Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 6

В тот вечер Шаопин ушел в очередную смену. Он снова, как когда-то в Желтореченске, почувствовал, что все душевные муки может разогнать только тяжелый труд. Это было главное лекарство. Жаль только, что в этом месяце уже не удастся получить полный расчет.

На следующее утро бригадир Ван пригласил своих учеников в гости – праздновать день рождения сына.

– Не, я не пойду, я в кино наметился. Фильм, говорят, зачетный. Сиськи у баб – первый сорт, – сказал Ань Соцзы, пуская слюни.

– А ты тогда приходи обязательно, – сказал бригадир Шаопину. – Минмин тебя ждет.

– Приду непременно. Ты ступай, я подойду.

Когда бригадир ушел, Шаопин побежал в магазин и купил белоснежную пушистую собаку. Стоила она восемь юаней. Еще он взял консервов и печенья и зашагал вдоль путей прямо к дому бригадира.

У семьи Ван был уже накрыт стол, но есть не начинали, – ждали. Минмин с радостным криком выхватил у гостя собаку и принялся ее целовать.

– Вот спасибо, дядя Сунь! Купи мне еще настоящую – купишь? Купишь?

– Куплю, – пообещал Шаопин.

Шицай и Хуэйин усадили его на лавочку, налили водки, наложили закуски. Бригадир открыл заодно и пиво. С улыбкой он нацедил его в стакан Шаопину, даже не заметив, что пропорол себе до крови ладонь. Для шахтера такая ранка была просто ерунда.

После еды Шаопин по-прежнему чувствовал себя бодрым. Он не пошел спать, а взял Минмина играть на холмы. Он ловил ему бабочек и рвал цветы. Вернулись только к полудню…

Шаопин постепенно сдружился с семьей бригадира. Он часто ходил к ним обедать и ужинать, помогал по хозяйству: носил воду, колол дрова, собирал уголь. Всякий раз, переступая порог их дома, он чувствовал себя так, словно вернулся в Двуречье. Семья относилась к нему, как к родному: они не стеснялись просить его о помощи и почти силком угощали всем вкусным, что оказывалось у них на столе.

Не сразу Шаопин узнал, что Ван Шицай женился очень поздно, уже после тридцати. Он не нашел никого на шахтах и тогда поехал к себе домой в Хэнань. Там ему помогли родственники, и он с большими трудами и приключениями женился на Хуэйин. Жена была младше его на восемь лет, но искренне и пылко любила мужа. Она была из деревенских, вести хозяйство ей было не в новинку. Все спорилось у нее в руках. Хуэйин читала и писала плохо, но природной смекалки ей было не занимать. Что же до внешности, то она была знаменитой на весь рудник красавицей.

Шаопин считал свое знакомство с семьей Ван большим счастьем. Может быть, то было заступничество судьбы, всегда сводившей его с добрыми и заботливыми людьми – куда бы он ни шел. В Желтореченске то были секретарь Цао с женой, здесь – семья Шицая. Без этих людей его трудная жизнь была бы еще беспросветнее.

Когда он вернулся в общежитие, ребята уже собирались в шахту и сильно балагурили. Соседи, подмигивая, сказали, что вчера, стоило ему уйти в забой, пришла какая-то бравая «бабца» и утащила всю его грязную одежду. Шаопин обнаружил, что его грязная одежда действительно пропала без следа. Он тут же понял, что это было дело рук Хуэйин. Наверняка она утащила ее стирать. Ему стало тепло на душе.

– Что за бабенка?

– Язык-то не распускай. Жена нашего бригадира, – отрезал Шаопин.

– Эвона как… Шицай-то ни кожи ни рожи, а какую бабу себе оторвал! Чисто куколка, лучше, чем на сцене поют.

Шаопин ничего не мог противопоставить их грубости. Непристойные слова было частью шахтерской жизни. Он и сам часто, не удержавшись, выдавал что-нибудь разэдакое…

Очень скоро настал июнь. В шахте, правда, ничего не изменилось. Та же сырость, тот же холод. Даже в самую страшную жару тому, кто не работал, нужно было натягивать куртку.

Из-за обвала смена Шаопина вылезла на-гора только к десяти утра. Все были едва живые от усталости, но, слава богу, без травм. Несколько десятков человек, как каторжные, волочили свои усталые тела к устью – ждать выезда. На лицах не было и следа улыбки. Они молчали. Все были так покрыты смесью пота и пыли, что только по белкам глаз можно было опознать в них живых людей.

