Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 10

Большинству шахтеров вполне хватало работы, сна, получек, устройства нехитрого быта и – изредка – походов в кино. Но Шаопину было трудно долго выносить такую жизнь. Он стал понемногу искать себе занятие, способное заполнить возникшую пустоту.

Сперва задумался об учебе. О плане поступить в училище Шаопин успел рассказать Сяося. После ее отъезда он в порыве энтузиазма раздобыл себе полный комплект экзаменационных пособий по математике, физике и химии.

Он смотрел на учебники, как баран на новые ворота. Все его старшие классы прошли в одной сплошной «революции». Пожалуй, то был главный удар, который культурная революция успела нанести по целому поколению. В стране повсюду не хватало специалистов среднего возраста. То был тектонический разлом, следы которого возникали тот тут, то там. Но жизнь, стремительно бежавшая вперед, требовала от людей все новых и новых знаний. Их потерянное поколение, скрепя сердце, было вынуждено выбирать одно из двух: или «повышать квалификацию без отрыва от производства», или оказаться на обочине жизни. Слава богу, люди наверху тоже осознавали всю серьезность проблемы – повсюду организовывались заочные университеты, курсы телеобучения, рабфаки и тому подобные инициативы, дававшие таким людям возможность учиться. Шаопин тратил каждую свободную минуту в шахте на повторение. Это было трудно – пожалуй, даже труднее работы в забое. Но через подобный труд душа обретала что-то новое. В молчаливой борьбе дух отрывался от каждодневной рутины и устремлялся все выше и выше. Шаопин, позабыв обо всем, погружался в мир формул, теорем и химических элементов.

Внезапно пришло письмо от Сяося, которое положило всему конец. Сперва оно показалось совершенно обычным. Там была привычная болтовня обо всем на свете, заверения в горячей любви и бесконечной тоске. В самом конце письма она вскользь упомянула, что один из коллег приударяет за ней. Больше всего Шаопина шокировало то, как она говорила об этом – совсем не нападая на своего неожиданного ухажера. Сяося прямо писала, что зовут его Гао Лан, что он с ними из одного уезда и что он внук какой-то «шишки» из ЦК…

На мгновение Шаопин почувствовал себя так, словно на голову ему свалился камень. Из глаз посыпались искры. Он небрежно бросил письмо в чемодан и вышел из общежития.

Шаопин бесцельно наворачивал круги по руднику, не зная, куда пойти. Все плыло, словно окутанное туманом. Здания были похожи на груды кубиков, наваленных озорной детской рукой. Вращалось не колесо подъемного шкива – нет, весь небосвод крутился, как безумный, перед его несчастными глазами.

– О боже, – пробормотал он.

Шаопин сам не заметил, как прошел по шпалам до самых холмов на восточной окраине рудника. Он стоял на краю поля, засеянного пшеницей, и отупело смотрел на дальние горы и размытую, неверную линию горизонта. Он закусил губу, в горле стоял ком. Шаопин снова вспомнил тот вечер, много лет назад, когда он вышел с баскетбольной площадки и добрел до реки. Растерянно смотрел Шаопин тогда на ее бегущие воды. И вот он снова стоит и мучается из-за проклятой любви. Жизнь опять заставляет его отыгрывать ту же роль. Жизнь моя, неужели так нужно?..

Под длинный гудок состав с углем пролетел мимо с востока на запад. Бодрый, мощный локомотив выплюнул облачко белого дыма, и Шаопин утонул в нем. Он чувствовал, как его погребают под собой колоссальные волны жизни… Утонешь ли ты в них? Только если успокоишься на самом дне.

«Нет, ты должен бороться, как прежде, ты должен идти вперед. Ты давно думал об этом с тоской и страхом и вывел самое трагическое заключение. Так почему бы не сойти до срока с этой коварной сцены? Ты по-прежнему останешься самим собой – что скажешь?» – грустно спросил он себя и тут же горько ответил: «Да».

Он никак не ожидал, что то, чего он так боялся, случится, причем так скоро. Этот день рано или поздно должен был наступить. Быть может, чем раньше – тем лучше.

