Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 13

Шаопин уже адаптировался к жизни на самом дне. У него было и мыло, и зубная щетка, но он даже не вынимал их. Не умывался, не споласкивал ноги – не говоря уже о чистке зубов. Он ел, как другие, на корточках, вцепившись в старенькую миску, порой втягивая еду в рот со звонким хлюпаньем. Говорил грубо, ходил выгнув спину, закинув руки назад или спрятав в карманах. Ноги он намеренно выворачивал наружу. Плевал резко, словно стрелял. Вместо туалетной бумаги использовал ком земли – словом, жил, как все остальные.

Хотя Шаопин казался настоящим деревенским отходником, он так и не научился справляться с одной вещью: вечерами, лежа в постели, часто не мог заснуть. Это было так типично для интеллигентного человека. К счастью, другие начинали храпеть, едва коснувшись подушки. Никто не знал, что он лежал в темноте с широко раскрытыми глазами. Если бы его приятели узнали про это, они бы не поверили, – это было так же невероятно, как человек, который не ест жир.

Да, после напряженного дня Шаопину все равно было трудно заснуть, и в ночной тишине сознание приходило в движение. Порой он думал о каких-то конкретных вещах, но чаще мысли текли во всех направлениях – как наводнение, затопляя берега, скользили, как красочные ореолы, накладываясь друг на друга, перетекая в конце в сон.

Шаопин сам не заметил, как прошел месяц.

Перед днем поминовения усопших вдруг стало тепло. Земля почти полностью освободилась ото льда. Ветки ивы по берегам реки нежно обметало зеленым, а на солнечных склонах в горах первые всходы проклюнулись сквозь влажную землю, готовые пуститься в рост и выйти на поверхность.

На стройплощадке все поскидывали ватники. Теперь, когда первый этаж был закончен и плиты перекрытия установлены, рабочие начали класть стены на втором. Задача Шаопина состояла в том, чтобы передавать наверх смоченный водой кирпич. Для этого требовались сильные руки и недюжинная выносливость. Это, несомненно, была самая трудная работа на стройке. Но Шаопин должен был ее делать, потому что получал повышенные выплаты.

Работы стало больше, и требовалось больше людей. Подрядчик привел новую партию мужиков с моста и одновременно выставил парочку тех, кто не справлялся с нагрузкой. Когда работников прибавилось, двое поваров – старый и молодой – перестали справляться. Жарить и парить выходило вполне сносно, но старик отвечал также за закупку продуктов – он еле ворочал огромные корзины с картошкой и капустой и двадцатипятикилограммовые мешки с мукой. Прораб вдруг решил, что Шаопин будет теперь ходить со стариком за покупками. Для разнорабочего это было легко, а оттого особенно желанно. Но прораб, памятуя о том, что они из одного уезда, отдал вожделенную работу Шаопину.

Шаопин был счастлив, словно его повысили: теперь он работал на стройплощадке только полдня, а оставшуюся половину тратил на помощь старику-повару. Он стал чувствовать себя намного легче, чем раньше.

Когда с работой стало получше, ему вдруг захотелось читать, – Шаопин очень давно не держал в руках книги. С начала года он не ходил за книгами к Сяося, потому что все равно не успевал их даже пролистывать. Кроме того, в кошельке у него было совсем пусто, и он хотел сосредоточиться на работе, чтобы заработать побольше денег и отправить немного младшей сестре и родителям. У Шаопина не было настроения думать о других вещах.

На стройплощадке Шаопин прикидывался неграмотным. Он не мог раскрыть свое истинное лицо. Именно такому, неграмотному, полагающемуся только на физическую силу, доверял прораб, его он просил покупать для повара продукты. Если бы прораб узнал, что он учился в школе и вообще – читает тут на досуге книжки, он бы наверняка выгнал его взашей. Но Шаопин не хотел уходить со стройки. Он зарабатывал два с половиной юаня в день, не говоря уже о том, что теперь мог не тянуть из себя жилы, как другие мастера.

