Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 16

Прошел почти год с тех пор, как Шаоань потерял все. Ему так и не удалось выбраться до конца из этой безнадежной дыры.

Но природа меняла все по заведенному – и вот опять наступила золотая осень. Двуречье обняли со всех сторон шумящие колосьями поля. Не сдерживая радости, хлеборобы звонко выводили бойкие припевки. В каждом дворе с утра до ночи не смолкал стук молотящих цепов. Обжоры уже готовили, как на Новый год: жарили масляные лепешки, делали тофу, укладывали в пароварку пшенные булки. Сладкий запах плыл над деревней. Даже люди вроде бывшего замбригадира Фугао, кому вечно не доставалось ничего вдоволь, находили время засунуть в рот пару сладких фиников.

То было время обилия и чревоугодия, время нового, свежего урожая. Двуречье погрузилось в редкостный мир. Его обитатели, поглаживая круглые животы, были проникнуты редкостной благостью. При встрече они раскланивались с улыбкой, справлялись о том, кто в этом году сколько собрал. Хвастливые бабы бегали по соседям с гостинцами, расхваливали свою хозяйскую удачу. Вся деревня была погружена в атмосферу радостного волнения и процветания.

Только семья Сунь ходила как в воду опущенная. Урожай у них был ничуть не хуже, чем у других деревенских: Шаоань трудится целый год, как проклятый, и зерна собрали с лихвой. Он всегда был лучшим работником во всем Двуречье. Если бы он работал только на земле, то, без сомнения, мог бы собирать куда больше, чем все остальные. Но обильный урожай не избавлял его от тревожных мыслей. Даже если продать всю солому, что осталась на поле, это не покроет и части огромного долга. Кредит в десять тысяч никуда не делся, а проценты по нему набегали каждый месяц. Шаоань по-прежнему был должен деревенским. Едва такие, как он, оставались без промысла, снабжавшего их живыми деньгами, как деньги начинали уплывать из рук. Да и на чем было делать деньги? Оставалась одна земля.

Как говорится, у бедняка и жизнь несладка. За год Шаоань погрузился в страшное уныние. Ничего не осталось от прежнего настроя. Он совсем не был киногероем, из тех, что борются до последнего. Чем сложнее борьба, тем решительнее шагают они вперед под величественную музыку. Шаоань не был тем условным образцом «революционера», что в трудные времена подкрепляет свои силы «революционным духом». Он был обычным деревенским парнем, даже не членом партии. Все, что Шаоань мог пока сделать, – это улучшить немного свою жизнь да мечтать помочь тем, кто был еще беднее его, хотя бы купить удобрения для выращивания сельхозкультур. Для Двуречья это было уже немало. Даже секретарь партячейки, не говоря уже о простых партийцах, не задумывался о подобных вещах. Товарищ Тянь крайне наглядно продемонстрировал всем окружающим, что те лозунги, что он выкрикивал во время кампании «сельское хозяйство должно учиться у Дачжая», все эти «Благополучие для каждого односельчанина!» и тому подобные слова, были чистой воды пустышкой. Конечно, товарищ Тянь был сейчас совсем не то что раньше, и семейные дела детей никак не добавляли ему здоровья. Нечего и говорить о постыдном равнодушии этого человека к интересам своих земляков.

Шаоань хотел помочь нуждающимся вовсе не из желания стать «руководящим деятелем» или чем-то подобным. Им двигали доброта и сострадание. Конечно, он не забывал и о возможности развивать собственное дело.

Но теперь все желания были напрасны. Причиной безнадежного уныния Шаоаня стали не только страшные долги и невозможность отыграться, но и давление пересудов. Злорадство и издевки Футана и ему подобных, конечно, были неизбежны. Но еще болезненнее оказалось для него то подозрительное отношение, которым встречали теперь Шаоаня люди, прежде ему доверявшие. Они уже не уважали его так, как раньше. И дядька, и многие другие откровенно хамили ему и в беседе напускали на себя вид умудренных сединами старцев.

