Текст книги "Обыкновенный мир"

Под нескончаемые пересуды деревенских Шаоань стал главой черепичного завода. То был его личный контракт, и он, естественно, стал единоличным владельцем всего предприятия. Хэнанец помог самым решительным образом перелопатить все находившееся на грани банкротства хозяйство – и скоро производство встало на верный путь. Даже по самым скромным подсчетам черепичный завод должен был начать приносить прибыль меньше чем через квартал.

Так в руках у Шаоаня оказалось целых два прибыльных предприятия. Конечно, старый завод давал теперь живые деньги уже двоим – ему и хэнаньскому технику, но стоило черепичному заводу заработать на полную мощность, как от его доходов должны были выкатиться глаза у всех каменухинских крестьян и управленцев.

Шаоань, прославившийся тем, что его за расширение огорода критиковала вся коммуна, теперь снова стал объектов все разговоров. Некоторые цинично бросали, что этот парень давно выучился «идти по капиталистическому пути», и тем объясняли его нынешнее процветание.

Глава 20

Когда Шаопин выезжал на-гора днем, то, едва сдерживая нетерпение, покидал здание шахты и бежал в пламеневшие осенним огнем горы. Окидывая взглядом засыпанные красными листьями уступы, он вглядывался в прошлое и размышлял о будущем. Порой Шаопин замирал на лесной тропинке, порой брел по речному берегу, сорвав с дерева алый лист и прислушиваясь к шуму ветра в соснах или бормотанию бегущей воды. Они были всюду. Радость и печаль рождались из их безголосого пыла. Хотелось плакать или петь… В такие минуты Шаопин забывал о боевом шуме шахты. Он больше не был похож на шахтера – скорее на поэта-меланхолика.

Меж тем в его жизни было чему радоваться: Шаопину присвоили звание ударника производства всего Медногорского района и через несколько дней ему предстояло отправиться на торжественное собрание. Он был рад даже не самой чести, но признанию и уважению, которые обрел через тяжкий труд. Достоинство и гордость трудового человека были ему далеко не безразличны, ибо в этом мире гордиться следовало прежде всего человеческим трудом и созиданием.

К тому же недавно Шаопин получил письмо от отца и брата: они писали, что новый дом, о котором он столько мечтал, наконец построен. Шаоань подробно описал все его убранство и реакцию деревенских. Наконец-то старики переехали в новые стены. Это было самым большим желанием его жизни.

Из письма Шаопин узнал, что брат уже заключил контракт с заводом в Каменухе и дела пошли в гору. Невестка – в разрез со всей политикой планирования рождаемости – родила девочку. Пока что назвали ее Ласточкой…

Ланьсян тоже прислала письмо с новостями. Она начала встречаться с однокурсником по имени У Чжунпин. Вместе с ним они съездили к его родителям, там все прошло на ура. Оказалось, что Чжунпин – сын какой-то шишки из провинциального парткома. Шаопин не чувствовал, что это «большая честь» для семьи, и не беспокоился за Ланьсян – такая девушка хоть кому составит достойную пару.

Он сразу же решил добавить еще десятку к тем деньгам, которые каждый месяц отправлял сестре. Раз у нее появился парень, значит, появилась и активная социальная жизнь, деньги тут никак не помешают. Незамужней девушке нехорошо тратить чужие деньги – разве что в кафе позволить за себя заплатить. Понимает ли она это? «Поймет», – подумал Шаопин.

Через несколько дней он отправился в Медногорск уже в новом статусе, чтобы принять участие в торжественном собрании. Мероприятие растянулось на два дня, но Шаопин не сидел толком в актовом зале – он бегал по всему городу в поисках подарка для маленького Минмина. Куда бы он ни отправлялся – в Медногорск ли или в столицу провинции, первое, о чем он думал – это о гостинце для мальчика. Минмин привык к этому: когда Шаопин возвращался на рудник, мальчик всегда спрашивал дядю Суня, что тот привез для него. Порой он сам начинал шарить у него в сумке или кармане, отчего Хуэйин страшно бесилась и говорила, что Шаопин «портит» мальчишку. Но сделать с этим ничего было нельзя. У Шаопина с Минмином установились совершенно особые отношения. Сказать по чести, он не любил так даже своего племянника.