Когда Шаопин дошел до крайней точки своих размышлений, он неизбежно обратился к другим вещам, что тронули его в письме. Ведь она написала, что любит его и скучает по нему! Может быть, это все еще так. Стоит ли ей верить?

Он усмехнулся. Эта насмешка была адресована не Сяося, а самому себе. Ты, замарашка, как ты можешь сравниться с репортером по имени Гао Лан? Хватит витать в облаках, ты просто смешон. «Конечно… ты достоин жалости», – сказал он себе, проглотив стоявший в горле комок.

Последний отблеск солнца исчез на горизонте, и небо, полное красноватых облаков, начало стремительно темнеть. Серые погасшие громады были похожи на груду пепла, что остается, когда пламя погасло.

В сгустившихся сумерках Шаопин повернул назад, исполненный болезненного ощущения невосполнимой утраты, и пошел по пустой тропе вдоль полотна в сторону рудника. Внутреннее ощущение времени напомнило ему, что до смены оставалось совсем немного. Он шел все время в гору и из-под опухших век глядел на знакомые огни впереди.

Шаопин миновал всеми забытую маленькую железнодорожную станцию и невольно свернул к дому бригадира Вана. Быть может, лишь там мог он сейчас обрести утешение. Переступить порог дома бригадира было все равно что вернуться в свою родную семью. Его сразу окутало теплом. Хуэйин, сетуя, что он так давно не заходил в гости, быстро налила Шаопину водки и водрузила на стол закуску. Минмин схватил его за руку и принялся рассказывать свои бесконечные истории. Шицай же велел есть, пока горячее, и не церемониться с водкой. Шаопин, что было ему совсем не свойственно, разом хлопнул большой стакан. В голове загудело. Казалось, что земля уходит из-под ног.

Вечером они с бригадиром вышли из дома и в нужное время оказались в шахте. Никакая боль не могла нарушить ритм повседневной жизни – то был стержень его духовной силы. В ту смену Шаопин работал, как сумасшедший, силясь притупить душевную боль. В нем говорила пьяная сила, позволявшая вертеть в руках стальные тавры по пятьдесят килограммов, словно то был Золотой посох Царя обезьян[56]56
  Посох исполнения желаний – это легендарное оружие, которое весит 13 500 цзиней (1 цзинь = 0,5 кг), используемое Царем обезьян Сунь Укуном в романе «Путешествие на Запад» (XVI в.).


[Закрыть]. Шаопин скинул куртку, оставив ее валяться где-то в вентиляционном штреке. Его лопата поднималась и опускалась, как заводная. Он работал спина к спине с совершенно голым Соцзы, который ворочал уголь и не переставая крыл матом все, что попадало в его поле зрения.

Внезапно сквозь суетливое копошение забоя Шаопин увидел падающий стальной брус крепи, который летел, задетый конвейером, как гневная молния, прямо в голый зад его напарника. Не успев и рта раскрыть, Шаопин заметил, как от старого штрека метнулась черная тень, отчаянно увлекая копье бруса вбок, в сторону от Ань Соцзы. Спустя секунду раздался страшный крик. То был крик бригадира.

Шаопин уронил лопату и подбежал к нему. Вслед устремилась вся бригада. Кто-то сразу сделал сигнал фонарем, чтобы остановили конвейер. Заместитель начальника рудника Лэй Ханьи, руководивший сменой, выскочил в штрек от приводной станции.

Стальная балка безжалостно пропорола живот Шицая и торчала наружу из спины. Он был мертв.

Шаопин обнял бригадира и закрыл в темноте глаза. Горячая беспокойная кровь все текла и текла, марая уголь и становясь частью его черноты. Этот залитый кровью антрацит превратится однажды в бушующий огонь. Как странно, что мы до сих пор не знали, отчего он всегда вздымается ярко-алым…

Лэй Ханьи упал на колени и стал делать искусственное дыхание рот в рот. Надежды не было, но шахтеры, один за другим, сменяли его над бездыханным телом бригадира, надеясь оживить его. Наконец Ханьи молча махнул рукой, и люди оставили свои бесполезные усилия. Замначальника снова встал на колени и поцеловал своего старого соратника в лоб.