Только один человек ничуть не изменился. То был глава второй бригады Цзюньу. Порой они с Шаоанем встречались в поле, и старик Цзинь не упускал возможности хоть как-то его поддержать. Бывший бригадир сохранял свои прежние отвагу и хитроумие, несмотря на множество бед, выпавших на его долю. Он считал себя в праве не стесняться в выражениях – о ком бы ни шла речь. Цзюньу и Шаоань ощущали глубокую духовную связь, не чуждую и людям образованным, и простым землепашцам. Стоило Шаоаню поговорить с Цзюньу, как на сердце становилось веселее.

Но добрые слова старого Цзиня, в конечном счете, не могли решить ни одну из его проблем. Сам заварил – сам и расхлебывай. После краткого мига спокойствия опять подступало бесконечное страдание…

Совсем добивало Шаоаня то, что жена вынуждена была страдать вместе с ним. С первого дня замужества она ни минуты не жила в довольстве и счастье. Даже в самые благополучные первые годы их кирпичного предприятия душа ее пела, но тело едва передвигало ноги от усталости. Теперь же усталость никуда не делась – к ней просто прибавились новые тревоги, сдобренные необходимостью утешать и поддерживать Шаоаня. В кого ты превратился, умник? Разве ты подарил своим родным счастье? Нет, ты затащил их в пучину отчаяния – да еще хочешь, чтобы они с тобой нянчились.

И все же лишь в объятиях жены на него снисходил минутный покой. После всех трудов и страданий дня, едва тушили свет, он, как обиженный ребенок, зарывался лицом в ее теплые руки, принимая ласку и утешение. В душе тонко чувствующего Шаоаня мешались в такие секунды все прошлые моменты его общности с женщинами – женой, матерью, сестрами. Нежные женские объятия – это тихая гавань, это младенческий свивальник, всепрощающие мощные объятья, что, как земля, утешают раненые души и дарят им тепло, радость и силу вновь восстать навстречу всем ветрам.

Но в объятиях жены Шаоань чувствовал нечто гораздо большее. Он не мог бы выразить словами, сколько важна была для него ее забота. Он сливался с ней не только плотью, но самой жизнью, душой. То была великая любовь, прораставшая из общего дела, из общих невзгод и тягот. Она сильно отличалась и от чувств Шаопина и Сяося, от привязанности Жунье к Сянцяню, и, конечно же, от того, что испытывал Жуньшэн к Хунмэй. Их любовь была лишена подъемов и спадов, словом, колоссальных волн на поверхности того океана безбрежной нежности, что собрался по капле из пролитых ими пота и крови…

Вдобавок ко всему маточная спираль Сюлянь дала сбой. Она опять забеременела. Ребенок появился, прямо скажем, не ко времени – но жизнь часто отпускает такие глупые шутки.

– Нам придется избавиться от него… – сказал Шаоань жене, вложив в эти слова всю свою боль и нежность. – Сама понимаешь, как у нас обстоят дела. Даже говорить не стоит. Боюсь, мы не сможем поднять еще одного малыша. И потом, мы не проходим ни по какой квоте, второго ребенка нам не зарегистрируют. Что нам делать с ним потом без документов?

– Нет, я хочу этого ребенка! Я всегда мечтала о дочери. Как бы ни было тяжело и трудно, я не боюсь. Я сама его вытяну, можешь быть уверен… Тоже мне! «Придется избавиться»! Чучело ты бессердечное! Как ты можешь так говорить? Лучше убей меня, чего уж там. Не зарегистрируют – и не надо. Все равно китайский гражданин. Что они сделают? На Тайвань вышлют?

– Так Тайвань тоже китайский… – горько улыбнулся Шаоань.