К большому удовольствию Шаопина он смог отхватить прелестный школьный рюкзак гонконгского производства в лавке у каких-то гуандунцев. Рюкзачок был мало того что модный, но и отшитый из очень добротного шелка, блестящий и гладенький. Еще он купил цветные карандаши, о которых давно нудел Минмин, и медный колокольчик для Уголька. Минмин давным-давно мечтал и о нем: только и разговоров было, что у ребят все собачки бегают с такими колокольчиками.

После собрания Шаопин вернулся на рудник, довольный подарками, почетной грамотой и другими наградами, полученными от управления. Шаопин знал, что его смена уходит в ночь, а значит сейчас, в обед, все были на поверхности. Сперва он пошел проведать Соцзы – расспросить о делах. Тот сказал, что все в порядке, правда, отлупил в забое одного контрактника.

– Какого черта?! Горе ты луковое… – Шаопин был очень недоволен.

– Так выпал прошел, а этот в вентштреке дрыхнет… Ну я и малость того… Хых.

– Сильно избил-то? – Шаопин занервничал.

– Да так, маленько. Носопырку подкровянил немного… – Ань Соцзы сверкнул белыми зубами.

– В шахту-то съехать сможет?

– А чего нет-то! В бане уже очухался, сигаретками угощал.

Шаопин не стал больше думать об этом. Ничего страшного – ну, получил пару оплеух, лишь бы работал на совесть. Он пошел в общежитие сбросить вещи. Шаопин еще не обедал и решил поспешить к Хуэйин: та наверняка приготовила угощение. Он прихватил подарки и зашагал на восток вдоль железнодорожной линии в свой знакомый двор.

На откосе рядом с водопроводом он заметил пурпурные цветы ипомеи, качавшие головками из-за стены, и тяжелые диски подсолнечника, груженные спелыми семенами. Каждый раз, когда он входил в этот двор, сердце его начинало биться чаще. Здесь его душа обретала сердечное утешение, здесь была его надежная опора.

Шаопин вошел и увидел, что еда уже на столе, аккуратно прикрытая блюдцами, а на прежнем месте красуется его неизменный стакан. Вот только Минмин ревел в голос, а Хуэйин нервно вытирала о фартук потные ладони. Уголек жался к мальчику и оглушительно лаял на его мать, очевидно думая, что она расстроила его юного хозяина.

– Что случилось? – Шаопин положил сумку с вещами на тумбу и наклонился, чтобы обнять Минмина.

– Говорит, в школе после обеда будут эстафеты, мол, все родители придут болеть за своих детей. Упрашивал меня пойти. А у меня смена после обеда… – протянула Хуэйин.

– Разве ты не можешь отпроситься? Все придут болеть, а за меня никто… – заревел Минмин. Уголек поддержал его лаем.

– Давай я приду? Сегодня днем все равно не работаю, – улыбнулся Шаопин.

Минмин тут же перестал плакать, просиял и обвил руками шею Шаопина. Уголек положил передние лапы ему на плечи. Он был явно рад.

Хуэйин отвернулась, взяла бутылку, наполнила до краев стакан Шаопина и со страдальческой улыбкой, словно собиралась вот-вот разрыдаться, стала упрашивать его поесть.

– Успеется, – откликнулся Шаопин, подхватил сумку и достал из нее новенький школьный портфель и две дюжины цветных карандашей. Минмин запрыгал и завизжал от радости.

– Портишь мне ребенка… – буркнула Хуэйин, но на лице у нее расцвела искренняя радость.

Потом Шаопин достал медный колокольчик для Уголька. Хуэйин быстро вытащила из коробки красную ленту, и они все вместе с шутками и смехом привязали колокольчик на шею веселого пса.

– Ну-ка пройдись, – сказал Минмин собаке.

Умный щенок застучал лапками по полу, и колокольчик нежно зазвенел.