Но желание читать внезапно стало настолько сильным, что он не сумел сдержать его. Шаопин раздумывал: можно ли найти способ читать, не подвергаясь риску быть обнаруженным? На ум приходил только один сравнительно надежный способ – укладываться ночами отдельно ото всех.

Наконец у Шаопина появилась идея: он решил поговорить с прорабом и убедить пустить ночевать в только что построенном здании. Дом был еще в работе, но первый этаж уже стоял на месте. Ни окна, ни двери пока не вставляли, протопить комнаты тоже не было никакой возможности, но сейчас, когда пошло на тепло, с этим можно было справиться. С книгой холод был не страшен.

Прораб оказался совсем не против. Если парень не боится холода и готов жить в чистом поле, – мое дело сторона.

Только переехав в недостроенный дом, Шаопин вспомнил, что ночью там не было света. Он купил себе свечей. Когда все было готово, он решил наведаться к Сяося и одолжить несколько книг.

В субботу вечером, после дня поминовения, Шаопин в виде исключения достал зубную щетку и мыло, вымылся тайком в реке, надел свой парадный костюм и, воодушевленный, побежал в партком.

Сяося была счастлива, но стала пенять ему, отчего он так долго не приходил. Шаопин путано и долго объяснял ей, в чем дело. Он с удивлением обнаружил, что за то время, пока они не виделись, она выросла еще сильнее, почти на голову. Шаопин не заметил, что Сяося теперь носила туфли на каблуке.

Они поужинали как обычно, тем, что Сяося принесла из столовой, и стали вдохновенно болтать обо всем на свете.

Перед уходом Сяося дала ему «Белый пароход» – сказала, что книга ей очень понравилась. Повесть Айтматова выпустили для внутрипартийного распространения несколько лет назад. Когда отец привез ее домой, Сяося тайком прочла книгу от корки до корки и стала считать своей.

Шаопин раскрыл самое начало и увидел критическое предисловие, написанное неким Жэнь Ду.

– Просто скотство какое-то, сплошная чепуха, не обращай внимания, – сказала Сяося.

Шаопин быстро попрощался. Ему не терпелось засесть за книгу, так высоко ценимую его «наставником».

Вернувшись в свой новый дом, Шаопин зажег свечу и ухнул в залатанную постель на куче пшеничной соломы в углу. Он сразу же начал читать. Вокруг стояла тишина, все спали мертвым сном. Прохладный вечерний ветер залетал в ничем не прикрытое окно, и пламя свечи, похожее на крохотную фасолину, дрожало от его касаний.

Шаопин был с самого начала захвачен и очарован книгой, каждым ее кусочком – трудным детством маленького мальчика, оставленного родителями, добрым, обреченным на страдания дедом Момуном, бесчеловечным, упрямым и недалеким Орозкулом, прекрасной матерью-оленихой и допотопной, словно из сказки явившейся жизнью киргизского народа… Все это заставляло кровь Шаопина течь быстрее. Когда кристально чистое сердце ребенка было попрано уродством реального мира, когда он навсегда исчез, как рыбка, в холодной воде, слезы затуманили глаза. Шаопин задушенным голосом забормотал под нос те пронизанные болью, трогательные слова, что сказал в конце повести Айтматов…

Небо начинало понемногу светлеть. Шаопин задул свечу и вышел из дома. Он стоял на груде стройматериалов во дворе, его опухшие глаза смотрели на спящий город. Неясные очертания домов были скрыты в безграничном безмолвии. Он внезапно почувствовал отчаяние и одиночество. Шаопин так желал, чтобы небо поскорее очистилось от тьмы, а солнце с девичьей нежностью улыбнулось ему из-за Башенного холма и на улицах вновь зашумела толпа… Ему захотелось немедленно броситься к Сяося и поговорить с ней. Сердце захватывали волны чувств, ему было трудно успокоить их…

Он собирался закончить чтение через неделю и совершенно не ожидал, что дочитает книгу за ночь. До субботы не было никаких шансов застать Сяося дома.

Наконец наступила долгожданная суббота. Шаопин еле дотерпел до конца рабочего дня, схватил «Белый пароход» и понесся в партком.