Во тьме воцарилась тишина. Откуда-то неслось постанывание крепи, дрожавшей под весом земли…

Шаопин вытер слезы с лица, поднял бригадира на спину и зашагал к выходу. Все последовали за ним, тихо выползая из штрека. Они пошли вниз, под уклон. Соцзы и другие шахтеры поддерживали бригадира за руки и ноги, чтобы он не ударялся о стены – травм и так было достаточно…

У вентиляционной двери Лэй Ханьи забрал тело. Он велел нескольким ребятам проводить его на поверхность, а Шаопина с остальными отправил обратно в забой.

То был приказ, которому нельзя было не подчиниться. Да, производство должно было продолжаться – на то она и шахта. Соцзы заартачился и стал требовать, чтобы ему разрешили проводить бригадира на-гора.

– Твою мать! – закричал Лэй. – Ты что, с голой жопой наверх поедешь?

Только тут все, включая самого Соцзы, заметили, что он по-прежнему был без одежды.

Когда раздался резкий звонок и тело бригадира поехало наверх, в забое, залитом его кровью, вновь загрохотал неумолчный конвейер…

Глава 11

Смерть на шахте была делом обычным. Она не вызывала чрезмерных потрясений и не останавливала общий ритм производства и жизни. Но для одного из маленьких двориков Речного Зубца это был почти конец света. Прежде здесь царило тепло и счастье, теперь в нем обитали жена без мужа и сын без отца. Их солнце зашло навсегда…

Несколько дней несчастная Хуэйин не вставала с постели: никак не могла поверить, что муж мертв. Неубранные волосы лежали по плечам, глаза были красными и опухшими, как от пчелиных укусов. Хуэйин вскакивала, едва заслышав малейший намек на движение дверной ручки: ей так хотелось, чтобы то был Шицай. Но во дворе было пусто – и она рыдала, медленно стекая по косяку. Маленький Минмин, вжавшись в ее ноги, рыдал вместе с ней.

Кусок не лез ей в горло, она готовила только для Минмина. Но на обеденный стол, как и прежде, ложились приборы Шицая. То было безнадежное ожидание. Хуэйин верила, что муж войдет однажды, чуть сгорбившись, как он делал это прежде, сядет с ними за стол, мазнет Минмина ладонью по голове и с улыбкой опрокинет свой стакан…

Нет, он никогда не вернется.

Она лежала на кровати, с горечью прижимая к себе несчастного сына. Днем ли, ночью – перед глазами была одна темнота. Во сне ей казалось, что ее сжимают, как прежде, его крепкие руки. Стоило проснуться, как она вся обращалась в слух – упорно ловя каждый шорох в надежде на чудо.

И вот наконец она услышала снаружи шорох шагов. Хуэйин выбежала навстречу.

Во дворик вошел Шаопин. Вот уже нескольких дней он убивался ничуть не меньше вдовы бригадира. Письмо Сяося и смерть Шицая поставили два жирных креста на всех его душевных метаниях. Он больше не думал о своих обманутых чувствах – смерть бригадира оставила его совершенно потрясенным. Все беды семьи Ван стали его собственными. Безо всяких размышлений он по собственному почину взвалил на себя ответственность за этих несчастных людей.

Шаопин знал, как сильно Хуэйин и маленький Минмин нуждаются сейчас в утешении. Шицай умер слишком внезапно – им было трудно оправиться от этого шока. Медленная, мучительная смерть от болезни могла дать родственникам хотя бы возможность преодолеть свою боль, но такая, ничем не подготовленная утрата самого близкого, самого родного человека оставляла невероятно глубокий след.

Словами их было не утешить. Слова были бессильны. Шаопин пришел просто помочь по хозяйству. Он работал, специально стараясь производить как можно больше шума, чтобы унылый, полумертвый дворик семьи Ван вновь задышал жизнью, а в Хуэйин с сыном проснулось прежнее желание быть. Он работал, и тепло возвращалось в его холодное сердце. Шаопин знал, что страдание расходится медленно – только в жизни, только в труде. В такое время труд становится не просто каждодневной вынужденной потребностью, но обретает ценность сам по себе. Нет иного противоядия, кроме труда. Шаопин глубоко прочувствовал это на собственном опыте.