После еды Хуэйин побежала в ламповую, а Шаопин, Минмин и Уголек не спеша зашагали в школу. В небесно-голубом костюмчике с белыми полосками мальчик выглядел весело и важно. Уголек, высунув язык, бегал вокруг. Они шли вдоль железной дороги, мимо обогатительного корпуса, прямо к воротам начальной школы.

У школьных ворот возникла небольшая проблема: старичок-вахтер никак не хотел пускать собачонку. Минмин почти плакал – он безумно хотел, чтобы Уголек тоже болел за него. Шаопин уговаривал и так и эдак, и, наконец, сунул старику сигаретку. Тот ловко прикурил от поднесенной Шаопином спички и окончательно капитулировал. Уголек прошел с «казенной части».

В школе было полно народу. Дети надели яркие спортивные костюмы, родители пришли поддержать своих чад. Шахтеры явно баловали детей – в их нелегкой жизни бóльшая часть приятных эмоций была связана именно с обожаемыми отпрысками. В большом городе родители наверняка не пришли бы на такие вполне регулярные соревнования, но для шахтеров это было важное событие – они не могли его пропустить. Потакая своим первоклашкам, кое-кто даже не пошел на работу, лишь бы принять участие в этом «спортивном мероприятии».

В толпе узнали Шаопина и удивленно спросили:

– А ты что тут делаешь?

– Пришел поболеть за сына бригадира Вана, – честно ответил он.

В ответ ойкнули, словно Шаопин раскрыл какую-то большую тайну. Но ему было совершенно наплевать. Он знал, что о нем с Хуэйин давным-давно чего только не болтают. Постоянный треп об «отношениях» на шахте был как дежурный поход на рынок – никто не считал это чем-то из ряда вон выходящим.

На спортплощадке школы белым и серым была нарисована уйма линий и кругов. Эстафеты состояли из бега, прыжков через скакалку и кучи разных других развлечений. Мальчишки-второклашки бежали разные дистанции, девочки прыгали. Минмин участвовал в забеге на пятьдесят метров.

Перед началом соревнования Шаопин несколько раз наказал ему не пялиться по сторонам, просто бежать вперед. Когда ребята замерли на старте, родители собрались по обе стороны беговой дорожки и дрожали от напряжения, словно бежать предстояло им самим. Шаопин с Угольком протиснулись сквозь толпу, готовые в любой момент крикнуть: «Давай, поднажми, Минмин!»

Едва прозвучал сигнал, как дети по-заячьи рванули вперед. Взрослые понеслись вдоль дорожки, выкрикивая имена и прозвища, переживая, стараясь помочь. Голоса взлетали к самому небу. Шаопин с Угольком бежали вместе. Шаопин вопил:

– Минмин, давай, Минмин, давай! – В этот миг он словно бы сам стал ребенком, страстно желающим только одного – победы.

Запыхавшийся Минмин первым пересек финишную черту. Шаопин обхватил его руками, засмеялся, закричал и покатился с ним вместе по земле. Уголек рванул вперед и присоединился к общему веселью.

Когда Минмин гордо взошел на чемпионское место и получил почетную грамоту и пластиковый пенал, Шаопина переполнила гордость. Он был тронут этим гораздо сильнее, чем своей собственной наградой. Уголек рывком вскочил на помост, закинул на Минмина передние лапы и кинулся лизать ему руки, чем изрядно всех рассмешил.

После соревнований они вернулись домой, как победоносные солдаты. Хуэйин была так счастлива, что не знала, что сказать. Они вместе прилепили новую грамоту рядом с красовавшимся на стене дипломом «примерного ученика».

Только после ужина, когда стало совсем темно, Шаопин, совершенно счастливый, покинул дом Хуэйин.

Глава 21

В последний день восемьдесят четвертого года в Медногорске выпал первый, едва заметный, снег. Когда около полудня выглянуло солнце, он мгновенно стаял. После зимнего солнцестояния прошло не так много дней, и в воздухе не успел разлиться настоящий холод. Земля все еще казалась чуть влажной.

