морось. Он собирался прыгнуть в первый же поезд до Медногорска и сразу же зашагал на вокзал. Когда Шаопин проходил мимо газетного стенда перед зданием управления, то невольно остановился почитать новостные заголовки. До поезда оставался еще час – времени навалом. Чем сидеть в ободранном зале ожидания, лучше уж убить этот час за чтением.

С тех пор, как Шаопин познакомился с Сяося, еще в старшей школе, он начал каждый день читать газеты и под ее влиянием сохранял эту привычку – но на шахте газеты разбирали горняки, заворачивавшие в них свиные головы. Каких-нибудь полос всегда не хватало. Поэтому Шаопин обыкновенно читал то, что вывешивали на газетном стенде. Но «Справочную информацию» он по нескольку дней собирал полоса к полосе, а потом прятался за москитной сеткой, чтобы в одиночестве насладиться этим перворазрядным удовольствием.

Сжимая зонт, Шаопин стоял перед стендом. Сперва он, как обычно, пробежал глазами все восемь полос «Народной ежедневной газеты» – разумеется, задержавшись немного дольше на международных новостях. Потом он перешел к довольно скверно сделанной провинциальной газете. Шаопин искренне полагал, что она уступала по содержанию даже «Новостям Желтореченска».

Но газета неожиданно удивила его. Глаз Шаопина зацепился за огромный жирный заголовок: «Известный город на юге полностью уничтожен наводнением». Потом он обратил внимание на подпись под сообщением и удивился еще больше. «Спецкор Тянь Сяося». Выходит, Сяося сейчас там? Как же она успеет в Желтореченск? Шаопин дочитал короткую новость до конца, не переставая думать о том, сумеет ли Сяося оказаться в срок там, где обещала. Он знал, что подробности происшествия появятся только в ближайшие несколько дней.

Следующая строка, как разорвавшаяся бомба, едва не сбила Шаопина с ног:

…Также сообщается: специальный корреспондент газеты пал на передовой борьбы с наводнением, героически пожертвовав собой ради спасения людей…

Пал? На передовой? Сяося?..

Шаопин сунул кулак в рот и со всей силы впился в него зубами, лицо его страшно дергалось. Потоп схватил и унес эти строки, и перед ним взвились огромные волны…

Шаопин сложил зонт и под проливным дождем понесся к железнодорожному полотну. Сломя голову он пробежал мимо корпуса по обогащению угля и полетел на восток, вдоль железной дороги, позволяя дождю хлестать по голове, лицу и телу. Оставляя позади железнодорожную станцию, Шаопин выбежал с территории рудника. Он бежал, пока не стало отказывать сердце, и, наконец, упал в грязную лужу у полотна.

С востока, извергая белый дым, несся сквозь ветер и дождь состав с углем, и передняя часть локомотива была, как живая гора. Одновременно с паровозным гудком Шаопин издал долгий, пронзительный крик. Он рухнул в мутную воду и отчаянно застонал. Дождь бил по голове, небо было полно черных туч, бежавших на север, как волны прилива. Река издавала странные, всхлипывающие звуки. Вдалеке, с груд шахтного отвала, срывались с грохотом куски породы и катились вниз, в глубокий овраг. Вниз, в пропасть, куда летела сейчас вся земля…

Прошло бесконечно много времени, прежде чем Шаопин, с ног до головы покрытый грязью, вернулся наконец в общежитие. Соседи были до глубины души поражены его видом, но никто не осмелился спросить, что случилось. Он переоделся и упал на нары, тупо уставившись на самый верх белоснежной москитной сетки. Шаопин не мог поверить, что все это было правдой. Наверняка, какая-то ошибка – в провинциальной газете частенько такое бывает.

После обеда один из соседей принес ему телеграмму. Шаопин вскочил с постели и дрожащими руками открыл ее. Он надеялся, что то была весточка от Сяося, и верил, что произойдет чудо.

Но телеграмма была от ее отца.

В глазах у Шаопина потемнело, он отбросил телеграмму на постель. Сяося была действительно мертва. Но кто сказал старику Тяню телеграфировать ему? Он ничего не знал о нем и Сяося. Как он узнал, что Шаопин на шахте? Зачем прислал телеграмму? Как можно скорее?

Шаопин, как бесноватый, выскочил из общежития, ничего не прихватив с собой, и бросился на площадку перед шахтой. Автобус, раз в час отъезжавший в Медногорск, был уже переполнен. Шаопин еле протиснулся внутрь. На груди лежал камень, Шаопин тяжело и быстро дышал.