Сюлянь было не переспорить. Пришлось смириться с тем, что на будущий год в семье будет уже четверо. Шаоань тоже надеялся, что родится девочка. Как говорится, будет в жизни два цветочка, если в доме сын и дочка. Молодые лежали под одеялом и развлекались тем, что придумывали имя для будущей дочери. Пока что они звали ее «Ласточкой» – в пару к их обожаемому «Тигренку».

Беременность жены на самом деле только добавила Шаоаню проблем. В семье вот-вот должен был появиться лишний рот. Конечно, он был уверен, что сможет прокормить детей, но Шаоань чувствовал, что его отцовские обязанности не исчерпываются только этим. Он должен добиться чего-то в жизни, должен заставить детей ощутить, что тот, кто растит их, силен и крепок. Он жаждал, чтобы им гордились. Вспоминая собственное детство, Шаоань больше всего на свете боялся, что дети будут видеть одну его кислую, замордованную физиономию. Он не допустит, чтобы они чувствовали себя в чем-то обойденными и обиженными – он обеспечит им нормальное образование, крепкое здоровье, духовное развитие. Весь его сложный жизненный опыт говорил об этом. Все зависело от него – а, по сути, от того, каким он окажется в этом полном опасностей мире.

Если ничего не изменится, дети принуждены будут страдать вместе с ним. Он знал, что сын, без пяти минут первоклашка, уже считывает все тревоги родителей, которых целый год не отпускает беспросветная тоска. В его возрасте Шаоань сам понимал очень многое. Бедственное положение семьи не составляло для него особой тайны.

Шаоань мучился невыразимо. Как человек хоть сколько-нибудь образованный он глядел на проблемы более глубоко, чем другие деревенские. Но из-за этого и страдания его, конечно, были куда глубже…

Собрав бóльшую часть урожая, Шаоань порой ездил на рынок в Каменуху. Делал он это, в основном чтобы развеяться, а заодно продать на пыльных улицах поселка картошку и тыкву со своего огорода – выручить немного мелочи на повседневные нужды. Долги по-прежнему были при нем, но и обычных бытовых трат никто не отменял.

И вот, пока он вяло плелся домой с рынка, волоча на себе баллон с керосином, перед ним внезапно затормозил большой грузовик, ехавший со стороны Рисовского. Из кабины выскочил и протянул ему руку улыбающийся мужик. Шаоань сразу узнал его: это был известный «скромник» Ху Юнхэ, с которым он познакомился в уезде еще в восемьдесят первом.

Шаоань быстро перебросил баллон налево и пожал приятелю руку. Юнхэ был давным-давно известен на всю округу как видный «предприниматель». Они с Шаоанем мало общались, но были, считай, друзьями. Когда Шаоань начал продавать кирпичи, именно Юнхэ посвятил его во все тонкости этого дела. Шаоань был ему глубоко благодарен и в душе восхищался всемогущим соседом Ху из Ивовой развилки.

– Я тут проезжал мимо вас – гляжу, твой завод как мертвый. Что там у вас происходит? Никак решили взяться за что-то покрупнее? – улыбнулся он.

– Увы… – Шаоань смущенно вздохнул. – Какое там покрупнее… Маленький заводик и тот прогорел.

– Как так? – удивился приятель.

Шаоань снова вздохнул и рассказал ему обо всех своих злоключениях. Ху Юнхэ скривился:

– Ой, я тебя умоляю, нашел из-за чего нюнить. Честное слово, как маленький. Я-то думал, что ты парень не промах. Ты говори честно – в чем заковыка?

– Ну, если честно, то в деньгах.

– Сколько тебе нужно, чтобы снова пустить завод?

Шаоань понял, что Юнхэ решил раскошелиться и помочь ему. Немного поколебавшись, он сказал:

– Примерно четыре тысячи…

– Я знаю, что в твоей ситуации действительно сложно получить кредит в нашем уезде.