В домишках и пещерах Речного Зубца жарили, парили, варили… Воздух был напоен запахами. Хотя на руднике не праздновали «заморский» Новый год так, как в больших городах, но и не относились к нему свысока. Самое малое – готовили большой обед, чтобы проводить год старый, уходящий. Ждали завтрашнего дня, с которым откроется заново отсчет дней, – и тут уж не обходилось без традиционных пельменей.

Пока на поверхности все ощутимее чувствовалась атмосфера праздника, тысячи горняков трудились не покладая рук в забое. Подземные работы не прекращались и в праздничные дни. Шахтеры привыкли съезжать под землю, не обращая на это внимания. Хотя все знали, какой сегодня день, они оставались спокойны.

Смена Шаопина съехала в забой в восемь часов утра. Они проработали под землей девять часов и только к пяти пополудни начали выезжать на-гора.

Непроглядно-черные полуживые силуэты, как всегда, молча появлялись из тьмы, сдавали в окошко фонари и шагали в сторону бассейнов. Стянув спецовку, шахтеры нервно прикуривали две сигареты разом и голыми падали на кафельный пол перед шкафчиками или у бассейна. Они попыхивали дымом, казавшимся особенно сладким. Снаружи уже доносился едва уловимый шум и редкие хлопки петард.

Накурившись, один за другим рабочие запрыгивали в угольно-черный бассейн с горячей водой и блаженно стонали. Они не вылезали оттуда верных полчаса. Сегодня после бассейна все ополаскивались для верности еще раз из-под крана: им предстояло натянуть на себя свою лучшую, до хруста выстиранную одежду.

Сменив грязные вонючие спецовки на новые праздничные наряды, умастив лицо, горняки ныряли в сверкающие кожаные ботинки и выходили из здания совершенно новыми людьми, сияя так, что самим становилось неловко. Уже в восемь утра им предстояло опять натянуть черные спецовки и съехать в забой, но пока – хоть несколько часов Нового года – так хотелось провести красиво.

Шаопин чувствовал себя так же. Смыв угольную пыль, он переоделся в белоснежную рубашку и темно-синюю куртку, натянул джинсы с кроссовками, а потом молодцевато выпустил белоснежный воротник наружу. Его шаги легко ложились на плиточный пол шахтоуправления – куда легче и веселее, чем обычно. Он собирался отправиться прямо к Хуэйин. Они уже уговорились о новогоднем ужине.

– Дядя Сунь!

Как только Шаопин вышел из здания, к нему подлетел Минмин вместе с Угольком. Мальчик был одет в симпатичный комплект, который не так давно купил ему добрый бригадир. На шее красовался красный галстук. Шаопин бросился навстречу и обнял малыша:

– Только подошел?

– Да нет, мы с Угольком давно тебя ждем, мама велела встретить, она там еды наготовила – ух!

Шаопин посадил Минмина на шею и вместе с веселым щенком зашагал вдоль железной дороги. Солнце – едва заметным намеком в тонких облаках – уже почти пропало за дальними горами. Весь рудник был захвачен праздничным гамом бурлящих голосов. Время от времени в прохладном влажном воздухе разносились горячие плески петард.

Хуэйин уже выставила на стол водку с закуской и стояла у двери, вытирая о фартук красные от воды руки. Она расплылась в улыбке.

Втроем они расселись в уютном тепле вокруг маленького стола, стали есть и смотреть телевизор. Уголек приткнулся к Минмину и уписывал из битого тазика приготовленное специально для него новогоднее угощение.

Теплота окутала измученные тело и разум Шаопина. Сердце обволокло нежностью и радостью. Спасибо, Хуэйин, спасибо, Минмин, спасибо, малыш Уголек, спасибо, жизнь…

Он посмотрел на Хуэйин, она покраснела, ласково улыбнулась ему и подбросила на тарелку немного закуски.

– Я бы… хотел выпить за твое здоровье, – Шаопин взял маленькую бутылку шампанского, наполнил стакан и подал его Хуэйин.

