Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 5

Сунь Шаоань ничего не знал о том, что случилось дома и в деревне. Он стоял на коленях в нехитром сарае на ветеринарной станции соседнего поселка и отпаивал лекарством павшего на ноги быка производственной бригады.

Очень трудно в одиночку справиться с бестолковым бычарой. Вечером Шаоаню помогали люди с ветстанции: один держал быка за голову, другой вливал лекарство, и выходило куда проще, чем сейчас. Но стояла уже глубокая ночь, работники ветстанции давно разошлись по домам и спали мертвецким сном.

Шаоань, скрючившись, стоял в зловонном сарае, одной рукой зажав бычье горло, а другой сжимая жестяной шприц. Набирая лекарство из битого таза, Шаоань тянул на себя бычью морду, раздвигал головкой шприца сжатые челюсти и впрыскивал новые и новые порции. Иногда он пережимал рукоятку поршня, и бык оплевывал его лекарством, но это было совершенно не важно. Главное – не дать животному выплюнуть все разом. Все силы уходили на то, чтобы зажимать рукой его горло. Колени вминались в унавоженный пол, оставляя глубокие вмятины. Шаоань обливался потом.

Это был лучший бык всей бригады, от которого напрямую зависела их жизнь. Он был молодой, мощный, здоровый, работал на зависть всем в деревне. Глава второй деревенской бригады Цзинь Цзюньу предлагал в свое время сменять его на двух других, прибавив к ним в довесок хорошего осла, но Шаоань не согласился. Во время пахоты он обыкновенно не доверял быка никому другому и частенько сам ходил за плугом – боялся, что другие замордуют животное. Шаоань вмешивался и в кормежку, указывая старику Тянь Ваньцзяну, что и как ему делать. Бычара получал все самое лучшее.

Кто мог знать, что в этом году, едва только начнутся первые весенние работы, он сляжет и начнет воротить от еды морду. Те два дня, что бык ничего не ел, Шаоаню тоже не шел кусок в горло. Утром он взял быка и сам привел его на ветстанцию. Там после осмотра оказалось, что дело не смертельное – просто какое-то воспаление в животе. Ветеринар сказал, что после лекарства должно стать получше. Он развел препарат и дал быку одну дозу. Работники ветстанции сказали, что хорошо бы повторить процедуру часов в двенадцать ночи. Шаоань собирался в тот же день вернуться домой, но, поразмыслив, решил переночевать в поселке, чтобы не утомлять скотину долгой дорогой.

Он впрыснул между бычьих губ последнюю порцию лекарства и нежно потрепал быка по холке. Потом устало поднялся, поставил опустевший тазик со шприцом на окно, отметил про себя, что глаза у бычары стали поживее, и немного успокоился.

Он вышел из сарая. Ветстанция была погружена в кромешную тьму. Откуда-то долетал громоподобный храп. Ночь еще не пошла на убыль.

Шаоань большими шагами пересек двор и вышел из глинобитных ворот ветстанции на большую дорогу. Впереди маячили улочки поселка – там тоже было пусто, только горело несколько бледно-желтых фонарей.

Он размышлял, как ему быть с ночевкой. Днем Шаоань не успел зарегистрироваться в местной гостинице. Оказавшись в поселке по служебной необходимости, он вполне мог позволить себе заплатить за постой, но теперь, скорее всего, время было упущено. В поселке Рисовское была только одна маленькая гостиница, места в которой обычно разбирали еще до темноты.

Он шагал по дороге в сторону поселка, сам не зная куда. Если бы дело было в Каменухе, то там нашлось бы, к кому обратиться. Там он даже был знаком с работниками коммуны и сумел бы пристроиться к кому-нибудь на ночлег. Но Рисовское располагалось уже за границами родного уезда, и все здесь было чужое. Летом можно было бы просто улечься во дворе ветстанции, но сейчас, ранней весной, утром и вечером стоял настоящий холод, когда без куртки на улицу нечего было и соваться. К тому же поселок расположился в большой речной долине, где гуляли сильные ветры.

Шаоань шел безо всякой цели и не задумывался о том, что станет делать на улице. Вдруг он вспомнил, что дочка Цзинь Цзюньшаня вышла замуж и уехала в это самое Рисовское. Вроде как ее муж работает в здешней столярной мастерской и, кажется, живут они неподалеку. Можно было попробовать сунуться к ним.

