Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 18

Шаопин выехал на-гора, отмылся, переоделся и в гордом одиночестве покинул неспящую шахту. Он выглядел тоньше, чем раньше, но глаза и лицо стали тверже, суровее, а волосы завились и спутались от пота. Шел он торопливо и сосредоточенно, будто хотел от чего-то избавиться или чего-то искал, будто кто-то гнал его прочь.

Он привычной тропой спустился по склону рядом с шахтой, прошел по мосту-дереву через Черную речку, поднялся на противоположную гору и, не останавливаясь, зашагал по ее отрогам, все дальше и дальше. Там, в самом безлюдном месте, он сдерживал шаг, и долго-долго сидел, лежал или стоял без движения. Это повторялось уже много дней подряд.

Был вечер. Шаопин лежал на траве, глядя перед собой, на искорки желтых цветов, похожих на золотую стружку. Солнце уже начало клониться к западу и тепло освещало горную пустошь. Весенний ветер был едва ощутим. Вокруг не раздавалось ни звука. От пронзительной тишины в ушах гудело. Звук этот исходил, казалось, из самых глубин вселенной, то глухой, то резкий, лишенный пауз, как быстрое вращение летящего предмета, направленного прямо к нему.

Он лежал долго, как делал это уже много раз прежде, думая с болью о Сяося, погружаясь мыслями в глубокую тьму. Все перед глазами постепенно превращалось в размытый пестрый фон. Поверх него бесшумно вращались бесчисленные оранжево-красные ореолы. Между ними выстраивалось в линию несколько светлых точек. Потом точки и линии сливались в цветные блоки. Блоки наезжали один на другой, и постепенно из них возникало лицо. Сяося слегка наклоняла голову и озорно улыбалась ему. Он чувствовал движения ее лица, даже дрожь ресниц. Ее губы что-то произносили, но звука не было. То был мгновенный образ прошлого… Тот миг под грушевым деревом… Он отчаянно звал ее, но не мог издать ни звука. Пусть так – она должна была заметить его слезы. Но как бы ни кричал он, ее милое улыбающееся лицо опять распадалось на крупицы и в конце концов сливалось с цветастым маревом…

Вскоре после трагедии Шаопина неожиданно выдвинули на пост бригадира – но не в его родной бригаде. Он отправился во вторую бригаду, где недоставало опытных работников. Большинство были недавно набранные контрактники. Руководить ими было сложно. Это были деревенские парни, которые нанимались шахтерствовать года на три, не больше. Многие относились к работе формально – прежде всего как к возможности заработать и счастливо вернуться обратно в деревню. Они не готовы были ничем жертвовать и боялись даже лишний раз поцарапаться.

Старый Лэй настоятельно рекомендовал Шаопина на должность бригадира – даже не за трудолюбие, а за способность в случае чего дать по мордасам и управиться со своими подопечными. Начальство одобрило это решение. Без смелости и удали нечего было и думать о руководстве бригадой. Такой склад характера всегда был одним из неизменных условий при выборе бригадиров.

Когда Шаопин принял решение и объявил о нем ребятам из первой бригады, никто даже не удивился. Все были убеждены, что товарищу Суню на роду написано сделаться большим человеком. Он был из тех, кого слушают беспрекословно.

Только чудак Ань Соцзы пошел к начальнику рудника и устроил у него слезливую сцену: бил себя в грудь и кричал, что уйдет за Шаопином во вторую простым крепильщиком. После избиения Соцзы стал самым преданным товарищем будущего бригадира. Этот увалень никак не хотел расставаться со своим другом. Он был уверен, что всегда будет за Шаопином как за каменной стеной, что его ждет с бригадиром совершенное счастье и никто не вздумает лезть на рожон. Соцзы часто докучал другим ребятам, но страшно боялся, что кто-нибудь доберется и до него. На шахте то была не шутка, потому что любая шалость могла обернуться лишней работой, нервами или даже травмой.

