Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 22

Под самый вечер Шаопин и Сяося спустились с холма. Они условились у реки о следующей встрече и скрепя сердце расстались. Сяося вернулась к себе домой, Шаопин решил, что еще рано возвращаться, и пошел посидеть у Цзинь Бо.

Он шагал, сгорая от волнения, по дороге у реки прямо к мосту. Шаопин чувствовал, как легко несут тело быстрые ноги. Летняя жара отступила, и прохладный вечерний ветер дул с реки, путаясь в его густых черных волосах. По реке и ее притоку плыли огни, переливаясь золотым и серебряным блеском.

До сих пор Шаопин не мог поверить в то, что случилось. Он впервые в жизни обнял девушку и поцеловал ее. То была сладость любви. Его юность осветилась чистым сиянием, и он по-настоящему ощутил, что такое счастье. Что бы ни ждало его в будущем, он мог с гордостью сказать: «Я не жил напрасно».

Порой он спешил, порой замедлял шаг, чтобы немного успокоить сердце. Впереди маячила большая улица, где шумели людские голоса. Знаете ли вы? Знаете ли, что совсем рядом с вами есть простой рабочий и дочь секретаря окружного парткома, которые любят друг друга? Может быть, никто из вас не поверит. Такое бывает только в сказках. Но это правда.

Зачем идти к Цзинь Бо? Рассказать ему об этом? Как он хотел поведать другу обо всем, как хотел поделиться своим счастьем! «Поделиться» звучало глупо… Да и зачем приплетать Цзинь Бо? Конечно, он расскажет ему, но не обязательно прямо сейчас. Точно так же, как товарищ поступил с той тибетской любовью, – секрет лучше раскрыть через некоторое время. Любовь, горькую ли, сладкую, сперва нужно было прочувствовать самому.

Если не идти к Цзинь Бо, то не возвращаться же было к себе. Нет, хотелось медленно, вдумчиво вспомнить все, что только что произошло…

Шаопин заметил, что уже смешался с толпой у Восточной заставы. Он резко остановился и невольно бросил взгляд на низкую кирпичную стену у тротуара. Пронизывающий холод пополз по затылку вдоль позвоночника, обнимая все тело. Он внезапно стал чутким и слабым, как гриппозный больной, у которого упала температура. Все произошедшее вдруг оказалось далеко, а настоящее приблизилось и зависло перед глазами. Ноги сами несли его к кирпичной стене. Здесь он ждал, едва оказавшись в Желтореченске, своего первого подрядчика и потом приходил сюда не раз.

Он наклонился и, не в силах сдержать порыва, провел по стене грубой ладонью. Здесь так часто покоилась, прислоненная к кирпичу, его убогая укладка… Бесконечная тоска захлестнула сердце Шаопина. Чему радуешься? Разве стало лучше, чем раньше? Понежничал немного с дочкой партсекретаря и позабыл обо всем на свете? Ничего, ни-че-го не поменялось в твоей жизни. Все так же мотаешься между людьми, как перекати-поле, тыркаешься и здесь и там, продаешь свою силу, свой пот, чтобы заработать какие-то гроши на семью и на пропитание. В будущем нет и не может быть никакой уверенности, а время проходит, утекает безвозвратно…

Шаопин стоял у стены, в глазах сверкали слезы, размывая силуэты людей и отсветы уличных огней. Он, разнеженный любовью, с запоздалой горечью осознавал, что даже сейчас они по-прежнему принадлежали двум разным мирам и что пока Сяося будет взлетать все выше, эти миры будут расходиться только дальше и дальше.

Шаопин заставил себя немедленно вернуться к реальности. Он крестьянский сын, разнорабочий, разве может он позволить себе баловаться романтическими чувствами? Да, он обнял и поцеловал дочь партсекретаря, но значит ли это, что он может жить с ней? Как, будучи такими разными, они могут соединиться одной любовью? Любовь ли это с ее стороны или просто юношеский порыв? Сумеет ли она сохранить это чувство?

Шаопин чувствовал ее искренность… Невольно он вспомнил об отношениях своего брата с Жунье. Неужели он наступит на те же грабли? Нет, он ни за что не поспешит связать свою судьбу с деревенской девчушкой, лишь бы убежать от невозможной любви. Какой бы безжалостной ни оказалась судьба, он не сдастся. Он будет бороться за свое будущее. Это совсем не значит, что он станет жить с Сяося. И без нее он продолжит идти своим путем. Смысл жизни не в том, чтобы получить что-то, гораздо важнее чувствовать, как наполняется, как наливается жизненным обилием наша душа. С набожностью и страстью верующего следует пестовать свои идеалы.

