Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 22

В деревне говорят: насильно мил не будешь. Когда Сянцянь женился, он на своей шкуре почувствовал смысл этой фразы. Сразу после свадьбы начались его муки. Он был как вдовец при живой жене. Такая жизнь была хуже холостяцкой – да, холостяк лишен женского тепла, но и избавлен от бабьих мук.

За несколько месяцев брака Сянцянь исчерпал все свое красноречие – он умолял, просил, вставал на колени, но Жунье не желала ложиться с ним в постель. Каждую ночь, не снимая одежду, она укладывалась спать на отдельной маленькой тахте у стены, а Сянцянь оставался совершенно один на их прекрасной двуспальной кровати. Они жили как незнакомцы в одном гостиничном номере. Сянцянь падал в постель и плакал. Ему хотелось кричать в голос, хотелось крушить все, что попадется под руку…

Сперва он думал, что Жунье стесняется. Наверное, все девушки такие. Поэтому он смирился с ее сопротивлением и даже стал винить себя в поспешности. Он заставлял себя покорно укладываться на большой кровати. Он думал, что, может быть, через некоторое время он завоюет ее участие. Сянцянь терпеливо ждал этого дня…

Несмотря на то, что его родители были крепкими кадровиками, Сянцяню чужды оказались их политические амбиции. Ему нравилось выполнять простую физическую работу и делать это в собственное удовольствие. Ребенком он сходил с ума по автомобилям. Ему казалось, что с ними можно объездить весь мир и никто не будет указывать тебе, что делать. Хочешь ехать – едешь, хочешь остановиться – паркуешься. Сжимая руками руль, можно следовать своим желаниям и управляться с любой машиной, как с послушной овечкой. Бродячая жизнь шофера была тяжелой, но веселой и яркой.

Когда Сянцянь окончил среднюю школу, отец хотел, чтобы он пошел работать в уездном ревкоме, но тот заартачился. В итоге стал помощником старого водителя снабженческо-сбытового кооператива. Он показал себя сообразительным и способным парнем. Выносливости ему было не занимать. Уже через год он получил водительское удостоверение и стал ездить сам. Мечты осуществились, Сянцянь был опьянен открывшимися возможностями. Он относился к своей машине добросовестно и был готов даже пропустить обед – лишь бы отмыть в ней каждый винтик. Машина была для него живым существом. Как любитель лошадей, едва завидевший верхового коня, он, подходя к машине, задыхался от трепета и волнения и с нежностью касался ее стального бока.

Во всех прочих вещах он был совершенно обычным человеком – не любил читать, не интересовался общественными проблемами и политикой. Сянцянь был умелец травить анекдоты и всякие байки и мастак точить лясы с сослуживцами. Порой он казался человеком недюжинной эрудиции, но, в сущности, речь шла о всякой ерунде. Сянцянь понимал не только в машинах – он был знаток во всех бытовых вопросах: мог приготовить потрясающее блюдо, знал, что сейчас в моде, и следил за появлением технических новинок. Чем-то он пользовался дома много лет, а люди в уезде даже о таком не слышали – взять хотя бы электробритву.

Сянцянь был далеко не красавец, даже немного толстоват, но сердце у него было доброе. Он не был похож на своих молодых коллег, то и дело нарывавшихся на неприятности или выделывавшихся на шоссе. Сянцянь выделялся на общем фоне порядочностью и добросовестностью. Но вся его сообразительность, вся старательность были направлены на домашний обиход и на его сияющее авто. Он не интересовался ничем другим.

Все старания его души, употребляемые на эти вещи, даже будучи объединенными вместе и умноженными на два, не могли встать рядом с мыслями о Жунье. С мыслями не было сладу. Он влюбился без памяти. Сянцянь чувствовал, что эта женщина – его жизнь, его солнце, его смысл. Все прочие блекли на ее фоне. Чтобы добиться ее любви, он готов был пойти на немыслимые жертвы. Обретя не любовь, а презрение и унижение, он ни в чем не раскаивался. Как поется в песне:

 
Сестру сводную люблю,
Все о ней пекуся —
Пусть хоть волк меня сожрет,
Я не откажуся.
 