Шаопин испытывал сложно выразимую симпатию к своему бестолковому товарищу. В итоге тому удалось-таки добиться своего и перейти во вторую бригаду. Вне всяких сомнений, он собирался работать усердно, в полную силу. На него можно было положиться, если вдруг понадобится надавить на строптивых контрактников. К тому же без толкового крепильщика все производственные задачи тоже подвисали в воздухе.

Бригадир был, считай, тот же армейский командир расчета. Не чинуша, а такой же солдат, только рангом повыше. Он всегда был в атаке, на передовой. Он брал на себя инициативу и первым жертвовал собой для общего дела. Правда, шахтерская бригада была куда больше военного расчета. Под началом Шаопина работало больше шестидесяти человек. Восемьдесят процентов из них были контрактниками – те же армейские новобранцы, которых нужно было тренировать и приучать к требованиям боя, что, несомненно, добавляло забот их командиру.

Шаопин, как человек образованный, старался вести себя предельно корректно. Но в забое, где царили постоянное напряжение и ощущение нависшей опасности, он не мог удержаться порой от ругани и проклятий. Однако внимательность и заботливость постепенно завоевали уважение второй бригады. Власть Шаопина зиждилась на силе и мудрости.

Контрактники были из трех уездов, с севера Великой равнины. Шахтеры из одних мест и держаться старались вместе. Так было всегда, и причиной тому была, прежде всего, их опасная работа. Они быстро разбились на группы. В забое каждый заботился больше о «своих», и между тремя группами постоянно возникали ссоры. Парни регулярно били друг другу морды. Разумеется, у каждой группы был свой вожак. Шаопин должен был управляться со всеми. Он попытался первым делом свести трех вожаков и наладить между ними нормальные отношения. Эти трое были очень важны. Если удастся держать их в узде, то, считай, дело сделано.

Кроме контрактников в группе было больше десятка обычных рабочих. Их Шаопин не боялся – они были такими же, как он. Все в забое было ему по плечу. Главной опорой шахтерского начальника всегда становилась способность делать любое дело лучше, ловчее других.

Из-за этого бригадир всегда держал себя уверенно и имел в голове план «Б». От его взгляда не укрывалась ни одна мелкая пакость. Если техники начинали ломаться, он сам брался за оборудование, но зато уж потом не делал никому поблажек. Выехав на-гора, отчитывался честь по чести. Тот, кто не работал, получал шиш с маслом. Вся реальная власть принадлежала бригадиру. Шахтеры не особо робели перед большими начальниками, но зато по струнке ходили перед бригадиром. У того были свои способы проучить задиристых парней. Выделываешься? Ловчишь? Получишь такой наряд, что и за две смены на-гора не выедешь.

В обычных обстоятельствах Шаопин не стал бы обращаться со своими подчиненными подобным образом, какими бы безграмотными чурбанами они не были. Он следовал заветам покойного Ван Шицая, опираясь, прежде всего, на мудрость и здравый смысл. Соцзы старался изо всех сил, как верный пес, – в забое он шел первый на подхвате. Он, несомненно, был лучшим крепильщиком бригады. Когда он ставил крепь, вся его неуклюжесть куда-то пропадала, – оставалась одна поразительная ловкость проворных рук и ног. То был навык, отточенный долгой, опасной и напряженной работой. Ань Соцзы довольно быстро воспитал из деревенских ребят двух отличных крепильщиков себе на смену. Единственное – его старая привычка работать нагишом никуда не делась.

Вторая бригада во главе с Шаопином сразу же стала выдавать больше угля, чем все остальные – не только на их участке, но и вообще на всем руднике. Большое начальство обратило на них внимание.

