Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 16

Дней за десять до Нового года вся семья начала хлопотать, готовясь к свадьбе.

Заранее решили, что Шаоань съездит в Шаньси, но Сюлянь вдруг прислала письмо: мол, забирать ее не нужно – Шаоань человек занятой, зачем ему тратить время на поездку. Она собиралась приехать в Двуречье с отцом – как раз успеют до Нового года.

Ну что за девочка! Юйхоу был тронут ее заботой о Шаоане. Он посоветовался с женой, и они решили, что пора начинать готовиться.

Самой большой проблемой было поселить после свадьбы Шаоаня и Сюлянь.

У семьи была только одна комната, где они и ютились все вместе. Закуток Шаоаня вообще был, считай, кладовкой. Разве можно было запереть в нем молодых?

Нужно было опять проситься к кому-нибудь под бок. Значит ему, Юйхоу, как и пятнадцать лет назад, предстояло жаться по чужим углам.

Большинство деревенских не могли похвастаться большими домами. Может, у кого и были свободные комнаты, но старик Сунь был им совершенно чужой, и у него не хватало духу просить их о чем-то. Даже если они согласятся, будешь все время чувствовать себя не в своей тарелке.

Большего всего пустых комнат было в семье Цзинь Гуанляна, бывшего землевладельца. Правда, как пошла «культурная революция», Сунь Юйтин притащил домой цзаофаней – они искали серебро и документы на землю. Весь дом перевернули вверх дном и разнесли в клочья. Проситься к Цзиню теперь было неловко.

Пока Юйхоу мучился беспомощностью, Шаоань уже разрешил смущавшую его проблему.

Началось с того, что он рассказал обо всем замбригадиру Фугао. Шаоань не надеялся, что тот поможет, но Фугао вдруг сказал, чтобы он не волновался, мол, я знаю, что делать.

Он вызвал главный костяк первой бригады посоветоваться – сказал, что бригадиру негде жить с молодой женой: может, пустим их перекантоваться год – другой в пещеру за стойлами, где мы держим семена? Семена можно временно сложить у скотника Тянь Ваньцзяна.

Услышав это, все согласились:

– Да пускай живет, что такого. Можно хоть лет пять жить.

Старик Ваньцзян даже пошутил:

– Хоть будет у меня компания. А то волк сожрет – никто и не узнает.

Фугао ухмыльнулся:

– Волк, он скотину любит, – о твои сухие кости боится все зубы переломать!

Все захохотали. После сходки Тянь рассказал об общем решении Шаоаню.

Когда Шаоань пересказал его отцу, морщины на лбу старика разгладились. Он сразу сказал сыну:

– Раз так, надо скорее почистить пещеру – пока Сюлянь не приехала. Купи бумаги обклеить окна. И голову обрей…

Несколько дней спустя с уступов за домом семьи Сунь донесся пронзительный визг. Главный деревенский мастер резать свиней Цзинь Цзюньвэнь закатал рукава. Сжимая в зубах острый нож, он готовился забить толстого хряка, которого держали за ноги Юйхоу и Шаопин. Свинью распластали на каменной платформе. Ланьсян принесла таз, чтобы собрать кровь.

В это время Ланьхуа катала во дворе кружки просяного теста для жареных пирожков. Она заранее приехала помочь с готовкой. Племянники носились, как сумасшедшие, по двору, подтирая сопли, но никто не обращал на них внимания. Мать вместе с соседкой обшивали молодых. Юйтин с женой тоже должны были прийти на подмогу, но Фэнъин уехала в Дачжай. Оставшийся один с тремя детьми, Юйтин сбивался с ног, хлопоча по хозяйству и занимаясь партработой. И потом, если бы он пришел, – от него все равно не было никакого толку. Сунь был мастак только поесть да покурить.

Тянь Фугао собрал нескольких человек из бригады и вместе с Шаоанем они заново оштукатурили пещеру. В ней было сыро, и Шаоань несколько дней подряд жег внутри дрова.

Теперь Шаоань оклеивал окна, а Цзинь Бо подавал ему с кана клейстер и бумагу. Его сестра Цзинь Сю уже принесла из дома газет и оклеила стены вокруг кана. Вместе с братом они притащили номер «Народного иллюстрированного журнала»[27]27
  «Жэньминь хуабао» – цветной журнал, выходящий с 1950 года и не прекращавший публикации даже в годы «культурной революции». Его русскоязычная версия издается с 2005 года под названием «Китай».