Она молча выпила, затем налила стакан водки и протянула Шаопину. Тот тоже выпил до дна.

Первый раз в жизни Шаопин ослабил контроль. Он не напивался ни разу в жизни, но теперь пил стакан за стаканом. Отчего-то тем вечером страшно хотелось напиться. Когда Шаопин открыл глаза, то увидел сперва только полоску бледного света. Потом – потолок, оклеенный графленой бумагой. «Так, стоп, а где же москитная сетка?» – удивился Шаопин.

Он резко опустил голову и увидел Хуэйин, лепившую пельмени. Сколько сейчас времени? ночь? утро? отчего он лежит на кровати у Хуэйин? Он сел рывком и спросил:

– Еще не вечер?

Хуэйин наклонила голову и, не глядя на него, сказала:

– Смотря про какой вечер спрашиваешь.

– Новогодний, разумеется.

– Новый год уже наступил, – она повернулась, слегка закусила губу и посмотрела на него. – Тебе получше?

– Сейчас утро? – в ужасе спросил он.

– Только-только рассвело. Ты проспал всю новогоднюю пересменку… – Она смущенно улыбнулась.

– Господи боже… – Только тут Шаопин понял, что напился и провел всю ночь в доме Хуэйин. Чертова водка…

От неописуемого стыда захотелось закрыть лицо руками, зарыться в одеяло. Шаопин сидел, как деревянный. «Что же ты натворил?» – твердил он сам себе. Но сожалеть было поздно. Он проспал здесь все время, так уютно, так крепко, так тепло! Хотелось реветь в голос, но вовсе не от того, что совершил такую глупость.

Когда он убрал руку со лба, Хуэйин подошла и погладила его по голове:

– Не болит? Прошлой ночью был такой горячий, я испугалась, что у тебя температура.

Чувство стыда и раскаяния отчего-то понемногу стихло – вместо него Шаопин почувствовал, как в одно мгновение перемахнул за огненную грань своей боли, а душа его обрела величайшую свободу и смелость. То был поворотный момент всей его жизни.

Он тут же оценил все с трезвостью зрелого мужчины и принял свою невольную ошибку. Шаопин быстро натянул куртку и подумал, что наверняка уснул вчера пьяным прямо на диване за обеденным столом. Он все силился представить, как Хуэйин удалось оттащить неподъемное тело в добрых сто килограммов на кровать. Неужто волокла волоком? Или на спине? Спросить было стыдно. Но он мог представить, чего ей это стоило. Может, и Минмин помог. Кстати, о Минмине… Да где же он? Верно, выбежал поиграть…

Шаопин встал с постели и молча вышел в другую комнату. Судя по следам на полу, его рвало. Черт бы побрал это все! Из-за него Хуэйин наверняка пришлось пробегать полвечера. Спала ли она вообще? Да и где? У него под боком? Быть может, и не спала вовсе…

Шаопин подавленно опустился на диван и закурил. Теперь он снова чувствовал себя довольно паршиво. Не из-за того, что был пьян, нет, – это уже прошло. Теперь любопытные соседи обязательно узнают, что он провел всю ночь в доме у Хуэйин. Как говорится, и у стен есть уши. Может быть, малыш Минмин уже разболтал всем встречным-поперечным, что дядя Сунь заночевал на Новый год у него. Нельзя же запретить ему говорить про это, – да он просто прибавит: «Но дядя велел вам не говорить». Ужас.

Если об этом узнают, все бросятся судачить. Нельзя было расслабляться безо всякого основания. Не надо было столько пить. Пока он думал, Хуэйин поставил перед ним тарелку дымящихся пельменей.

– Ешь давай, в восемь смена. Ты же бригадир, не можешь не пойти. Если что, после праздника возьмешь на денек отгул…

Хуэйин вела себя так, словно ничего не произошло. Шаопин был ей невероятно благодарен. Когда она снова поставила перед ним стакан, он улыбнулся и отодвинул его в сторону.