После долгого безжалостного преследования Сянцянь – в исполнение своих желаний – наконец-то сумел жениться на Жунье, точно так же, как когда-то он сел за руль, чувствуя, как мечта становится реальностью.

Он любил ее безумно. Все в ней было идеально, она была ангелом во плоти.

Но этот ангел, даже ночуя с ним под одной крышей, был все равно недосягаемо далек. Реальность вновь безжалостно превратилась в неосуществимую мечту. Он не мог заключить любимую в объятья.

Пока он терпеливо и смиренно спал один в большой кровати, его жена так и не преодолела «стыдливость» – она по-прежнему ночевала одна в уголке и игнорировала его намеки.

Сянцянь мучился невероятно.

Ему вдруг пришла в голову мысль: может, просто уехать из дома на какое-то время, дать ей побыть в одиночестве? Может, она станет скучать по нему и надеяться, что он вернется? А уж когда он вернется, не он кинется к ней, а она сама упадет в его объятья.

Эта романтическая идея очень воодушевила Сянцяня. Словно осуществляя тщательно продуманный план, он собрал немного одежды и нашел повод поехать в Пекин. Его родители ничего не знали о несчастье сына. Они решили, что глупо расставаться сразу после свадьбы, и стали убеждать его взять Жунье с собой – но Сянцянь сказал, что жене нездоровится и она не поедет…

В Пекине он сразу заселился в гостиницу. Дел особо не было, машина осталась дома, и его ждало впереди много бесцельно потраченного времени. Сянцянь словно приговорил себя к тюремному заключению. Загибая пальцы, он считал дни до своего освобождения. Они бежали ровно и покойно – ничего не происходило. Но сердце жгло горьким пламенем, и он мучился, как настоящий заключенный. Целыми днями, сжимая проездной, Сянцянь скакал из автобуса в автобус. Все достопримечательности столицы удостоились его двукратного посещения.

Ночью он лежал на гостиничной постели, вертелся и не мог уснуть. Мыслями Сянцянь возвращался домой…

Он представлял, что Жунье уже убрала из комнаты маленькую тахту и переложила свою постель к нему. Две их подушки нежно прижались друг к другу. Жунье, обвязав талию трогательным цветастым фартучком, подметала пол под широкой двуспальной кроватью. Огонь пел в печи, в комнате было тепло. Жестяной чайник тихонько фырчал, брызгая водяным паром. Жунье, примостившись на табуретке у огня, стирала его одежду. Две миниатюрные, тонкие руки, розовея, выныривали по временам из мыльной пены. Внезапно она перестала полоскать одежду и замерла. Должно быть, подумала о нем. Да, погляди-ка, она бросила стирку, встала, ополоснула мыльную пену с рук и медленно подошла к маленькому оконцу, смотрящему на север. Она глядит, и видно, как легонько шевелятся ее губы – должно быть, бормочет его имя, зовет его поторопиться в ее объятья…

Сянцянь погрузился в свои фантазии. Глаза его увлажнились. Нет, то была не фантазия – так было, было на самом деле.

На следующий день, едва сдерживая волнение, он бегал с утра до ночи за покупками по Сиданю, по Дунданю, по улицам Цяньмэнь и Ванфуцзин – в основном покупал одежду для Жунье. Все деньги, что были у него с собой, за вычетом дорожных трат, он спустил на гостинцы, забив ими два чемодана. Большой был до верху полон платьев и прочих вещей для жены, а маленький – для его родных и родителей Жунье.

Сянцянь нес чемоданы, как путешественник, который вернулся к близким после многолетнего отсутствия. Сперва грузился на поезд, потом укладывался в автобус. Досадовал, что не может просто взять и перелететь в родной уезд. Острое ощущение счастья пронзало тело, как электрический разряд, и он захлебывался плачем и смехом.

Сойдя с поезда в столице провинции, Сянцянь отправил Жунье телеграмму:

На самом деле от дома до автовокзала было недалеко – он вполне мог дойти пешком. Но Сянцянь решил все равно отправить телеграмму Жунье. Иначе она того и гляди станет жаловаться, что он не предупредил ее о приезде.