Увидев Сяося, он какое-то время не знал, что сказать. Хотел поговорить с ней о прочитанном, но почувствовал, что ему трудно объяснить многое словами. Книга тронула его, а человеку бывает сложно выразить такое. Он чувствовал что-то слишком большое, слишком сложное. Для этого не было готовых слов.

Сяося заметила, какое впечатление книга произвела на Шаопина. Она сама испытала ее влияние – Сяося была рада, что Шаопин понял и влюбился в нее так же, как она.

После еды Сяося неожиданно предложила им вместе подняться на Воробьиные горы. Это было именно то, чего хотелось бы сейчас Шаопину. Они вышли из ворот парткома и пошли в сторону гор.

Печатая шаг, Шаопин ощущал повисшую в воздухе натянутость. Болтать с Сяося у нее дома было вполне естественно, но отправиться с ней вдвоем на прогулку казалось чем-то чересчур интимным. Меж тем, ни один молодой человек не отказался бы от такого рода интимности.

Воробьиные горы начинались сразу за парткомом. Они медленно поднялись на холм по пологому склону. У самой вершины Сяося, как заправский озорник, свернула с тропинки и нырнула в кусты. Шаопин с радостью сдался под напором ее своенравия и захрустел за ней по бездорожью.

Скоро путь им преградила насыпь на границе поля. Шаопин забрался наверх одним мощным прыжком. Сяося улыбнулась ему снизу и покачала головой, а потом протянула руку, чтобы он мог ее подтянуть. Шаопин растерялся и покраснел, как редиска. Сяося немало позабавило его смущение, но она упрямо продолжала тянуть руку вверх, не собираясь отказываться от задуманного.

Шаопин схватился за нее дрожащей ладонью и вытянул наверх. Он впервые держал девушку за руку. Шаопин почувствовал, что его рука напряглась, а ладонь полоснуло горячим, будто обожгло.

На вершине горы они опустились на траву. Внизу лежал Желтореченск. Суетливые пешеходы на улицах были похожи на трудолюбивых муравьев. За их спинами садилось солнце. Древняя башня на противоположной стороне ярко горела на закате, вытянутая вверх, как огромная ракета на старте. Она казалась невероятно величественной. Река голубизной ранней весны делила город на две равные части и, изгибаясь, вилась в далекую горную долину…

Ничего не говоря, они оба с удивлением и волнением наблюдали за природой.

Город постепенно погрузился во тьму, и пейзаж стал размытым. Сначала осветились старый и новый мосты, а потом загорелись огни всего города.

В этот миг Сяося повернулась и спросила Шаопина, что он думает про «Белый пароход». Шаопин заговорил, запнулся и замолчал – словно не в силах выразить своих чувств. По совести сказать, он совсем не мог сосредоточиться. Эти сумерки, эта дикая земля, эта близость девушки заставляли кровь бурлить в жилах…

Внутреннее беспокойство делало его тревожным. Он откинулся на сухую траву, заложив руки за голову, и отупело уставился в сумрачное небо. На нем уже зажглось несколько звезд. Сяося тихо сидела недалеко от него, держась обеими руками за колени и молча глядя вдаль на горы. Было прекрасно. В рощице хлопали крыльями, возвращаясь в гнездо, птицы. Ветер стих, и в воздухе разлилось легкое тепло. Весенние сумерки будили бесконечные мечты. Мысли цеплялись одна за другую, как звенья. Порой сквозь них пробивалась неописуемая грусть. Шаопин тяжело выдохнул в ночное небо и стал читать на память древнюю киргизскую песню из книги Айтматова:

 
Нету реки шире тебя, Энесай,
Нету земли роднее тебя, Энесай,
Нету горя глубже тебя, Энесай,
Нету воли вольнее тебя, Энесай…
 

Сяося, не двигаясь, не отводя взгляда от дальних гор, тихо вторила ему…

Шаопин резко сел. Ему страшно захотелось вытянуть руки и крепко обнять Сяося.