Шаоань покачал головой и быстро отогнал от себя эту мысль. Было слишком поздно, наверняка они уже спали. Не следовало будить их среди ночи.

Вскоре Шаоань дошагал до домов. Улица была разбитая, но здесь теснились друг к другу намного больше лавок, чем в Каменухе, – сразу видно большой поселок. Шаоань грустно прислонился к телеграфному столбу. Он не знал, что делать. Сумрачные огни освещали его высокую фигуру. Он был очень похож лицом и сложением на своего младшего брата, но от постоянного физического труда казался гораздо мощнее. У него был прямой выступающий нос, отдававший чем-то греческим. Уголки губ слегка загибались книзу, а по коже разбегалась сеточка тонких морщин. Во всем этом проглядывал железный характер. По его взгляду сразу можно было сказать, что Шаоань – человек опытный. Хотя ему было всего двадцать три, но никому, даже умудренному старику, и в голову бы не пришло относиться к нему несерьезно.

Стоя под фонарем, Шаоань нащупал в кармане клочок бумаги, вытащил из кисета щепотку табака и привычным движением скатал самокрутку. Он всегда курил цигарки – с трубкой было лень заморачиваться ради пары затяжек. Настоящие сигареты он позволить себе не мог и покупал их только по какому-нибудь значительному поводу. Сейчас в кармане у него лежало полпачки неплохих сигарет, но курить их было жалко. На самокрутки уходила за год уйма бумаги – газетная была слишком толстой, и поэтому Шаоань часто вертел свои цигарки из старых тетрадок Шаопина и Ланьсян.

Скатав самокрутку, он понял, что у него нет огня. Слишком торопился, вот и забыл свою зажигалку на кане, а в поселке уже не было времени купить спичек. Курить хотелось страшно.

Вдруг издалека донесся слабый стук, словно бы кто-то бил по железу. Звук доносился с другой стороны улицы, и Шаоань решил, что там, где куют, наверняка найдется огонь, чтобы закурить. Зажав самокрутку между пальцами, он широкими шагами направился на звук.

Шаоань добрался до самого конца небольшой улицы и увидел внизу, у подножия холма, кузню. Одна створка двери была закрыта плотно, а другая – не до конца, так что оставалась маленькая щель. Изнутри светило красным и доносились звонкие удары молота, похожие на резкий звук лопающихся зерен.

Шаоань немного поколебался и толкнул дверь. Он увидел двух кузнецов: старика и молодого парня. Старый был явно за главного. Он сжимал щипцами раскаленный кусок железа, лежавший на наковальне, а другой рукой лупил по нему небольшим молотом. Ученик кузнеца наносил свои удары следом за учителем, на то же место, орудуя большой кувалдой. Железо пело. Искры разлетались, как брызги. На кузнецах были надеты усеянные дырками холщовые фартуки.

Когда Шаоань вошел в дом, никто не обратил на его появление никакого внимания. Но вот железо начало потихоньку остывать, старик сунул его обратно в печь, и двое кузнецов с удивлением уставились на незнакомца.

– Огоньку не одолжите, уважаемый? – пробасил Шаоань.

– Отож, – сказал старик и протянул ему щипцами алый уголек. Шаоань наклонился и прикурил. По говору было понятно, что старик – хэнанец. Почти все кузнецы на желтоземье были из Хэнани. По всей стране можно было встретить этих упорных трудяг, кочующих повсюду, – пожалуй, если бы выехать из страны было бы так же просто, как пересечь границу провинции, они бы давно распространились по миру, выплеснувшись за пределы Китая. Кроме откровенных бездельников, – которые встречаются во всяком народе, – все хэнаньцы с охотой брались за любое дело и своей сноровкой и мастерством зарабатывали на жизнь.

Шаоань прикурил и, стоя у горячей печи, вдруг почувствовал, что продрог. Он сел на корточки и стал греть руки у огня.

– Время-то позднее, а ты не в постели. Откуда будешь? – спросил хэнанец, управляясь с мехами.

– Я из Двуречья, приехал вот подлечить нашего быка. Ночь, конечно, на дворе, да я что-то не приткнулся нигде… – сказал Шаоань.