Когда автобус подъезжал к городу, лицо Сянцяня залила горячая волна. Он слышал, как с глухим стуком бьется сердце. Сельхозстанция, мехзавод, сберкасса, кооператив по производству продтоваров, лесопункт, ремонт велосипедов… Автобус вот-вот должен был въехать в ворота вокзала. Сянцянь загодя высунул голову из окна машины, ища среди толпы милое лицо.

Но он не увидел его и выйдя из машины. Сянцянь подумал, что Жунье, верно, не рассчитала время и подойдет попозже. Он поставил чемоданы на землю и стал ждать. Конечно, он мог бы уже быть дома – но Сянцянь свято верил, что Жунье встретит его, и не мог подвести ее.

Прошло много времени, пассажиры и встречающие разошлись, а Жунье так и не пришла. На площадке перед залом ожидания остался стоять он один в компании двух чемоданов.

Сянцянь подумал, что, может быть, Жунье не получила его телеграмму – как он надеялся, что на почте произошла ошибка! Он подхватил чемоданы и зашагал домой, в общежитие квартирного типа при транспортной конторе.

Получив болезненный удар, Сянцянь не пал духом, но стал есть себя поедом: стоило ли отправлять телеграмму ради нескольких шагов? Наверняка Жунье занята на работе или, может, готовит для него еду и греет воду, чтобы умыться…

Наконец он добрался до дома. Сердце его бешено билось. Сянцянь поставил чемоданы, поднял слегка дрожащую правую руку и постучал в дверь. Никто не отозвался. Он подумал, что Жунье его разыгрывает. Стоит ему войти, как она выпрыгнет из-за большого шкафа или из-за двери, обхватит руками его шею и оставит на щеке горячий поцелуй…

Он нащупал ключ и открыл дверь.

Сянцянь замер у входа. В голове шумело, как от удара.

Он увидел, что в доме никого нет. Все было как раньше. На кровати по-прежнему лежала одна подушка и одно одеяло. В углу стояла старая тахта. В комнате было пусто, в печи – холодно.

Сянцянь, еле переставляя тяжелые ноги, переступил порог и бросил чемоданы на пол. Он упал между ними и зарыдал, закрыв лицо руками. Жестокая, беспощадная судьба…

Внезапно в отчаявшемся сердце полыхнуло пламя гнева. Он подскочил, как сумасшедший, и стал топтать ногами большой чемодан, потом выволок из него пестрые платья и стал, напрягая мышцы, рвать их на куски и швырять на пол. Вся комната была усеяна клочьями яркой материи.

Закончив этот сокрушительный труд, Сянцянь, не снимая ботинок, рухнул на кровать и накрыл голову одеялом. Он не спал, а беззвучно плакал в своем укрытии.

Непонятно, сколько времени прошло, когда он наконец услышал, как вернулась жена. Сянцянь все еще лежал на кровати, зарывшись в одеяло, и не двигался, как мертвый.

Спустя несколько минут звенящей тишины он услышал, как Жунье начала убирать вещи, разбросанные на полу. Его сердце вновь яростно забилось. Как он хотел, чтобы Жунье подошла к постели и сказала ему, что она виновата перед ним, что она просит прощения…

Но ничего не произошло до самой ночи. Он понял, что Жунье легла в свой уголок и уснула.

Не в силах больше выносить это, Сянцянь спрыгнул с кровати, подошел к Жунье, откинул одеяло и железными руками, привыкшими сжимать руль, содрал с нее майку и бюстгальтер. Жунье залепила ему пощечину, а потом схватила за руку так, что та полыхнула резкой болью. Не обращая на это никакого внимания, Сянцянь яростно сжал жену в объятьях и начал срывать с нее трусы. Они отчаянно боролись в темноте. Ночь была пронзительно тихой. Сянцянь уже решил, что сегодня возьмет Жунье силой.

Но потасовка так ничем и не кончилась. Покрытые синяками и царапинам, они оба едва дышали. Сянцянь ослабил хватку, бухнулся на колени перед тахтой и завыл:

– Прости меня, господи, как я виноват, как я ошибся… Больше никогда… – Потом он поднялся, распахнул дверь и, шатаясь, вышел в ночь…

Жунье встала с тахты через три дня. Сянцянь так и не вернулся. Она с большим трудом, превозмогая боль, сменила одежду и расчесала спутанные волосы. Все три дня Жунье ничего не ела: лицо было бледным, глаза запали. Она выглядела так, словно только что вернулась с того света.