С приближением лета подступала вечная проблема: контрактникам надо было спешить домой, чтобы успеть собрать урожай со своих полей. Многие постоянные рабочие тоже уезжали жать пшеницу. Обычно на время сбора урожая испарялась добрая половина шахтеров, но лишь немногие оформляли это как официальный отпуск. Некоторые, даже закончив уборку, не торопились возвращаться на рудник. Пугать их увольнением не имело смысла: нельзя же уволить половину! На Великой равнине пшеницу начинали жать уже в первых числах июня. По мере того как приближалось время сбора урожая, атмосфера на шахте становилась все более напряженной.

Это было самое тяжелое время для начальников шахт. Но не для них одних – страдали и главы управлений, и даже сам министр угольной промышленности Гао Янвэнь. Каждое лето добыча угля в стране неизбежно падала минимум на два месяца. Бригада Шаопина не составляла исключения – многие собирались сбежать домой.

Шаопин начал волноваться. Если уедут все его контрактники, некому будет съезжать в забой – его бригада состояла почти сплошь из них. Но приостановка производства на шахте была сродни неожиданной поломке поезда, вставшего на рельсах, – аварийное дело, совершенно не допустимое. Если какая-то бригада хотя бы один день не выдаст норму, это дойдет до самого управления. Шаопин начал искать решение проблемы…

После смены он потащил трех главных заводил вместе с Соцзы в один из самых известных частных ресторанов рудника. Платил Шаопин. Он хотел вместе с «братишками» отыскать решение так мучившей его проблемы. Все были уже слегка навеселе, и каждый мнил себя главным «друганом» бригадира. Они наперебой начали подбрасывать разные идеи.

Рассказали, что на самом деле у многих контрактников в семье нет недостатка в рабочих руках – и нет нужды возвращаться на уборку урожая. Когда дома нет мужика, не идут в шахтеры. Большинство думает просто воспользоваться благовидным предлогом, чтобы на пару дней смотаться домой, потому что все знают, что в грядущем хаосе никто не станет наказывать их за самовольную отлучку. Кто-то всего лишь хочет лишний раз потискать свою благоверную. Но, конечно, есть и те, кому правда трудно, – у этих нет вариантов…

– Как думаете, есть какой-нибудь способ сохранить работников? – спросил Шаопин у троих вожаков.

Они были единодушны: только штрафы. Все деревенские приходили на шахту за заработком. Если начать штрафовать за неявку, то те, кому нет нужды спешить домой, не поедут.

Способ был хороший. Шаопин тут же, за столом, стал прикидывать с парнями, как это устроить. Все, покинувшие шахту без разрешения на срок от одного до трех дней, за исключением тех, у кого есть сложности и кому действительно требуется уехать, должны будут выплачивать по пять юаней за каждые пропущенные сутки. При отсутствии на рабочем месте от четырех до шести дней ушедшие в самоволку получат понижение шахтерской категории на полгода, безо всякой зарплаты по плавающей тарифной ставке. От семи до девяти – все то же, сроком уже на год…

Сформулировав правила, Шаопин пошел к начальнику шахты, потому что такое наказание можно было провести только через руководителей всех бригад. Еще он подумал, что если одновременно с ужесточением режима начать премировать тех, кто покажет особенное усердие, наверняка они добьются еще лучших результатов. Конечно, было бы неплохо завести еще более строгие правила.

Большие начальники были поражены предложением Шаопина: кто мог подумать, что этот малый не только умеет пустить в ход кулаки, но и с головой управляется получше многих из них! Однако вопрос этот был настолько серьезным, что руководство шахты не могло принять по нему решения, не посоветовавшись с управлением всего рудника.