С улицы под горой донесся резкий автомобильный гудок. Шаопин вздохнул, вскинул обмякшую ладонь, отер холодный пот со лба и сказал:

– Пойдем обратно.

Сяося молча кивнула. Они бесшумно встали и спустились с горы. Под горой частые яркие огни сливались в блестящее марево.

Шаопин простился с Сяося на улице у Южной заставы, сжимая в руке новую одолженную книгу. С «Джейн Эйр» под мышкой он вернулся в свое пристанище, открытое всем ветрам.

Глава 14

Стоял теплый майский вечер. Сяося вышла из общежития и медленно пошла по дорожке кампуса. Прямые белые тополя уже зеленели по обе стороны тропинки. Вечерний ветер и листья шептались, издавая невнятное тихое шуршание…

Сяося не изменяла своим привычкам: поверх тонкого свитерка был накинут мальчишеский пиджак. Скрестив руки на груди, с каждым шагом она погружалась в глубокие размышления, но на лице играла все та же бессознательная, уверенная улыбка. Вечер походил на сказку – сквозь зеленоватую дымку листвы просверкивали огоньки, а воздух был напоен сладким ароматом акации.

Для нее, двадцатитрехлетней студентки училища, дни проносились весело – но совсем не так, как хотелось. Сяося не страдала от серьезных невзгод, но часто испытывала неясную тревогу. Каждый день был полон своих маленьких успехов и радостей, полон беспокойства и грусти, полон обид и несправедливости – и полон дружбы и нежности. Время летело быстро. Она сама не заметила, как промелькнула зима и началась весна.

Сяося остановилась на обочине и некоторое время смотрела на яркую луну, вползавшую на небосклон из-за Платанового холма. Она вглядывалась в высокое, молчащее темное небо, вбирая дыхание поздней весны, и сердце в груди екало и пламенело.

Вдруг Сяося увидела, что ведет себя по-мещански. Она рассмеялась и быстрым шагом пошла вперед.

Поступив в училище, она впервые задумалась, что станет делать после окончания. Это была вполне реальная проблема. Вообще-то главной целью обучения студентов в училище была подготовка учителей средней школы для нескольких районов округа. Сяося совершенно не хотела заниматься преподаванием. У нее в голове не укладывалось, как можно всю жизнь стоять у доски. Хотя умом она понимала, что это вполне благородное занятие, оно определенно не соответствовало ее наклонностям. Ее манил дух странствий и приключений. Сяося очень надеялась, что ее жизнь будет полна страсти, даже если она просто станет членом геологоразведочной экспедиции в Тибете или китайском Туркестане.

Но уйти от учительской судьбы было не так-то легко. Мало кто из выпускников избежал этой участи. Сперва следовало поработать учителем – и только тогда можно было благополучно перейти на другое место. Лишь самые терпеливые и способные добирались до желанных постов. Конечно, ее отец занимал теперь должность секретаря окружного парткома. По блату можно было устроиться на административную работу. Но это было еще противнее, чем становиться учителем. И потом, отец вовсе не обязательно пошел бы на такое.

Сяося сильно переживала – порой, сдавшись под напором уныния и утратив самоконтроль, она начинала хуже учиться и теряла целеустремленность. Однако она быстро выходила из этого состояния. Во время очередного психологического слома Сяося обращалась к глубоким размышлениям о себе самой. Она сознавала, что становилась старше, начитаннее, взрослее – но совсем рядом маячила ловушка мещанства. Сяося всегда презирала подобные вещи, но в рыбном ряду невольно привыкаешь к вони. Быть может, этот неизбежно. Мещанство! Оно, как протрава, разъедает все, сужает горизонт, ослабляет самоконтроль, надламывает дух борьбы. Сяося знала, что даже если порой отступление начинало казаться допустимым, объективно смириться с ним было невозможно. Такова была Сяося. Она должна была оставаться сильной.

Промучившись какое-то время, Сяося силой заставила себя не тревожиться больше. Выход всегда найдется. Там сообразим – а беспокойством делу не поможешь. Конечно, она не перестала думать о будущем, но сильно смягчила остроту переживаний.