Ночь опять опустилась на землю. За окном в голубеющем небе мерцали звезды, поглядывая на этот несчастный дом. Жунье безучастно сидела у кровати. В голове было путано и пусто.

Снаружи раздался удар. Что это? Жунье вскочила и испуганно приоткрыла крохотную щелку. Она увидела, что муж лежит у порога, как мертвец. От него сильно разило водкой.

Она закрыла глаза, тяжело вздохнула, а потом наклонилась и втащила пьяного в дом. Снаружи он бы замерз за ночь до смерти. Бессильными руками она втянула безжизненное тело в комнату. Сянцянь был без сознания и страшно вонял. Его тело, лицо и волосы были покрыты грязью и блевотиной.

Жунье принялась стягивать с него грязное пальто. На этом силы оставили ее – она уже не могла втащить Сянцяня на кровать. Тогда она просто расстелила белье с большой кровати прямо на полу и спихнула на него свою тяжелую ношу.

Жунье накрыла мужа одеялом и увидела, что лицо его измазано грязью и землей. Тогда она вытерла его начисто горячим полотенцем. Уложив мужа, Жунье выключила свет и вернулась на свою тахту…

На следующее утро Сянцянь проснулся посреди комнаты с наброшенным на ноги одеялом. Он не сразу вспомнил, что случилось, а вспомнив, понял, что уютное теплое гнездышко устроила для него на полу Жунье.

На сердце стало тепло. Он вскочил на ноги и бросился к жене. Но не успел Сянцянь обнять ее, как снова получил пощечину. Он замер, как истукан. Жена держала в руке уже уложенную дорожную сумку. Даже не взглянув на него, она распахнула дверь и зашагала прочь, не оборачиваясь…

Глава 23

Весной в деревенской школе впервые набрали седьмой класс, Жуньшэн с Шаопином стали учителями. За год своего учительства Шаопин вырос почти что на голову и, по всему, скоро должен был догнать брата.

Все это время он ел вместе с домашними, и, каким бы убогим ни был их стол, они не голодали. Шаопин стал заметно крепче и превратился в красивого парня. Образованный, начитанный, он производил на людей сильное впечатление. В деревне такие ребята быстро становились объектом тайного обожания.

Суни по-прежнему жили плохо. Еды не хватало, каждая монетка была наперечет. Долги, в которые влезли на свадьбу Шаоаня, никуда не делись. У брата наконец родился сын, но семья все так же ютилась в своем углу рядом со стойлами. Место Шаоаня в его закутке занял Шаопин. Ланьсян, как и раньше, ночевала у семьи Цзинь. Отец с каждым годом сдавал все сильнее, а бабушка дряхлела. Мать стала чаще болеть. Старшая сестра со своими домочадцами перебивалась с сухаря на воду…

Шаопина утешало только то, что он стал учителем. Для крестьянского парня лучше этого и нельзя было придумать. За год он заработал столько же, сколько старший брат. Вместе с ежемесячной надбавкой эти деньги позволили даже вернуть часть долгов. Почти двадцать лет своей жизни он брал у семьи – и вот наконец сумел внести свою лепту в общий котел. Шаопин чувствовал, что стал по-настоящему взрослым.

Он вел китайский язык и литературу в седьмом классе и музыку – во всех остальных. Отвечал за школу замсекретаря производственной бригады Цзинь Цзюньшань. Его сын Цзинь Чэн преподавал с Шаопином математику. Другие два учителя, Яо Шуфан и Жуньшэн вели все остальное, а Жуньшэн работал еще и учителем физкультуры.

Ни один из трех учителей, преподававших вместе с Шаопином, не походил на другого.