Когда Шаоань услышал это, сердце его снова упало, но Юнхэ продолжил:

– У меня есть приятель в соседнем уезде. Там раньше было одно небольшое дельце, на которое я не хотел пускать свой капитал. Так вот, я попросил, чтобы он оформил мне кредит на три тысячи – а он возьми и согласись. С банком все было уже улажено, но я тогда решил не заниматься этим делом. Прибыль больно маленькая выходила… Давай я чиркну ему пару строк. Возьмешь кредит в тамошнем банке. Как думаешь?

Шаоань совершенно растерялся. Он снова пожал приятелю руку и сказал:

– Это будет просто спасением для меня, чистым спасением…

– Ну, судя по тому, что ты рассказал, еще тысчонка бы не помешала. Ее придется доставать самому.

– Это не страшно, я что-нибудь придумаю.

Ху Юнхэ бросил водителю:

– Портфель подкинь.

Водитель, явно работавший на Юнхэ, как скромный слуга, быстро протянул ему большой черный портфель из кожзама. Ху Юнхэ распластался на капоте и тут же набросал меленьким почерком едва читаемую записку для своего приятеля из соседнего уезда. Шаоань с благодарностью спрятал ее в карман и стал умолять Юнхэ заехать к нему в гости. Но тот сказал, что очень торопится, прыгнул в кабину, улыбаясь, как благостное божество, и помахал на прощание рукой.

Шаоань остался стоять на дороге с баллоном и дурацкой улыбкой. Он никак не ожидал, что случайно встретит Ху Юнхэ и таким странным образом получит помощь. Шаоань чувствовал, что грядет новый важный поворот в его жизни. Как говорится, абсолютно безвыходных положений не бывает – в конце туннеля всегда брезжит свет.

Он замедлил шаг. От упавшей словно с неба удачи суетливо запрыгали разные мысли. Шаоань шел и думал, ощущая себя почти спортсменом на стадионе – предельно собранным, но все же трепещущим от волнения. Все изменилось так внезапно, что в голове стоял легкий туман, и многие конкретные вещи выпадали из поля зрения. Но это замешательство, несомненно, было плоть от плоти совершенно нового, жизнерадостного настроя, и Шаоань радовался возможности побыть немного счастливым глупцом.

Он даже не заметил, как прошагал Горшечную. Вообще-то Шаоань собирался завернуть к сестре – узнать, как она справляется. Ее растяпа-муж дома вообще не появлялся, и по осени Ланьхуа наверняка ждала помощи от него и от отца. Но Шаоань так разошелся, что совсем забыл про сестру…

Он уже добрался до первых домов Двуречья – и только тогда понял, что солнце уже село. В сумерках над деревней плыли рваные клочья печного дыма. Холодный ветер бил в ноздри ароматом спелого жита. Радостный покой заставлял чувствовать с новой силой все очарование, всю прелесть осеннего вечера.

Шаоань не удержался и свернул с дороги к кирпичному заводу. Внезапный приступ возбуждения заставил его, заложив руки за спину и выпятив грудь, обойти каждую из печей, словно генерал, одухотворенно обходящий войска на поле боя. Он откинул рубероид и проверил каждый аппарат. Грохот машин словно вновь зазвучал в его ушах. Перед глазами заплясало пылающее пламя и густой дым поплыл вверх…

Вот и хорошо, начнем все снова. Пусть над деревней пронесется опять торжествующий рев, целый год покоившийся на дне его существа.

Только в сумерках Шаоань с баллоном вернулся домой. На лице играла легкая улыбка. Чуткая Сюлянь сразу поняла, что что-то произошло. Не успела она спросить, в чем дело, как Шаоань сам взволнованно рассказал ей о встрече с Юнхэ. Сюлянь была сама не своя от радости. Она бросила все, что успела приготовить и собиралась выставить на кан, и побежала обратно к огню – готовить для мужа что-нибудь особенное.