Однако в последнее время у Сяося появился новый повод для переживаний. Причина была в Шаопине. В школе их отношения выделялись на общем фоне, но в то время в них не было никакой сложности. Когда Сяося в первый раз встретила этого парня из родной деревни, многое в нем привлекло ее внимание и вызвало особое уважение. Позже они стали общаться теснее. До новой встречи в Желтореченске их отношения не выходили за пределы дружбы между одноклассниками. В их возрасте это было вполне нормально, разве что чуть-чуть необычно.

За год, прошедший с тех пор, как Сяося столкнулась с Шаопином у кинотеатра, все неуловимым образом изменилось. Она постоянно думала о Шаопине. Сяося часто с нетерпением ждала наступления субботы – их ужина и традиционного разговора в кабинете отца. Она быстро обнаружила, что в ее группе нет ни одного парня, с кем можно было бы обмениваться самыми разными идеями так, как с Шаопином.

Только ли в одном обмене идеями было дело? Нет, он уже тронул струны ее сердца. Была ли это любовь? Вот с этим было неясно. Сяося казалось, что любовь, вероятно, очень далека от нее. Ее мысли по большей части занимал прогресс в учебе и карьерные амбиции, личной жизни явно не доставало такой же сосредоточенной энергии.

Впрочем, отчего так теплело у нее на сердце, когда она думала о нем? Отчего так хотелось быть с ним рядом? Откуда бралась тоска, когда она долго не видела его? Была ли это любовь? Быть может, именно она – просто неузнанная, не явленная в открытую.

В любом случае, Сяося чувствовала, что больше не сможет жить без Шаопина. Он сам и его отношение к жизни вызывали у нее восхищение. Такие люди попадались редко. Конечно, ни в училище, ни за его пределами не было недостатка в блестящих молодых людях. Но упорство в сложной борьбе, столь характерное для Шаопина, совсем не было обычным. Действительно, ему приходилось несладко, порой было невыносимо наблюдать за ним. Но его исключительность проявлялась именно в этом.

Однокурсницы целыми днями обсуждали Кэна Такакуру[48]48
  Кэн Такакура (наст. имя Гоити Ода; 1931–2014) – японский актер и певец. Является лауреатом почти двадцати кинопремий и нескольких государственных наград. Наиболее известен изображением «благородного якудзы».


[Закрыть] и его мужественность. Но что такое настоящая мужественность? Те, кто не ломаются перед лицом трудностей, – вот истинные мужчины. Мужественность – это не напускное. Не каменное лицо, не сведенные брови, не длинные бакенбарды, не черная кожанка. Некоторые ребята из ее группы выглядят именно так – и это просто смешно. Мужественность идет изнутри, в нее нельзя обрядиться, ее нельзя сыграть.

Сяося нравилось, что Шаопин не выделывается и не думает, что его трудная жизнь лишена смысла. Она видела, что он даже немного гордится своими страданиями. Только тот, кто глубоко понимает жизнь, может быть так силен духом.

Неужто она действительно собиралась отдать свое сердце этому деревенскому трудяге из богом забытого угла?

От таких мыслей мальчиковатая Сяося заливалась стыдливой девичьей краской. Нет, лучше не торопиться с такими вещами. Чувства как вино: чем дольше оно покоится в бутыли, тем совершеннее вкус. И вообще – прежде чем идти на свидание следовало избавиться от разделявшего их трудноописуемого барьера…

Пускай все пока остается как есть – от этого и так голова идет кругом, а ей нужно сосредоточиться на окончании училища.

Несмотря ни на что, их субботние встречи всегда заставляли ее сердце биться чаще. Накануне вечером они опять долго говорили друг с другом, потом поднялись на Воробьиные горы и несколько часов сидели там, озаренные лунным светом. Сяося знала, что сейчас Шаопин работает на окружном дизельном заводе – опять что-то строит. Он по-прежнему каждую неделю брал у нее книгу и возвращал на следующей. Шаопин рассказал, что ночует один, в строящемся здании, чтобы спокойно читать по ночам.