Никогда не испытывавший нужды Цзинь Чэн был кичливым и самодовольным. Он носил безвкусно скроенный костюм из добротной ткани и нарочно выпускал из-под него наружу красный джемпер. Позолоченная цепочка для ключей, привязанная к поясу брюк, сверкала яркой петлей у него на заднице, другой конец прятался в кармане. Ключи звонко побрякивали при каждом шаге. Он работал очень ответственно и говорил убедительно, раскладывая все по полочкам. Когда в коммуну приезжали руководители из города, Цзинь Чэн всегда, опережая, перебегал дорожку Тянь Футану и пристраивал их под своей крышей. Как и отец, Цзинь Чэн был искренним и честным человеком и не стал бы никого обижать без причины. Он не завидовал чужим способностям – если только здесь нечего было делить. Цзинь уважал Шаопина, но никогда бы не стал ему близким другом.

Жуньшэн хорошо знал Шаопина. Хотя они выросли вместе и учились в одном классе, но не особо общались. Жуньшэн был совсем не похож на своего отца. Добродушный и покладистый, он легко соглашался с мнением большинства и совсем не умел хитрить. Он никогда не творил никакого произвола.

Учительница Яо Шуфан, единственный человек из центра, была старше всех троих. У ее мужа было далеко не идеальное происхождение, и она держалась очень осторожно. Шуфан берегла свою честь: и на службе, и дома она делала все безупречно – комар носа не подточит. Для деревенских учительница, хоть и жила в Двуречье, была чужим человеком, не принадлежавшим к их миру. Молодые парни за работой – в те редкие моменты, когда они не злословили о кокетке Ван Цайэ, – частенько перемывали кости симпатичной учительнице.

Яо Шуфан очень ценила Шаопина. Хотя их семьи разделяла настоящая пропасть – они даже не разговаривали друг с другом, – оба осознанным образом преодолели деревенскую узколобость и на каком-то более высоком уровне создали близкие и доверительные отношения. В этих отношениях невозможно было почувствовать, что они принадлежат к двум резко противопоставленным традициям. Шаопин порой даже называл ее по имени.

Все это время Шаопин продолжал поддерживать тесную связь с Сяося, хотя об объяснении в любви речи пока не шло. Сяося в исполнение своего обещания через неделю прислала ему стопку «Справочной информации» и длинное письмо о самых разных вещах. Ее отправили работать в бригаду на окраине города, поэтому она осталась жить с родителями и ездила туда, как на работу. Шаопин несколько раз приезжал в уездный центр и одолжил у Сяося много книг…

Теперь Шаопин в волнении ждал, когда приедет Сяося. Она сказала, что обязательно наведается в деревню в конце года – может быть, со дня на день она уже окажется в Двуречье.

У каждого возраста свой круг общения. Для Шаопина Сяося была самым важным человеком в его жизни. В некотором смысле она стала для него наставником и проводником. Когда ум еще недостаточно силен, чтобы полностью понять себя, часто бывает нужно положиться на другого человека, умственно более сильного, чем ты сам. Возможно, однажды такой ученик станет поучать своих собственных учителей. Так часто бывает. На каждой ступени роста человеку нужен совет и наставление от кого-то, кто обладает большей степенью понимания, чем он сам.

Именно под влиянием Сяося Шаопин пристально глядел на огромный мир за пределами деревни. Он никогда не относился к деревенской жизни с таким же энтузиазмом, как его брат. Шаопин посмеивался в душе над своим дядькой, этим босоногим «революционером», и язвил над дорогим его сердцу «сизифовым трудом». Он жил в деревне, но мысли его, расправив крылья, свободно носились в огромном мире…

Однако Шаопин вовсе не считал себя сверхчеловеком, нет, он оставался крестьянским сыном и прекрасно понимал свое место в этом мире. В повседневной жизни Шаопин довольствовался местом второго сына семьи Сунь Юйхоу. Дома он проявлял уважение к старшим и заботу о младших. В деревне показывал свою образованность и таланты с большим тактом и мерой и никогда не шел против обычаев. В отношениях Шаопин вел себя безукоризненно. В деревне первым делом нужно быть «хорошим парнем» – конечно, это очень расплывчатое понятие. Но только так обретается возможность показать свои экстраординарные способности. В противном случае тебя будут звать «бесстыжим».