Чуть больше часа спустя Шаопин вышел в Медногорске и сел на последний поезд до провинциального центра. Поезд ехал по Великой Китайской равнине под проливным дождем. Шаопин сидел у окна, но не смотрел на проносившиеся за окном поля. Он оперся на журнальный столик и закрыл глаза. В сердце одна за другой поднимались огромные волны, а потом так же резко опадали. Из волн вдруг вынырнуло ее красивое лицо.

Ты не можешь умереть, Сяося, ты будешь жить. Это просто дурная шутка. Я знаю: ты вдруг явишься передо мной, рассыпая свой серебристый смех. Как может твоя жизнь, буйная, яркая, исчезнуть из этого мира? Нет, ты решительно не могла умереть. Наверняка ты спаслась и попросила отца отослать мне эту телеграмму. Наверно, просто ранена, лежишь на больничной койке, ждешь моего приезда…

Шаопин никак не мог успокоиться и строил самые разные предположения. Посылка всегда заключалась в том, что Сяося еще жива. Действительно, как могла она умереть? Разве могла она умереть? Она жива, да, жива, моя милая, всего лишь получила травму, всего лишь испугалась. Может статься, уже завтра мы покинем город и поспешим в Желтореченск – потому что послезавтра, в 13:45, мы должны оказаться у грушевого дерева за Башенным холмом…

Шаопин, прикрыв лицо руками, опустился на журнальный столик. Все тело болело, в нем не было ни капли энергии. Казалось, что не поезд несет его, а он сам тащит на себе весь состав.

Была уже ночь, когда он выскочил из здания железнодорожного вокзала. Все было как в тумане. Частые огни ярко сияли под дождем. Залитые водой улицы играли отражениями, превращаясь в длинные золотые реки. Трамвай покачивал длинными усами и пускал в ночное небо голубые искорки. Сквозь завесу мороси большие пестрые витрины по обе стороны улицы казались яркими импрессионистскими пятнами с картины Эдгара Дега. Шаопин чувствовал головокружение. Теперь все в этом мире не имело к нему никакого отношения. Единственным, что он хотел найти, что рвался увидеть, было только ее лицо. Он упрямо верил, что через некоторое время увидит ее – живую – и крепко прижмет к себе…

Одно ясно билось в его затуманенном мозгу: нужно найти себе комнату, а потом сесть на автобус до центра. Он не пошел сразу к Фуцзюню: из письма Сяося он знал, что ее отец был уже секретарем горкома партии. Сперва Шаопин отправился в редакцию, только здесь он мог узнать совершенно точно, жива ли его любимая.

Сердце бешено колотилось, когда он переступил порог провинциальной газеты.

– Вы кого-то ищете? – высунулся из окошка старик на проходной. Шаопин, уже бывший в редакции, узнал сторожа.

– Тянь Сяося, – сказал он хриплым голосом, не сводя глаз с лица собеседника.

Старик долго смотрел на него, прежде чем ответить.

– Погибла она, парень. А какая хорошая была девочка! Даже тела не нашли… Ты кто ей будешь-то? – вдруг, словно очнувшись, спросил он.

В глазах у Шаопина потемнело, ноги обмякли. Ничего не ответив, он развернулся и вышел на улицу.

Огни сияли, как звезды, головы пешеходов двигались под зонтиками, а автомобили проносились мимо, поднимая фонтаны брызг.

Но перед Шаопином была пустыня.

С большим трудом взяв себя в руки, он отправился в горком и спросил, где живет Тянь Фуцзюнь. Когда он подошел к двери комнаты на втором этаже, то закусил губу и ненадолго остановился. Спустя минуту Шаопин поднял безвольную руку и постучал в дверь.

Глава 15

Дверь открыл молодой мужчина.

Шаопин был обескуражен. Парень был невероятно похож на Сяося. Он быстро сообразил, что это ее брат Сяочэнь.

– Ты, наверное, Шаопин? – спросил тот в гостиной.

Тот кивнул.

– Отец тебя ждет, – Сяочэнь указал на открытую дверь спальни и опустил голову.

Шаопин прошел через гостиную и остановился у двери.

