Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 4

Шаопин сам не заметил, как прошло полгода на шахте. За последние шесть месяцев он постепенно привык к новой жизни. Возбуждение, тревога и удивление первых дней сменились рутиной. Он не пропускал ни одного дня на работе, и каждый месяц выходил во все смены. Таких было мало и среди старых шахтеров. Те из новобранцев, что приехали с Шаопином и до сих пор оставались на руднике, не сбежав с него в первые же дни, были почти герои – несложно представить себе, что означала жизнь в тяготах и опасностях для этих избалованных парней.

Через полгода с шахты сделала ноги уйма народу. Конечно, сбежавших лишали места, и формально они опять становились крестьянами. Некоторые из тех, что остались, работали спустя рукава. Они отлынивали и ждали, пока отцы пустят в дело все свои связи, чтобы перевести их куда-нибудь еще. Время от времени кто-то распускал слух, что его родственник стал большой шишкой в провинции или в столице. В управление действительно несколько раз приходили «записочки» из центра, и, пожалуй, дюжину человек разобрали по разным инстанциям за пределами Медногорска. На рудник тянулась нескончаемая вереница автомобилей больших и маленьких начальников с подарками для работников управления. Все надеялись вызволить своих детей. Такие подношения помогали обыкновенно перебросить парней на более легкую работу, но никак не забрать их из шахты. Руководство шахты и не думало отказываться от этих приятных маленьких «сувениров», но отпускать всех своих работников тоже не собиралось.

Разумеется, у Шаопина не было никакого покровителя. Он не пытался покинуть рудник, а все больше радовался тому, что опасная и изнурительная работа шахтера давала ему стабильный, щедрый заработок. Деньги были очень важны. Он хотел отправлять их отцу – на удобрения, масло, соль, соевый соус, уксус и прочую хозяйственную мелочь. Ланьсян они тоже бы не помешали. Следовало, конечно, подумать и о себе – на что-то же надо было покупать книги, газеты и журналы, которые он так любил. Кроме того, у него была мечта – выстроить новый дом для родителей. Шаопин хотел сделать его самым красивым в Двуречье. Он не думал, что сам будет жить в этом доме, просто хотел доказать всей деревне, что младший Сунь – парень не промах. Он мечтал сделать все сам, не взяв ни юаня у брата, и оставить по себе добрую память. Из-за этого он не пропускал ни дня и сохранял неизменный пыл в своем тяжелом труде.

Вновь наступил день выдачи зарплаты – грандиозный шахтерский праздник. После восьмичасовой смены Шаопин выехал на-гора, вымылся горячей водой и пошел в контору. С пачкой хрустких банкнот он прошел через темный коридор и вышел за дверь. От яркого майского света сощурились глаза. С самой прошлой ночи, он не видел солнца. После смены солнечный свет часто казался теплым и непривычным.

Он открыл глаза и сделал глубокий вдох – ему очень хотелось втянуть свежий воздух и золотой солнечный свет в свои прокопченные легкие. Шаопин заметил, что далекие горы стали изумрудно-зелеными. На противоположных уступах пестрели полевые цветы. Это было прекрасное время. Весна уже подходила к концу, но летней жары не было еще и в помине. Шаопин соединил две самокрутки «паровозиком», жадно затянулся и зашагал домой.

В общежитии кроме него оставалось всего пятеро. Трое сбежали домой, один воспользовался связями и был переведен обратно в округ. В комнате стало просторнее, чемоданы, сумки и прочее барахло держали теперь на освободившихся нарах. В пещере царил беспорядок. Никто не убирал постели. На подоконнике валялись зубные щетки, чашки и немытая посуда. Посреди комнаты на проволоке моталась вонючая перепачканная одежда. Стекла в окнах были битые, с лучиками расходящихся трещин. Мыльница и таз с грязной водой валялись на полу. Из-под нар торчала обувь, носки и несколько пустых водочных бутылок. Единственным проблеском в этом царстве бардака были прикрепленные над изголовьями плакаты с улыбающимися актрисами.