Шаопин вырос в деревне и хорошо понимал людей, взращенных желтоземьем. Одетые как бог на душу положит, в чем-то необразованные и примитивные, но трудолюбивые и способные – их было столько, сколько звезд на небе. В этом мире был свой характер сложности, свой тип мудрости, своя философская глубина, свое величие поступка. Были здесь свои неотесанные дубины и свои удивительные гении. На этой обильной земле росло много заурядных трав, но попадалось и немало крепкого, редкостного леса…

Душевная и интеллектуальная жизнь Шаопина распалась надвое: одна часть была глубоко деревенской, а другая принадлежала большому миру за ее пределами. Он ощущал это как противоречивое единство. С одной стороны, он не мог избавиться от влияния деревни, с другой – не хотел ей ограничиваться. Оттого Шаопин был обречен показывать уже не чисто сельское, но еще пока и не чисто городское свое положение. В будущей жизни, где бы она ни протекала, за ним закреплен был навсегда этот двойной менталитет.

Нет сомнений в том, что такой молодой человек очень не хотел бы провести всю свою жизнь в деревне. Даже если внешний мир был полон опасностей, он готов был окунуться в его пучину – вовсе не ради денег или славы, а только из страстного желания юности…

В октябре, когда в газетах опубликовали новости министерства образования об открывшемся наборе в вузы, Шаопин был так же взволнован, как и все его ровесники. Прошла эпоха героев типа Чжан Тешэна[34]34
  Чжан Тешэн стал известен во время «культурной революции» в 1973 году за отказ сдавать общегосударственный экзамен по физике и химии. Вместо этого он сдал чистый лист бумаги и написал на обороте, что ему глубоко противны книжные черви, никогда не выполнявшие никакой реальной работы, и что несколько часов письменных экзаменов дисквалифицируют его перед обществом. Он стал национальным героем и даже получил место в Постоянном комитете Всекитайского собрания народных представителей в 1975 году. Однако после падения «Банды четырех» он был предан суду и приговорен к пятнадцати годам тюремного заключения.


[Закрыть]. Единый экзамен состоял из первичного отбора на уровне городов окружного значения, затем составляли списки на базе университета и только потом окончательно утверждали кандидатуру в провинции. Шаопин и его бывшие одноклассники, как один, отправились сдавать экзамен, но никто не смог поступить. Они не могли соперничать по уровню образования с теми, кто успел выпуститься в шестьдесят шестом, шестьдесят седьмом и даже шестьдесят восьмом годах, и с треском провалились. Это было вполне естественно и не стоило переживаний. Социальный беспорядок тех лет изувечил их поколение. Двери университетов были прочно закрыты для всех, кроме учившихся в больших городах. Когда поколение первых лет «культурной революции» перестало забирать себе их места, молодые выпускники уже новой волны опять оттеснили их.

Шаопин не питал особых надежд и новость о провале воспринял спокойно. Он очень быстро и буднично окунулся обратно в свою нынешнюю жизнь.

В начале декабря в Двуречье внезапно вернулся демобилизованный Цзинь Бо. Это было удивительно. Отчего он демобилизовался через полтора года? Отчего не написал заранее семье и друзьям? Он просто появился вдруг в деревне в форме со споротыми петлицами.

Шаопин услышал эту новость и сразу же бросился к другу. Встретившись после долгой разлуки, они радостно обнимались.

Цзинь Бо был в хорошем расположении духа. Он бросился доставать подарки для Шаопина и Ланьсян и протянул другу недокуренную сигарету. Шаопин отказался – мол, так и не научился курить. Цзинь Бо смолил одну за другой и громогласно вещал о народных обычаях Цинхая. Внешне он не сильно изменился – кожа по-прежнему была гладкой, как у ребенка, только щеки немного покраснели и обветрились. Это была единственная отметина, оставленная на его лице цинхайскими песчаными бурями. Цзинь Бо расспрашивал Шаопина о жизни бывших одноклассников. Они проговорили до ночи, и Шаопин остался ночевать у Цзиней, как раньше… Цзинь Бо так и не объяснил, почему он вернулся. Шаопин как взрослый человек не стал допытываться.

Скоро в Двуречье прошел слух, что сын Цзинь Цзюньхая стал крутить амуры с девицей из тибетской деревни, и его отослали восвояси. Все были поражены, что парень связался с нацменами. Говорят, эти тибетцы даже не носят белье, жрут руками, как звери, не говоря уже о том, что балакают на своем птичьем языке. Нелегкая дернула да бес попутал, не иначе!