Молодой парень откликнулся:

– Небось в гостинице уже все места заняты.

– Это да… – пробормотал Шаоань, продолжая мучительно думать, куда ему податься.

– Я так думаю, в поселке места уже не найдешь… Слышь, а есть у тебя здесь кто знакомый? – спросил старик.

– Нет.

– Ага… – протянул кузнец, поворачивая щипцами железо. – Ну если правда некуда пойти, не побрезгуй – мы подвинемся. Постели не дадим, зато тепло…

Хэнанец был из тех, кто сам часто оказывается без крыши над головой и оттого испытывает сочувствие ко всем путникам, с удовольствием выручая попавших впросак.

Шаоань радостно поднялся:

– Вот спасибо, уважаемый. Да только не будет ли вам в тягость?

Он был страшно благодарен старому кузнецу. Без постели вполне можно было обойтись – просто посидеть у печи, а там, глядишь, и до утра уже недалеко останется. Все лучше, чем куковать где-нибудь в поле, клацая зубами.

– А что же вы сами-то не ложитесь?

– Да уже уговорились с заказчиком, что ему завтра с утра забирать. Чего делать, – ответил молодой.

Шаоань бросил взгляд на раскалившееся в печи железо, вытащил из кармана две заводские сигареты и протянул их парню:

– Ты посиди передохни, уважаемый, я за тебя поработаю пока.

Ученик кузнеца с радостью ухватил сигаретку и протянул свою кувалду Шаоаню. Старый хэнанец не прерывал работы, и Шаоань заложил вторую сигарету ему за ухо.

Когда кузнец положил железо на наковальню, Шаоань взялся за дело, чередуя удары. Он часто чинил поломанный инвентарь бригады и подменял в Каменухе тамошнего кузнеца-хэнаньца, а потому кузнечное дело было ему не в новинку. И потом на его долю выпала работа, не требовавшая особого мастерства – только чистой силы.

Когда они закончили один круг, старик-кузнец и его ученик стали нахваливать своего случайного помощника. Шаоань улыбнулся:

– Поработал – сразу согрелся.

Он еще дважды брал в руки кувалду. Когда изделие было почти готово, Шаоань отдал ее ученику.

Выковав заказанную мотыгу, кузнецы прибрали инструменты с небольшого возвышения в уголке и застелили его куском парусины.

– На одну ночь сгодится, – сказали и нырнули во внутренние комнаты.

Шаоань пододвинул старую наковальню и набросил на нее свою куртку, намереваясь использовать ее вместо подушки. Загасив свет, он устало улегся на парусине и быстро уснул.

На следующее утро, перекусив на скорую руку, Шаоань пошел на ветстанцию за быком. Вместе они побрели домой, в Двуречье. Всю дорогу Шаоань не торопил скотину – они шли медленно, в неспешном ритме большого животного. Путь в тридцать ли растянулся до полудня.

Только ближе к обеду Шаоань с быком подошли к северному краю деревни. В канаве у дороги он заметил старика Тяня, который, согнувшись, выискивал там что-то. Только когда Шаоань поравнялся с ним, старик Тянь Эр узнал его.

– Дядь, пошли обедать, – сказал Шаоань.

Тот загадочно улыбнулся ему:

– Ничто не вечно под луною… – Сказав это, он снова опустил голову и продолжил ворошить траву и палки в канаве.

Шаоань потянул быка и пошел дальше. Про себя он подумал, что если доживет до такого состояния, то точно повесится. Потом пришла другая мысль, изрядно его повеселившая: в таком состоянии, наверно, смерти вообще не существует.

Отец и сын Тяни были членами его бригады. Ему было жалко этих двоих юродивых. Всякий раз, когда Шаоань видел, как деревенские озорники издеваются над ними, он обращал мальчишек в бегство. Слабоумного сына Тяня он пристроил на стройку в надежде, что там за ним будут лучше присматривать.

С этими мыслями Шаоань вошел наконец в деревню. Он собирался отвести быка в стойла у Тяневой насыпи, но по дороге ему встретился бригадир Цзинь Цзюньу, тащивший на коромысле навоз. Он переходил по камешкам реку и, приметив Шаоаня, закричал:

– Эй, брат, погоди!