[Закрыть] и пустили его на картинки, заклеив пестрыми изображениями каждый уголок. Шаоань был им как родной. Вся семья Цзинь готовилась к его свадьбе.

К полудню Шаоань покончил с окнами, а Цзинь Сю украсила все стены. Дом был как новенький.

Шаоань потянул Цзинь Бо с сестрой к себе обедать. По старому обычаю, в день забоя следовало угостить бойца как следует – готовили пшенную кашу со свиной требухой. Но Цзини повели себя как сообразительные взрослые ребята. Они не пошли с Шаоанем и убежали домой.

Шаоань разжег огонь в печи, прикрыл дверь и побрел домой.

После обеда, прихватив пару десятков юаней, он пошел в Каменуху купить сигарет и водки для гостей. Дел было невпроворот. Шаоань шел, перекинув через плечо нитяную торбу и лениво потягивая самокрутку.

Холодные горы казались тихими и совершенно необитаемыми. Их уступы и канавы обнажились, не скрытые больше от глаз. Желтая земля смерзлась, как камень. На дальнем склоне порой проглядывали участки высохших гаоляновых стеблей. Ветер трепал их и пригибал к камням. Это были поля кадровиков, оторванных от всякого хозяйства. Деревья на холмах и у воды уже сбросили листву и стояли, уныло подрагивая под ледяными порывами. Семена их покоились глубоко под землей, забывшись долгим зимним сном. Над ними кружились ворóны, выискивая отбившиеся зерна. Их карканье, наполненное скорбью и унынием, неслось над долиной…

Речка была скована льдом, а поверхность льда покрыта слоем серой пыли. На склонах по обе стороны реки повсюду чернели подпалины, оставленные деревенскими хулиганами, – темные на желтом. Погода стояла ясная, но отнюдь не теплая. Солнце словно бы отдалялось от земли и не в силах было согреть ее вновь.

Шаоань медленно шел по шоссе, накинув на плечи лямки торбы. Он склонял голову как можно ниже, стараясь спрятаться от пронизывающего ветра, отчего его высокое тело выгибалось дугой. Ветер с резким свистом выныривал из канав, время от времени покрывая его с ног до головы придорожной пылью. Желтые листья и сухую траву несло в сторону поселка…

Наконец Шаоань добрался до отдела снабжения и сбыта, купил дюжину бутылок самой дешевой водки, пять блоков сигарет и немного аниса с сычуаньским перцем для мяса.

Разложив покупки, Шаоань подумал, что надо бы зайти в коммуну, помахать рукой своему однокласснику Гэньминю и пригласить его на свадьбу. Гэньминь, Шаоань и Жунье вместе учились в Каменухе. Потом приятель закончил среднюю школу в уездном центре и стал работать в аппарате – секретарем коммуны. Они очень дружили в школе. Хотя Гэньминь стал теперь большим человеком, он никогда не заносился, и они общались по-прежнему.

Потом Шаоань подумал, что они с Сюлянь все равно придут в коммуну за свидетельством о браке, которое будет проходить через руки секретаря – тогда и пригласить будет самое оно.

Шаоань оставил идею о том, чтобы тащиться в коммуну с тяжелой торбой, и решил идти домой. Проходя по холодной улице мимо парикмахерской, он остановился. «Отчего бы мне не зайти постричься?» – подумал он.

Шаоань долго колебался. Он отродясь не тратил денег на стрижку. Когда волосы отрастали, его корнал их бригадный бухгалтер Тянь Хайминь. У Хайминя был полный набор парикмахерских ножниц, но он, как правило, стриг только домашних. Однако стоило Шаоаню заикнуться о стрижке – и тот никогда не отказывал, а порой и сам предлагал свои услуги. Мастер из Хайминя, правда, был ни к черту – он часто выстригал клоками и уступами. Теперь, накануне свадьбы, не мешало бы постричься поприличнее. Но и стоило это удовольствие минимум двадцать пять фэней.

Немного поколебавшись, Шаоань решил потратиться на парикмахерскую – пощеголять эдаким франтом.