Когда слухи о романтических похождениях Цзинь Бо дошли до Шаопина, он был не слишком удивлен. Шаопин хорошо знал своего друга: Цзинь Бо определенно не был посредственностью – он был человеком сильных чувств, и сплетни о нем вполне могли оказаться правдой. Но Шаопину неудобно было спросить друга напрямую, а сам он молчал. Быть может, Цзинь Бо был глубоко уязвлен произошедшим и сердце его болело. Не следовало его беспокоить.

Цзинь Бо делал вид, что не имеет ничего общего с пересудами. Он стал намного более зрелым и, казалось, почти избавился от подросткового бунтарства. В разговорах с деревенскими держал себя по-взрослому. Но каждый день в сумерках Цзинь Бо в военной форме взбирался зачем-то на гору за Цзиневой излучиной и бродил по ней, как привидение. Позабыв обо всем, он раз за разом выводил одну и ту же цинхайскую народную песню:

 
В этой дальней стороне
Есть одна девица,
Рядом с ней любой пройдет —
Красоте дивится!
 

Голос Цзинь Бо будил в Шаопине чувство печали.

– Что собираешься теперь делать? – спросил как-то Шаопин.

– Поеду в округ к отцу, стану учиться водить. Неохота торчать в деревне. Буду водителем. А что, дело хорошее, ни от кого не зависишь, и не надо ни с кем путаться… – Цзинь Бо помедлил и добавил: – Есть еще обстоятельства, которые я не должен бы скрывать от тебя. Но сейчас у меня на душе паршиво, не хочу про это говорить. Потом обязательно расскажу тебе все…

Шаопин все понял и кивнул.

Три дня спустя Цзинь Бо уехал в округ. Перед отъездом он сказал Шаопину, что сперва пообвыкнется, посмотрит, получится ли сесть за руль, а на Новый год обязательно приедет в Двуречье. Говорят, в этом году по всем деревням будут народные танцы с песнями…

После отъезда Цзинь Бо работа в школе стала напряженной. На носу были итоговые экзамены, учителя проводили консультации. Некоторым сильно отстающим полагалось консультирование по «особому разряду».

В классе Шаопина учился сын Цзинь Гуанляна, он хорошо знал математику, но китайский – отвратительно. Цзинь Саньчуй был не в состоянии написать даже самое простое сочинение. Шаопин очень беспокоился об его учебе.

Вечером, закончив проверять тетрадки, он обнаружил, что сочинение Саньчуя сплошь состоит из дурацких ошибок. Тогда Шаопин решил пойти к нему домой и наставить его отпрыска на путь истинный.

Визит одного из семьи Сунь в дом Цзинь Гуанляна по деревенским меркам тянул на большую новость. С тех пор как Сунь Юйтин в самом начале «культурной революции» во главе цзаофаней разнес весь дом братьев Цзинь, десять лет ни один человек из семейства Сунь не переступал порог их дома – они даже не здоровались. Теперь же племянник Сунь Юйтина собирался в дом Гуанляна учить его сына уму-разуму. Для Двуречья это было все равно что первый визит Киссинджера в Китай[35]35
  Генри Альфред Киссинджер (род. 1923 г.) – американский дипломат, эксперт по международным отношениям. Чтобы положить начало сближению США и Китая, враждующих более двадцати лет, он совершил тайный визит в Пекин в 1971 году, где встретился с Чжоу Эньлаем. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Когда Шаопин рассказал Шуфан о своей идее, она была очень рада, что он пойдет к ее деверю. Учительница Яо, как человек культурный, считала, что ненормально оставлять тяжелый осадок от давно ушедшего прошлого. Только из-за нежелания задевать деверей у нее долгие годы не хватало смелости нарушить «семейные устои». Когда молодой Сунь продемонстрировал широкий взгляд на вещи, это приятно ее поразило.

Вечером, никого не предупредив, она привела Шаопина в дом, куда совсем недавно переехала семья Гуанляна. Когда семья Цзинь увидела, как племянник Юйтина переступает порог, то замерла от неожиданности.

