Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 11

Бесконечный осенний дождь падал шуршащей завесой. Город был окутан холодным туманом. По всему казалось, что это был последний дождь года, и совсем скоро с неба должны были полететь, как маленькие парашюты, первые снежинки.

Дождь шел уже целый день и всю ночь и совершенно не собирался прекращаться. Южный ветер мощной приливной волной гнал серо-черные тучи на север. Капли падали то редко, то часто, не переставая ни на минуту. Небеса, словно смеясь над людьми, в летнюю жару не посылали ни струйки воды, а теперь – безо всякой нужды – поливали землю нескончаемыми потоками.

По улицам и переулкам струилась грязная вода, пыль на домах и грязь на тротуарах смыло дождем, и река в очередной раз превратилась в мутную, глинистую взвесь. В горах и ущельях, окружавших город, лежала голубая дымка.

Осенний дождь наполнял все тоской: по улице пробегали редкие пешеходы, деревенские, торговавшие в городе, накинув на плечи рваные мешки, прятались под карнизом, без особой надежды поджидая покупателей. Милиционер на перекрестке тихонько дремал в будке – и машины катили по улицам, предоставленные сами себе. Низко над городом ревели моторы самолета, летавшего трижды в неделю из столицы провинции. Он заходил на посадку, стараясь опуститься на забрызганную моросью взлетно-посадочную полосу. Откуда-то доносился резкий звук ударов по металлу, звучавший особенно пронзительно в дождевой тишине.

На стройплощадке, где был занят Шаопин, по обыкновению остановили все работы. Площадка была залита грязью и глиной. Рабочие завалились спать. Истомленные тяжелой работой, они потягивались во сне, сладко постанывали сквозь храп и громко скрежетали зубами…

Шаопин лежал на койке не смыкая глаз. Оперев голову на руки, он смотрел в потолок, слушая монотонный, скучный перестук дождя, и думал. Мысли перескакивали с одного на другое.

Несколько дней назад он выкроил время сходить к секретарю Цао и прописаться в Голой Канавке. То была просто прописка – в Канавке, где земля ценилась на вес золота, никто не дал бы ему ни клочка. Шаопин оставался перекати-полем. Его судьба теперь полностью зависела от секретаря. Он надеялся, что через год – другой секретарь сумеет выкроить для него какой-нибудь уголок. На землю он и не рассчитывал.

Оставалось только браться за любые подработки в городе. Больших надежд на такой заработок возлагать не стоило – все-таки штука ненадежная. Выйдет ли так кормить жену и детей?

Все это казалось Шаопину далеким. Главное, теперь он стал горожанином, что само по себе много значило. Шаопин подумал, что среди его предков, наверно, никто не покидал еще родных мест. Теперь он чувствовал смелость сбежать из этой тихой гавани в «новый свет» и знал, что этот шаг стоит того – несмотря на все риски.

Шаопин по-прежнему пребывал в неведении относительно истинных намерений секретаря и его жены. Если бы он знал о них, то, пожалуй, смирился бы с этим фактом. Любовь любовью, но по крайней мере он был бы избавлен от львиной доли своих мучений. Его проблемы решились бы сами собой.

Не знал он, и что секретарь Цао с женой не хотят пока раскрывать свои карты. Сперва они планировали присмотреться к нему и дождаться, когда Цзюйин закончит школу. Для секретаря это была сложная комбинация, для которой требовалось время.

Шаопин лежал в пропахшей пóтом комнате, слушая симфонию храпа и дождя и размышляя о том, откуда дальше брать деньги. Нельзя сидеть без работы. Нужно делать все возможное, чтобы сразу же найти новую – поддержать родителей, помочь Ланьсян. Теперь он глава семьи и на нем лежит большая ответственность. Он начал потихоньку учиться у мастеровых на стройке, чтобы как можно скорее перестать мыкаться разнорабочим. Если он станет мастером, ежедневная зарплата удвоится – можно будет начать откладывать. Два или три года спустя, если удастся найти место в Голой Канавке, Шаопин организует себе дом – сперва на две комнаты. Это будет означать, что он пустил корни в Желтореченске.