У Шаопина уже была самая красивая постель во всем общежитии. За пару месяцев до того он купил москитную сетку. Дело было не в комарах – он просто хотел создать свое отдельное пространство, чтобы лежать и читать безо всяких помех. Еще Шаопин купил новенькую пару кожаных ботинок. Такие ботинки были верным признаком профессионального рабочего и вообще – выглядели знатно.

Когда Шаопин переступил через порог, то заметил, что все лежали по койкам. Он знал, что парни не в духе: денег получили не много. Старик Лэй при всей его грубости был совершенно прав: кто вертит шпуры, тот и получает, остальным – шиш.

В пещере царило ощущение уныния и пустоты, так резко контрастировавшее с полнотой напитанной трудом жизни самого Шаопина. Чтобы не раздражать других, он попытался сдержать свое веселье и молча, напустив на себя подавленный вид, юркнул под сетку, отделявшую его от внешнего мира.

Не успел он устроиться, как один из парней спросил:

– Шаопин, тебе чемодан не нужен?

Шаопин сразу понял, что у того кончились деньги и он собрался продать свой. Чемодан, конечно, не помешал бы. Ребята явно сообразили, чего ему не хватает. Он приподнял сетку и спросил:

– А почем?

– В Желтореченске такой ушел бы за тридцать пять. Ну, тут двадцаткой обойдемся.

Не говоря ни слова, Шаопин вскочил на ноги, отсчитал двадцать юаней и протянул товарищу, а потом перетащил к себе большой красивый чемодан с медными уголками. Пока он нес его, парень спросил:

– А хочешь мой синий свитер? Мне отец в Шанхае купил, я до свадьбы берег…

Шаопин знал, что сосед получил в этом месяце всего одиннадцать юаней – с такими деньгами было не протянуть до следующей зарплаты. Свитер был его лучшей одеждой, но теперь он собирался продать и его.

– Сколько возьмешь?

– Он стоил двадцать пять. Совсем-совсем не ношеный, отдам за восемнадцать.

Шаопин прибавил от себя еще двушку и вложил свитер в только что купленный чемодан. Тут другой парень, ткнув в наручные часы на своем запястье, сказал:

– Часы не хочешь?

Шаопин был ошеломлен. Еще несколько человек наперебой стали предлагать ему разные вещи – почти все они были довольно ценные. Все эти вещи Шаопин так или иначе планировал купить. Но ему было совершенно невыносимо брать их по дешевке у своих же товарищей. Он понимал, что они действительно намеревались распродать все что можно, лишь бы не мучиться с голоду. По выражению их лиц Шаопин заключил, что если он возьмет сейчас то, что ему предлагают, то поможет им преодолеть трудности.

Шаопин ни от чего не стал отказываться. И вот у него были наручные часы, чемодан и разная модная одежда. Вместе с ботинками и москитной сеткой это создавало ощущение роскоши. К тому времени его соседи оставили всякую заносчивость, наоборот, – со стыдом и страхом они признали Шаопина главным авторитетом их убогого обиталища.

Только труд дает силу. Шаопин преподал соседям важный урок – пример того, как следует относится к труду. Сложно было поверить, что когда он пришел на шахту полгода назад, ему было до них, как до небес. Теперь же жизнь бесцеремонно поменяла их местами. Шаопин заработал все это богатство собственным трудом. Он стал победителем. И хотя то было вполне мирное и законное завоевание, в сущности, оно было суровее любой войны. Побежденные потеряли не только имущество, но и душевное равновесие. Единственным способом освободиться от ига такой реальности было всецело отдать себя работе.

Двое – трое из этих ребят вскоре стали выходить в каждую смену. Шаопин стал в тот день их вождем и главой. Стоило ему кашлянуть, как все обращались в слух, словно вершилось что-то чудесное. Излишне и говорить, что его настроение в тот день было особенно прекрасным. Он решил погулять вечером немного по холмам. До сих пор у него не было времени пройтись вокруг рудника. Предстояла ночная смена, и до полуночи Шаопин был совершенно свободен.