Зато Саньчуй с большой теплотой и уважением подвинул Шаопину лавку:

– Садитесь, учитель.

– Саньчуй плохо пишет сочинения. Шаопин очень заботится о нем, он пришел разобраться с этой проблемой, – сказала Шуфан деверю и его жене.

Только тут Гуанлян с женой очнулись и засуетились. Хотя они испытывали противоречивые чувства к семейке Сунь, все же тепло встретили посланника доброй воли. Гуанлян заварил огромную чашку чая, а жена побежала на кухню жарить тыквенные семечки.

Шуфан и Саньчуй повели Шаопина в большую комнату. Шаопин начал объяснять мальчику, что такое описательный стиль. Гуанлян наблюдал, как Шаопин со всей серьезностью растолковывает урок его сыну, и с чувством глубокого почтения стал возиться с керосиновой лампой. Время от времени он удивленно открывал рот и оценивающе глядел на младшего сына семьи Юйхоу. Его глубоко потрясло великодушное поведение этого молодого человека, но в то же время он продолжал удивляться, отчего это сын Суня учудил такое. Сам ли он решил прийти к ним или кто из старших его надоумил? Может, они что-то замышляют?

Само собой разумеется, что когда весть об этом визите разлетелась по деревне, все были удивлены и долго судили да рядили, что же стряслось. Больше всего бесился Юйтин. Он несколько раз приходил к племяннику и нудел, что тот напрочь забыл о классовой платформе – ишь, побежал к Гуанляну, чтобы помочь внуку барчука повысить свой культурный уровень!

– Не лезь в мои дела, – отрезал Шаопин.

Юйтин был озадачен ответом. Он понял, что Шаопин больше не желторотый юнец, и смутно почувствовал, что его авторитет старшего, его влияние руководителя уже ничего не значили для следующего поколения. Он был все тем же, но мир изменился непостижимым образом…

За день до Нового года свершилось обещанное – в Двуречье приехала Сяося. В тот день она попросила Жуньшэна позвать в гости Шаопина. Тяни были рады приезду обожаемой племянницы. Они тут же бросились готовить для нее разные деревенские разносолы, а Сяося и Шаопин уединились в другой комнате и болтали обо всем на свете. Крепкий середнячок Жуньшэн боялся вставить хоть слово – он просто внимательно слушал их умный разговор, не понимая, о чем речь.

Шаопина любезно пригласили на обед. После еды они с Жуньшэном повели Сяося гулять в горы. Выросшая в городе, она ощущала волнение и щемящую новизну всего, что встречалось им по пути. С педантичным Жуньшэном, конечно, нечего было и мечтать о настоящем веселье. Вот если бы с ними был Цзинь Бо, тогда бы они набесились вволю!

На следующий день Шаопин сказал родным, что собирается пригласить Сяося на ужин. Младшенький впервые звал кого-то домой, и старики были счастливы. В то же время их томило беспокойство. Они радовались, что сын вырос, что у него появились друзья и что почетным гостем их дома оказался не кто иной, как дочь уважаемого Тянь Фуцзюня, но волновались, чем им, при всей ужасающей бедности, встретить дорогую гостью?

– Просто налепим пельменей. У меня есть пара лишних юаней, я могу поехать в Каменуху, взять полтора кило баранины, – сказал Шаопин родителям.

Когда Шаопин вернулся с мясом, вся семья начала усердно готовиться. Было воскресенье, Ланьсян помогала по хозяйству. Она убрала их единственную комнату до зеркального блеска. Шаоань с женой были очень заняты и не могли помочь, но безумно радовались за Шаопина.

Когда все было готово, Шаопин немедленно отправился к Тяням, и Сяося с радостью выпорхнула ему навстречу. Многие видели их вместе. Деревенские стояли у плетней, с удивлением наблюдая за младшим Сунем и Сяося, и тихо шептались, словно вдруг осознав, что в Двуречье появился новый большой человек…

Когда Шаопин забрал Сяося, в душе Футана проснулись тяжелые мысли. Что за бес сидел в этой семейке? Сперва его дочь сходила с ума по Шаоаню – теперь его племянница спелась с этим Шаопином.