Парикмахерскую держал Ху Дэлу, младший брат толстяка Ху Дэфу, работавшего в местной столовой поваром. Одно слово парикмахерская – на самом деле крутился он там один. В маленькой комнатке стояло вертящееся кресло, на стене висело огромное старое зеркало, на столе были разложены инструменты – точь-в-точь такие, как в округе. Ху Дэлу был потоньше своего брата, но, кроме того, никто во всей Каменухе не мог померяться с ним животами. Чего мало – то и дорого. Ху Дэлу был единственным цирюльником на всю коммуну, а потому его знала в Каменухе каждая собака.

Шаоань спустил свои двадцать пять фэней на стрижку. Когда дело было сделано, он посмотрелся в большое, видавшее виды зеркало, и подумал, что мастер Ху стрижет куда лучше, чем деревенский бухгалтер. Одним махом он сделал из него завидного жениха. Деньги определенно были потрачены не впустую.

Шаоань подхватил свою торбу и поспешно поднялся. На улице не прикрытая больше волосами кожа слегка немела от холода, но сердце заливала горячая волна. Совсем скоро он станет счастливым мужем. В жизни немногое способно так сильно волновать душу…

Когда Шаоань шагал по мосту, весь его пыл внезапно испарился. Он опять вспомнил весну – как он стоял на этом мостике, сжимая в руках любовное послание Жунье. В этот миг застенчивое, залитое краской лицо с нежной улыбкой вновь появилось перед ним, а ухо, казалось, опять уловило знакомый теплый смех и тихий шепот. Неужто все это прошло навсегда? Неужто скоро он будет жить с Сюлянь добротным крестьянским домом?

Шаоань сошел с моста, понурив голову, и тяжелыми шагами побрел домой. Глаза щипало, словно в них попал перец. Не о чем было жалеть, нечего было пытаться обмануть судьбу. Но отчего же ему опять хотелось убежать куда-нибудь, где нет людей, и рыдать, рыдать, рыдать не переставая?..

Шаоань сам не помнил, как дошел домой. Он толкнул плечом дверь и с удивлением увидел, что его Сюлянь уже сидит на краю домашнего кана. Заметив Шаоаня, она с улыбкой соскользнула с лежанки и, краснея, сняла с его плеча торбу. Старик Хэ и старик Сунь сидели вместе у кана и покуривали трубочки. За ними, окутанные паром, колдовали над горшками мать и сестры.

Горячо забилось сердце. Шаоань взволнованно выдохнул:

– Вы только приехали? Как добрались?

– Да все слава богу, – ответил Яоцзун. – Нас подбросили ребята, ехавшие в округ, и высадили прямо у вашего холма.

Сюлянь с нежностью и робостью бросала взгляды на его новую стрижку. Ей было неловко выражать свои чувства при стариках, но время от времени она говорила ему глазами: «Я так скучала по тебе». И сразу так же безмолвно спрашивала одним взглядом: «А ты скучал по мне?»

За день до Нового года Шаоань и Сюлянь справили скромную свадьбу.

Несмотря на скромность, не обошлось без должного радостного оживления. Вечером накануне начали подтягиваться родственники. Прихватив детей, приехали все шаоаневы тетки и дядьки по материнской линии. Дома было шагу негде ступить.

Перед обедом Шаопин пошел по деревне собирать на праздник начальство и знакомых. Дом был переполнен, и гости толпились во дворе – болтали, сплетничали, ждали, когда все начнут рассаживаться. Шаопин и Цзинь Бо сновали между ними и раздавали сигареты. На дворе сверкал боками новенький велосипед – подарок Лю Гэньминя. Он приехал из Каменухи и оказался единственным номенклатурным работником на этой свадьбе.

Сели за стол в обед и не вставали до ночи.

Когда Шаоань и Сюлянь наконец-то ушли к себе, в новый дом, ребята еще бузили. К полночи все наконец улеглось, и свадьба закончилась…

На следующий день около полудня, когда Шаоань и Сюлянь готовились к обеду, к ним внезапно нагрянул Тянь Футан. Он принес два лицованных узорчатым атласом одеяла из самого Ханчжоу и сказал, что утром приезжала Жунье. Она велела ему передать подарок молодоженам. Тянь сложил одеяла и откланялся.

Сюлянь быстро спросила:

– Кто эта Жунье? С чего она делает нам такие подарки?

Шаоань сказал как можно мягче:

– Дочка дяди Тяня. Мы с ней вместе учились в детстве…

– Наверняка дружили – раз уж она прислала такую дорогую вещь, – проницательно заметила Сюлянь.