Предложение Шаопина сразу же привлекло внимание директора. В сопровождении нескольких начальников он лично наведался к Шаопину, чтобы вместе изучить проблему и спешно составить соответствующий документ. Распоряжение определяло не только наказания для шахтеров, покинувших рудник на время уборки урожая, но и предложенные Шаопином дополнительные меры поощрения особо отличившихся. Горняки первой категории, отработавшие двадцать одну смену, за каждый дополнительный день должны были получать по три юаня премиальных, а работники второй категории – по два, при условии выполнения двадцати шести смен в период уборки урожая. Те, кто возьмут официальный отгул и вернутся к работе в срок, не будут дополнительно награждаться премиями, однако в случае переработки по возвращении им причитаются выплаты, но в два раза меньшем размере. Работники администрации и руководство тоже подпадали под действие новых правил. К списку взысканий были добавлены еще два суровых пункта: отсутствовавшие на руднике более десяти дней будут исключены из списков выплат и подвергнуты тщательной проверке с отчислением полугодовой компенсации за ущерб шахте. В более серьезных случаях предусматривалось наказание вплоть до увольнения.

Как только документ был спущен на шахты, все брожение быстро утихло: большая часть народу отказалась от самоволок. Такого не было уже много лет. Опыт Речного Зубца быстро очутился на страницах «Шахтерских известий», и другие рудники, последовали его примеру. На телефонном совещании руководителей медногорский глава шахтоуправления громогласно расхваливал своих находчивых подчиненных. Конечно, никто не связывал это достижение с бригадиром по имени Сунь Шаопин, да и он сам не считал, что сделал что-то исключительное. Он просто был счастлив, что несмотря на сбор урожая, его бригада потеряла совсем немного работников.

Все это время он изо всех сил старался преодолеть то чувство горького разочарования, что владело им раньше, – схоронить свою боль и печаль в напряженном, тяжелом труде. Новое назначение оказалось для него куда как своевременным – он мог полностью погрузиться в тяготы борьбы и радость своих маленьких успехов. Там, в забое, он действительно забывал обо всем: кричал, ругался, сновал туда и сюда, исправляя чужие ошибки, – и все это для того, чтобы выдать норму, причем сделать это красиво.

Когда его бригада выезжала на поверхность, черный, перемазанный с ног до головы, он падал на кафель душевой, курил, зевал и чувствовал ни с чем не сравнимое расслабление в душе и в теле. В минуты отдыха Шаопин размышлял, как он может изменить свою жизнь. Он опять взялся за математику, химию и физику в надежде поступить в училище. Еще Шаопин купил себе дешевенький плеер и пару кассет. Иногда он, закрыв глаза, забирался под москитную сетку и молча слушал музыку. Сетка висела над его постелью и зимой, и летом, в общежитии она создавала ощущение комнаты в комнате. Под ней был только его мир.

Спустя время он не удержался и снова взялся листать дневник Сяося. Всякий раз это было похоже на торжественную церемонию. Он открывал чемодан и, как набожный христианин, прикасающийся к Библии, обеими руками осторожно клал три изящных блокнота к себе на нары, а затем садился и бережно открывал их. Он снова и снова перечитывал ее родные, сладкие слова. Читать было страшно, но не читать – невозможно. Он читал, и прошлая жизнь накрывала его, как волна.

Конечно, с началом новой смены суета выносила его из половодья и затягивала в пылкую реальность жизни, заставляя очнуться от бесконечного кошмара и вновь погрузиться в суровые битвы забоя. Чувство ответственности требовало от него не пренебрегать своими обязанностями. Малейшая неосторожность могла привести к жертвам, а Шаопин слишком боялся увидеть, как человек покидает этот мир по глупой случайности. Он не допустил бы смерти вновь встать в полный рост перед собой. На шахте то и дело умирали люди, но Шаопин мечтал о чуде. Он не мог позволить себе потерять ни одного из своих ребят. Многие из них годились ему в младшие братья.

Порой Шаопин ломался – и тогда бросался домой к Хуэйин. С ней, ее сыном, с их милым псом его боль утихала. После смерти Сяося он нуждался подспудно в женской заботе и ласке. Пожалуй, даже в компании сестры или матери его душа могла бы обрести этот желанный покой.