Бригадиру было лет сорок. Это был рослый, крепкий мужик с цепкими, крупными глазами – резкий, но расчетливый. Во всем семействе Цзинь ему не было равных. Отец Цзюньу при старом режиме слыл известным на всю округу ученым; он умер двадцать три года назад. Сыновьям совершенно чужд оказался его запал. Старшему, Цзинь Цзюньвэню, стукнуло уже пятьдесят – он тоже был не робкого десятка, но предпочитал не высовываться. Умел все: класть печи, резать скотину, обжигать горшки. Его дети – Цзинь Фу и Цзинь Цян – были настоящие разбойники. Цзюньшань был видным человеком – заместителем секретаря производственной бригады, а Цзюньхай работал водителем в округе. Их младший брат Цзинь Цзюньбинь совсем не походил на своих родственников. Он вел себя, как настоящий простак, почти что дурачок, а семья держалась на неукротимом, хитроумном Цзинь Цзюньу – и держалась, в общем-то, неплохо. Никого в деревне не задевали. Хотя бригадиру силы было не занимать, он никогда не опирался на нее, а выезжал исключительно умом и хваткой. Со старшими Цзинь Цзюньу всегда обходился почтительно, натура у него была щедрая, широкая. Никто не мог уличить его в мелочности. Как и Шаоань, он никогда не обижал тех, кто послабее. Бригадир не тушевался перед лицом вышестоящих товарищей, даже Тянь Футана. Он особенно ценил и уважал Шаоаня, годившегося ему в сыновья: Шаоань был парень сметливый – на мякине не проведешь, привычный к житью на особинку и настоящей мужской решительности. Его первая бригада работала еще лучше цзиневой второй. Хотя отношения между бригадирами были хорошие, они не могли не соревноваться в душе друг с другом. Цзюньу уже целый год проигрывал по всем статьям Шаоаню.

Заслышав окрик Цзюньу, Шаоань потянул быка за веревку и остановился, поджидая, пока тот переберется через реку.

Тот опустил свое коромысло у дороги, стянул обвязанное вокруг головы полотенце и вытер пот.

– Говорят, ты в поселок ходил. Как бычара-то? Живой? Если чего, давай сменяемся – даже если помрет на вторые сутки, я в обиде не буду, – гоготнул Цзинь Цзюньу.

– Да будь он сто раз мертвый, мне твои три красавца не нужны. Что за дело-то? – спросил Шаоань.

– А ты не знаешь? – поглядел на него бригадир.

– Да говори. – Шаоань совершенно не представлял, о чем пойдет речь.

– Твоего зятя притащили из Горшечной в нашу деревню и отправили перевоспитываться на стройку, что у вас за домом. Вчера вечером было собрание по критике на школьном дворе.

– За что? – в голове у Шаоаня что-то щелкнуло.

– Говорят, продавал крысиный яд…

Цзюньу смущенно посмотрел на Шаоаня. Потом он взялся опять за свое коромысло и сказал:

– Шел бы ты домой. Сестра привела детей, сейчас все там.

Шаоань сделал вид, что ничего особенного не случилось.

– Ладно, ступай. Сведу быка в стойло, а там посмотрим, – сказал он. – Вот же херня какая! Небось, одними работами не обойдется, еще и контрой объявить могут?

Цзюньу кивнул и, взвалив на себя коромысло, ушел.

Шаоань торопливо потащил быка в стойло. Он отдал лекарство тамошнему старику Тяню, а сам поспешил домой.

Перед Цзюньу не хотелось выказывать ни малейшего волнения – только давать тому повод для насмешек. Но на душе скребли кошки. Для их семьи, все время ходившей по самому краешку, даже мелкая неприятность могла иметь катастрофические последствия. То, что произошло сейчас, было совсем нешуточным делом: мало того, что зять опозорил всю родню, – он поставил свою семью на грань гибели, что означало скорые сложности для всех без исключения. Шаоань знал, что ни он, ни отец не смогут отказать в помощи сестре и ее детям и теперь все будет зависеть от него. Ему придется не просто решить проблему, но и стать для своих родных главным утешителем.