Глава 17

Шаоань с женой, внезапно обретшие надежду, испытывали такой подъем, как больной на смертном одре, которому была дарована новая жизнь. Их переполняло волнение, лица светились. Темные тучи отступали, и между ними уже проглядывало голубое небо, пронзенное золотыми стрелами солнечных лучей…

Но деревенские пока не заметили никаких перемен. Шаоань и Сюлянь рассказали обо всем только родителям. Пока что на руках не было ничего, чем стоило хвастаться перед посторонними. Вот когда они приедут из соседнего уезда с деньгами и заново пустят завод, – тогда сама реальность покажет Двуречью, что семейство Сунь выбралось из трясины безденежья.

Пока Сюлянь собирала мужа в дорогу, она заговорила с ним о важном: на сей раз нужно нанять очень опытного мастера. Если не разобраться с этим как следует, выйдет только хуже, – тогда уж им не вылезти из долговой ямы и до второго пришествия. Шаоань был очень благодарен жене за эти наставления. Как говаривал его дядька Юйтин, Сюлянь «возмужала в бурях борьбы». Она действительно стала настоящим «начальником штаба». И, конечно, она была права. В прошлый раз хвастливый хэнанец стал главной причиной всей катастрофы. Если пускать завод в работу, ни в коем случае нельзя наступать на те же грабли. Шаоань сразу же подумал о другом хэнаньце – том самом мастере, с которым они начинали дело. Поговаривали, что он теперь работает где-то под Рисовским. Шаоань решил попытаться вернуть его. Они всегда здорово ладили, а по технической части хэнанец был настоящим мастером. Шаоань подумал, что после запуска завода он не должен больше бегать, как савраска, сбывая свою продукцию, – нет, стоит поучиться у опытного человека, вникнуть во все подробности производства. Если же неожиданно с мастером возникнут проблемы, сможет Шаоань сам взяться за дело, а по части внешних проблем что-нибудь придумается…

Впрочем, еще успеется. Сперва нужно одолжить те самые три тысячи, раздобыть где-то еще тысячу – и только тогда он сможет перейти к следующему шагу…

Несколько дней спустя Шаоань, одетый как форменный предприниматель, поехал в уезд, чтобы подать заявку на ссуду в три тысячи юаней. То была поездка в чужие края, и нужно было немного принарядиться. Сюлянь по собственному желанию купила ему кепку и поменяла большую черную сумку из кожзама на полноценный портфель. К карману мятого костюма она приколола шариковую ручку, посверкивавшую серебристым колпачком. Шаоань стал похож на успешного «коммерсанта». В приподнятом настроении он тронулся в путь.

Младшие Сунь не знали, что родители волнуются ничуть не меньше, чем они сами. Сказать по правде, когда старик Юйхоу услышал, что завод обрел новую надежду на существование, сердце запрыгало у него в груди. За год, прошедший с закрытия заводика, он совсем поседел. Беда, свалившаяся на сына, стала в конце концов и его бедой, ведь даже после разделения хозяйства они оставались одной семьей. После краха предприятия сын с невесткой остались на бобах, и дух старика Суня был сломлен. В детстве и юности он никак не мог поддержать своего любимого сына, наоборот – семья только на нем полжизни и выезжала. Теперь же, когда случилось страшное, он снова оказался не в состоянии ничем помочь, а только попусту волновался.

Ни один год в его жизни не был труднее, чем этот. Даже женитьба брата, даже проблемы с зятем – все было ничто по сравнению с несчастливым концом Шаоаня. Весь год он не спал ночами от смутной тоски. Жена, заговаривая об этом, начинала плакать. Они молча смотрели друг на друга и горько вздыхали. Сколько раз начинал он беззвучно, истово молиться, чтобы всемогущий владыка Неба проявил милосердие и спас его сына от бедствия. Он даже задавался вопросом, не случилась ли беда оттого, что Шаоань в прошлый год своего животного[57]57
  Имеется в виду «год судьбы» (бэньминнянь) – год рождения человека по двенадцатилетнему циклу. В традиционных китайских верованиях судьба человека определялась по циклическому знаку этого года и соответствующему ему животному. Считается, что этот год особенно опасный и следует предпринимать специальные действия, чтобы избежать злых влияний.