Шаопин выезжал в последней партии. Когда клеть остановилась, он остолбенел: перед ним, улыбаясь, стояла Сяося. Шаопин подумал, что у него галлюцинации. Наверно, что-то с глазами – от солнца, как пить дать. Он сморгнул, но Сяося никуда не исчезла. Она вертела головой, явно высматривая его. Узнать знакомого среди совершенно одинаковых, лаково-черных лиц было сложно.

Шаопин почувствовал, как его вынесло из клети. Он заметил, что поднявшиеся на-гора никуда не ушли, они стояли рядом, полные трепета и изумления, и пялились на незнакомую девушку. Никто не мог понять, откуда появилась эта фея в их черном мире, порог которого не переступала женская нога. Девушка сразу бросалась в глаза. На ней была юбка, и из-под небесно-голубого подола выглядывали совершенно голые, длинные ноги, белые, как срезанный лотос. Тоненький кожаный ремень на талии оттенял белизну блузки. Ее лицо сияло под светом июньского солнца, как свежий цветок.

Наконец Сяося узнала его. Она бросилась к нему и замерла, не зная, что сказать.

Милая моя, не такого Шаопина ты ожидала увидеть, не правда ли? Не этого, покрытого грязью и угольной пылью, черного, как сбежавший из ада голодный бес. Слезы неслышно полились из глаз, оставляя полосы на темных щеках, как горячие ручьи, прорезающие черную землю, рокочущие под золотом спелого лета, сбегая к самому ее сердцу…

Она по-прежнему молчала. Грудина вздымалась от дыхания. Шаопин отер черной рукой заплаканное лицо, ставшее от этого еще грязнее.

– Подожди меня, я помоюсь, – сказал Шаопин, мучаясь от того, что его товарищи пялятся на Сяося.

Шаопин быстро прошел по туннелю. Все плыло, как во сне. Он швырнул оборудование в ламповой и бросился в купальню. Минут за десять Шаопин успел помыться, натянуть чистую одежду и выскочить на улицу.

Сяося ждала у входа. Увидев его, она улыбнулась. Их молчание было полно самых разных чувств.

– Я остановилась в гостинице… Пойдем, – прошептала она.

Он кивнул, и они пошли вместе вверх по склону, в гостиницу. Шаопин чувствовал, что все улыбаются ему вслед. Вот и с лица Сяося не сходит улыбка. Чего улыбаются? Он весь извелся.

В гостиничном номере Сяося первым делом достала из несессера зеркальце и, смеясь, протянула ему. Шаопин посмотрелся и сам прыснул – он так спешил, что не умылся как следует. Вокруг глаз красовались два черных круга, как у панды.

Сяося налила ему в тазик горячей воды, достала свое белоснежное полотенце и круглое мыльце. Поколебавшись немного, он стал умываться. Крохотный кусочек мыла вился в его широкой ладони, как рыбка, – и вот он выскользнул из рук и нырнул под ворот.

Шаопин услышал, как Сяося хихикает у него за спиной. Он почувствовал, как ее нежная рука коснулась его спины. Шаопин замер, боясь пошевелиться. Сяося поймала мыльце и отдала Шаопину, задыхаясь от смеха.

Он плеснул обеими руками себе на лицо, резко обернулся к ней и посмотрел на нее пламенным взглядом.

– Я еще ничего, как думаешь?

Сяося перестала смеяться.

– Такой же красивый, как раньше… – прошептала она. Ее прекрасные глаза влажно сверкнули.

Они бросились друг к другу в объятья. Стало невероятно тихо. Было слышно только, как часто бьются их молодые, горячие сердца. Все прочие звуки: грохот механизмов, паровозные гудки – доносились словно бы из другого мира…

– Ты скучал по мне? – спросила она.

Он ответил ей жарким поцелуем. Ей нужен был именно этот ответ. Время замедлилось. Держась за руки, они опустились на кровать.

– Я даже не мечтал, что ты приедешь.

– Почему? Я давно все решила, просто не было возможности приехать на рудник от редакции.

– Так ты только приехала?

– Только приехала.

– Начальство знает?

– Так я уже помахала рукой вашему отделу пропаганды.

– Приехала брать интервью?

– У тебя.

– Да ну!.. Не стоило.

– Вообще я приехала в Медногорск, чтобы написать о конфликте между шахтоуправлением и железнодорожниками. Препираются из-за порожняка. Я уже набросала черновик материала – и специальное приложение, которое пойдет наверх. Сюда завернула в основном ради тебя. О себе забывать тоже нельзя.