– Дружили… – протянул Шаоань.

Сюлянь замолчала, отвернулась от него, опустила голову и стала ломать пальцы. Шаоань увидел это, подошел к ней и сказал:

– Вот вы, шаньсийцы, мастера ревновать!

Сюлянь бросилась к нему в объятья с плачем:

– Не якшайся с ней больше!

Шаоань погладил ее по голове:

– Она большой человек, работает в уездном центре!

Сюлянь смущенно улыбнулась. Она была рада: не могла такая женщина зариться на ее мужа-лапотника.

Глава 17

На той стороне речки, в горах, опять розовыми мазками рисовался дикий персик. На пологих склонах едва проклюнувшиеся сочно-зеленые ростки мешались с желтыми пятнами сухой травы. Все горело жизнью. Тонкие ветви ивы качались на ветру, как девичьи летящие пряди. Ласточек не было. Они, вероятно, еще летели с юга и скоро должны были вернуться в родные края. Речка освободилась ото льда, сняла оковы и теперь радостно бежала вдаль, напевая весенний мотив…

Но на сердце Жунье, что сидела в траве у реки, была зима. Она похудела до неузнаваемости. Прежняя одежда висела на ней мешком. Щеки втянулись, румянец поблек. Глаза утратили прежний блеск и горели теперь тусклым пламенем. Ее пушистые волосы, вновь расчесанные на прямой пробор, двумя вялыми косицами лежали по плечам.

Она сжимала в руках цветок ириса и подавленно глядела на речку, стремительно бежавшую на восток. «Когда б меня измерить обязали тоски моей бездонность, то сказал бы: тоски моей – река воды весенней, бегущая неспешно на восток»[28]28
  Фрагмент из известнейшего романса в жанре цы Ли Юя (937–978), последнего императора Южной Тан. Он создал лучшие свои произведения после того, как лишился трона. Был низложен основателем сунской империи и умерщвлен после нескольких лет плена.


[Закрыть]. Только эти строки, написанные правителем, утратившим все, могли описать то, что было у Жунье на сердце.

Все кончено. Ее мечтам о жизни с любимым человеком пришел конец: теперь он был женат и проводил свои дни с девушкой из Шаньси. Сердце Жунье колотилось, как бурные волны о берег. Этот поспешный брак Шаоаня, эти преследования Сянцяня и навязчивые приставания тетки Сюй и бойкой матери незадачливого жениха, к которым теперь добавились намеки ветерана подобных баталий – старого Сюя… Если бы Шаоань не был женат, ее сердце оставалось бы неприступной твердыней. Жунье и подумать не могла, что покуда она отчаянно бьется на передовой, тот тыл, за который все это время шло сражение, погибнет в огне…

Жунье оказалась между молотом и наковальней. Она потеряла всякую веру, что может выиграть эту битву с судьбой. В конце концов Жунье была простой учительницей, крестьянской дочерью, жившей в людях, закончившей школу в бурные годы «культурной революции», когда ни о какой толковой учебе не шло и речи. Она почти не читала других книг, кроме материалов политпросвета. Ее мысли были ограничены маленьким мирком, где не было ни Анны Карениной, ни Норы Хельмер.

Но это вовсе не означало, что Жунье собиралась выйти замуж за Сянцяня. Нет, это было решительно невозможно. Она справляла поминки по своему чувству, душа ее пребывала в трауре, не в силах переступить порог брачных покоев.

Жунье сидела на берегу, глядя на бегущую мимо весеннюю воду. Она вспомнила, как в прошлом году они с Шаоанем сидели на этом месте. Как счастливо билось тогда ее сердце! И вот, год спустя она опять сидит здесь, совершенно одна, с кусочком замерзшего льда в груди. Наверху, в горах, все так же цвел персик, у воды все так же зеленели ивы. Опять пробивалась к солнцу трава и шумела река. Все было как прежде. Но сердце – сердце холодило, как лед.