Быть может, это не пустое. Он молод, силен, и пока в его сердце горит не ослабленная ничем мощь, цель может быть достигнута. Таков был скромный план. Но Шаопин думал, что однажды, быть может, он сумеет стать прорабом – будет с цигаркой во рту выбирать себе у моста работников… Н-да, отчего непременно с цигаркой? Нет, он не станет строить из себя киношного начальника, эдакого атамана местного ополчения, он выстроит отношения равенства и дружбы с рабочими, он будет особенно заботиться о тех молодых ребятах, которые пошли зарабатывать на жизнь, отказавшись от учебы…

После обеда небо внезапно прояснилось, дождь стал немного слабее. Рабочие побросали миски и снова завалились спать. Шаопин чувствовал невнятную тоску. Он не хотел больше лежать и строить несбыточные планы. Пользуясь кратким затишьем, он решил пройтись по улице и, может статься, посмотреть кино – просто чтобы убить время.

Было уже довольно холодно. Он пододел под рабочую одежду свой красный тельник и вышел на улицу. У Шаопина не было зонта – он юркнул под карниз и двинулся перебежками. К счастью, дождь был не слишком сильный – так, морось, недостаточная, чтобы промочить одежду насквозь. Возможно, он поторопился утеплиться. От движения быстро стало жарко и неудобно. Сквозь дырки на рукавах проглядывала красная поддевка. Эти алые пятна резали глаз. Его несуразный наряд сразу же выдавал в нем неотесанного деревенского парня. Но Шаопин был спокоен: вряд ли он повстречал бы здесь кого-то из знакомых. Прохожим не было и дела до его неприглядного обмундирования.

Оставив неловкость, он спокойно шел по улице. Дождь окутал город в тишину. Редкие пешеходы прятались под зонтиками. Все магазины работали, как обычно, но в них было пусто.

Шаопин сам не заметил, как дошагал до Южной заставы. Здесь, недалеко от окружного парткома, стоял самый большой кинотеатр города. Он решил попытать счастья и посмотреть, есть ли сеанс.

Уже издалека он увидел, что тротуар перед кинотеатром забит людьми. Видимо, фильм вот-вот должен был начаться – не факт, что удастся достать билет. Шаопин ускорил шаг и подошел ко входу. На вывеске красной масляной краской было написано: «Месть наследника».

Шаопин обрадовался – это была экранизация «Гамлета». Цзинь Бо рассказывал, что Гамлета потрясающе озвучивал Сунь Даолинь[45]45
  Сунь Даолинь (1921–2007) – киноактер и режиссер, чья карьера охватывает большую часть истории КНР. В 1950–1970-е годы он был одним из самых популярных исполнителей, а в 1980-х начал пробовать себя в качестве режиссера.


[Закрыть].

Шаопин посмотрел на время: сеанс вот-вот должен был начаться. Но когда он протиснулся к кассе, его ждало разочарование – билеты были распроданы. Он грустно отступил в толпу в надежде перекупить у кого-нибудь билетик.

Вдруг Шаопин остолбенел: он увидел, что в нескольких шагах от него стоит Тянь Сяося в бежевом плаще и, запустив руки в карманы, улыбается ему. Шаопин остался стоять как вкопанный. К лицу прихлынула кровь.

Она подошла, все еще улыбаясь, протянула ему руку и сказала:

– Я думала, мне снится.

– Да… я тоже… – сказал он, пожимая в ответ ее узкую ладонь.

Воцарилось неловкое молчание.

– Хочешь в кино или в гости? – она помахала у него перед лицом билетом.

– Что ты, иди сама… я… – Его лицо все еще пылало.

– А я уже смотрела… Но, если ты не против, бог с ним, с кино – давай пойдем ко мне, – Сяося, казалось, намеренно была сдержанна, но ей было трудно скрыть волнение. Шаопин заметил, что она выглядела совершенной студенткой. Черные волосы были разбросаны по плечам и покрыты серебристыми каплями воды. Облегающий плащ стягивал ремешок, на ногах красовались коричневые туристские ботинки.

Стоя перед ней, Шаопин отчего-то не стыдился своей порванной одежды – напротив, он чувствовал, что именно такой наряд лучше всего подходит для их встречи.

– Быть или не быть? – она с улыбкой помахала билетом.

– Откажемся от «Мести»? – Шаопин почувствовал, как кровь потихоньку отливает от лица.

Сяося улыбнулась, быстро пристроила билет и повела Шаопина в сторону парткома.

– Почему ты не писал мне?

Шаопин не знал, что сказать.