Пока Шаоань шел до дома, в голове у него крутились всякие мысли. Было ясно, что для коммуны история с крысиным ядом была образцово-показательной поркой. Если бы все случилось в родной деревне, он бы сразу побежал по знакомым – сперва к Цзюньшаню, потом к бригадиру Цзиню, к своему дядьке Юйтину, наконец, к большому человеку Тянь Футану. Да много, много еще было возможностей решить проблему, опираясь на баланс разных сил. Не везде даже нужно было появляться лично. В самом Двуречье Шаоаня знала каждая собака. Но зять был из другой деревни, и в деле оказалась замешана коммуна, никак не связанная с Двуречьем. Никакими очевидными способами Шаоаню было не решить эту проблему.

Что же делать? Когда он поднимался на родной холм, мысли метались, не останавливаясь ни на секунду, но решение все не находилось. Было ясно только одно: действовать нужно через коммуну в Каменухе. Тамошний секретарь Лю Гэньминь в начальной школе был его одноклассником, можно было с ним потолковать. Но больше он не знал никого, хотя там, может, и знали самого Шаоаня…

Добравшись до ворот, он оставил все эти соображения. Шаоань знал, что теперь ему предстояло столкнуться один на один с переживаниями своих родных.

Он постоял какое-то время перед входом, чтобы успокоиться, а потом, нарочито легким движением, открыл дверь. Мать, сестры и бабушка – четверо женщин – обрадовались его появлению, как небесному знамению. Самые дорогие его люди надеялись на него, как на единственное спасение. Стоило чему-то случиться – все смотрели на него с надеждой. Разве мог он обмануть их ожидания? Его тут же наполнила крепкая мужская решительность. Он спокойно обратился к матери:

– Отец на холмах?

Она кивнула и промокнула передником слезы с лица, решив, что нельзя больше плакать и расстраивать сына.

– Брат приехал? – обратился он к Ланьсян.

– Приехал, – отозвалась она. – Просто пошел к Цзинь Бо забрать какие-то вещи.

Не успела она закончить, как Ланьхуа упала к Шаоаню на грудь и зарыдала в голос.

– Будет, будет, родная, я уже рядом. Гляди, вон уже глаза все опухли, – нежно сказал он. – Тебе надо себя беречь, на тебе дети. Где они, кстати?

– Ушли с Шаопином, – сказала она.

Бабушка опустилась на кан и, обведя все семейство взглядом, заулыбалась беззубым ртом. Шаоань достал завернутые в полотенце кексы, которые купил в поселке, и положил их рядом с ее постелью. Один, помягче, он вытащил наружу и сунул бабушке в руку со словами:

– Вот, попробуй, очень мягкие, легко жуются.

Старушка взяла кекс и, сделав жест всем остальным, протянула:

– Позовите ребят-то, пусть попробуют.

Шаоань отметил про себя, что все более-менее успокоились. Тогда он вышел из дома и завернул за угол. У него все еще не было никакого готового решения.

Что может сделать он, парень от сохи? Любая работа на земле, от которой стонали другие, была для него плевым делом – он был уверен, что справится с ней всем на зависть, но тут было другое, совсем другое.

Он нервно мерил шагами землю у дома.

Мощный абрикос у восточной стены уже обсыпало белыми, как пудра, цветами. Его посадили давно, когда семья только перебралась в деревню, – дерево было почти что ровесником Ланьсян. В страду с него всегда можно было набрать корзину-другую золотистых, медово-сладких абрикосов. Хватало всем наесться от пуза. Сердобольная мать раздавала остатки деревенским ребятишкам. Но последние два года абрикос не радовал урожаем. Двое прожорливых племянников Шаоаня ждали зазря. Шаоань очень любил эту резвую парочку. Зная, что отец у них на редкость бестолковый, он чувствовал свою ответственность за детей – и все думал, что ради них одних стоит разобраться со свалившейся, как снег на голову, проблемой.

Тут он заметил брата, который поднимался на холм с мешком в руке. Другой рукой он вел их племянника Гоуданя. За ними бежала Маодань, что постарше.

Шаопин тоже заметил брата и зашагал быстрее.

– Чего несешь? – спросил Шаоань.

– Муки семь кило, – отозвался тот.

– Муки? Где взял? – удивленно пробасил старший. Для их семьи это было колоссальным подарком.

– Жунье дала…

– Жунье?

– Ну да. – Шаопин рассказал брату всю историю целиком. В конце он твердо добавил: – Она сказала, чтобы ты обязательно вырвался к ней в ближайшее время.

– Она не сказала зачем?