Первым делом он бросился готовить. Шаопин торопился, суетливо и неуклюже метался туда-сюда и наконец усадил Минмина за стол. Хуэйин он принес еду прямо в постель. Пока они ели, он пошел во двор рубить дрова, колоть уголь, латать побитые стены. Потом взял ведра и пошел к водопроводной трубе под откосом.

В эти дни Шаопин не прикасался к учебникам. Как только он выезжал из забоя, то сразу спешил к Хуэйин и Минмину и молча брался за работу. Он не знал, как заставить женщину прийти в себя после такой страшной катастрофы.

Закончив все дела в доме и во дворе, Шаопин брал Минмина и шел с ним собирать уголь. Он ловил ему кузнечиков, срывал яркие горные цветы и делал все возможное, чтобы мальчик был счастлив…

В тот день они с Минмином шли домой с угольных холмов. Шаопин нес две полные корзины. Едва мальчик переступил порог дома, он кинулся с огромным букетом полевых цветов к материнской постели и пропел:

– Смотри, дядя Сунь сорвал мне сто-о-олько цветов, мам. Красиво, правда?

– Красиво… – улыбка впервые мелькнула на губах Хуэйин.

О, эта улыбка! Как он ждал ее! Как сильно надеялся, что Хуэйин выйдет из темноты и наберется смелости жить снова – ради Минмина и ради себя самой.

Шаопин приходил каждый день – работал во дворе, потом шел с Минмином за углем. Всякий раз он собирал на обратном пути для мальчика большую охапку цветов и отправлял его к матери. Потом Шаопин ставил яркие цветы в бутылку на прикроватную тумбочку в спальне Хуэйин. Цветы менялись каждый день, не успевая увянуть. Их яркие пятна просверкивали в унылом жилище, как лучик надежды и жизненной силы.

Хуэйин наконец начала вставать с постели и работать по дому. Конечно, дело было отнюдь в цветах. Хуэйин была чужда всякая поэтическая экзальтация, ей и в голову не пришло бы соотносить цветы со «смыслом жизни». Нет, ее разбудил ученик погибшего мужа. Она стала думать, что не может просто лежать в постели, пока он трудится не покладая рук. Она признала, что именно Шаопин заставил ее почувствовать, что она не одинока, что у нее есть опора. Пусть судьба нанесла ей жестокий удар – она должна продолжать бороться дальше.

В соответствии с новой общенациональной политикой она вскоре заменила своего покойного мужа в качестве официального работника шахты. Семья бригадира перешла на государственное попечение. Увы, ценой этого была смерть любимого человека.

Как и большинство шахтерских вдов, Хуэйин оказалась в ламповой. Шаопин был очень рад за нее. Он верил, что работа поможет вдове бригадира понемногу избавиться от душевных шрамов.

– Не беспокойся больше о нас. Теперь, когда появилась работа, как-нибудь протянем, – сказала она Шаопину.

– Не волнуйся. Если что – всегда есть я.

Она кивнула. Глаза блестели от влаги.

Сказать по правде, пока что она не никак не могла жить без его помощи. Дело было не только в разных бытовых мелочах – ей нужна была душевная поддержка. Если бы Хуэйин не дали место на шахте, она бы уехала с сыном обратно в Хэнань. Как могли сирота и вдова без помощи, без нормальной работы, выжить в таком месте?

Теперь, когда появилась работа в ламповой, вполне можно было жить. И потом, они с мужем свили здесь такое красивое гнездышко. Конечно, самое главное, что под боком всегда был ученик Шицая, помогавший ей во всем. Даже в отчем доме родители и братья не стали бы так выручать ее.

Хуэйин начала выходить на свое место в ламповую. Там так же, как на шахте, каждый день было три смены. Смена состояла из девяти человек, отдыхали каждый в свою очередь, так что фактически работало восемь. Одно окошко, четыре стойки, четыреста фонарей. После выхода на работу сперва наводили чистоту, выключали заряженные фонари. Потом заступали к рабочему окошку: собирали приборы у выехавших на-гора, выдавали заряженные тем, кто съезжал в забой.