Что-то щелкнуло, Шаопин дернулся. Сяося раскрыла голубенький зонт-автомат. Она подошла ближе, чтобы они оба оказались под зонтом, и Шаопин вдруг почувствовал себя погруженным в озерный голубой туман…

Почти два года он не видел Сяося. Шаопин думал, что, если не ответит на ее последнее письмо, их связь будет разорвана навсегда. Она станет частью его воспоминаний, и они больше не встретятся никогда. Она студентка, а он деревенщина – до нее как до неба… Странно было увидеть ее на улице под дождем…

– Почему бы тебе не ответить на мой вопрос? – она повернула лицо и пристально посмотрела на него.

– Ну, и так понятно… – сказал он.

– Это потому, что я пошла учиться, а ты остался в деревне? Кажется, ты не изжил в себе обывателя, – резко бросила Сяося.

Шаопин был не согласен. На самом деле, в глубине души он вовсе не принижал себя. Просто Сяося не знала, как он изменился. Он действительно не хотел сохранять их отношения потому, что беспокоился о разнице в положении. Но это вовсе не значило, что выбранный им путь казался ему хуже. Да, он барахтался на самом дне общества, тянул жилы из-за нескольких юаней, но это было не просто способом выжить – никакая карьера не могла стать мерилом ценности человеческой жизни. Наоборот – он полюбил собственные страдания. Это было боевое крещение. Он верил, что сладость жизни, выпестованная невыразимыми трудностями, будет куда приятнее, чем доставшаяся с легкостью. В шутку он называл это «теорией трудных дел»…

Сяося провела Шаопина через проходную комитета. Ее отец, Тянь Фуцзюнь, недавно вернулся в Желтореченск работником административного управления. Семья переехала вместе с ним. Старик-сторож улыбнулся Сяося из-за перегородки и закивал. Они прошли прямо через большой внутренний двор, а потом через отдельную дверь в тихий закуток.

– Это двор постоянного комитета, – сказала Сяося и прибавила, указывая на четырехэтажное здание рядом: – А это общежитие для семей членов парткома. Мы живем слева, на втором этаже первого блока… Давай не пойдем туда. Лучше поговорим у папы в кабинете. Он вчера уехал в один из уездов и еще не вернулся…

Двор комитета представлял собой ряд тщательно отделанных каменных пещер, с трех сторон его окружала стена. Небольшая дверца вела к семейному общежитию. В центре было разбито несколько маленьких цветочных клумб – большинство цветов уже завяли, каким-то чудом уцелела только одна роскошная красная роза. Под платанами землю покрывал толстый слой желтых листьев.

Сяося сложила зонтик, вытащила ключ и открыла дверь среднего помещения. Приподняв занавес, она впустила Шаопина. Пещера была очень большая, она состояла из двух частей: сперва входящий попадал в канцелярию, а за ней прятался кабинет, по совместительству служивший спальней.

Сяося потянула Шаопина вглубь. Он осторожно присел на диван, оглядывая это необычное место. Сяося налила ему чаю и почистила яблоко.

В большом зеркале на противоположной стене Шаопин увидел, что одежда на нем разлезается по швам, а волосы спутались в ком. Сидеть на удобном широком диване было немного комично. Если бы не Сяося, любой, увидев здесь Шаопина, счел бы его забравшимся в дом воришкой.

Сяося протянула ему очищенную дольку, опустилась рядом и стала расспрашивать про все, что случилось за два прошедших года. Шаопин, похрустывая яблоком, начал рассказывать о том, что было и что происходит сейчас. Все это время Сяося не отрываясь смотрела на него красивыми, удивленными глазами.

Когда Шаопин перестал говорить, воцарилось молчание. Сяося сидела на диване, как статуэтка. Помолчав, он уверенно произнес:

– Не рассказывай никому из знакомых или бывших одноклассников. Я знаю, что ты меня понимаешь, поэтому я и поделился с тобой. Не хочу, чтобы об этом кто-нибудь узнал. Если слухи об этом дойдут до уезда, родители станут переживать. Мне хочется, чтобы они представляли себе все в радужном свете. Кроме Цзинь Бо, никто не знает правды – и пусть так и остается. Это не пустые амбиции. Я не боюсь насмешек. Я просто хочу спокойно и тихо идти своим путем… Обещай мне, – твердо сказал Шаопин.

Сяося очнулась, как ото сна.