– Нет. Только велела тебе приезжать… – сказав это, Шаопин потянул детей в дом.

Шаоань остался снаружи. Он грустно подошел к абрикосу и легонько коснулся его коры, а потом вскинул голову и оглядел белоснежные цветы, обметавшие ветки. Мысли вернулись в прошлое…

Глава 6

Когда Шаоань был еще ребенком, семья жила на Тяневой насыпи – там, где остался теперь один его дядька Юйтин. Это было совсем недалеко от дома Жунье. В те годы родные Тянь Футана уже жили куда более завидной жизнью, чем семья Сунь Юйхоу, но еще не взлетели так высоко. При старом режиме отец Футана и его дядя батрачили на разных небедных людей. Семьи Тянь и Сунь дружили. Первое время после гражданской войны ничего не поменялось – мама так же частенько ходила с Шаоанем и Ланьхуа к ним в гости. Жунье была младше его на год. Они были вечные товарищи по играм и постепенно так прикипели друг к другу, что стали не разлей вода. Шаоань вставал утром и сразу начинал ныть, что хочет к Жунье, а Жунье плакала по вечерам, что хочет к Шаоаню. Ее мать только разводила руками. Они часто подолгу бесились. Если дома готовили что-нибудь вкусное, взрослые всегда передавали немного угощения для соседских детей или попросту звали в гости. На день рождения мама и тетя Тянь всегда красили белую нитку красной краской и вешали им на шеи. Это был «замок», сохранявший ребенка от несчастий и болезней.

Потом, когда дети немного подросли, дом и двор перестали привлекать их. Они стали выскальзывать на улицу и убегать в большой мир. Весной, когда цвели персики и абрикосы, а на ивах появлялись первые зеленые ростки, в потрепанных штанишках с разрезом[14]14
  Имеются в виду кайданку – традиционные штаны с разрезом сзади, которые носят маленькие дети, чтобы иметь возможность справлять нужду в любом удобном месте.


[Закрыть] они отправлялись на склон холма за только-только проклюнувшейся дикой травой. Во рту от нее все жгло и немело. Это было первое, что узнавали губы после бесконечно долгой зимы. Летом, как только начиналась жара, они, как все деревенские, начинали бегать нагишом. Мальчишки и девчонки целыми днями не вылезали из речки, плескались в воде, задирали друг друга и мазались илом. За лето они загорали до черноты. Осень была самым сладким временем. Дети стайками носились по окрестностям, выискивая все съедобное, что успело поспеть. Часто они набивали живот так, что дома даже не могли есть. Но все равно худели. Зимой сильный, холодный ветер, острый, как нож, загонял их под крышу. Приходилось скучать весь день дома – только в теплые дни они с Жунье переходили по льду речку и шли на Цзиневу излучину искать битый фарфор, водившийся там в изобилии. Раньше на излучине жило много богатых людей. Фарфоровые осколки были тонкими и красивыми, покрытыми глазурью с чудесными узорами. Зимой трава отступала и осколки выходили на поверхность. Они собирали их, как сокровища, и хранили в домашней кумирне[15]15
  Маленькая молельня для поклонения предкам. – Примеч. ред.


[Закрыть]. Какие еще игрушки были у них, детей этой бедной земли? Эти находки были их самым ценным имуществом.

Год за годом их семья становилась все беднее, а семья Тянь поднималась все выше. Жунье начала носить красивую цветную одежду, а он с каждым годом все сильнее обтрепывался. Но они всё по-прежнему играли вместе.

Когда Шаоаню было шесть лет, отец дал ему мотыжку и немного веревки.

– Шаоань, – сказал он, – ты уже большой. Надо приниматься за работу. Пошли за хворостом.

– Нет, не пойду, я хочу поиграть с Жунье, – запротестовал он.

– Жунье – девочка, а ты мальчик. Мальчик должен учиться работать на земле. Он не может сидеть все время дома. И потом, мы люди небогатые, папа не может все тянуть один на себе без помощника.

Шаоань молчал. Он знал, что отец был прав. Он давно смутно чувствовал, что этот день однажды придет – и теперь он наконец настал.

Так закончились его бедные, но полные бесконечной радости дни. Он начал трудиться, как любой деревенский мальчишка.