Он гордо вышел из общежития, спустился по защитным креплениям склона и пошел на восток по дороге к площади перед зданием горного управления. Эта небольшая площадь была центром жизни всего рудника, как и площадка рядом со зданиями двуреченской бригады – главный источник всех окрестных сплетен. Ее окружали магазины, киоски, лоточники. Самая большая столовая для персонала тоже располагалась на возвышении перед площадью. Третий уступ террасированного склона был сердцем всего производства. Главный ствол шахты, вспомогательные стволы, вентиляционная сеть выработки, здания по обогащению угля, – все было здесь. Выше тянулась только поверхность, часто-часто усеянная полулегально нарытыми пещерками. Они были похожи на соты. Подъемная машина одного из вспомогательных стволов карабкалась на крутой склон, как лестница в небо, разделяя все поселение пополам и доходя до самой вершины. С той стороны горы, сбоку от лессовых уступов высились холмы из отработанной породы. Черные куски с грохотом сыпались с транспортера и днем и ночью…

Шаопин подошел к площади и увидел привычную суету. Холостые шахтеры, сжимая здоровенные миски, сидели на корточках на бетонном выступе перед столовой, глядя вниз, на площадь. Вокруг и тут и там кучковались отдыхающие рабочие, пялясь по сторонам. Долгое время пробыв под землей, они были полны живого интереса ко всему, что происходит на поверхности. Когда из здания управления выпархивала женщина, вся площадь приходила в движение. В этом мире, где женщины были редкими залетными птицами, они сияли, как солнце…

Шаопин спустился по крутому склону на южной стороне площади в овраг. На небольшом расчищенном участке на дне стоял Клуб горняков. Каждую ночь здесь крутили кино, и набивалась толпа народа. Прямо перед клубом была освещенная спортплощадка. Здесь шумел горняцкий «культурный досуг», но днем было на удивление тихо.

Ниже клуба, под горой бежала речушка. Она звалась Черной речкой и была вполне достойна своего названия. Вода в ней никогда не меняла своего мазутного оттенка. В верховьях она наверняка была прозрачней стекла. Горняки любили ее. Она выводила свою нежную песню, как загорелая веселая девчушка. Рядом с ней пропадали все тревоги и тяготы.

По обеим сторонам речки тянулись крестьянские огороды, то тут, то там вырастали склоненные к воде тополя. На майском солнце горели их зеленые листья. Одно из старых деревьев упало когда-то в реку и зацепилось за противоположный берег. Его оставили в воде, большие ветви срезали, и ствол превратился в мост – живой мост, шумевший изумрудными побегами.

Пройдя по мосту, Шаопин поднялся на пригорок. Холм на той стороне был невысокий, но дорога забирала резко вверх и ползла почти отвесно. Здесь был парк – люди часто гуляли в выходные и праздники.

Шаопин впервые пришел сюда. Достигнув ровной площадки на вершине холма, он понял, как здесь тихо. Вдали шумела рощица. Площадка была покрыта зеленой бархатистой травой и усыпана множеством маленьких цветов, среди них порхали стайки бабочек.

Он сел на траву и огляделся. Перед ним открылся весь рудник. Шаопин был потрясен и взволнован, увидев его мощь – все пять ли горной котловины, вытянувшейся с востока на запад, были заполнены строениями. Груды угля вздымались, как холмы, корпуса для обогащения взлетали ввысь, как небоскребы. Поезд, пыхая белым дымом, грохотал по третьей террасе…

Шаопин завороженно глядел на этот мир, где протекала его жизнь, и в сердце поднимался трепет. Он знал, что чужаки не поймут его. Они смотрят свысока на таких, как он. Их обзывают «чумазыми», «замарашками». Большинство женщин вернее выскочат замуж за крестьянина, чем за горняка.