Работа была непростая. Каждый сданный фонарь нужно было очистить и зарядить. Если какой барахлил – его чинили сами. Чаще всего дело было в плохом контакте. Хуэйин, никогда не сидевшая за школьной партой, пыхтела от натуги. Шаопин специально выкроил время – рассказать ей хоть что-то об электротехнике. На старом ненужном фонаре, принесенном из ламповой, он раз за разом показывал вдове бригадира, как нужно его ремонтировать.

Выезжая на поверхность, съезжая ли в забой, Шаопин всегда устремлялся теперь к окошку Хуэйин. Он был уверен, что ничей фонарь не сияет чище, чем его собственный. Когда знакомая рука протягивала ему прибор, изнутри всегда доносилось заботливое напоминание:

– Ради бога, будь осторожен…

Шаопин шел по темному туннелю, и только шахтеры, спускавшиеся в глубину земной тверди, могли понять, сколько тепла было в этих словах.

Порой, выходя со смены, он видел маленького Минмина, что стоял у дороги и ждал его. Шаопин знал, что его прислала вдова Шицая. Когда она уходила с работы пораньше, то всегда спешила приготовить что-нибудь вкусное, чтобы угостить Шаопина. Тот и не думал увиливать. Взяв Минмина за руку, он шел в знакомый дворик на восточном склоне так же просто, как если бы шагал к себе домой.

Для Шаопина то была совершенно новая жизнь. Из-за тех чувств, что он испытывал к погибшему бригадиру, Шаопин не мог не взять на себя ответственность за его семью. После тяжелой смены в забое он и сам надеялся обрести в их компании долгожданный покой. Он помогал Хуэйин выполнять разную мужскую работу, сидел за ее аккуратненьким обеденным столом, позволяя угощать себя домашними лакомствами, и даже выпивал стаканчик самогона, разгоняя пронизывавший все тело холод.

Но Шаопину даже в голову не приходило, что кое-кто из знакомых уже поглядывает на их отношения «в ином свете». Они заботились друг о друге как брат и сестра, однако в глазах некоторых людей это казалось чрезмерным и нарочитым. Соседки только и делали, что судачили о его визитах.

Шаопин и Хуэйин оставались в блаженном неведении. Им казалось, что все в порядке, и они никогда не подумали бы, что кто-нибудь станет перемывать им косточки. Они общались как раньше. Хуэйин использовала каждую свободную минуту, чтобы помогать Шаопину со стиркой и даже сама приходила за бельем к нему в общежитие.

Однажды за обедом Минмин напомнил Шаопину, что тот обещал ему собаку. Только тогда Шаопин вспомнил, что так и не исполнил своего давнего слова. Для мальчика это было большое дело, Минмин просто обожал собак. С верным псом ему наверняка было бы не так одиноко.

В начале месяца, когда выдавали зарплату, Шаопин сел на автобус до Медногорска. Народа на улицах было раза в два больше обычного. Как только шахтеры получали на руки свои кровные, Медногорск оживал. Заложив за пояс толстые пачки хрустящих купюр, они устремлялись в город с востока и с запада – от каждой ложбины бежали к Медногорску автобусы и паровозы. Все рестораны были забиты пьющими на спор шахтерами. Универмаги, продовольственные магазины, киоски и лавки делали огромные деньги. Коммерсанты всех мастей, почуяв манящую прибыль, тоже стекались поближе к горнякам. Даже крупные магазины из столицы провинции открывали на руднике временные точки. Мастера лазить по чужим карманам тоже были тут как тут. Излишне и говорить, что в эти дни милиционеры сбивались с ног.

Шаопин приехал за собакой. Он провел бóльшую часть дня бесцельно шатаясь в толпе и, наконец, наткнулся на торговца щенками возле самого вокзала. Шаопин сразу же выбрал «своего» – черного-пречерного кутенка с белоснежными ушами. Торговец собаками запросил пятнашку. Шаопин не стал спорить, заплатил деньги, взял собаку и ушел.

Едва выйдя из поезда, он сразу же побежал домой к семье Ван. Минмин чуть с ума не сошел от радости. Он прижимал щенка к груди и целовал его в каждый пушной завиток. Шаопин тут же устроил для собачки домик во дворе.