Сперва ходил в горы за хворостом с отцом, а потом с ребятами того же возраста. За раз приносили небольшую вязанку, зато каждый день. Шаоань делал, как взрослые: обвязывал охапку соломенной веревкой, чтобы потащить на спине, – выходило очень аккуратно и симпатично. У мамы рука не поднималась пускать на растопку его хворост, и она складывала эти милые маленькие вязанки во дворе. Со временем вышла приличная куча. Забегавшие соседи всегда обращали на нее внимание и говорили шаоаневым родителям: «Ха, ваш-то парень вон какой труженик!» В городе хвалят детей за учебу, а в деревне хвалят за труд. Родители очень гордились Шаоанем, и сам он в душе, возможно, впервые почувствовал, какой почет приносит людям труд.

Проблема была в том, что каждый день, когда он возвращался домой с хворостом, его мучил страшный голод. Дома изо дня в день была только жидкая каша. Он проглатывал несколько мисок каши и с постной физиономией выплывал из дома. Он знал, что даже если начать плакать, ничего не изменится. Кроме того, мама и так всегда добавляла ему половник погуще.

Когда Шаоань выходил во двор, он видел, как Жунье манит его наружу из-за стены.

Он выбегал за ворота, и Жунье вкладывала ему в руку прихваченную из дома кукурузную булку. Жадно откусывая хлеб, он с благодарностью смотрел на своего товарища. Она была в ярком чистом платье. Ее прежде вечно растрепанные волосы теперь лежали двумя черными блестящими косичками.

В шестидесятом году Шаоаню исполнилось восемь. Это было самое трудное время. Их семья часто голодала. Из Шаньси приехал брат отца – Юйтин – и ходил за ним, как привязанный, требуя, чтобы тот нашел ему жену. Отец влез в страшные долги, чтобы устроить эту свадьбу, и даже уступил молодым дом, где все семейство жило до этого. В итоге семье Шаоаня пришлось на время перебраться к семье Цзинь Цзюньхая.

В то время Жунье пошла в школу. Она прибежала на излучину и стала звать Шаоаня с собой. Именно тогда Шаоань понял, что если он продолжит ходить по дрова, ему придется всю жизнь потом работать в горах.

Тогда он начал требовать, чтобы родители отправили его в школу. Жунье приходила поддержать Шаоаня и плакала за компанию. Ни отец, ни мать не могли унять его пыл и в конце концов сдались. Отец сказал:

– Дело не в том, что я не хочу учить тебя. Вон, Юйтина я же отправил в Шаньси. А ты погляди – он все равно вернулся. Нам на роду так написано – не выбиться нам в большие люди. И потом, мы и так еле сводим концы с концами. Ты бы смог мне помогать, если что… Эх, ладно. Но запомни: раз пошел учиться – учись хорошо.

Так и вышло, что Шаоань, радостный и охваченный смутной печалью, поступил в деревенскую начальную школу. Они оказались с Жунье в одном классе и сидели за одной партой.

Все четыре года Шаоань писал контрольные лучше всех в классе – и одевался хуже других. Порой, когда есть было нечего, он приходил в школу голодным. Жунье таскала для него еду из дома. Озорная деревенская ребятня дразнила Жунье его невестой, от чего та жутко сердилась. Ждала, пока одноклассники выйдут из класса после урока, и тайком совала Шаоаню в парту припасенную провизию: пампушки, печенье, лепешки. Он также украдкой доставал ее оттуда и съедал один, тайно, на родовом кладбище Цзиней…

В одиннадцать лет Шаоань был уже в четвертом классе. На школьном дворе играли в «выбери друга»[16]16
  Популярная китайская детская игра: дети садятся полукругом и начинают петь песню, которую все знают; пять человек выбираются в качестве зазывал, они пропевают один – два куплета, хлопая в ладоши, и подходят к тем, с кем собираются «подружиться», далее пропевают еще один – два куплета, делая зазывающие движения. Выбранные встают, поют один – два куплета, пожимают руки «друзьям». В течение следующих одного – двух куплетов они меняются местами, и игра продолжается уже с новыми зазывалами.


[Закрыть].