Внезапно Шаопин вспомнил о Сяося. Еще до того, как он уехал из Желтореченска, девушка отправилась в провинциальный центр. Прошло уже больше полугода с их расставания. Он написал ей письмо только спустя три месяца на шахте. До этого им владели суета и смятение, и он не мог думать ни о чем другом. Судя по ответу Сяося, у нее было все благополучно. Шаопин знал, что скоро она проявит свои таланты и станет важной персоной в редакции. Но больше всего его беспокоило ее отношение к нему самому. Судя по письму, Сяося по-прежнему испытывала к нему чувства. Он видел их за каждым восклицательным знаком и многоточием во всех письмах.

Сяося все время моталась по провинции, и за последние полгода писем было не так много, как следовало бы ожидать от влюбленной девушки. Но и этого ему было достаточно. В темноте забоя Шаопин часто закрывал глаза и повторял про себя ее сладкие слова. Он страшно гордился, что окружающие и представить себе не могли, кто его девушка. Настоящий репортер провинциальной газеты! Никто бы не поверил. Шахтеру трудно было сойтись даже с безграмотной деревенской бабой. Скажешь тоже – репортерша! Брешешь, небось!

Иногда он сам не верил, что это правда. Все казалось сном. Быть может, то и правда была химера. Именно – химера. Разве могли они жить вместе? Что это, если не призрак, не иллюзия? Юношеская страсть, влюбленность, романтика, поэзия, не более того. Как могли они пожениться, построить семью, завести детей? Увы, в конечном итоге эти отношения обречены были закончиться трагически. Где-то в глубине его души прятался мрак.

Шаопин не хотел больше думать об этом. Настроение стало мрачным. Солнце село. И земля, и его душа подернулись желтой пеленой. Он посмотрел на свои новенькие часы: стрелка уже остановилась на восьми. В сумеречном свете Шаопин спустился с холма и долго бродил у подножия, прежде чем двинуться в сторону шахты. Как бы там ни было, в двенадцать часов его ждал чернеющий зев забоя…

Глава 5

Шаопин пошел сразу в купальню рядом с управлением и начал первый этап подготовки к спуску – переодевание. Всего в купальне было три этажа, устроенных совершенно одинаково. Рядом с бассейном тянулся длинный ряд шкафчиков. Каждый предназначался только одному человеку и запирался на ключ. Шкафчик Шаопина стоял на третьем.

Было время выезда тех, кто ушел в забой в двенадцать дня. Они шли по темному туннелю, сдавали в ламповой оборудование и по одному выходили в купальню. У них не было сил даже разговаривать. В гробовом молчании шахтеры снимали грязные спецовки. Кто-то сразу заныривал в угольно-черный бассейн с горячей водой, покрякивая от удовольствия. Кто-то спешно затягивался сигаретой, присев на корточки у кафельного борта бассейна или опустившись на пол прямо перед шкафчиком. Все курили по две сигареты, соединив их «паровозиком». По залу разносилось довольное пыхтение и усталые вздохи. Горячий пар, как белый туман, скользил над полом, смешиваясь с запахом серы и аммиака.

Шаопин снял чистую одежду, сунул ее в шкафчик, достал из него пропахшую потом спецовку и быстро натянул на разгоряченное тело с привычной для шахтера неприязнью к любому переодеванию. Особенно противно было делать это зимой, когда потная, черная от угля спецовка ложилась на кожу мокрым, ледяным касанием, от которого била дрожь.

На штанах у Шаопина уже красовалась дырка, прожженная кислотой из шахтной лампы. Хорошо, что не достало до кожи. Многие спускались в забой, сияя прорехами повсюду – в шахте никому не было до этого дела. Ань Соцзы вообще зачастую съезжал в чем мать родила.

Натянув спецовку, Шаопин вышел из купальни, сдал в окошко ламповой жетон, и ламповщица протянула ему фонарь. Ламповая была закупорена со всех сторон, как камера строгого режима, и сообщалась с внешним миром только через крохотное окошко. Внутри работали только женщины – обычно жены инвалидов и шахтерские вдовы. Женщин на руднике было мало, и ламповщицы служили главным объектом шахтерских баек, заигрываний и полуприличных анекдотов. Их хранили бетонные стены, защищавшие от любых приставаний нахалов. Мужики видели только их руки.