Первое, что бросилось в глаза, – черная рамка с фотографией на маленьком столике. Слегка склонив голову, Сяося улыбалась, и ее ослепительная улыбка была подобна весенним цветам и яркому летнему солнцу. Ее прекрасные глаза смотрели прямо на него с радостью. Наконец-то ты здесь, любовь моя…

На рамке был черный креп. Несколько белых роз склонили головки в стеклянной вазе. Старик, сгорбившись, сидел на диване, не реагируя ни на что, словно был без сознания. Шаопин молча подошел к маленькому столику и опустился на колени, глядя на милое улыбающееся лицо. Слезы покатились у него из глаз, он упал на пол, обнял ножки стола и горько заплакал. Вся боль существования – прошлая, настоящая, будущая – сосредоточилась в этом моменте. Неужто все самое драгоценное, что было в его жизни, подошло к концу? Остались только бесконечные слезы – панихида по той юношеской любви, что никогда не вернется…

Когда плач Шаопина сменился стоном, Фуцзюнь встал с дивана, немного подождал и сказал:

– Я узнал о тебе из ее дневника. Поэтому я и отправил телеграмму…

Он подошел обнял Шаопина за плечи и усадил на диван. Сам секретарь Тянь встал перед окном, вглядываясь в дождевую морось.

– Она была такая славная девочка… – задыхаясь, наконец произнес он. – Мы просто не можем поверить, что ее больше нет. Ее, со всей ее жаждой жизни! Этой гибелью она спасла другую, еще более юную жизнь. Мы должны гордиться ею, мы должны чувствовать облегчение… – секретарь Тянь резко обернулся, по лицу текли слезы. – Но, мальчик мой, знаешь, я чувствую облегчение оттого, что пока она была жива, ты подарил ей радость любви. Ничто не может облегчить мою боль больше, чем это. Я глубоко благодарен тебе.

Шаопин встал и вытянулся перед Тянь Фуцзюнем. Тот вытер слезы платком, достал из ящика стола три блокнота и протянул их Шаопину:

– Главное, что осталось от нее, – это дюжина дневников. Эти три – о вас. Пусть они останутся у тебя, Шаопин. Перечитывая их, ты будешь чувствовать, что она еще с нами.

Шаопин взял три блокнота в цветастых пластиковых обложках и наугад раскрыл один из них. Перед глазами заплясал знакомый, твердый, как у мальчишки, почерк:

…Уже началась беспощадная жара. Я часто плаваю в бассейне Металлургического института, буквально за углом. Скоро загорю так, что стану черной, как уголек. Все время тоскую по своему угольщику. Мысли пьянят, как вино. Пусть все только начинается, но любовь заставляет смотреть на мир совершенно по-новому. Я на седьмом небе от счастья. Решила дать себе волю. Верю, что любовь дает людям силу творить, и страшно горжусь своим мужчиной. Думается, настоящая любовь и не должна быть эгоистичной. Напротив – это альтруизм чистой воды. Это процесс сознательной борьбы – бок о бок со своим возлюбленным – и постоянного обновления собственной сущности. Это слияние, это общая борьба, в которой вы сходитесь воедино. Готовность принести ради него или нее самую большую жертву – вот мера истинной любви. Иначе это обманка…

Глаза Шаопина вновь затуманили слезы. Он закрыл дневник. Казалось, что эти слова прошептала ему на ухо она сама…

Когда старик, обняв Шаопина за плечи, провел его обратно в гостиную, там кроме Сяочэня оказалась еще скромно одетая девушка – жена или невеста. Они хотели пригласить Шаопина на ужин, но тот отказался. Он сказал, что уже поел и, пожалуй, поедет туда, где остановился. Фуцзюнь попросил Сяочэня вызвать на проходной машину и отвезти Шаопина в гостиницу рядом с вокзалом.

Вернувшись в гостиницу, Шаопин сразу же решил, что нужно перебазироваться в провинциальное представительство Желтореченска. Завтра ему все равно предстояло ехать туда. Каждый день от представительства ходил автобус. Шаопин должен был оказаться там завтра, потому что через день наступала важная дата. Сяося покинула этот мир, но Шаопин все равно должен был отправиться на условленное место и сдержать обещание.

Шаопин вспомнил «Женю Румянцеву». Да, судьба заставляет его теперь отыграть финал этой истории. В человеческой жизни часто случаются такие совпадения. Это не художественный вымысел, но истории живых, реальных людей.

Тем же вечером он пришел в представительство, а на рассвете следующего дня Шаопин сел в автобус и помчался в город, с которым простился два года назад.

Автобус въехал в Желтореченск уже в темноте – начали зажигаться цветные фонари. Все было так знакомо. Дул прохладный вечерний ветер с нагорий. К шуму города подмешивались звонкие голоса Желтого ключа и Южной речки. Сумеречная дымка одела далекие горы, в небе мерцало несколько звезд.

Мой добрый и строгий отец – Желтореченск, – вот я и снова в твоих объятиях. Я приехал за потерянными мечтами, за сладостью прошлого и его горечью, за минувшей молодостью и ушедшим счастьем.