[Закрыть] не повязал на удачу красный пояс, как было заведено. Очень может статься, что так. Сын сказал, что это суеверие, и не воспринял все всерьез, а вон оно как повернулось…

Теперь, когда сын сказал, что появилась возможность ссудить три тысячи юаней в чужом уезде, старик Сунь сразу почувствовал, что расплате приходит конец. Да, верно, прошел целый год. Наказание должно закончиться.

Первое, о чем старый Сунь подумал, – так это то, что даже если Шаоаню удастся одолжить три тысячи, ему все равно понадобится еще одна. Ну да ничего, эти деньги у него для сына найдутся.

С тех пор, как Шаопин стал шахтером, он присылал отцу деньги почти каждый месяц. Старик тратил что-то на покупку удобрений и прочие мелочи, но все, что оставалось, копил. Выходила аккурат тысяча юаней. Конечно, Шаопин не раз напоминал ему в письмах, что это деньги на новый дом. Старик Сунь действительно собирался уже зимой начать готовить камень для строительства, а в следующем году устроить два каменных помещения рядом с нынешней пещерой и укрепить камнями прежний вход. Вышел бы отличный дом на три больших комнаты.

Но теперь он решил вложить свою тысячу в восстановление завода. Он знал, что Шаоаню будет нелегко собрать деньги по другим людям. Кто станет давать в долг парню, за плечами у которого и так громоздится куча долгов?

Проблема заключалась в том, чтобы получить сперва согласие Шаопина. На самом деле деньги принадлежали именно ему, а вовсе не старикам Сунь. Хотя Юйхоу считал, что Шаопин наверняка согласится отдать деньги брату, следовало спросить об этом напрямую. Пусть мальчик сам скажет. Он уже большой, надо уважать его решения. Они с женой перестали звать сыновей детскими именами. Теперь это были «папа нашего Тигренка» и «дядя нашего Тигренка». Совсем взрослые…

Старики уговорились отдать деньги сыну и Юйхоу тут же придумал, как написать письмо Шаопину. Он не стал по привычке обращаться к брату. Старик Сунь плутовато подумал, что Шаоань все еще должен своей тетке сорок юаней – если Юйтин узнает, что у Шаоаня завелись деньги, то не преминет послать жену вытребовать давнишний долг. Знаем-знаем, этим бессовестным тварям и дела нет до проблем Шаоаня. А сын-то поважнее брата будет.

После этих размышлений старик Сунь перебрался через речку и пошел к учителю Цзиню – на бывший скотный двор второй бригады. Здание школы было повреждено еще в тот год, когда Футан вздумал рвать гору и ставить плотину, и поэтому школа переехала в пещеру, где прежде держали лошадей, ослов и прочий скот. Старик Сунь надиктовал Цзинь Чэну текст, решив, что у соседей Цзинь водятся большие деньги, а потому они не станут трубить на всю деревню о суневой тысяче юаней. К тому же они честные люди, им и в голову не придет так нагадить…

Старик Сунь с нетерпением ждал ответа от младшего сына и все тревожился: сумеет ли старший привезти из чужого уезда те самые три тысячи?

Через несколько дней пришло письмо от Шаопина. Как и ожидал старик, его умница-сын был всеми руками за. Он написал, что если дело срочное, то пусть брат чиркнет ему пару срок – Шаопин попытается наскрести еще денег на руднике. Но уж это было лишнее – старый Сунь совсем не хотел навешивать долги еще и на младшенького.