Он не смел подойти к играющим, потому что сзади на штанах у него начала отдираться заплата. В дырку проглядывала голая кожа. Он смотрел, как другие играют, прижавшись спиной к стене и боясь пошевелиться. Один из мальчишек, вероятно, понял, что у него порваны штаны. Вместе с приятелями он налетел на Шаоаня, и они потянули его в круг. Все мальчишки тыкали в его голый зад и вопили. Захлебываясь от смеха, они затянули деревенскую детскую песенку: «Бобыль-бобылек, сидел без порток, прилетела зозуля – щелкнула в задок». Девочки, которые уже смущались от такого, бросились врассыпную, заливаясь краской.

Шаоаню было обидно и гадко. После школы он не пошел домой. Он потащился на холм за могилами клана Цзинь, лег на землю лицом вниз и заплакал. Говорили, что холм этот непростой. Шаоань стал вспоминать все рассказы стариков про небожительниц, которые спускались к смертным, и про мужчин, которые умирали с тоски. Их слезы превращались в реки. Слезные реки, бегущие у ног…

Вдруг он услышал, как Жунье тихонько зовет его. Он поспешно поднялся, и лицо его вспыхнуло румянцем. Жунье подошла к нему и сказала:

– Я сбегала домой за иголкой и ниткой. Давай зашью…

– Ты же не умеешь! – вскрикнул Шаоань. Он не хотел, чтобы Жунье зашивала дырку на таком позорном месте.

– Я умею, дай мне попробовать, – сказала Жунье, присев на корточки рядом. Она силой развернула его и начала неумело орудовать иголкой.

Жунье было лет десять, она шила не особенно хорошо. Просто клала стежки, чтобы заплатка прикрыла кожу. Иногда она колола Шаоаня иголкой, и он вскрикивал от боли. Жунье тихонько посмеивалась. Закончив шить, она велела ему встать и пройтись.

Не успел Шаоань сделать несколько шагов, как сзади опять шоркнуло и штаны разъехались.

Жунье зажала рот рукой и затряслась от смеха.

– Ничего, ничего, давай опять зашью, – булькала она.

– Черт с ним, пойду домой, мама зашьет, – ответил Шаоань.

Школьная жизнь оборвалась внезапно, просто закончилась вместе с детством. В шестьдесят четвертом году они вместе с Жунье поступили в среднюю школу в Каменухе. У него были лучшие результаты во всей коммуне. Деревенские как один говорили, что он рожден для учебы. Отец был очень счастлив и отпустил его. Каменуха была совсем недалеко, он мог каждый день возвращаться домой с другими ребятами и есть дома. Траты выходили совсем скромные. Пару лет Шаоань, как потом и Шаопин, а за ним Ланьсян, каждый день вставал затемно и, прихватив с собой что-то перекусить, спешил с другими детьми в Каменуху. Семья Жунье тогда жила уже совсем хорошо, поэтому она столовалась в школе и возвращалась домой только по субботам. Ей не нужно было каждый день мотаться в деревню. Они по-прежнему сидели за одной партой. Шаоань учился хорошо и часто помогал Жунье. На контрольных, если Жунье не могла решить задачу, он тайком показывал ей свой ответ. Если кто-нибудь из мальчишек обижал дочку Тянь Футана, Шаоань всегда вставал на ее защиту, не боясь пересудов.

Спустя два года Шаоань бросил школу. В Каменухе можно было отучиться только до седьмого класса, потом нужно было ехать в уездный центр. Для простого деревенского парня это было совсем непросто. Если бы он уехал, ему пришлось бы каждый месяц платить за еду и обзавестись карточками, не говоря уже о других расходах. Шаопин как раз пошел в первый класс. Отец больше не мог поддерживать Шаоаня. Ему было уже тринадцать. Ничего не нужно было говорить, он и сам знал, что не сможет поехать в город учиться.

– Я возвращаюсь к работе, пап, – сказал он однажды. – Поучился, будет, и так еле вытянули – на мой век хватит. Даже если останусь работать в деревне, все равно в обиду себя не дам, я теперь грамотный. Вернусь – станем работать вместе, выучим Шаопина и Ланьсян. Если у них хорошо пойдет, мы их не бросим. Да пусть даже за границу захотят – костьми ляжем, поможем. Если у них получится, я буду чувствовать, как будто получилось у меня самого. Только разреши мне сдать экзамены, ладно? Хочу показать всем, что я не иду учиться не потому, что я дурень бестолковый!