– Будь спокоен, – сказала она, вставая. – Пойду куплю чего-нибудь поесть. Домой не пойдем, там будет неудобно. Сейчас сбегаю в столовую…

Сяося достала из шкафа тарелки и приборы, выхватила из выдвижного ящика продталоны и вышла. Минут через пятнадцать она вернулась с фарфоровой миской жареных овощей. Сверху на овощах покоились белые булочки. Сяося отложила себе немного в маленькую тарелку, взяла одну булочку и сказала:

– Остальное твое.

– В принципе я справлюсь, ты только не смейся потом, – сказал Шаопин, придвигая миску, и зарылся в овощи.

Сяося рассмеялась. Она вылавливала маленькие кусочки мяса из своей тарелки и отправляла их в миску к Шаопину. Неизвестно отчего, это напомнило ему Жунье. Девическую нежность и теплоту…

На улице стало темнеть. Сяося зажгла электричество, отставила тарелку и встала. Она смотрела на Шаопина.

– Я могу тебе чем-то помочь? – вдруг спросила она.

Шаопин поднял голову:

– Давай как раньше – если тебе понравится какая-нибудь книжка, ты мне посоветуешь. Идет?

– Еще что-то?

– Да нет.

– Можно будет передавать тебе книги?

Шаопин задумался.

– Давай я буду приходить к тебе в гости два раза в месяц. Нормально будет?

– Конечно.

– Когда лучше?

Теперь задумалась Сяося.

– Днем ты работаешь. Давай вечером в субботу? Сюда и приходи. Папы здесь по субботам не бывает…

Шаопин стал прощаться. Сяося не стала его задерживать – она проводила товарища до ворот. Прощаясь, она сказала:

– Я знаю, что ты не хочешь говорить мне, где живешь. Но ты обязательно приходи, понял?

– Я приду, – Шаопин пожал ей руку, развернулся и зашагал прочь.

Глава 12

Сяося спокойно стояла перед парткомом и провожала Шаопина долгим взглядом, пока он не скрылся за поворотом.

Был поздний вечер, повсюду зажглись фонари. В кинотеатре неподалеку только-только закончился сеанс, по холодным улицам прокатилась волна веселого шума. Пестрая толпа растеклась по тротуарам во все стороны. В переулках зазвенели велосипедные звонки.

Шумная волна схлынула, и на улице опять стало тихо. Дождь перестал, рваные облака бежали в темноте, как разбитые наголову пехотные части. Горы едва угадывались во мраке.

На сердце у Сяося было беспокойно. Домой идти не хотелось.

Она вышла из ворот на улицу и побрела под тенистыми платанами. Ноги сами несли ее на север. Как ни странно, где-то в глубине души Сяося надеялась, что Шаопин пройдет по этой дороге назад – в ее сторону. Она вдруг поняла, что они толком ничего не успели сказать друг другу. Говорил Шаопин, она в основном молчала. Сяося ощущала его чужим и незнакомым. Пораженная, она не знала, что сказать.

Да, Шаопин изменился. Изменился так, что она с трудом его узнавала. Дело было не во внешности – хотя и внешне он сильно отличался от прежнего Шаопина. Сяося уже свыклась с другими студентами. Ей казалось, что сама она тоже простилась с прошлой жизнью и начала совсем иную. Она сохраняла свой живой характер, но уже стала частью нового окружения. Все прошлое, включая школьных друзей, постепенно начало бледнеть, забываться. Ее жизнь очень быстро стала частью чужого мира. Когда страна освободилась от многолетних оков, многое из того, что представлялось непреложным, оказалось отброшено. Новые веяния и идеи хлынули, как воды потопа. Глаза разбегались от их многообразия. Сяося погрузилась в общее радостное возбуждение, в каждодневные студенческие споры и обмен свежими известиями. Возвращаясь домой, она принималась спорить с родителями. Все молодые люди в ее окружении были опытными ораторами, неравнодушными к судьбам родины. Они обильно цитировали китайские и иностранные книги, обращались к истории и к современности и демонстрировали завидную раскрепощенность сознания, ничем не скованный полет фантазии, суровую критику социальных зол – один на зависть другому. Они учились с усердием, но следили за модой и умели развлекаться на полную катушку…

И вот она неожиданно столкнулась с совершенно другим типом сверстников.