Получив письмо, он тут же бросился опять к Цзинь Чэну и написал сыну, что все устроилось и чтобы он не смел больше брать ничего в долг и оставил бы на пару месяцев свою затею помогать им деньгами. Еще старик Сунь не удержался и спросил, отчего это Шаопин не приезжает. Обещал же летом навестить!

На следующий день же после письма от Шаопина вернулся Шаоань. Едва он переступил порог дома, как за ним зашаркал отец.

– Ну как? – спросил он.

– Получил, – радостно сказал сын.

– Сколько?

– Три тысячи.

– Нужно собрать еще тысячу, – добавила Сюлянь.

– Тысячу я принес.

Старик Юйхоу дрожащими руками вынул из кармана пачку купюр и положил ее на кан. Он отродясь не держал денег в банке, а прятал их в зернохранилище. Стоило протянуть руку – и вот они.

Шаоань и Сюлянь ошеломленно поглядели на отца и на пачку денег. Наконец Шаоань, кажется, понял, что происходит и быстро сказал:

– Пап, эти деньги дал тебе Шаопин на новый дом, разве мы можем взять их? Вообще-то я должен был сам задуматься, как вас тут обустроить. А потом все пошло наперекосяк – и я не смог выстроить вам дом. До сих пор больно об этом думать. Разве мы можем пустить деньги брата на завод? Забери их, пап. Я сам найду решение. Кроме того, разве можно взять их, ничего не сказав Шаопину? Это плохо…

– Шаопин прислал письмо – говорит, берите, ради бога. Написал еще, что если какие проблемы, чтобы вы ему сами сказали. Он у ребят на шахте одолжит… – Старик Юйхоу взял деньги и вложил их в небольшую деревянную шкатулку.

Шаоань отвернулся и долго стоял не говоря ни слова, пытаясь унять бушующие чувства. Он был глубоко благодарен отцу и брату. Они с Сюлянь вновь ощутили трепетную связь, соединявшую их семейство, и гордость за крепко стоявшего на ногах Шаопина. Вот уж точно – нет повода падать духом. Семье Сунь есть чем ответить ударам судьбы. А еще у них есть сестра, которой завидует каждая деревня вдоль реки – ведь она учится в лучшем вузе Китая.

Шаоань ощутил свое тело паря́ще легким. Он тут же бросился на север, в Рисовское – искать своего прежнего мастера. Быстро узнал, что хэнанец обитает на северной окраине. Проходя по оживленному рынку, Шаоань не забыл на время остановиться у ворот кузнечной мастерской. Когда-то он ночевал в этой кузне. Ее хозяин тоже был славным хэнаньцем, приютившим его на ночь. Внутри все так же звенели молотки и летели искры, но старого мастера и его ученика не было и в помине.

Шаоань пересек улицу и быстро нашел своего знакомца. По забавному совпадению, он как раз заканчивал работу на новом месте, но, увы, собирался сразу же вернуться к себе на родину. Шаоань стал умолять его помочь, хотя бы первое время, пусть даже всего несколько месяцев. В надежде тронуть сердце завидного работника он рассказал ему обо всех несчастьях, выпавших на долю завода в прошлом году. Наконец мастер дрогнул, и вместе с Шаоанем они поспешили обратно в Двуречье.

Потом Шаоань побежал в Каменуху и нанял несколько человек из соседних деревень. Он не решился брать людей из своей же деревни – да никто и не пошел бы. Шаоань был по-прежнему кругом в долгах.

И вот осенним вечером на южной окраине Двуречья раздался вновь оглушительный грохот машин, умолкнувших на целый год. Деревенских ждало новое потрясение – кто мог представить, что Шаоань, скатившийся на самое дно, вылезет оттуда живым и невредимым? Вот он уже снова стоял на ногах. Изрядно набив шишек, Шаоань продолжал барахтаться, судорожно устремляясь на путь новых свершений. Человек – существо хрупкое, но он же – на редкость стойкое создание.