Шаопин обмотался фонарем и зашагал по темному туннелю к устью. Раньше в нем был свет, но лампочки сбили проходчики. Вешать новые не было смысла – их ждала бы та же участь. Усталые шахтеры часто выплескивали злобу и раздражение, ломая то, что можно было сломать.

Готовившиеся к спуску толпились в туннеле и на бетонных ступеньках. Все молчали. Были слышны только звуки скользящей вверх-вниз клети. Минут через десять Шаопин съехал вниз. Потом нужно было идти по выработке еще примерно час – то опускаясь, то поднимаясь. До рабочего забоя было с пяток скатов.

Еще не пускали первый заряд. Проходчики ждали в просеке за забойным конвейером – сидели или спали, развалив ноги, прямо на кучах угля, ничем не смущаясь, как крестьяне, приученные лежать прямо на земле. Не было никакого смысла стремиться к чистоте.

Было до противного нечего делать. Всем хотелось поскорее взяться за работу – выезд ждал только тех, кто отработает положенное: раньше сядешь – раньше выйдешь. Но без отпалки нечего было и думать о начале работ.

Курить запрещалось, и мужики в надежде убить время заговорили о бабах. Сперва прошлись по ламповщицам, потом переключились на жен и утехи с ними под одеялом. По темноте забоя прокатывался грубый смех, в неверном свете фонарей посверкивали то тут, то там белоснежные оскалы.

Шаопин, как всегда, достал прихваченную книжку, раскрыл на заложенной странице и стал молча читать, посвечивая себе фонарем. То было «Красное и черное» Стендаля, уже читанное раз в спешке и не оставившее никакого впечатления.

Тут бригадир предложил Шаопину рассказать ребятам, о чем он читает. Сам он был неграмотным, но большим любителем послушать сказителя или посмотреть на актеров. Мужики уже обсосали все подробности постельной жизни друг друга и в один голос стали просить Шаопина развлечь их хорошей байкой.

– Это иностранная книжка, – сказал Шаопин.

– И чего? Иностранцы – тоже люди. Мы как раз таких историй мало знаем. Вали, чего уж там…

– Знаем-знаем, – вставил Ань Соцзы, – там сплошные поцелуи. Это ж самый смак!

Шаопин уступил. Шахтеры улеглись в темноте на старый выпал и стали слушать его историю.

Имя Жюльена Сореля они запомнили довольно быстро. Все остальные имена Шаопин менял по ходу на всяких «супруг», «господ», «барышень» и тому подобное… Настроение у Шаопина было так себе, но он рассказывал на совесть, перекрикивая грохот конвейера. Дошел до того момента, когда Сорель влезает в спальню «барышни» через окно. И вот в тот момент, когда Шаопин живописал, как Сорель сжимает девушку в объятьях, Ань Соцзы издал совершенно бычий рев, вырвал у него из рук книгу и швырнул ее в сторону:

– Твою же мать! Вот это я понимаю! Вот это задорно! Вот это мужик! Не то что мы, червяки!

Не успел Шаопин прийти в себя, как «Красное и черное» усвистело вниз по конвейеру. Сорель, все его «барышни», «госпожи» и весь парижский свет ухнули в руду, покатились к концу рештака… Темноту распорол веселый гогот. Шаопин ничего не мог поделать: гибель книги, вызвавшая всеобщий смех, быть может, окупилась сторицей, развеяв наконец тоску и скуку. Придурочный Ань Соцзы, совершив свое черное дело, бесстыдно заржал и как ни в чем не бывало отправился в угол испражниться. Шаопин знал, что Соцзы было уже лет тридцать, но жены у него не было. Едва заслышав о связи мужчины и женщины, он слетал с катушек. Ладно, хрен с ним, книги уже не вернешь, придется купить другую…

В этот миг из забоя донесся звук сработавшего заряда. По просеку пополз густой дым. Кто-то резко закашлялся. Когда отгремели заряды, бригадир Ван подскочил, как тигр, и заорал, чтобы все бежали крепить. Началась их обычная жутковатая работа…

После трех подходов все были без сил, как мертвые. Шатаясь, они пошли по темным переходам к устью. На поверхности наверняка сияло солнце.