Шаопин опять обнял ее, осыпая лицо и волосы поцелуями. Весь мрак рассеялся с ее появлением. Он больше не думал о будущем, а просто обнимал эту девушку, утопая в своем невозможном счастье.

Тут кто-то постучал. Они быстро разняли объятья и покраснели. Немного успокоившись, Сяося пошла открывать. Вошел начальник отдела пропаганды Речного Зубца. Он пришел звать заезжую журналистку на ужин. Шаопин не был знаком с ним, а начальник тем более не знал, кто он такой.

– Это мой бывший одноклассник, мы с ним немного… родственники, – запинаясь, объяснила Сяося.

– Вы откуда будете? – вежливо спросил начальник. В обычной жизни он бы, конечно, не обратил на простого шахтера никакого внимания.

– Пятая шахта, – отозвался Шаопин.

– Пойдемте с нами, – любезно пропел начальник.

Шаопин не стал отказываться. В Медногорске очень дорожили вниманием заезжей корреспондентки. С рудника уже позвонили в Речной Зубец – велели принять ее по первому разряду. Шаопин согласился не из желания воспользоваться положением Сяося, которую считал своей девушкой, но из нарочитой мужской гордости, столь близкой сердцу даже простого шахтера.

Пропагандист отвел их в небольшую столовую рядом с семейными общежитиями. Там всегда принимали важных гостей и высокое начальство. Шаопин впервые переступил порог этого роскошного места. Там было и правда неплохо. Какая бы бедность не окружала китайцев, они всегда отыщут маленький, но изысканный обставленный уголок для приема «больших людей».

На большом круглом столе был установлен маленький вращающийся диск, позволявший вертеть блюда сверху – совсем как в лучших ресторанах. Еда, разумеется, тоже была не чета той, что подавали в шахтерской столовой. Пиво, фруктовые напитки, мисочки и тарелочки с разными угощениями, стаканы и тарелки занимали весь стол. Напротив каждого стула лежала изящно свернутая салфетка…

Сяося говорила с профессиональным апломбом. Начальник отдела пропаганды и двое других руководителей лебезили перед ней. Шаопин молча пил пиво. Пока другие говорили, Сяося все подкладывала и подкладывала ему на тарелку разную закуску. На душе у Шаопина было чуднó. Там мешались гордость, радость, чувство собственной неполноценности и униженности – всего понемногу…

Когда все поели, Сяося вежливо выскользнула из навязчивых объятий отдела пропаганды и они снова остались вдвоем.

Сяося хотела посмотреть, где он живет, и Шаопин нехотя повел ее в свою темную пещеру. Слава богу, никого из ребят не было на месте. Никто не мог им помешать.

Сяося подошла к нарам, откинула москитную сетку и самозабвенно упала на одеяло. Он стоял перед постелью и смотрел через тонкую завесу, как она листает его книги.

– Ты… не присоединишься ко мне? – прошептала она.

– Скоро ребята вернутся, – промямлил Шаопин. – Пойдем лучше на гору… Ты когда уезжаешь?

Сяося спрыгнула с постели и поцеловала его в щеку.

– У меня билет на самолет завтра утром в восемь. В семь часов машина отвезет меня в аэропорт Медногорска.

– Ясно… Выходит, я не смогу проводить тебя. Мы до восьми не выедем.

– А во сколько ты уходишь?

– В двенадцать ночи.

– Давай я с тобой.

– Что ты! – испуганно выдохнул Шаопин. – Там тебе нечего делать.

– Так говоришь, что я точно пойду.

Шаопин узнал прежнюю Сяося. Он понял, что не сможет удержать ее.

– Скажи сперва начальству, – тяжело вздохнул он. – Пусть пришлют инспектора, тогда сможешь съехать с нами.

– Это легко. Пошли тогда. Поговорю с ними, а потом пойдем гулять по горам.

Они вышли из пещеры еще до того, как стали возвращаться остальные, и зашагали в сторону шахты. На площадке перед шахтой Шаопин остановился, а Сяося пошла в отдел пропаганды и объявила о своем желании съехать в забой вместе с вечерней сменой. Когда она вышла на улицу, Шаопин повел ее вниз по склону, потом через мост на Черной речке и вверх, на холм. На площадке осталась толпа народу, которая обсуждала их, теряясь в догадках…

Глава 7

Задыхаясь, Шаопин с Сяося поднялись на холм и выбрались на покрытую травой площадку. Зеленая роща отгородила их от рудника, как яркая ширма.