Снова из глаз Жунье покатились слезы. Она слышала прежний мотив знакомой песни, хотя никто не пел взаправду. Милый мой, Шаоань, отчего ты не дождался меня…

Хотя в прошлый раз Шаоань заробел и спасовал перед ее настойчивостью, Жунье не сдалась. Она понимала, что ему будет трудно. Пусть Жунье не могла похвастаться образованием и кругозором, но, пожив в городе, она отдавала себе отчет в том, что бывает и неравный брак – и притом счастливый. Но Шаоань был совсем другой: он никогда не покидал деревни, а семья его еле сводила концы с концами, и ему не хватало мужества связать свою жизнь с Жунье. Она подумала, что, может быть, через время он все поймет. Она знала, что в душе Шаоань любит ее. Кроме того, они выросли вместе, их связывала чистая детская дружба, и Жунье твердо верила, что в конце концов Шаоань ответит на ее любовь. После разрушения плотины Жунье приехала в деревню навестить больного отца. Она хотела опять поговорить с Шаоанем, но в тот раз отец, сам того не зная, все испортил…

И вот, сгорая от радостного нетерпения, Жунье опять приехала в Двуречье. Только тогда она узнала, что Шаоань уехал в Шаньси за высокоурожайной пшеницей для своей бригады. Она не знала, когда Шаоань вернется, и у нее не было времени ждать. Жунье вновь разочарованно вернулась в город. Она думала, что им удастся поговорить, когда он наконец приедет обратно.

Вскоре после ее возвращения Жуньшэн привез из дома неожиданную новость: Шаоань притащил из Шаньси какую-то девицу. Жуньшэн сказал, что они собираются пожениться на Новый год. Жунье стояла, словно ее пыльным мешком огрели. Голова кружилась. Земля уходила из-под ног. Ей и в страшном сне не могло присниться, что Шаоань поедет в Шаньси за женой.

Она захотела бросить все и очертя голову кинуться в деревню – умолять Шаоаня, чтобы он отослал прочь свою невесту, закатить скандал, грозить повеситься, да что угодно, лишь бы он женился на ней. Но Жунье не совсем утратила рассудок. Довольно скоро она поняла, что так нельзя. Даже безграмотная крестьянка не стала бы так себя вести. А ведь она была учительницей!

Жунье впала в отчаяние. Ей захотелось найти несколько пакетиков крысиного яда и просто покончить со всем этим. Нет, так тоже нельзя. Ведь она не одна в этом мире, у нее есть семья. Пока Жунье жива, страдает она одна. Но если она умрет, это принесет боль всем…

Жунье потеряла сон и аппетит. Она чувствовала себя смертельно больной. Через две недели она уже не решалась смотреть на себя в зеркало. Тетка Сюй и мать Сянцяня в два голоса гнали ее к врачу. Но то была болезнь сердца, и от нее не нашлось бы лекарства.

Приближалось пятнадцатое число восьмого месяца по старому календарю. В прошлые годы Жунье, как и все деревенские, старалась непременно наведаться в Двуречье до тринадцатого числа, чтобы принять участие в старинном Празднике урожая. Но в этом году она не могла приехать. И любимая деревня, и веселый праздник теперь не манили Жунье. Даже все, что мечталось, было покрыто уже серой дымкой. До нее доходили слухи, что шаньсийская девица по-прежнему торчит у семьи Сунь. Безжалостный Шаоань! Счастливая простушка! Небось, милуетесь там сейчас, готовитесь повеселиться на празднике. Как я завидую тебе, гордо вышагивающей перед всей деревней! Твои глаза сияют от счастья, твое лицо розовеет, как утренняя заря…

Жунье расплакалась. С недавних пор она избегала ходить к тетке и часто сидела совершенно одна у себя в общежитии. Жунье появлялась только на занятиях и тех мероприятиях учительского коллектива, которые нельзя было пропустить. Все остальное время она сидела взаперти в своей комнатушке, плакала, вздыхала, говорила сама с собой, обращаясь то к Шаоаню, то к коварной разлучнице, то к себе самой. Она была на грани срыва.

Так прошла осень, потом зима, а потом и весна… Скоро должен был наступить апрельский день поминовения. Мир был залит солнечным светом, одет цветами персика и зеленью ив. Жунье, сидя в своем темном уголке, вдруг вспомнила прошлый год, берег реки и Шаоаня. Ей невыносимо захотелось вернуться на то место. Этой печальной прогулкой она собиралась почтить память своей погребенной любви, своей умершей мечты.

Жунье тихо вышла из ворот школы и одна пришла на прежнее место…

И вот, сжимая яркий цветок ириса, она сидела долго-долго и не могла пошевелиться. Цветок в ее руке был с того же склона, что и в прошлом году. Тогда она, смущаясь, глядела во все глаза на Шаоаня, что сидел рядом, покуривая самокрутку. Жунье невольно обернулась и посмотрела на то место, где курил Шаоань. Там шуршала трава. Было пусто.