– Какое уж тут…

Хуэйин засмеялась сквозь зубы. Она не стала принуждать его, а велела есть скорее, пока горячее. Шаопин быстро проглотил плошку пельменей с бараньим фаршем и к семи тридцати уже был на месте, в учебном центре рудника.

На душе после проклятой, дурацкой ночи было как-то муторно, но здесь, перед работой, следовало собраться – он как-никак бригадир, а сегодня первый день новенького восемьдесят пятого года и осторожность никак не помешает. Уже в учебке Шаопин заметил, что несколько человек пришли к началу смены вдрызг пьяными. По правилам их нельзя было пускать в забой. Если об этом узнают, старшего смены по голове не погладят. Шаопину было жалко их: за работу на Новый год полагались двойные выплаты и специальная праздничная премия. Бог с ним, пускай съедут, если смогут. Там, на лаве, надо будет за ними присмотреть и к делу особо не подпускать.

В восемь бригада съехала вниз, едва отгремели первые заряды в шпуре. Шаопин закричал, шахтеры выпрыгнули из вентштрека в рабочий забой. С потолка посыпалась крошка. Быстро, нервно поставили первые тавры, укрепили свод. Грохот конвейера несся, казалось, со всех сторон сразу, леденящим гулким рокотом стонала земля, и даже у бывалого горняка екало сердце.

Шаопин умело и быстро ставил крепь, свистящим шепотом покрикивая на долго копавшегося помощника. Он обежал глазами балки, чтобы проверить, все ли в порядке. Самым важным для бригадира был именно этот критический момент – здесь требовались быстрота реакции, сообразительность, умение споро охватить все взглядом и тут же понять, что к чему, а также способность мгновенно справиться с любыми внезапными авариями, которые могли случиться буквально за долю секунды.

Вдруг Шаопин заметил, что неподалеку с еще не подпертого, крошащегося свода собирается упасть здоровый камень. Он завис над головой одного из контрактников, а тот с блаженной улыбкой человека под хмельком не обращал на это ровным счетом никакого внимания. Шаопин метнулся, словно стрела, и одним ударом отправил пьяного в провал выработанного пространства. В тот же миг он почувствовал, как лицу стало тепло, а потом его накрыла тьма…

Когда все увидели, что бригадир лежит в луже крови, горняки бросились к нему с криками. Ань Соцзы взвалил его на себя, не забыв свободной рукой залепить сочную оплеуху контрактнику, выползавшему из обрушенной породы. Он обхватил залитого кровью Шаопина и заревел, как вол, чтобы несколько человек шли с ним на поверхность, а остальные быстро крепили крошащуюся кровлю, пока она не упала ко всем чертям им на головы.

– Ты ж голый, брат, – крикнул кто-то.

– Да мне похер! Барал я тебя в грызло! – откликнулся Соцзы.

Горняки наспех обмотали его штанами и курткой, едва прикрыв срам. Соцзы взвалил Шаопина на спину и стал быстро пробираться к выходу с четырьмя или пятью помощниками. В просеке он ускорился и широким шагом двинулся к устью. В своей чуднóй обмотке здоровенный Ань Соцзы выглядел, как туземный вождь.

Раненый Шаопин был немедленно доставлен в больницу. Травма оказалась серьезной. Кусок отвала прошелся по правой части лба, кое-где обнажился череп. Хуже всего выглядела гематома в правом глазу, но местные врачам не хватало квалификации понять, насколько серьезно поражение самого глаза. Шаопина необходимо было немедленно отправить куда-то в другое место – и лучше всего в провинциальный центр.

Руководство шахты тут же связалось по телефону с аэропортом Медногорска. Один из бортов через час вылетал в нужном направлении. Шаопина внесли в карету скорой помощи, машина взвыла сиренами и выехала с территории рудника. Хуэйин и Минмин опоздали совсем чуть-чуть – они не видели раненого, а только долго и надрывно плача, бежали в пыли, поднятой удаляющейся машиной…

Час спустя самолет вылетел из Медногорска. Шаопин был в забытьи. Еще через час его отправили в Первую больницу провинциального медучилища.