– Дядя, а как его зовут? – спросил Минмин, не выпуская пса из рук.

– А у него нет пока имени. Ты должен сам назвать его, – ответил Шаопин, насыпая в конуру слой мягкой пшеничной соломы. Хуэйин уложила сверху старую набивку от ватника.

– Пусть будет Угольком! – выкрикнул Минмин.

– Отлично, здорово звучит, – откликнулся Шаопин.

В тот день в доме царило приподнятое настроение. За обеденным столом только и разговоров было, что о малютке Угольке. Минмин даже забыл о своем стынущем ужине. Присев на корточки, он кормил щенка.

На вечерней смене в забое случилось неприятное открытие. Когда прошел первый выпал, поставили крепь и вся бригада принялась за уголь, Соцзы вдруг проорал:

– Вот это умора, старина Ван только помер, а жене его уж невтерпеж!

– Так помог бы бригадирше, – крякнул кто-то во тьме.

– Э, брат, мы теперь не у дел. Вот Шаопин – парень молодой, он уже давно заместо бригадира подвизался.

Во мраке забоя раздался взрыв хохота. Шаопина как обухом по голове ударили. Безмолвный гнев заставил его отшвырнуть лопату, подойти к Соцзы и отправить того в груду угля. Дурак Ань завизжал, как резаный. Шаопин пинал и толкал его бесстыдно обнаженное тело. Вся бригада скалилась куда-то в темноту, никто не останавливал избиение. Шахтеры дрались часто, играючи, почти никто не относился к драке серьезно.

Шаопин вошел в такой раж, что здоровяк Ань пополз от него на всех четырех. Но Шаопин ухватил его за откляченные ноги и притянул к самой дыре конвейера. Соцзы повис вниз головой прямо над непроглядной бездной. Конвейер грохотал, и поток угля водопадом лился мимо него в бездонное черное ничто. Соцзы орал, как свинья на бойне: стоило Шаопину отпустить его, и тот моментально ухнул бы в кромешный ужас угольного ада.

На крики прибежал Лэй Ханьи. Он не стал прекращать эту рискованную забаву, а только рассмеялся.

– Гляди-ка, а я все трепыхался, что некем заменить Шицая. А Шаопин-то мастер на все руки. Можно и бригадиром поставить. Ладно, оставь уже его.

Заместитель Лэй стоял в сторонке и посмеивался. Шаопин выволок Соцзы обратно и отбросил его в сторону, как мертвую скотину…

Младший Сунь не отдавал себе отчета в том, что его авторитет в бригаде стал куда выше, чем раньше. В забое всегда уважали силу. Если умеешь драться, значит, и работник из тебя ничего, значит, парни будут у тебя, как шелковые. Лэй Ханьи говорит правду. Некоторые бригадиры, да и начальники рангом повыше, выбились в люди именно кулаками.

Но даже одолев Соцзы, Шаопин чувствовал, как его слова больно ранили душу. Они оскорбляли и Хуэйин, и память погибшего бригадира.

Уже в купальне, переодевшись в чистое, Соцзы заискивающе протянул Шаопину сигаретку. После славного «угощения» он безропотно признал шаопиново право сильного. – Знаешь, ведь наш бригадир погиб, тебя, дурака, спасая. Если бы не он – лежать бы тебе сейчас в деревянном ящике, – затягиваясь, сказал Шаопин.

Соцзы молча опустил голову.

В полдень Шаопин не пошел к Хуэйин обедать. Он побрел на опаленный солнцем склон за больницей. Побродив по нему, Шаопин нарвал охапку цветов, дошагал до кладбища и возложил их на могилу бригадира. Он молча опустился на землю и измученно закрыл глаза.

Рядом прошуршали шаги. Шаопин открыл глаза, увидел Соцзы и ничуть не удивился. Тот держал в руках бутылку водки. Он откупорил ее и вылил все на каменный алтарь перед могилой.

– Бригадир наш при жизни был не дурак выпить. Ну, помянем…

Опорожнив бутыль, он отшвырнул ее вниз. Тара покатилась по склону, а Соцзы грузно опустился рядом с Шаопином. Они сидели молча, пока солнце не начало валиться за горизонт.