Жунье просидела на реке все утро. Наконец, медленно распрямив затекшие ноги, она побрела назад. Пройдя немного, с невыразимым чувством обернулась и бросила последний взгляд на склон у воды. Прощай, мой берег, мои синие цветы, над которыми я проливала слезы радости и печали. Я никогда не забуду все это – и даже если однажды окажусь далеко отсюда, я буду возвращаться, хотя бы во сне…

Глава 18

Для Шаопина началось последнее полугодие, которое ему предстояло провести в стенах школы. Он сам не заметил, как с весны семьдесят пятого пролетело полтора года.

Полтора года тянулись бесконечно долго. Все это время Шаопин терпел голод, холод и унижение, и сердце его хранило бессчетное число горьких воспоминаний.

И в то же время дни мелькали, как в калейдоскопе. Шаопин испытывал радость и удовольствие. Он понял много разных вещей, узнал дружбу, узнал мир, избавился от множества предрассудков и предубеждений. Кажется, все только начиналось – и вот оно уже должно было закончиться.

Несмотря на все это, Шаопин был рад наконец окончить школу. Сложные чувства одолевали его.

Еще бóльшую радость дарило ему сознание, что он преодолел восемнадцатилетний рубеж и стал взрослым. Даже если он вернется теперь в деревню, он будет ходить с высоко поднятой головой. Он чувствовал себя независимым. Прежде он был мальчиком, вынужденным во всем полагаться на взрослых. Теперь Шаопин чувствовал, что сможет прожить в этом мире и без их помощи. Еще одним признаком его зрелости было то, что он стал глядеть на поведение взрослых критически. Раньше отец и старший брат говорили и делали то, что, по его мнению, было правильно. Но теперь это было не так. Правда, Шаопин не осмеливался говорить об этом прямо и уж тем более проявлять свою нелестную оценку в действии.

Можно сказать, что у него стали складываться собственные взгляды на жизнь, – пусть она только начиналась.

Больше всего огорчало Шаопина то, что он слишком часто отпрашивался с уроков за эти полтора года. Несмотря на весь политпросвет и бессмысленный труд на земле, в школе все равно шли уроки культурного воспитания. Он пропустил слишком много и восполнить это было уже невозможно. Такой аттестат ничего не стоил. Он был просто бумажкой. Но это не значило, что Шаопин ничему не научился за прошедшие полтора года. Нет, он прочел много книг – из тех, что не задавали в классе.

И теперь, когда у него выдавалась свободная минутка, юноша бросался читать. Сяося, как прежде, приносила ему много книг из дома. Каждый день они встречались перед газетным стендом на школьной площадке. По субботам Сяося приходила со «Справочной информацией», и все воскресенье Шаопин сидел, как завороженный, пробегая глазами сообщения зарубежных информагентств. Его душа бродила по дальним странам.

Однажды Сяося пришла к Шаопину в общежитие, сказала, что им нужно поговорить, и позвала его прогуляться. Шаопин очень удивился. Отчего они не могли поговорить в комнате?

В общежитии сидели одноклассники, и Шаопину было неудобно спросить, в чем дело. Он последовал за Сяося.

Выйдя на улицу, Шаопин поспешно спросил ее:

– Что стряслось? Опять что-то у моих в деревне? – он больше всего боялся, что дома опять случится какая-нибудь неприятность.

– Нет, не у твоих, – сказала, печатая шаг, Сяося.

– У тебя, что ли? – спросил Шаопин.

– Нет, у всей страны…

Что опять не так со страной? В январе и так скончался премьер Чжоу Эньлай, пятого апреля произошел инцидент на Тяньаньмэнь[29]29
  Тяньаньмэньский инцидент – протестное выступление на пекинской площади Тяньаньмэнь 5 апреля 1976 года, которое проводилось как акция памяти Чжоу Эньлая, но политически было направлено против Мао Цзэдуна, а также использовано как предлог для очередного устранения Дэн Сяопина. Выступление было подавлено властями при помощи полиции и армии и было объявлено «контрреволюционным инцидентом».


[Закрыть], Дэн Сяопин был снят со всех постов, а шестого июля умер председатель Чжу Дэ; потом произошло Таншаньское землетрясение, потрясшее весь мир… Измученный бедами Китай был охвачен тревогой и горем.