Шаопин остановился в отеле, где уже жил когда-то прежде, до рудника. Шаопин вышел на улицу и бесцельно побрел куда-то в толпе. Настроения заходить к Цзинь Бо неподалеку совершенно не было. Бóльшая часть воспоминаний осталась далеко, и все его чувства, пламенея, устремились к маячившим в сумраке уступам.

Он остановился у бетонного ограждения старого моста и долго смотрел на Башенный холм. Холм был все тот же, что раньше. Девятиуровневая башня не стала ни выше, ни ниже – она стояла, такая же прямая, такая же гигантская. Но в его душе все осыпалось, поблекло, оставив только груды желтой земли и куски щебня…

Любви же уготована вечная жизнь. Из земли и щебня уже пробивались два деревца шелковой акации. Их зеленые ветви и розовые бархатные цветы сольются вместе под голубым небом. Белоснежные журавли будут парами кружить над их кронами. И завтра, любовь моя, я приду туда, куда обещал. Я верю, что и ты придешь из другого мира, чтобы встретить меня…

Вечерний ветер сносил горячие слезы на мост. Шаопин оперся на перила и смотрел, как внизу неторопливо течет бесконечная река. Само время было подобно текущей воде. Несколько лет назад он очарован величественными стремлениями. Таким ступил он в этот город, робким и застенчивым деревенским юношей. Здесь провел он много трудных, печальных дней, прежде чем набрался храбрости жить. Здесь же обрел теплоту любви. Тогда он словно расправил крылья, орлом взвился под облака и улетел в широкий мир жизни. В тот день, когда он уезжал отсюда, Шаопин представлял себе, как снова вернется сюда. Он и подумать не мог, что ему будет так больно. Они оба должны были приехать сюда, но вернулся лишь он один…

Шаопин оставался на мосту, пока люди не разошлись. Улица стала пустынной и тихой, как высохшая река. Она и высохла, река любви… Но нет, океан любви никогда не иссякнет, слышите – он рычит и грохочет там вдалеке, и она там, в его объятьях. Разве может он пересохнуть? Пока жив океан, и она не умрет. Дочь океана навсегда останется рыбой-русалкой с гладкой нефритовой кожей, что с грустью глядит издалека на море, землю, солнце, луну, звезды и его боль… О, любовь моя.

Было совсем поздно. Одному небу известно, что привело Шаопина обратно. Город спал беспробудным сном, и лишь он оставался неспящим. Перед глазами мелькало улыбающееся лицо, сияя, как первые отблески рассвета.

Когда город проснулся, Шаопин провалился в сон. В забвении опять вспыхнуло сияющее улыбающееся лицо… Внезапно оно превратилось в сверкающее зеркало, в нем отражалась его собственная улыбка, ее улыбка – они улыбались и целовались…

Он проснулся. Солнечный свет проникал через окно, освещая две дорожки высохших слез на щеках. Он снова зарылся лицом в одеяло и снова долго беззвучно рыдал. Жестокая, безжалостная реальность никуда не делась.

Уже прошел полдень. Шаопин вышел из гостиницы, свернул с моста в сторону Южной речки и направился к Башенному холму. Для Шаопина то была самая торжественная церемония в жизни. Он поднялся по извилистой горной тропе: дорога от подножия к вершине была недолгой. У них с Сяося частенько уходило не больше получаса, чтобы оказаться бок о бок под древней башней и глядеть на город у подножия. Но теперь путь казался невыносимо длинным, словно конечная его цель была похоронена глубоко в пучине облаков, в недосягаемой дали.

Вскоре Шаопин добрался до павильона на полпути к вершине. Раньше такого павильона не было. Наверное, построили за последние два года. Шаопин обнаружил, что на другой стороне холма маячит еще несколько павильонов. Он вспомнил, что видел у подножия табличку «Парк “Башенный холм”». Оказывается, здесь теперь парк – не то, что раньше. Раньше летом разнорабочие могли спать на холме в чем мать родила. Он сам проспал так много-много ночей.

Шаопин посмотрел на время: оставался еще час. Он знал, что уже через каких-то двадцать минут сможет пройти под грушевым деревом. Хотел добраться туда минута в минуту. Именно так.

Шаопин опустился на круглый камень в павильончике. Желтореченск был как на ладони. Взгляд обежал город с востока на запад и с севера на юг. Здесь и там – всюду – остались его следы.