Сяося силилась представить себе, как он читает там, в комнате без окон и дверей, при свете свечи. Несколько раз она едва сдерживала внезапный порыв кинуться к нему прямо ночью, но вновь отогнала навязчивые мысли. Следовало подумать о Шаопине, о его самолюбии. Он наверняка не обрадовался бы, если бы она увидела вдруг воочию его пристанище…

Глава 15

Настал сезон малого изобилия, и горы, окружавшие Двуречье, постепенно заиграли новой жизнью. Солнце тепло освещало землю. На пологих склонах по обе стороны реки ярко-зеленые ростки уже прикрыли большие черные шрамы выжженной травы, оставленные зимой деревенскими озорниками. Когда в деревне установили систему подворного подряда, водоохранные и ирригационные сооружения пришли в плачевное состояние. Река разлилась намного сильнее, чем раньше. В узких местах вода бурлила и пенилась. Камни, по которым переходили от Тяневой насыпи к Храмовому холму, скрыло весенним разливом – пришлось натаскать новых.

Все деревья, кусты и большинство трав уже покрылись листьями. Даже китайские финики, нечувствительные к весенней ласке, выгнали первые почки. Храмовый холм одело зеленой дымкой. Горошек был обсыпан розовыми цветами, а пшеница начала ветвиться – в солнечных излучинах наметились уже крохотные колосья.

Начиналась страда. Сажали осенние злаки – в горах вокруг деревни и тут и там доносилось мычание волов, возвращавшихся с поля. Те, у кого хватало денег на удобрения, подкармливали пшеницу мочевиной, – это было идеальное время.

Шаоань носился по всему уезду без надежды передохнуть. Как только завертелся кирпичный маховик, его подхватило и потащило следом. Он лично следил за производством, держал в узде семь – восемь наемных работников и сбывал свою продукцию, не покладая рук. Едва закончивший начальную школу Шаоань управлялся с огромным делом, и его напряжение сложно было себе представить. За сто пятьдесят юаней в месяц он нанял одного хэнаньца следить за производством, но, будучи владельцем, Шаоань все равно вынужден был вкладывать уйму собственной энергии. Все зависело от него самого, а вовсе не от хэнаньского управляющего. Он сновал между кредитным кооперативом, налоговой, транспортными компаниями и покупателями.

Пока Шаоань был в разъездах, за все отвечала Сюлянь. Она кормила работников, вела подсчет кирпичей, выставляла счета и записывала приход с расходом. Одного этого хватало, чтобы трудиться, не разгибая спины.

Они не спали больше мирно каждую ночь – в обнимку под одним одеялом. Часто они не видели друг друга по нескольку дней. Их сын почти все время жил у бабушки с дедушкой. На ребенка совсем не оставалось времени.

Они отдавали все силы работе, потому что жизнь их внезапно наполнилась новыми, большими надеждами. С надеждой появляется страсть, появляются энтузиазм и безоглядная готовность заплатить любую цену за свое счастье. Так постигается истинный смысл жизни. Что такое жизнь? Это бесконечная борьба. Но стоит выбрать цель, стоит почувствовать, что усилия не напрасны, как она становится насыщенной, богатой, а душа сохраняет свою молодость.

Шаоань не мог выразить мысли подобным образом, но он действительно чувствовал все это. Он никогда не был заурядным тружеником своего деревенского мира. Долгие годы Шаоань не мог делать то, к чему лежала душа, а вот то, чем заниматься не хотелось, было неизбежным и неотменяемым. Как хорошо, что теперь, когда все изменилось, он, наконец, мог пуститься в полет.

Уже больше двух месяцев, несмотря на катастрофическую усталость, Шаоань с Сюлянь чувствовали себя такими счастливыми, как никогда раньше. Сидя на маленьком кане в новом доме, они подсчитывали на пальцах свалившееся на них в этом году счастье. Если не случится ничего из ряда вон выходящего, к концу года, после погашения кредита, у них на руках окажется доход в две – три тысячи юаней и, что еще важнее, все кирпичное производство перейдет к ним в собственность.