Чем нынешний Шаопин отличался от прежнего? Он посуровел лицом, окреп и выглядел здоровым взрослым мужчиной. Правда, Шаопин был такой же ипохондрик, как в школе, и одежда у него была ничем не лучше, чем раньше. Но теперь он начал жить и думать самостоятельно, выбрав трудный путь нескончаемой борьбы. Она и раньше относилась к Шаопину не так, как к остальным, считая его во многих отношениях исключительным. Однако, сказать по совести, поступив в университет, Сяося почти уверилась, что Шаопин в конце концов не избежит участи большинства сельских учеников – создаст семью, родит детей, станет работать и удовлетворится своим скромным местом в этом огромном мире. Теперь, когда политика в селе изменилась, такие люди, как Шаопин, стали сильно выделяться на общем фоне. Он вполне мог разбогатеть и превратиться в предмет зависти всех деревенских. Тогда, выпускаясь из школы, Сяося выразила надежду, что он никогда не станет обывателем – не будет говорить только о том, где достать денег, и бродить по рынку в Каменухе с торбой на плече, размышляя, как бы урвать доброго поросенка… Поэтому все два года, что Шаопин провел в Двуречье, она продолжала посылать ему книги и «Справочную информацию» и изо всех сил старалась напомнить ему, что он не должен утратить свои высокие идеалы… Потом она начала постепенно осознавать, что реальная жизнь – штука жестокая. В силу разных причин сельские парни, которые не смогли стать студентами или частью номенклатуры, даже обладая выдающимся характером и высокими талантами, в конечном счете становились жертвами окружавшей их среды. Дело было не в том, что в деревне нельзя было добиться большего и сделать что-то путное – просто их духовный мир тонул в огромном океане крестьянского уклада…

Хотя Сяося сделала неутешительный вывод о будущей судьбе своего товарища, глубокая дружба школьных лет не позволяла ей разорвать с ним связь. Когда он перестал отвечать на письма, она ощутила сожаление и где-то в глубине – нежданное облегчение. Она не могла бы забыть друга своей юности, но знала, что может никогда не встретиться с ним снова – в лучшем случае он останется глубоким следом в ее памяти…

И вот сегодня она случайно столкнулась с ним на улице.

Сяося восхищалась Шекспиром и даже немного боготворила его. Она отправилась на первый же показ «Мести наследника» в Желтореченске. Но одного раза не хватило. И вот, добыв билет, она собиралась посмотреть ее второй раз… Кто же знал, что Сяося встретит замурзанного Шаопина. Те несколько часов, что они провели вместе, она пребывала в состоянии крайнего потрясения. Все было нереально, как в кино, где Гамлет увидел призрак своего отца.

Она шла по ночной улице и думала о Шаопине и его пути. Из его слов Сяося поняла, что у него есть свое, особое понимание происходящего.

Шаопин принадлежал к отдельному типу молодых китайцев: он был хорошо образованным, но не настолько удачливым, чтобы поступить в университет или найти достойную работу, а потому лишен возможности занять важное место в обществе. С другой стороны, такие как он, не готовы были мириться с тем, чтобы ограничиться узким мирком, и оттого часто с трагической страстью избирали одну из самых трудных дорог в жизненной борьбе. Им не было дела до разговоров о высоком или беспокойства о судьбах человечества. Они прежде всего старались изменить условия своего существования, но в то же время не отказывались от духовных исканий. Они не презирали жизнь обывателей, но делали все возможное, чтобы их понимание жизни достигло большей глубины…

В глазах Сяося Шаопин внезапно стал персонажем, которым она восхищалась. Прежде это она «наставляла» его, а теперь он подарил ей свежий взгляд на жизнь – жизнь, которая вынудила его идти по сложному пути. Это было ни на что не похоже. Сяося почувствовала гордость от того, что в ее жизни есть такой друг. Ей захотелось всеми силами помочь ему. Без сомнения, жизнь никогда не заставит ее двигаться по той же траектории. Она не сможет покинуть свой мир. Но она понимала Шаопина. Сяося была взволнована тем, что он явился перед ней как метроном ее жизни – как система координат, как ориентир.

Сама не заметив того, Сяося дошла до перекрестка у Воробьиных гор. Она больше не рисовала себе в воображении, что Шаопин догонит ее. Стояла ночь.