Выйдя из забоя, Шаопин почувствовал, как все завертелось перед глазами. Он знал, что заболел. Еще вчера ночью, едва начали работу, он понял, что его не держат ноги. В теле совсем не было силы. По позвоночнику то и дело пробегала волна жара или странного холодка. Он еле дотянул до конца смены, но раз уж съехал, нужно было доработать до выезда.

Шахтеры выбирались один за другим наверх. Цепляясь дрожащей рукой за неровные стены просека, Шаопин медленно полз к устью. Его сжигал жар. Он еле дотащился до вентиляционной двери, за которой был широкий штрек. Но у Шаопина уже не было сил распахнуть тяжеленную створку. Он осел на мокрую землю и застонал. Было темно и пронзительно тихо. Шаопин пребывал в ином, лишенном жизни мире, откуда не было пути обратно, в надземные пределы.

Собрав последние силы, Шаопин поднялся на ноги и, дрожа, еще раз попытался распахнуть дверь. Ничего не получилось. Он не знал, что делать. Даже раскрыв эти створки, Шаопин не сумел бы пройти в штрек – на пути лежали еще одни такие же. Оставалось только ждать следующую смену, но до нее было еще долго. Шаопин боялся потерять сознание.

Он в отчаянии сел на землю и оперся о стену. Как сквозь сон он увидел, что дверь бесшумно открылась и в нее, пригнувшись, нырнула чья-то неясная фигура. Только по дыханию он понял, что это бригадир.

– Гляжу, там тебя наверху нет… Ты чего тут? – Ван Шицай пощупал ему голову. – Э, да ты заболел, брат… Давай вставай, пошли.

Он поднял Шаопина и поставил на ноги. Тот молча оперся на плечо бригадира и прошел через двери…

Уже на поверхности бригадир помог ему отмыться. Стало полегче, но еще бил озноб.

– Пошли ко мне. Простыл ты – надо поесть горячего да поспать. Проснешься – будешь уже как огурчик.

Шицай переоделся и потащил Шаопина с собой. Они вышли за ворота и поползли вверх по склону вдоль железной дороги. Бригадир все время поддерживал своего подопечного.

Так Шаопин вновь оказался у бригадира Вана в гостях – теперь уже в качестве ученика. Дома Шицай велел жене сделать лапши поострее. Его жену звали Хуэйин. Как все шахтерские жены, она окружала мужа исключительной заботой. Обед давно был готов и, прикрытый плошками, стыл у плиты. Хуэйин дала Шаопину лекарство и стала накладывать мужу еды.

Когда лапша для Шаопина сварилась, маленький Минмин сам понес ее на стол. Хуэйин шла за ним следом, боясь, как бы он не вывернул на себя кипяток. Бригадир наливал водку и улыбался, глядя на эту забавную сцену.

Шаопин промокнул увлажнившиеся глаза. Он и думать не думал, что в этом далеком месте кто-то станет заботиться о нем, как о родном сыне.

После еды он хотел пойти к себе, но его не пустили. Бригадир увел Шаопина в комнату и уложил на кровать. Муж и жена укрыли его тремя одеялами и разожгли огонь…

Проснулся Шаопин уже вечером. Хуэйин принесла ему пшенную кашу и разных закусок.

– Я скоро уйду в забой, – сказал старший Ван. – А ты оставайся спать, нечего с температурой по улице шататься. Если есть захочешь, скажи жене – она сготовит.