С началом реформ по всей стране начались масштабные стройки. В деревнях и городах новые здания стали вырастать, как грибы после дождя. Некоторые строились в рамках плана, другие – на свой страх и риск. Весь Китай превратился в одну огромную стройплощадку. Стройматериалы стали ходовым товаром. Древесина и сталь подскочили в цене, а кирпича и черепицы все время не хватало. Сталь ценилась особенно высоко – как хлеб в голодные годы, вся торговля ей находилась под строгим контролем. Чем больше закручивали гайки, тем сильнее становился дефицит и тем больше появлялось разных лазеек. Блат расцвел пышным цветом, и многие недобросовестные люди заколачивали большие деньги. В газетах время от времени появлялись сообщения об арестах жадных до денег чиновников.

Шаоань оказался как нельзя к месту со своими кирпичами. Можно было не беспокоиться, что они не продадутся. Но кирпичи превращались в деньги не сами по себе. Конечно, можно было продавать их по обычной цене и особо не мучиться. Сперва Шаоань так и делал, но потом его высмеял кичившийся своим почти мгновенно нажитым богатством сосед Ху Юнхэ. Он сказал, что нынче никто не ведет дела так бездарно.

– Будь похитрее: угостишь покупателя – и каждый кирпич будет продаваться на один – два фэня дороже.

Шаоань был очень удивлен. Он пригласил своего проповедника новой жизни пообедать вместе в уездном центре. Обед сблизил их. После трех стопок сосед Ху научил его многим трюкам.

Шаоань начал действовать тоньше. Попробовав работать по заветам Юнхэ, он нашел их очень дельными. Раньше каждый кирпич продавался за три и восемь десятых фэня, а теперь ему удалось договориться на три и девять десятых. Вместе набегала приличная сумма. А на обед в столовой было потрачено всего ничего.

Шаоань был крестьянин до мозга костей. Первый раз ему было неловко, но потом он узнал, что зачастую, если не подмазать, дело вообще не выгорит. Некоторые не только считали угощение и подарки само собой разумеющимися, но даже намекали, что пора бы раскошелиться. Любая сделка скреплялась взаимной выгодой – и раз уж покупатели ничего не боялись, отчего было не воспользоваться такой прекрасной возможностью?

Как ни печально, но зачастую откровенные тупицы под покровительством продажных чинуш становились «опытными» бизнесменами. С черными портфелями из искусственной кожи, набитыми дорогими сигаретами и алкоголем, они приезжали в город, разыгрывая святую простоту, – но цепко хватались за любую брешь, в которую можно было запустить лапу.

По сравнению с дельцами вроде Юнхэ, Шаоань был профаном. Он просто приглашал людей пообедать – вполне обычным для деревни способом отплатить за услугу.

Шаоань одевался теперь не так, как раньше. Если он ехал по делам, то делал это при всем параде: под низ надевал красный свитер, а сверху – купленную по сходной цене рабочую одежду. На ногах его красовались кеды фирмы «Атлет», на голове – темно-синяя кепка. Он разъезжал с черным портфелем, как у других дельцов, порой вешая его на ремне через плечо. Для городских он все равно выглядел деревенщиной, но в деревне казался модным парнем. Это Сюлянь настояла на том, чтобы он приоделся. Шаоань тоже чувствовал, что в наряде сельского обитателя в городе ему ничего не светит. Первое время он чувствовал себя неловко, но понемногу привык…

Сверкая обновками, Шаоань сидел в отдельном кабинете уездной столовой. Он устраивал ужин – разумеется, для того чтобы продать свои кирпичи. Его гостями были директор уездного универмага, его заместитель и руководитель подразделения, отвечавшего за инфраструктуру. Замдиректора был не кто иной, как Хоу Шэнцай, отец хромоножки Юйин. Чудесное спасение Шаопином Юйин во время наводнения немало помогло Шаоаню заработать на этой сделке. Универмагу нужна была уйма кирпича – собирались строить новый трехэтажный магазин. Много кирпичных производств конкурировали за такого крупного покупателя. Когда замдиректора Хоу понял, что Шаоань приходится братом Шаопину, он, не колеблясь, пошел ему навстречу. Договорились, что кирпич будет уходить по четыре фэня за штуку – что было больше обычного на две десятых фэня. В устах замдиректора Хоу главной причиной было «исключительное качество». Конечно, кирпичи Шаоаня были и правда неплохи, с коэффициентом давления выше сотни – при том, что по госстандарту достаточно было семидесяти пяти.