Они сели на траву. Сердца бились быстро и шумно. Шаопин с Сяося не первый раз сидели рядом так близко: в Желтореченске они так же нежились на Башенном холме. Именно там, среди цветов, они впервые поцеловались.

И вот они опять сидели бок о бок. Невозможно было выразить словами, что бродило на душе. Время убегало прочь, жизнь менялась, но это прекрасное ощущение оставалось прежним. Шаопин обнял девушку своей крепкой рукой, Сяося взяла его за другую руку. Им не нужно было ничего говорить. Молчание было лучшим способом сказать все, что требуется.

Безмолвие. Горячее биение крови. Взгляды, распалявшие искорки их пламенной влюбленности. Без любви наша жизнь невозможна. Она обращает запустение в цветущий сад, убожество – в величие. Она воскрешает мертвых и озаряет живых. Несмотря на все муки и страдания, на ее холодную суровость, на горячечный жар страсти, любовь естественна для здоровой юности. Но какой загадочной, невероятной, непостижимой кажется она нам…

Конечно, они и сами знали, что живут далеко не в эдемском саду. Она была частью большого города, обладательницей славного призвания, овеянной нежным запахом – источником всех завидных прелестей современной жизни. Он был совершенно обычным шахтером, статистом в этой постановке, едва вылезшим из черноты земных недр, не отмытым от угольный пыли и кислого пота. Они были совершенно разными. Но вот они сидели, заключив друг друга в объятья.

До сих пор Шаопину не верилось, что он обнимает ее. С самого расставания он силился представить себе, какова будет их новая встреча, – и все не мог. На руднике его часто посещали мысли, что их отделяет колоссальное расстояние. Он любил ее, – но разве мог он быть с ней вместе? В этом и был корень проблемы.

Но вот она рядом. Да, рядом, в его руках, но разве от этого пропала та самая проклятая проблема? Увы. Под покровом горячих волн, заливавших его сердце, по временам проскальзывала холодная струя. Но сейчас нельзя было говорить об этом. Тепло этого мига было слишком драгоценным, и Шаопин был весь погружен в его нежную мякоть…

Держась за руки, они шли через рощу и молча смотрели на лежащий впереди рудник. Было время пересменки. Бригады менялись, как бойцы на линии огня. Выехавшие на-гора выходили из здания управления, съезжавшие в забой стекались ко входу в шахту.

Шаопин, показывая пальцем на разные строения, рассказывал Сяося о том, как здесь все устроено. Ткнув во впадину чуть повыше госпиталя, он глухо сказал:

– А там кладбище. Все сплошь ребята, погибшие в шахте.

Сяося долго смотрела в ту сторону.

Могильные холмики лепились один к другому. Перед ними стояли памятники. Несколько могил были совсем свежие, земля на них сверкала под солнцем. На ветру трепетали рваные бумажные ленты.

– Что ты собираешься делать дальше?.. – прошептала она.

– Собираюсь жить здесь… А что мне остается?

– Это покорность судьбе? Или это то, чего ты действительно хочешь? Твоя мечта?

– Я не думал об этом. Просто живу. Понимаешь, что бы там ни крутилось у тебя в голове, все равно нужно съезжать в забой. Это моя реальность. Захотел изменить судьбу – взял, изменил. Знаешь, так не бывает. Что до высоких идеалов – не думаю, что это синоним статуса той или иной работы. То, насколько свободен наш дух, или то, насколько наша жизнь наполнена смыслом, определяется в основном нашим отношением к труду. Разумеется, это не значит, что я собираюсь всю жизнь ишачить, как скотина. Думаешь, я не чувствую, что работа в шахте забирает все силы? Но куда от этого деваться? И кто избавлен от этого? Став частью такого мира, ты не можешь думать только о себе… У нас в стране, конечно, все плохо с техникой угледобычи. Если тебя не будет это раздражать, я могу поделиться с тобой кое-какими соображениями.

– Говори.