Мост у Восточной заставы по-прежнему оставался самым запруженным местом. Он смутно узнал ту небольшую площадку, где ждал когда-то покупателя на свою силу, и ту кирпичную стену, к которой прислонял истертую укладку. Его взгляд догулял до Северной заставы. Э, да вон и Голая Канавка. Его путь начался именно там. Шаопин подумал о семье Цао. Их двор был скрыт горами – не углядеть. Но лица его обитателей проглядывали сквозь марево, трудно было забыть их доброту.

Шаопин с грустью посмотрел на Воробьиные горы: то было место их частых прогулок. Именно там его сердце наполнил жар, кровь прихлынула к лицу и у него впервые возникло сильное желание обнять ее. Он вспомнил, как они декламировали старинную киргизскую песню. Шаопин четко помнил, что то были сумерки, он лежал лицом вверх на сухой траве, положив руки под затылок. Он прочел вслух первый куплет, и Сяося опустилась с ним рядом, обхватив руками колени, и уставилась на далекие горы, подпевая ему…

Там внизу прятался дворик постоянного комитета, где и началось по-настоящему их общение. Сколько прекрасных, радостных встреч помнит кабинет ее отца! Именно оттуда страсть привела их сюда, под дерево за холмом…

Шаопин посмотрел на часы: прошла еще четверть часа. Он встал, вышел из павильона и продолжил свой путь в гору. На мгновение он задержался у подножия башни, где прежде они стояли бок о бок. Желтореченск перед ним был все тот же: улицы полнились торопливыми пешеходами. Сколько прекрасного исчезло или было разрушено, а мир выглядел так, словно бы ничего не произошло. Да, жизнь продолжается. Но каждый в этой жизни постоянно теряет все самое драгоценное. Жизнь всегда прекрасна. Но по временам в нее приходит боль…

Он повернулся спиной к шумному городу, вышел из тени древней башни и зашагал в сторону тихой рощицы. Не было ни звука – только птицы щебетали глубоко в зарослях. Солнце стояло прямо над головой, жаркое, как пламя. Землю после дождя обволакивал душный туман.

Вот и абрикосовая роща. На деревьях не было ни цветов, ни плодов – только густая сеть зеленых листьев. Где-то в глубине зеленой тени пряталась стайка мальчиков и девочек. Их голоса звенели, как птичьи трели.

Шаопин начал рвать полевые цветы вдоль тропинки, и вот с охапкой цветов зашагал сквозь рощу. Сердце бешено забилось – с пригорка уже была видна та самая ложбинка. В тот миг он даже забыл о боли. Тело дрожало от волнения. Ему казалось, что он ощущает ее присутствие. Не будет никакого Нагибина, будет О. Генри.

Шаопин был весь в поту, на глазах сверкали слезы, рука сжимала букетик, а он все лез и лез вверх по пригорку, силясь справиться с изнеможением и бешеным трепетом сердечной мышцы.

Он замер на вершине. Излучина зеленела молодой травой, устилавшей ее, как ковер. Трава была усеяна золотистыми искорками цветов. Белоснежные бабочки мирно порхали над ними. Груша по-прежнему бросала раскидистую тень, как изумрудный навес. Незрелые плоды поблескивали из-под листвы, словно сделанные из жада. За холмом ветер низким гудом бродил в соснах…

Шаопин слышал, как вдали шумит море. К его титаническому реву подмешивался тоненький смех, звеневший, как серебряный колокольчик. Смех уходил, исчезал… В затуманенных слезами глазах оставался лишь золотой свет над вечной, тихой излучиной.

Он подошел к дереву и положил букет на то место, где сидел с Сяося. Стрелки на часах остановились там же, где два года назад: было без пятнадцати два…

Но стрелки побежали дальше. Время продолжало двигаться вперед, не возвращаясь туда, где оно уже проходило…

Шаопин какое-то время постоял под грушевым деревом, а потом бесшумно спустился с холма. Он поехал сразу на автовокзал и купил себе на завтра билет до Медногорска. У него пропало всякое желание заезжать в деревню. Теперь он просто хотел вернуться туда, где жил и работал. Столь глубокую травму можно было излечить только самым зверским трудом. Шаопин вспомнил о руднике с нежностью. Ему было бы трудно представить, как он сможет продолжить существовать в этом мире без работы в забое. Лишь там он сумеет пробудить в себе новую веру в жизнь. Чтобы жить дальше, нужно снова набраться храбрости… Господи, как это трудно.

Той ночью Шаопин все же пришел к Цзинь Бо и рассказал ему все. В мыслях о собственных злоключениях они просидели до утра. На рассвете друг проводил Шаопина до автобуса.