Девушка повернулась и медленно пошла назад. На улице было пусто. Фонари отбрасывали длинные тени на пятнистый от дождя тротуар. Напротив, на горе, древняя башня, как шило, пронзала во тьме ночное небо. По нему бежали рваные облака, не было ни звездочки. Холодный ветер дул через рощи с далеких гор, поднимая многоголосые волны лесного шума. Выразительный и сочный плеск Желтого Ключа сливался с чистым гомоном Южной речки. Они звучали, как дуэт…

Сяося замурлыкала песенку из советского фильма «Дети капитана Гранта». Она никогда не видела это кино, но любила напевать ее.

Девушка едва справлялась с волнением. Подлаживаясь под песню, ее шаги все ускорялись – и вот она резво шагала по пустынным улицам к дому. Она чувствовала, что встречи с Шаопином будут окрашены тайной – как история из романтической литературы. От этого сердце билось еще сильнее.

Когда она дошагала до дома, свет горел только в одной из шести комнат – значит, на месте был только дедушка. Отец еще не вернулся из деревни, а мать работала в ночную смену в больнице. Жунье жила в помещениях окружного комитета комсомола и редко заходила к ним.

Сяося слышала, как дедушка говорит с кем-то в доме. Сперва она подумала, что у него гости, но потом поняла, что он отчитывает их старого черного кота: ишь, какой разборчивый стал, все тебе мясо подавай, только и думаешь, как урвать кусок пожирнее. Кот только мяукал в ответ. Сяося не смогла удержаться от смеха. Домашние вечно были заняты, им было не до разговоров с дедом – он целыми днями брюзжал на кота.

Не нарушая их разговор, она скользнула в свою комнату, включила свет и села за маленький столик. Ей нужно было какое-то время спокойно побыть в одиночестве.

Комната была обставлена очень просто: маленькая кровать, стол и кожаный чемодан. В ней было чисто, но царил нетипичный для девушки беспорядок. Книги и разные мелкие вещи лежали тут и там, безо всякого разбора. Стены были голыми, без разных девчачьих украшений. Только маленькая картина Репина была прибита к стене аккурат напротив столика. Это были «Бурлаки на Волге», вероятно, вырезанные из какого-то журнала.

Посидев немного, Сяося достала из ящика блокнот в красной кожаной обложке и начала записывать. Она вела дневник все время, запрещая заглядывать в него даже родителям. Сяося писала про прошедший день, в основном описывая встречу с Шаопином и свои впечатления от нее.

Закончив, она вдруг по какой-то прихоти подумала, что нужно подарить Шаопину ее «Бурлаков». Ей показалось, что ему очень пойдет стать обладателем этой маленькой картины.

Умывшись, Сяося нырнула под одеяло. Она долго не могла уснуть. Мысли метались в голове, и дело было не только в Шаопине. Она нервничала от того, что не может заснуть, и чем больше нервничала – тем меньше хотелось спать. Впервые в жизни Сяося мучилась от бессонницы. Она в бешенстве накрыла голову одеялом. Вот глупость! Завтра с утра лекция по древнекитайской литературе: известнейший специалист по Тан и Сун[46]46
  Тан (618–907) – эпоха китайской истории, традиционно считается в Китае периодом наивысшего могущества страны, на период правления государства Тан приходится расцвет китайской традиционной поэзии. Сун (960–1279) – империя в Китае. На нее пришелся расцвет формы цы (жанра поэзии, сочетающего разную длину строк).


[Закрыть], доцент Гу Эрчунь, будет читать про поэзию Ду Фу[47]47
  Ду Фу (712–770) – китайский поэт эпохи Тан, принадлежит к числу самых почитаемых поэтов в истории китайской литературы.


[Закрыть]. Гу Эрчунь был отцом Янминя, старосты класса Шаопина. Он преподавал, даже будучи замдекана училища. Его лекции пользовались огромной популярностью среди однокурсников. Доцент Гу не только обладал глубокими познаниями – он дышал страстью настоящего поэта.

Сяося не знала, когда заснула.

Она с нетерпением ждала наступления субботы. Жила и воспринимала все как обычно, но где-то за гранью привычного проклюнулось что-то новое, невыразимое. Силуэт Шаопина время от времени появлялся у нее перед глазами. Ей безумно хотелось его увидеть. Она уже взяла для него в библиотеке уйму книг: «Тяжелые времена» Диккенса, «Джейн Эйр» Шарлотты Бронте, «Хождение по мукам» Толстого, «Воскресение» другого Толстого, «Евгению Гранде» Бальзака. С книжной полки отца она стянула «Белый пароход» Айтматова, отпечатанный для внутрипартийного распространения. Ей очень нравилась эта книга.