Десять дней спустя заработала первая линия обжига. Клубящийся черный дым неистово захлестывал небо, наползая с юга. Обитатели Двуречья невольно вновь устремили туда взгляды – Шаоань и его кирпичный завод снова стали предметом обсуждения всей деревни. Разумеется, отпускавшие саркастические замечания не перестали этого делать, – но теперь они с беспокойством поглядывали на клубящийся черный дым кирпичных печей. Те, кому Шаоань был должен, сгорая от нетерпения, надеялись, что он сумеет обжечь хотя бы несколько партий и выдать им зарплату. Эти деньги были страшно важны для них, и Шаоань с Сюлянь старались изо всех сил.

Сюлянь уже сильно раздалась в талии, но продолжала хлопотать и дома, и на заводе. Она готовила обеды для целой оравы и всегда была на подхвате, если Шаоань что-то не успевал. Там, где она не могла помочь физически, Сюлянь старалась хотя бы угадать все тонкие места кирпичей, – лишь бы не допустить случайных ошибок.

Но перед обжигом первой партии случилась новая беда. В тот день на пороге их дома вдруг вырос Юнхэ и стал требовать, чтобы Шаоань немедленно рассчитался по кредиту. Выяснилось, что как только Шаоань покинул уезд, кто-то стукнул на приятеля хитроумного Ху Юнхэ. Руководство сельхозбанка рвало и метало. Как можно обойти своих и дать деньги какому-то типу из соседнего уезда?! Самим не хватает! Начальник банка отдал распоряжение подчиненным немедленно погасить кредит. Приятель Юнхэ был Шаоаню совершенно чужим человеком и, разумеется, не собирался платить за него. Он бросился домой к Юнхэ и умолял его немедленно найти решение. Деньги нужно было вернуть за пять дней.

Батюшки святы! Хоть караул кричи! Где можно достать три тысячи так быстро? Ведь Шаоань поехал в соседний уезд как раз таки потому, что целый год не мог нигде одолжить денег. Шаоань чувствовал, что сходит с ума. Жена угощала нежданных гостей, а сама тайком шепнула ему:

– Не горячись, мы что-нибудь придумаем. Давай я съезжу снова к родным, одолжу у них еще…

– Так и прошлое не вернули. – Шаоань уронил голову на грудь и, уныло опустившись на корточки, вцепился в ботинки.

– Или, может, опять податься в уездный центр? К этому, как его, Чжоу Вэньлуну, – снова вставила Сюлянь.

Шаоань подумал, что слова эти не лишены смысла. Быть может, только глава уезда сумеет решить его проблемы. В прошлый раз Шаоань не застал его на месте – оставалось надеяться, что ему повезет хотя бы на этот раз.

Сюлянь, выкатив вперед живот, проводила его на автобус. Перед самым отъездом она несколько раз терпеливо повторила:

– Езжай спокойно. Заводом и этим типом я займусь. Как бы там ни было, наш заводик опять заработал. Не вздумай терять надежду…

Шаоаню стало стыдно за отсутствие должного мужества. Он собрал всю волю в кулак и отправился в уезд.

Там все прошло на удивление гладко. Начальник Чжоу не просто оказался на месте – он немедленно схватил телефонную трубку и всего парой слов уладил дело в уездном сельхозбанке. Шаоань был так взволнован, что почти терял на ходу равновесие. Он бросился в банк, выворачивая ноги, как его дядька Юйтин. Там Шаоань быстро получил три тысячи юаней и вернулся домой еще до темноты.

Первая партия кирпичей разошлась за три дня. Все деньги, причитавшиеся деревенским, раздали по рукам. В Шаньси, к зятю Сюлянь, тоже отправилась его законная тысяча.

Усвоив горький урок, завод пошел на новый взлет с угрожающей скоростью. В конце восемьдесят третьего Шаоань окончательно расплатился по кредитам. Производство постепенно перешло в режим полной загрузки. Когда начался новый год, прибыль потекла уже прямиком в его карманы.