Шаопин окончательно вернулся в свой мир. Его сердце, еще недавно купавшееся в теплых лучах счастья, теперь переполняли тяготы и заботы. За один короткий день он побывал на вершине блаженства и опять очутился на самом дне. Быть может, ему суждено раз за разом стирать со щек разъедающие кожу слезы?

Спустя два дня он немного успокоился. Работы подходили к концу, и Шаопин опять стал думать о том, куда направиться дальше. Он не чувствовал достаточной смелости, чтобы снова идти к мосту и дожидаться там, пока его «купят».

Ощущение тяжести и тревоги сильно ослабило его влечение к Сяося. Здесь, на перекрестье счастья и несчастья, в сердце поселилась глубокая боль. То счастье, что было совсем рядом, оказалось далеким миражом – он не мог его отпустить, но оно уходило из-под рук, утекало сквозь пальцы, оставляя привкус чего-то необъяснимого. Казалось, порой лучше жить в совершенном горе и одиночестве.

Целых два дня, работал ли Шаопин, лежал ли ночью в своем доме без дверей и окон, он думал о себе и Сяося – даже во сне. Чем больше он думал, тем горше ему становилось. Его страсть медленно остывала, как кусок железа, вытащенный из огня…

Вечером, после ужина, они уговорились встретиться в кабинете ее отца. Конечно, эта новая встреча на прежнем месте будет отличаться от прошлых. Они уже переступили черту. Теперь их связывали совсем иные отношения. Шаопин вовсе не собирался пропускать встречу из-за своего уныния. Он взволнованно ждал момента, когда вновь увидит любимую.

Сразу после еды в компании полуголых рабочих он поспешно сполоснулся у водопроводной трубы в коридоре, вернулся к себе и вынул из-под подушки чистую, идеально выглаженную смену одежды. Пальцами он распушил вымытые волосы и аккуратно пригладил, надел на босу ногу недавно купленные сандалии и нетерпеливо спустился вниз.

Когда он выходил через проходную завода, то как бы невольно оглядел свое отражение в разбитом окошке и произвел на себя «правильное» впечатление. Кроме загорелых до черноты рук и лица ничто в нем не выдавало разнорабочего.

С радостью и волнением Шаопин пересек порог окружного парткома. Когда он вошел под величественные каменные своды, его охватил безотчетный страх. Он увидел свет в окне. Она была там. Свет был таким ярким, как пылающий огонь. Шаопин невольно вздрогнул.

И вот он у двери. Сердце билось, как барабан. Он с трудом сглотнул, поднял наконец оцепеневшую правую руку и легонько постучал в дверь костяшками пальцев, как делают городские.

Стук разнесся в тишине громовыми раскатами. В сердце отозвалось громкое эхо.

Дверь немедленно открылась.

Как он и ожидал, появилось сияющее лицо. Она улыбалась. Шаопин невольно подумал о золотых подсолнухах на летнем поле…

Войдя, он обнаружил внутри Жунье. Лицо сразу стало горячим, словно его охватил поднимающийся пар. Неужели Сяося ей все рассказала? Он осторожно поздоровался.

– Какой ты стал высокий, – Жунье ласково посмотрела на Шаопина. – Садись, чего ты.

– Жунье хочет тебе кое-что сказать, – Сяося нацедила чаю.

Шаопин был удивлен таким поворотом. Только два дня назад он узнал от Сяося, что Сянцянь потерял обе ноги, а Жунье вспомнила наконец о своем муже. Он очень переживал за Сянцяня и был глубоко тронут поведением Жунье. Оно совсем не удивило Шаопина – он всегда видел ее именно такой.

Но что она хочет сказать ему? Может, нужно передать Шаоаню весточку о том, что случилось? Нет, вряд ли… Это не то…

Шаопин заметил, что Жунье сильно изменилась. Она больше не выглядела юной девушкой, на лице ее поселилось выражение монашеского спокойствия и доброты.

– Когда выпишут Сянцяня? – первым спросил он.

– Еще немного осталось… Я давно не была на работе. Мне хочется чем-то помочь коллегам. Руководство попросило меня найти кого-нибудь, чтобы организовать летний лагерь для учеников начальной и средней школы администрации парткома. Занять как-то детей во время каникул. Говорят, и секретарь этого хочет. Я ищу кого-то образованного и немного разбирающегося в литературе и искусстве, я так волновалась, что не смогу никого найти. А тут Сяося порекомендовала тебя. Ты самый подходящий человек – я вспомнила. Сяося мне сказала, что твоя работа на заводе вот-вот закончится. Не знаю, захочешь ли ты взяться. Может быть, зарплата будет не такая большая. Сорок восемь фэней в день…

Вот в чем дело.