Хуэйин узнала о трагедии довольно скоро. Она никак не ожидала, что та же несчастная участь постигнет и Шаопина, – ведь и сама она потеряла родного человека и теперь могла понять его, как никто другой. Она делала все возможное, стараясь утешить его аппетитной едой, вкусной водкой, доброй беседой и всей нежностью, на которую способна женщина. Судьба – сумасбродка. Еще недавно Шаопин сам утешал ее, а теперь настала очередь Хуэйин.

Лишь ее утешение он принимал спокойно и естественно, ибо она знала и понимала его. Если бы другой человек обращался с ним так, он не принял бы этого, – наоборот, страдал бы еще больше.

С тех пор как он стал бригадиром, Шаопин перестал ходить к Хуэйин так часто, как раньше, – просто не хватало времени, он был слишком занят. Хуэйин твердила, чтобы он не беспокоился о них с сыном и проводил столько времени в шахте, сколько нужно, работал бы на себя, – кто знает, может, его ждет большое будущее. Она знала, что лежащий перед ним путь, – это и ее путь тоже. Хуэйин не сомневалась, что, став «птицей высокого полета», Шаопин не забудет ее и малыша Минмина.

Но как бы не был занят Шаопин, раз в несколько дней он неизменно наведывался нарубить дров, натаскать воды – словом, помочь по хозяйству. Уголь для Хуэйин собирали теперь ребята из его бригады. Шаопин обладал властью, и шахтеры были только рады сделать что-то для бригадира.

Было воскресенье, после завтрака Шаопин подумал о Хуэйин и Минмине. День предстоял совершенно пустой, и Шаопин поспешил к ним домой. Едва он показался на пороге, Хуэйин, ничего не говоря, поставила на стол стакан и начала готовить. Шаопин остановил ее:

– Я только поел. И вообще – какое удовольствие пить с утра пораньше?

Хуэйин пропустила его слова мимо ушей, вынесла закуску и нацедила столько водки, что та полилась через край. Проказник Минмин сидел дома: он баловался с воздушным змеем-бабочкой, а Уголек бестолково тыркался у его ног.

– Дядя Сунь, – шепнул он, видя, что происходит, – даже когда ты не приходишь, мама каждый раз ставит на стол твой стакан.

Шаопин замер с водкой у рта. Потом пришел в себя и разом осушил содержимое. Хуэйин быстро перевела разговор:

– Я тоже сегодня выходная. Хотела постирать, но Минмин все канючил, чтобы я пошла с ним запускать змея. Совсем распустился…

– Опять говоришь про меня всякое, – Минмин надулся. Уголек пару раз тявкнул на Хуэйин, явно в поддержку.

Шаопин расхохотался:

– Пошли вместе!

Минмин закричал от радости.

Когда Шаопин разделался с едой, они взяли змея и пошли на холм к востоку от рудника. Болтая и смеясь, выбрались на ровную площадку и запустили змея-бабочку в голубое небо. Шаопин направлял руку Минмина, разматывавшего катушку. Уголек с лаем побежал за быстро удаляющейся гигантской бабочкой. Хуэйин опустилась на траву и разложила на клеенке немного еды. Украдкой он смотрела на Шаопина, на сына, на весело мечущегося пса и на цветастую бабочку в лазоревом небе…

Глава 19

Прошедший год стал самым славным временем в жизни Шаоаня. Его кирпичный завод развернулся не на шутку, и прибыль рекой текла в карманы. Деревенские прикидывали и так и эдак, но и знать не знали, что чистая прибыль семьи Сунь уже перевалила за сорок тысяч.

Хэнаньский мастер так и не вернулся в свою Хэнань, а остался работать «главным инженером» завода. Шаоань положил ему зарплату в два раза больше, чем для людей с улицы. Из его родных мест приехали, едва закончив школу, два парня, из которых «главный инженер» воспитал первоклассных техников.