– Насколько я знаю, у нас средняя норма выработки по стране – примерно девять десятых тонны на брата, а в СССР, в Англии выдают по две тонны. В ФРГ, в Польше – больше трех. В Штатах – больше восьми, в Австралии – больше десяти. При открытой добыче у нас все равно не набирается две тонны, а за границей доходит до пятидесяти! До ста! В Руре все работы на шахтах контролируются компьютерами… Нормальный человек просто так устроен: он не только думает о своей работе, на какое бы место его ни поставили, – он вкладывает в нее частичку души. Ты думаешь о делах редакции – я о руднике. Я мечтаю, чтобы у нас были передовые технологии и передовое оснащение. Но для этого нужны хорошие специалисты. А шахтеры и читать-то не умеют, настоящие долб… Прости, я не хотел… Даже я, несмотря на все свое образование, что я знаю? Разве нас учили толком? Я мечтаю поступить в инженерное училище при шахтоуправлении. После него я смогу наконец что-то сделать. Думаю, пару лет уйдет на подготовку к экзаменам – придется заново учить математику, физику, химию. Наверное, это не то, что ты имела в виду, когда говорила про мечту. Просто трезвый расчет…

Шаопин сам не заметил, как наговорил такую кучу слов. Он с насмешкой подумал: «Вылитый Футан!» Сяося глядела на него, не отрываясь, и сжимала своей тонкой рукой его крепкую руку.

– Ну и какие же у тебя еще «трезвые расчеты»? – с улыбкой спросила она.

– Еще… думаю через пару лет поставить в Двуречье дом.

– Зачем?! Собираешься «припасть к корням» по выходу на пенсию? – удивилась Сяося.

– Это не для меня – для отца. Может быть, тебе трудно понять, насколько это важно, – мне важно. Я вырос в деревне, в обнимку с бедностью и унижением. Это оставляет глубокие шрамы. В деревне дом – главный признак богатства, напрямую связанный с ощущением собственного достоинства. Ты не знаешь, как мне было тяжело, когда я в первый раз привел тебя к нам домой, – все из-за ужасающей бедности. Для тебя в этом нет ничего такого. Но для меня это мечта, это возможность творить историю, возможность оставить по себе память. В этом есть своя философия, своя концепция жизни, своя поэзия. Она трогает мое сердце. Когда мой Парфенон будет построен, он просияет, освещая далекую жизнь. Только представь, какую гордость испытает мой отец там, на просторах своей маленькой страны. Я двадцать лет наблюдал его позор и унижение. Лет в семь – восемь я даже плакал от этого – тайком ото всех. Мой отец так же, как его предки-бессребреники, ни дня не жил в достатке, никогда не мог посмотреть людям в глаза. Сейчас он старик, у него уже нет сил изменить свою жизнь. Но я могу по меньшей мере вернуть ему достоинство. Я хочу, чтобы он, гордо выпятив грудь, мог ходить по деревне, как землевладелец в старом Китае – в черной атласной куртке, с агатовой трубкой, чтобы он громко говорил с мужиками на площади и гордо брызгал слюной, не глядя, на кого она упадет.

Шаопин вошел в раж: он все говорил и говорил. Сяося обхватила его за шею и зарылась лицом в теплоту широкой груди. Она глубоко и страстно любила его – и она его понимала.

– …Ты еще помнишь о нашей встрече? – наконец спросила она, вскинув голову и отбросив волосы со лба.

– Какой встрече?

– В будущем году, летом, на Башенном холме, под грушей…

– Это…

Шаопин тут же вспомнил их романтическую встречу год назад. На самом деле он и не забывал про нее. Как можно забыть такое? Но он не представлял раньше, что будет значить для него это будущее свидание. Как бы там ни было, он не собирался нарушить договор. Это было уверение его юности – свидетельство того, что он был молод, что любил и что был невозможно счастлив…

– Если я буду жив – обязательно приду, – сказал он.

– Если?.. Да мы не просто будем живы – мы будем еще счастливее… Так здорово будет появиться вдруг в одном месте, как мы и уговорились. Когда я вспоминаю этот момент, меня порой бросает в дрожь…

Они долго-долго сидели на холме, но казалось, словно прошло совсем немного времени. Потом Шаопин повел ее в лес за холмом. Он сорвал золотисто-желтый полевой цветок и заложил ей за ухо. Она достала маленькое зеркальце, посмотрелась и сказала:

– С тобой чувствую себя настоящей женщиной.

– Ты и есть настоящая женщина.

– Но все говорят, что я веду себя, как мужик. Все мой характер, я знаю. Но они не знают: это оттого, что сами они давно обабились.

Шаопин улыбнулся. Ему было приятно слышать это признание.

– Хочешь сходить в гости к шахтерам?

– Конечно, хочу! Что за вопрос! – радостно ответила она.

– Пойдем к моему бригадиру. Они очень хорошие люди.