Потом она лукаво подумала: если дать ему столько книг за раз, Шаопину не будет нужды приходить к ней раз в две недели. Она решила отдать только две.

В четверг после обеда занятий не было. Сяося повалялась немного в общежитии, а потом пошла домой. Выйдя из школьных ворот, она заметила, что в крохотной бухте на другой стороне реки толпилось много рабочих. Они раскалывали камни. На самом деле каменщики трудились там давно, но она никогда не обращала на них внимания. Не только она – все горожане не обращали внимания на подобные вещи, не имевшие к ним никакого отношения. В последнее время она начала внимательно изучать все попадавшиеся на пути стройки и карьеры. Она неизменно задавалась вопросом, нет ли там Шаопина.

Она невольно стала гадать, таскает ли он камни в карьере напротив. Внезапный импульс заставил ее быстро развернуться, пересечь новый мост и пойти к карьеру на противоположном берегу, чтобы посмотреть, что там творится. Почти у карьера что-то заставило ее скрестить руки на спине, совсем как рабочие. Сяося не смогла удержаться от смеха.

Теперь она стояла на обочине дороги над излучиной реки и смотрела на людей, ударяющих внизу по камню. Она увидела, что несмотря на холод, они работали в одних безрукавках, с открытыми плечами. Одни высекали молотками аккуратные кубы. Другие таскали их на спине от излучины к дороге.

На обочине стояло несколько тракторов с камнями. Взревели моторы, и они уехали. Сяося знала, что все, кто таскают камни, – это разнорабочие, и им приходится сложнее всего. Когда они поднимались по крутому склону от реки к дороге, камни придавливали их так, что головы почти касались земли. Из их губ рвался стон умирающего… Она вспомнила репинскую картину – то же мучение, та же тяжесть, что у нее перед глазами…

Сяося тщательно изучила всех рабочих и не нашла среди них Шаопина. Да, вряд ли стоило рассчитывать на такое совпадение.

– Эй, сестричка! Если приглянулся – спускайся! – грубо закричал один из парней. Все бросили работу и заржали.

Сяося быстро повернулась и зашагала прочь. Лицо залила краска, но злилась она не очень сильно. Она знала, что одинокие парни-отходники были большие охотники посмеяться над женщинами. Она была умной девушкой с широким кругозором и совсем не считала это страшным оскорблением. Наоборот – ей было даже забавно.

Всю субботу Сяося не находила себе места от тревоги. Она казалась себе смешной – просто влюбленная дурочка, ожидающая свидания. На самом деле она знала, что они с Шаопином были не в тех отношениях. Она просто была взволнована их общением. Ей хотелось говорить с ним – обсуждать все на свете, особенно «смысл жизни», о котором так часто говорили люди их возраста. Сяося подумала, что, если бы ее товарищи по учебе узнали об этом, они бы не только не поняли ее, но стали бы смеяться. Но именно это приводило ее в невероятное волнение. Пусть с точки зрения статуса и материальных возможностей они были очень разными, в личностном плане это не имело никакого значения. Они с Шаопином были равны. Их отношения должны были основываться только на общем поиске, общем исследовании реальности. Пожалуй, у каждого из них было что-то, нуждавшееся в преобразовании. Но преобразовать другого означало трансформировать себя самого.

Изнемогая от счастья, Сяося пришла перед ужином в кабинет отца. Он еще не вернулся из деревни. Матери и деду она сказала, чтобы ее не ждали на ужин, – она поест в другом месте.

Около шести часов она пошла в столовую за едой, принесла купленное в кабинет и полностью сосредоточилась на ожидании Шаопина. Через полчаса, как и обещал, пришел Шаопин, и Сяося с удивлением увидела на нем новую одежду. Лицо его было отмыто от грязи, волосы лежали аккуратными рядами. Если бы не затертые пластыри на обеих руках, никто, даже она сама, не заподозрил бы в нем деревенского отходника.

Шаопин заметил ее удивление.

– Исключительно из соображений вежливости, – сказал он с улыбкой.

Сяося понравилось это замечание. Она указала на еду на столе и сказала:

– Давай сначала поедим.

– А я уже поел. Но – опять-таки из вежливости – поем с тобой еще раз. К счастью, мой желудок закален во многих битвах и не боится жестокого обращения.

Сяося улыбнулась:

– Кажется, ты научился молоть языком.

Они сели и весело принялись за еду.