Когда наступило лето, деревенские, прежде работавшие на заводе еще до того, как у него начались сложности, увидели, что ситуация изменилась. Все как один побежали на завод упрашивать Шаоаня взять их временными рабочими. Сюлянь была сильно против. Она не могла простить этим людям их насмешек и требований срочно выплатить деньги, когда у них с Шаоанем было шаром покати. Теперь, когда все изменилось, они решили погреться в лучах чужой славы. Сюлянь совершенно не хотела брать на работу никого из деревенских. Она считала, что лучше потратить больше денег и нанять людей из других мест, чем пользоваться дешевыми услугами своих односельчан.

Но Шаоань был человеком добрым, мягким. Он знал, что соседи приставали с выплатами от безнадеги. Он не мог бросить их на краю гибели, а потому не уставал уговаривать жену, чтобы она согласилась пустить на завод их соседей-бессребреников, у которых не было денег даже на покупку удобрений.

Сюлянь была далеко не дура. В конце концов она согласилась с мужем. На завод снова привалило много разномастных трудяг. Получив первые деньги, они принялись на разные голоса расхваливать Шаоаня. Слава «доброго хозяина» разнеслась по всем окрестностям вдоль реки. Шаоань стал самым известным предпринимателем в районе Каменухи, а старик Сунь – первой «звездой» каменухинской ярмарки. Когда он проходил по пыльным улицам поселка, крестьяне показывали на него пальцем и шептали:

– Гляди, вон пошел отец Шаоаня.

Вышагивая с покупками по улицам Каменухи, старик Сунь, окруженный завистливым шепотком, сохранял обычную невозмутимость, но сердце невольно начинало биться чаще. Сколько раз проходил он по этим улицам – и никогда, никто не оказывал ему такого почтения! Еще до коммунистов он гонял зимой скотину, груженную фарфором, в шаньсийские Ивинки для одного каменухинского лавочника. Юйхоу вставал до зари и шел по темным улицам, пряча ладони в рукава драного ватника. Из носа текло от холода и добегало до замерзших губ. Потом он часто наведывался в Каменуху, чтобы продать немного табака или пару тыкв и купить на вырученные деньги соли и керосина. Кто бы заметил тогда бедного, плохо одетого крестьянина? Еще сильнее в память врезался тот момент, когда он стоял с дочерью посреди дороги и все внутри переворачивалось от страха за судьбу сына, раскритикованного на радиомитинге коммуны за расширение огорода, с которого кормились свиньи…

Он и в мечтах не мог бы представить, что настанет такой день, когда он, старик Сунь, удостоится такой чести и славы. Юйхоу гордился, что дети, выращенные им такими трудами, добились наконец успеха. Доброе имя старшего гремело по всем деревням вдоль реки. Быть может, в будущем его и ждали неизбежные промахи, но самый опасный период был уже пройден.

Младший стал шахтером – дело, конечно, трудное и опасное, но старик Сунь мог быть спокоен: Шаопин при всей своей молодости управляется со всем честь по чести, серьезные просчеты обходят его стороной. Старик Сунь беспокоился только о его женитьбе. Он слышал, что женщин на руднике мало и трудно отыскать себе невесту, а потому уже намекнул Шаоаню, чтобы тот приглядел ему хорошую девчушку из местных. Но Шаоань сказал, что никто из родных не может решить ничего за Шаопина… Ну, ладно, подождем, пока сын приедет проведать – там и поговорим.

А младшенькая, Ланьсян, вообще стала студенткой университета. Грамотные люди рассказывали, что это «первостатейное заведение». Кто-то вообще говорил, что ее, глядишь, пошлют учиться за границу.