Шаопин был безмерно благодарен им. Хуэйин улыбнулась:

– Нечего стесняться. Муж нам тебя вечно нахваливает, ты парень образованный, но не размазня. Заходи к нам обедать после смены – а то ваши харчи столовские есть невозможно. Моя-то еда, небось, повкуснее будет?

– Есть такое, – ответил Шаопин.

Шицай легонько похлопал жену по заду:

– Хватит тут бахвалиться.

Минмин стукнул отца в ответ своим пухлым кулачком пониже спины:

– Не трогай маму.

Взрослые рассмеялись. Счастье этого дома подействовало на Шаопина. Он уснул крепким сном и проспал до самого утра.

Едва открыв глаза, Шаопин увидел склоненное над собой усталое лицо бригадира. Он только вернулся со смены.

– Кажется, температура упала, – заботливо сказал он.

Шаопин спрыгнул с кровати и ощутил невероятную легкость во всем теле. Болезнь отступила.

– Сегодня можно уже немножко выпить, – сказала накрывшая на стол Хуэйин, разливая водку по большим стеклянным стаканам, из которых городские пили чай. После восьмичасовой смены в холоде и сырости шахты стакан – другой избавлял от усталости и заставлял забыть о тревожном мире забоя…

Тут выяснилось, что завтра у Минмина день рождения. Ему исполнялось шесть лет. Шаопин стал думать, что подарить сыну бригадира.

– А ты что любишь? – спросил Шаопин.

– Собачек.

Шаопин вспомнил, что видел в магазине игрушечную собаку – бравого, большого пса. Вот выйдет отличный подарок.

После еды старший Ван не стал ложиться спать, а сказал, что пойдет, насобирает немного угля для кухни.

– Я с тобой, – сказал Шаопин.

– Не ходи, ты же только поправился, – вставила Хуэйин.

– Да нет, пусть идет, – возразил бригадир.

Вместе с Шаопином они вышли на улицу и побрели в сторону холмов породного отвала. Шаопин нес корзины, бригадир шагал с ним рядом, заложив руки за спину.

По иронии судьбы, большинству шахтерских семей, чьи дома усеивали склон, уголь доставался совсем непросто. Они не покупали его, но выбирали остатки угля из отработанной породы, пользуясь каждой свободной минутой между сменами. Это была тяжелая работа. Склоны были крутые, опасные, сверху катились с шумом куски отвала, норовя сбить с ног зазевавшегося шахтера.

Шаопин залез на пригорок и, не дав бригадиру даже запустить в уголь руки, быстро набрал две корзины. Покончив с делом, они уселись на склоне и стали курить и болтать.

– Тяжелая у нас жизнь, брат, – сказал Шицай ученику. – Целый день пашешь в шахте, гонишь уголь, а жена с детьми гуляют без прописки. Пока в забое не завалит, так и будет мой карапуз гулять нигде не зарегистрированный… Я на руднике уже больше десяти лет, все тело в шрамах, зубы вышибло отпалкой. Иногда так устанешь, что и в забой идти не хочется. Но ляжешь к жене под бочок, и думаешь себе: такая хорошая баба, такого сына мне родила – чем их кормить-то станешь, парень? Вот и лезешь под землю. Как женишься, поймешь, о чем я… У тебя есть кто на примете? Надо найти. Без жены тут, на руднике, совсем плохо…

Шаопин молча слушал своего бригадира. Его взгляд скользил по далеким горам. Он ничего не ответил. Он думал о Сяося – но в сердце был холод.

Сяося, милая моя, я все больше убеждаюсь, что мы не можем быть вместе. Моя жизнь пройдет здесь. А ты всегда будешь частью большого города. Я никогда не буду жить в твоем мире – но разве ты сумеешь жить в моем? Ты никогда не станешь вести шахтерское хозяйство, как Хуэйин. Боюсь, ты не захочешь даже взглянуть в его сторону…

Они посидели еще немного на корточках, затем Шаопин взял в руки корзины. Вместе с бригадиром они медленно спустились с пригорка.