Чтобы поблагодарить щедрого замдиректора, Шаоань и пригласил их поужинать. По уездным меркам стол был обставлен на самом высоком уровне: разные деликатесы, дорогой алкоголь. Шаоань усердно подливал в бокалы и подкладывал на тарелки лакомые куски, пытаясь заставить себя выглядеть естественно. Жизнь вынудила замкнутого дикаря открыться большому миру.

За столом Шаоань вдруг вспомнил, как он ел в столовой вместе с Жунье. Она пригласила его – а он сгорал от смущения и страха. Кто бы мог подумать, что в этом же месте он сам будет щедро угощать гостей?

Жунье… Последние несколько лет Шаоань редко вспоминал о девушке, прежде любившей его. Запутавшись в противоречиях реальной жизни, он не находил свободного времени, чтобы размышлять о романтических чувствах. Но вспомнив о ней, он не мог не задуматься об истории своей жизни – не только об отношениях с ней, но и о невероятно трудных годах, чьи тяготы он разделил со своими родными…

У него пропало всякое настроение есть. Шаоань с болью подумал, что остальным в его семье живется по-прежнему несладко. После раздела хозяйства отцу стало только тяжелее. Ему приходилось работать в поле, как молодому. Младший брат сбежал куда-то за тридевять земель – кто знает, как он и что с ним. Жизнь старшей сестры ничуть не поменялась. И даже их младшенькой приходится трудновато.

На лбу Шаоаня выступил холодный пот. Его охватило чувство стыда. После раздела он заботился только о себе и почти не занимался семейными делами. Негодяй! Он целыми днями зарабатывал деньги для себя одного и даже не интересовался младшими – а ведь они, строго говоря, еще не были взрослыми самостоятельными людьми.

Шаоань закончил трапезу с натянутой улыбкой и проводил гостей. Он решил наведаться в школу и дать сестре пятьдесят юаней. Ланьхуа вот-вот должна была закончить последний класс. Она больше не была маленькой девочкой. Хотелось видеть ее одетой с иголочки. Шаоань сперва думал сам пойти в магазин и купить ей пару вещей, но испугался, что не угадает с размером. Поэтому он решил отдать деньги сестре, чтобы она выбрала что-нибудь достойное.

Шаоань поспешил в школу. У него была организована попутка до Каменухи – отдав Ланьсян деньги, следовало немедленно возвращаться. Его не было дома уже пару дней, и он начинал беспокоиться о производстве – Сюлянь было не управиться.

В школе шла самостоятельная практика. Шаоань выдернул Ланьсян и пошел с ней на спортплощадку. Сперва он спросил, как дела. Ланьсян сказала, что все в порядке. Тогда он достал деньги, но девушка не взяла их.

– У меня есть… – выдавила она.

– Откуда? – Шаоань немного разозлился.

– Шаопин присылает по десять юаней в месяц…

Шаоань остолбенел. Он совсем не ожидал, что брат посылает деньги сестре. Поперхнувшись, Шаоань не своим голосом произнес:

– Шаопин – это Шаопин, а я твой старший брат. Купи себе на них обновок, не ходи в старом…

Ланьсян, ломая пальцы, вскинула лицо и посмотрела на старшего брата.

– Я знаю, что ты думаешь. Но тебе надо позаботиться о жене. Не хочу быть обузой – и не нужно мне денег. Еще не хватало, чтобы вы с Сюлянь из-за меня ссорились. Я ни в чем себе не отказываю…