Шаопин стал рассказывать Сяося про то, как семья Ван заботится о нем. Шаопину ужасно хотелось познакомить их с Сяося. Мужчины часто испытывают подобное тщеславие. Разумеется, он не собирался знакомить ее с такими типами, как дурак Ань, но вот семья бригадира была совсем другое дело. К тому же он хотел, чтобы Сяося узнала, какие добрые люди живут в этом убогом захолустье…

Часов в пять они спустились с холма, перешли через Черную речку, залезли на насыпь у железной дороги и добрались, наконец, до Шицая. Семья встретила их радостно и суетливо. Они выставили на стол все, что было дома. Шаопин замялся, но Шицай с женой сразу же поняли, кем ему приходится эта симпатичная девушка. Они сильно удивились, узнав, что она работает журналистом в провинции – не оттого, что Сяося была корреспондентом, но оттого, что такая красавица и умница положила глаз на шахтерского ученика.

После ужина они любезно проводили гостей. С их лиц по-прежнему не сходило удивленное выражение. Их можно было понять: если бы сам начальник шахты узнал, что заезжая журналистка крутит роман с одним из шахтеров, он бы тоже обалдел. Дело было совсем не в привычных предрассудках, но в том, что такие истории случались в их жизни очень и очень редко.

Когда они спустились с холма к железнодорожным путям, было уже больше десяти вечера. Через час с небольшим предстояло съезжать в шахту. Шаопин испытывал невольную тревогу. Он страшно боялся, что что-нибудь случится в забое. Слава богу, Шицай уже был в курсе. Бригадир сказал, что сам проводит их.

Они шли в темноте по шпалам, почти касаясь плечами. Вдалеке огни сливались в одну сплошную сверкающую полосу. Ночной рудник выглядел потрясающе. Сяося держала Шаопина под локоть и, прильнув к нему, глядела во все глаза на этот незнакомый мир. Теплый летний ветер легонько овевал счастливых влюбленных. Откуда-то доносился нежный голос скрипки. Играли «Анданте кантабиле». Здесь! Посреди всего этого! Не уныние, не грубость, но тепло и сердечность, льющиеся откуда-то из черноты…

Сяося прижалась к Шаопину и начала тихонько напевать песенку из «Детей капитана Гранта». Выразительный и сочный голос Шаопина влился в эту песню, и маленький ручеек, весело брызгавший по камням, превратился в широкую реку. Какой славный вечер! Даже без луны на сердце было светло.

Вдруг от склона метнулась к ним черная тень, перегородив темной массой дорогу. Шаопин напрягся: он узнал Ань Соцзы. Что этот извращенец здесь делает? Совсем сдурел? Шаопин невольно сжал кулаки.

– Уже поели? – донесся из мрака знакомый голос. – Я тут узнал, что… твоя девушка приехала. Говорят, вы ходили к бригадиру. Я подумал, что уже темно, дороги не видно, вот…

– А чего ты не пришел к бригадиру Вану? – Шаопин никак не мог взять в толк, к чему клонит Соцзы.

– Да я чего… неудобно, – пробурчал тот. – Я с фонариком, пришел вам посветить. Как бы не вышло чего…

Так вот в чем дело! У Шаопина зачесались руки. Страшно хотелось залепить этому «помощнику» по уху.

– Пошли, я вам посвечу…

Ань Соцзы обернулся и нажал на кнопку фонарика. Перед ними протянулась полоска совершенно лишнего света. Шаопин не знал, как быть. Правда, в его придури не было на сей раз никакого злого умысла. Он побрел за напарником.

– Это парень из моей бригады. Зовут Ань Соцзы, – объяснил Шаопин Сяося.

Сяося, которая ничего не знала о нем, подалась вперед пожать ему руку. Тот переложил фонарь в левую, быстро отер ладонь о коленку и цепко и сильно сдавил ее пальцы. Шаопин чуть не рассмеялся. Да уж…

Когда они вышли на освещенную дорогу, Соцзы, даже не посмотрев в их сторону, пробасил:

– Ну вот, уже и видно… – и скрылся обратно во тьму.

Шаопин так и не понял, в чем был смысл его странного поведения. Быть может, понять то было и невозможно. Вероятно, и сам Соцзы не смог бы объяснить его. Но где-то в глубине души Шаопина шевельнулась жалость к своему нескладному товарищу…

Перед воротами шахты уже стоял, поджидая их и улыбаясь во всю физиономию, начальник отдела пропаганды.