Только о старшей, о Ланьхуа, он переживал так, что терял и покой, и сон. Чертов зять, будь он неладен, целый год не показывался дома, бросив семью барахтаться в сплошных проблемах. Бедные внуки годами росли без отца. А детки были хорошие. Внучке исполнилось уже тринадцать, она ходила в каменухинскую среднюю школу. Говорили, что девочка способная – контрольные пишет лучше всех одноклассников, совсем как Ланьсян в прежние годы. Внучок тоже через год должен был поступать в среднюю школу, но паршивец Маньинь и не думал возвращаться. Шаоань предлагал сестре развестись, но она заупрямилась. Говорят же: приличная женщина замуж дважды не ходит. Какой бы ни был муж пройдоха, а разведенкой быть еще хуже. И вообще – дети вон какие большие, куда уж тут разводиться? Ох уж этот Шаоань, придумает же такое…

Единственным огорчением старика Суня был несчастливый брак старшей дочери, все остальное не доставляло ему ни малейшего разочарования. Его собственная семья зажила много лучше, чем раньше. Деньги давали сыновья, а зерна он сам растил столько, что сравняться с ним мог один только Цзюньу. Съесть все это не было никакой возможности, а продавать – жалко, и потому старик Сунь хранил свое зерно в каменном амбаре, запечатав глиной. Время от времени, правда, приходилось высыпать его на просушку. Любая свободная палка на дворе была обмотана кукурузными початками. Их золотисто-желтые бока сразу говорили всем, что здесь обитают зажиточные люди.

Летом собрали огромный урожай пшеницы. На дворе поставили пресс под лапшу. Старик Сунь позвал на подмогу десяток деревенских, и все равно управились только за два дня…

Юйхоу частенько наведывался в Каменуху за свининой – то была не жадность до еды или желание покрасоваться перед всеми своим богатством. Просто он начал наконец строить новый дом. Шаоань нанял рабочих рыть новые пещеры и выкладывать их камнем. Разумеется, шаопиновой тысячи на такое никак не хватило бы – и все недостающие деньги дал Шаоань. Он просил, чтобы отец не говорил об этом брату, потому что этот упрямец вбил себе в голову, что новый дом для родителей должен строить он сам.

Старики Сунь совсем не хотели делать что-то роскошное. Они считали, что уже стоят одной ногой в могиле – что уж и говорить о едва живой старой бабушке. Разве не на что больше потратить? К чему сооружать хоромы? Но сыновья упрямо хотели отстроить для них самый знатный дом во всей деревне. В конце концов старик Сунь сдался. Он в общем-то понимал своих детей: они хотели доказать всем соседям, что семейство Сунь больше не нищее.

Все хлопотали без устали, особенно Шаоань, совсем сбившийся с ног. Он занимался и стройкой, и заводом. Говорили, что вроде как он даже собирается делать черепичное производство. Жена его ходила на сносях и уже еле управлялась с домашними делами. А потому все, что старик Сунь мог сам решить с рабочими, он старался не перекладывать на плечи сына и невестки…

С начала лета Шаоань действительно еле вывозил все взваленные на себя задачи. С заводом следовало быть особенно осторожным, чтобы не повторить прошлых неприятностей, к тому же нельзя было забывать и об отцовской стройке.

Шаоань много лет мечтал свить для родителей новое гнездышко. Он твердо решил, что сделает их дом даже лучше своего. Втайне от упрямца-брата Шаоань пустил на эту стройку в два раза больше денег, чем дал Шаопин, – все, чтобы отстроиться покрасивее. В каком-то смысле это действительно был памятник семье, как сказал младший Сунь. Шаоань хотел, чтобы стены обработали тонким инструментом, обложили кирпичом, поставили вокруг двора не забор, а ограду из темно-синего высокопрочного материала с полноценными воротами. Кирпича точно хватит!

Главным на стройплощадке стал Цзинь Цян, женившийся на Вэйхун – двоюродной сестре Шаоаня. Это был еще совсем молодой мастер, но работу он делал блестяще и особенно старался, поскольку работал на, считай, родственников.

Несмотря на это, Шаоаню все равно приходилось прикладывать много усилий, чтобы держать все под контролем. За день он успевал набегаться так, что ноги отваливались. Обиднее всего было то, что самый верный его помощник, Сюлянь, вот-вот должна была родить, а потому не могла помогать ему, как раньше. Она не сидела ни минуты спокойно, но толку от нее теперь было мало.