Шаопин сразу согласился. Идея с лагерем выглядела заманчиво. Неважно, сколько денег дадут – все лучше, чем впустую сидеть на корточках у моста. И вообще – приличная работа. Даже если ему совсем ничего не платили бы, он бы все равно взялся работать, хоть десять – двадцать дней.

Настроение у Шаопина резко улучшилось: он беспокоился о своем будущем и думать не думал, что его ждет такая хорошая работа.

Договорившись, Жунье поспешила в больницу, чтобы сменить свекровь. Шаопин и Сяося чудесно провели время вместе. Только вечером, когда закрыли ворота парткома, он вернулся в свой грязный угол на заводе, охваченный радостью и невозможным счастьем…

Глава 23

Несколько дней спустя, как только работы на заводе были завершены, Шаопин с пачкой хрустящих купюр в кармане обернул свою постель в пеструю простыню, которую подарила Сяося, и отправился в партком.

Жунье подыскала для него пустую пещеру, убралась там и принесла ему казенное белье. Ему даже не понадобилось раскручивать свою позорную укладку.

Жунье собрала детей и представила им Шаопина. Он был аккуратно одет, и никто не ни за что не поверил бы, что еще пару дней назад их вожатый, обливаясь пóтом, ползал в грязи по стройке. Еще со школьных лет он умел сразу же войти в роль и быстро вспомнил, каково это быть «учителем Сунь».

В летнем лагере он сразу пришелся к месту. Был мастер преподавать, играть на сцене, знал ноты, мог здóрово рассказывать истории и умел, если надо, и в настольный теннис. Кроме того, он трудился без устали – после дня на стройке такая работа совсем не казалась утомительной.

Он, как заправский педагог, учил детей петь, репетировал небольшие пьесы, водил подопечных играть в баскетбол на площадку средней школы № 2 напротив парткома. Его сердце переполняли чувства, и время от времени он вспоминал, как таскал цементные плиты, подставив голую спину палящему солнцу…

Через несколько дней дети начали рассказывать родителям, как здорово они проводят время в лагере. Родители пересказали это руководству парткома и отделения комсомола. Все были очень довольны, что Хуэйлян затеял такое хорошее дело. Тот сперва не обращал особого внимания на лагерь, но, услышав хвалебные отзывы, тут же попросил Жунье познакомить его с Шаопином, пел ему дифирамбы и, наконец, проникновенно сказал:

– Нашему комсомолу больше всего не хватает таких талантов.

Жунье воспользовалась этой возможностью, чтобы вставить:

– Давайте возьмем Шаопина к нам в организацию.

Хуэйлян горько улыбнулся и покачал головой:

– Политика… Такая штука: тех, кто сидит на официальных должностях, мы не можем уволить, вот и выходит, что настоящие таланты остаются за боротом. Теперь в деревнях такого уже нет. Остается только избавиться от этой системы в городе.

Шаопин вовсе не надеялся, что ему удастся устроиться на постоянной основе. Он знал, что это невозможно. Ему просто хотелось доказать, что он ничуть не уступает некоторым молодым людям из города, которые считают себя много лучше и потому сильно задирают нос.

Управляться с несколькими десятками избалованных ребят могло показаться слишком утомительным для обычного кадровика, но для Шаопина это было легче легкого. После работы у него оставалось много свободного времени, и он с удовольствием проводил его с Сяося.

Если Фуцзюня не было в городе, вечерами они могли сидеть совсем одни в его кабинете. Когда спадала жара, Сяося с Шаопином частенько отправлялись на Башенный холм или на Воробьиные горы. Порой они гуляли у Желтого Ключа. Иногда шли вместе в кино, всякий раз вспоминая о том, что их первая встреча произошла именно у кинотеатра.

Спустя пару дней после начала работы в лагере его пришла проведать Жунье. Спрашивала, все ли в порядке, надавала целую стопку продталонов. Когда Шаопин учился в старшей школе, Жунье тоже подкармливала его.

Шаопин не решился сказать ей, что его уже взял под крыло кое-кто другой. Сестры Тянь заставили его почувствовать, как хорошо ощущать женскую заботу.

Скоро Шаопин выкроил время повидаться с Цзинь Бо. Не так давно тот наконец сдался и послушался отцовского совета – его официально приняли на работу. Он стал водить машину вместо отца. Для Цзинь Бо это было эпохальное событие: теперь он работал на государство. Цзинь Бо казался ужасно счастливым, и его можно было понять: в его возрасте любая неустроенность уже вызывала тоску и тревогу.

Конечно, и Шаопину было чему радоваться, – например, своей любви. Но он по-прежнему не хотел рассказывать об этом другу. В глубине души ему казалось, что все точки над «и» еще не расставлены и, очень может статься, все закончится большим горем.

Через полмесяца Шаопин получил официальное разрешение вывезти детей на природу. Он выбрал гарнизон НОАК в нескольких километрах от Желтореченска. Партком и комсомол выделили две большие машины.

Шаопин провел с детьми целый день, они разбили палаточный лагерь и устроили вечер для бойцов НОАК. На обратном пути он выпустил их поиграть на склоне, усыпанном полевыми цветами.

Вечером увешанные флажками машины под звуки песен въехали в ворота парткома. Все родители выбежали встречать своих счастливых детей. Ребята наперебой стали прикладывать к их губам фляжки с родниковой водой, уговаривая попробовать «вкус природы». Никто не обратил внимания на Шаопина, доставившего эту радость кадровикам и их детям. Он тихо вернулся в свой угол…

Вечером, после ужина, Шаопин собирался отправиться к Сяося. К нему заглянули соседи – сказали, что звонят с проходной: кто-то снаружи просит его выйти. У Шаопина екнуло сердце. Неужто родные? Что-то случилось? Кто-то заболел? Он поспешно подошел к воротам, все еще гадая, кто его ищет. Может, зовут домой? Старикам нездоровится? Больше ничего на ум не приходило.

У ворот стоял секретарь Цао из Голой Канавки. Шаопин слегка успокоился. Но зачем он здесь? Секретарь не пришел бы сюда к нему без нужды.

Шаопин почти не бывал в месте прописки. Все это была чистая формальность – ничто не держало его там, кроме регистрации. Конечно, он до сих пор был очень благодарен секретарю и его жене за то, что они провернули такое большое дело. Шаопин несколько раз навещал их с подарками…

Он так и не был в курсе того, что семья Цао уже считала его своим будущим зятем. Они давно решили: если их дочь снова провалится на экзамене в десятый класс, они поговорят с Шаопином и раскроют все карты. Сказать по чести, если бы не идея с женитьбой, они бы не стали помогать ему.

Не так давно дочь секретаря опять села в лужу. Родители решили не учить ее больше. Вместо этого они рассказали ей о Шаопине. Но Цзюйин заартачилась – сказала, что Шаопин ей не подходит. Ей хотелось большего. Удивляться тут было нечему: Цзюйин, прописанная в деревне, никогда не жила, как деревенская девушка. Как могла она запасть на крестьянского парня? Она сказала родителям, что никогда не выйдет замуж за деревенщину – пусть лучше поищут кого-нибудь с работой в Желтореченске.

Секретарь Цао с женой выпучили глаза от удивления. Они не ожидали, что их посредственная во всех отношениях дочь будет смотреть свысока на тщательно отобранного для нее Шаопина.

Как быть? Ее неуступчивость ломала все планы и лишала Шаопина любой возможности закрепиться в Голой Канавке. Если бы он стал их зятем, ему полагалось бы ровно то же самое, что и всем прочим членам местной бригады, но что если нет? Тогда, глядишь, не удалось бы удержать и ту прописку-пустышку, что была у него уже в кармане.

Когда секретарь Цао всерьез забеспокоился, ситуация внезапно изменилась к лучшему. Городские власти спустили документ о наборе двадцати шахтеров с сельской пропиской для работы в шахтоуправлении Медногорского округа. Глава тамошней коммуны был давним собутыльником секретаря – он тут же примчался вызнавать, нет ли у него подходящих родственников. Секретарь Цао очень обрадовался и сказал, что скоро подыщет народ.

Несмотря на все прелести работы на госпредприятии, никто из обитателей деревень на окраине Желтореченска не взялся бы за такую тяжелую работу. Секретарь Цао знал это. Он стал вызнавать, где найти Шаопина…

Шаопин едва не подпрыгнул от радости. Наконец-то у него будет полноценная работа! Ради нее он пошел бы и в преисподнюю. Однако секретарь Цао сказал, что из-за формальной прописки могут возникнуть проблемы.

– Не стоит бояться, – уверенно сказал Шаопин. Он сразу подумал о Сяося – она наверняка не откажется помочь ему.

Попрощавшись с секретарем, Шаопин чуть ли не рысью побежал к подруге. Сяося сказала, что завтра же начнет заниматься его делом.

– Я знаю, что ты не боишься тяжелой работы.

– Тяжелой? Честно говоря, пластаться на стройке ничуть не легче, чем выкапывать уголь.