Когда началась стройка, родители с бабушкой переехали к Шаоаню. Одну комнату оставили, чтобы кормить рабочих. За это отвечали мать и жена, но им приходилось несладко, пришлось позвать на подмогу Вэйхун.

Все взлеты и падения последнего года на удивление сблизили Сюлянь и стариков. Она даже сама предложила опять объединить хозяйство, но старик Сунь был решительно против. На самом деле они действительно опять были одной семьей. Сюлянь не только не противилась тому, что Шаоань дает старикам деньги на расходы, но и сама то и дело напоминала ему, что им нужно что-нибудь купить, поменять белье, одежду или утварь. А уж о строительстве и не могло быть никаких споров, тем более что идея сделать кирпичные ворота вообще принадлежала Сюлянь.

Как причудлива жизнь! В нищете они делили невзгоды, а как только пришло благополучие, началось выяснение отношений, закончившееся разделом хозяйства. Но вот жизненные бури миновали, и семья вновь зажила душа в душу. Ни один из членов семьи не чувствовал себя прежде так легко, свободно и радостно.

Как раз в это время до Шаоаня дошли слухи, что завод, производивший в Каменухе черепицу и стоявший давно на грани банкротства, решили отдать под чье-нибудь управление. От этой новости сердце забилось чаще. Он знал, что каменухинское предприятие больше, чем его нынешний завод в несколько раз, с оборудованием и прочими вещами там все в порядке, но управлялось черепичное производство из рук вон плохо. Завод приносил сплошные убытки. С введением подрядной системы ничего не поменялось, и тогда местные власти решили попросту отдать весь завод целиком под чье-нибудь крыло. Называлось это генеральным подрядом.

Решится ли он на такое? Шаоань начал тщательно обдумывать осуществимость такого плана. Он рассудил, что если бы у него хватило смелости заключить контракт с заводом, будущее развитие дела определенно выглядело бы куда благополучнее.

По правде, прибыльность нынешнего завода только распаляла его амбиции. Шаоаню уже было мало своего клочка земли и давно хотелось сделать что-то большее. Заработанные несколько десятков тысяч давали прочное основание для такого рода расчетов. Таковы люди. Мы делаем шаг и уже мечтаем сделать другой. Если большой завод станет прибыльным, то, возможно, он сумеет сотворить что-то огромное. Шаоань довольно смутно представлял себе, что именно, но импульс был сильный. Он действительно хотел прогреметь на всю Каменуху, да что там – на весь уезд.

Шаоань подумал, что если возьмет чужой завод под свое крыло, то свой придется сдать кому-нибудь на поруки. Точно, нужно заключить двойной контракт. Если уйти с головой в другое производство, он не сможет заниматься своим заводом так, как сейчас. Кроме того, жена вот-вот родит, года два она точно будет Шаоаню не помощник. Если доверить нынешний завод другим людям, Шаоань освободится от хлопот в деревне и не станет напрягать домашних…

Он думал еще несколько дней и наконец решил посоветоваться с женой. Сюлянь попыталась выдвинуть контраргументы, но в итоге оба согласились, что идея Шаоаня вполне осуществима. Рисковать так рисковать. Они и так прошли через житейские бури и вышли из этого испытания с честью.

Приняв решение, Шаоань немедленно отправился в Каменуху, опасаясь, что другие опередят его. Но тревога его оказалась лишней – пока что никто не решался взвалить на себя обанкротившийся завод. Контракт подписали быстро.

Затем Шаоань немедленно отправился пристраивать свой собственный завод – на удивление все прошло еще более гладко. Его завод взял под управление тот самый хэнаньский мастер, что работал на нем главным техником. Письмом он вызвал в Двуречье жену и детей. Шаоань пообещал, что когда отец достроит новый дом, семья мастера сможет жить в старом, а хэнанец заверил, что поможет по технической части с каменухинским заводом.