– Это да. Зато теперь у тебя будет официальное место!

– Для таких как я это, быть может, вообще единственный способ выбиться в люди. Думаю, это непросто. Боюсь, что где-нибудь застопорюсь. Помоги мне, пожалуйста.

– Не волнуйся, думаю, у них все двери нараспашку – немногие хотят туда войти… Если устроишься на шахте, через год или два я упрошу отца перевести тебя в нормальное место.

– Значит, не хочешь, чтобы я всю жизнь сидел в шахте? – спросил Шаопин с улыбкой.

Сяося смущенно улыбнулась.

– Вот тогда и посмотрим, чего я хочу.

– То есть если бы я всю жизнь работал в поле, ты бы и не посмотрела на меня? – лицо Шаопина посерьезнело.

– Ты к чему клонишь? – Сяося легонько ударила его кулачком в грудь.

На следующий день Сяося начала активно «работать» над делом Шаопина. Летний лагерь еще не закончился, сам Шаопин целыми днями крутился, как белка в колесе, и с нетерпением ждал вечера и новостей от Сяося.

Сяося впервые в жизни взялась хлопотать по официальной части, но в каждом жесте сквозила уверенность опытного бойца. Конечно, узнав, что она дочь Тянь Фуцзюня, ей тут же давали зеленый свет во всех инстанциях. Сяося ничего не боялась. Она думала, что не многие из детей аппаратчиков согласятся оказаться в шахте на месте Шаопина. Разве ее Шаопин не достоин такой работы? Если нужно действовать через связи, значит, она будет действовать через связи. Пусть «ответственные лица» знают, чья она дочь. Сяося отдавала себе отчет, что если отец узнает, что она творит у него за спиной, ее наверняка ждет наказание.

Заместитель начальника бюро по трудоустройству, который был ответственным за набор в городе, загадочно спросил, кем ей приходится Шаопин. Сяося сказала, что это сын ее дядьки, одним движением превратив Шаопина в Жуньшэна. Разумеется, начальник не посмел пренебречь ее просьбой. Должно быть, секретарь Тянь не решился лично просить об одолжении и прислал дочь. Надо дать добро! Желая угодить партсекретарю, человек из бюро по трудоустройству даже не задумался о том, что Шаопин почему-то носит фамилию Сунь.

Все уладилось очень быстро. Шаопин оказался в личной записной книжке замдиректора муниципального бюро по трудоустройству под номером один – это было даже вернее, чем увидеть свое имя в официальных документах.

Шаопин был так взбудоражен, что даже потерял всякий интерес к летнему лагерю, – слава богу, что он подходил к концу. Сяося была так же взволнована, как он, – сказала, что Медногорск находится на самом краю Великой равнины, и оттуда два раза в день ходит поезд до столицы провинции, им будет легче встретиться. Они вместе готовились к дальнему путешествию, погруженные в прекрасные мечты о своей будущей жизни…

Всего через несколько дней после того, как Шаопин заполнил анкету для приема на работу, его уведомили, что он официально принят. В начале сентября работники должны были покинуть Желтореченск и отправиться на угольную шахту. Оставалось почти полмесяца, он должен был подготовиться.

У Шаопина на руках оставалось еще без малого двести юаней. Первым делом он отослал сто юаней семье. За исключением каких-то необходимых мелочей он не планировал ничем закупаться, решив обустроиться с первой зарплаты: взял в универмаге только расческу и зубную щетку.

На перекрестке Шаопин встретил своего старого знакомого, с которым они сошлись еще на стройке. Он радушно пригласил его к себе в гости, взял два кило свиной головы и дюжину блинов. Они от души поели с приятелем, как в старые добрые времена.

Напоследок Шаопин подарил ему свою укладку с бельем. Бедный рабочий и летом, и зимой обходился одним стареньким овчинным тулупом.

Конечно, одеяло и простыню, доставшиеся от Сяося, Шаопин сохранил, чтобы согревать тело и утешать душу.

Шаопин расстался с приятелем и взволнованно побежал рассказывать хорошие новости Цзинь Бо. Тот пожарил яичницу, сбегал за бутылкой водки, и они славно посидели за столом, краснея от выпитого и вволю болтая…

Было четыре или пять часов пополудни, когда Шаопин вышел от Цзинь Бо. Солнце, клонившееся к закату, все еще ярко освещало шумный город. Вдалеке со всех сторон пышно зеленели горы. С ними подступала прохлада. Их вершины рисовались ясными контурами на горизонте, пела чистая вода, и ивы по берегам реки были нежны, как юные девушки. Ослепительно белые облака комьями немараной ваты медленно несло по темно-голубому небу…