Шаопин быстро шагал, едва поспевая за Сяося, и не решался спросить ее, в чем дело. Она явно не хотела говорить при всех.

Они миновали маленькие воротца за хозчастью и пошли вдоль школьной стены в овражек.

Там, где их никто уже не мог увидеть, Сяося остановилась, достала из кармана блокнот и протянула Шаопину. Он, не понимая еще, в чем дело, торопливо и нервно открыл загадочный блокнот в зеленой кожаной обложке. На титульном листе в глаза бросилась написанная шариковой ручкой строка – «Тяньаньмэньский альбом».

Вот оно что…

Шаопин молча начал листать блокнот и, остановившись на одной из страниц, взволнованно прочитал стихотворение:

 
Я вскрикнуть хочу – в ушах моих крик преисподней.
Я плачу – а черти смеются в ответ.
Я слезы смахну, обещая почившим героям,
Что, силы собрав, обнажу справедливости меч!
 

– Брат привез, когда приехал домой на каникулы, – сказала Сяося. – Сперва он показывал только отцу. Потом я нашла его блокнот и упросила дать мне переписать. Брат умолял меня никому не показать эти стихи. Комитетчики сейчас отлавливают всех, кто распространяет такие тексты. Но, думаю, тебе можно…

Шаопин спросил с волнением:

– А можно мне переписать для себя?..

Сяося задумалась.

– Можно, – наконец сказала она. – Но будь осторожен, никто ни в коем случае не должен ничего увидеть…

– Без проблем, – заверил ее Шаопин.

Вдвоем они пролистали блокнот еще раз. Стихи в нем, как огонь, заставляли вспыхнуть ярким пламенем их юные сердца. Они погрузились в тяжелые думы. Общественные потрясения и несчастья недавних лет старили взрослых и закаляли детей. Казалось, вся страна стала в семьдесят шестом году на несколько лет старше.

После того дня Шаопин поднимался в ночной тишине, выходил из общежития и шел в класс переписывать содержимое тайного блокнота. Когда он доходил до какого-нибудь волнующего момента, его сердце переполняли чувства, и он бежал во двор, чтобы отдышаться…

Неделю спустя весь класс отправили работать в овраг за городом – мотыжить классное поле, где они обычно сажали гаолян. Это были последние работы перед началом осени[30]30
  Сезон лицю начинается 7–8 августа. – Примеч. ред.


[Закрыть].

Около полудня с юго-западных гор принесло иссиня-черную тучу. Она заволокла небо, закрыла солнце и растянулась до самого горизонта. Ударил гром, сверкнула молния, поднялся сильный ветер – вот-вот должен был ливануть дождь.

Мальчишки, работавшие на склонах, побежали искать укрытие. Девочки, вскинув мотыги, полезли из оврага за ними на холмы. Только хромоножка Юйин, не слушая криков одноклассниц, заковыляла под нависающий уступ. Девчонки кричали ей, что низину затопит и там опасно, но она только огрызнулась – сказала, что большой воды не будет.

Резко начался сильный дождь, и ветер понес его из-за горы сплошной мутной завесой. Все превратилось в белое полотно. Время от времени его прорезали молнии, удары грома сливались с оглушительным грохотом падающей воды. Довольно скоро по изгибам оврага зажурчал поток.

Меньше чем через полчаса вода стала подниматься. Мутные, желтые от земли волны прокатывались по главному руслу. С ревом они хлынули в овраг.

Сквозь мечущийся грохот грозы из оврага вдруг донесся визг Юйин.

Шаопин выглянул из пещеры, вжимаясь в стенку. Сквозь дождевую завесу он увидел, что вода почти добралась до каменного утеса, где пряталась хромоножка. Она плакала и цеплялась за пучки травы на насыпи, пытаясь выбраться наверх и спастись. Но ноги неуклюже скользили по жидкой грязи, она взбиралась и падала – снова и снова.

Шаопин знал, что вода вот-вот накроет каменный выступ и смоет ее. Он выскочил из своей пещерки и, не обращая внимания на проливной дождь, побежал вниз под грязным водопадом к оврагу. Шаопин скользил, падал, вставал бессчетное число раз – и наконец подобрался к самой кромке ревущей воды. Он весь пропитался грязью, а волосы покрылись глинистой пленкой.

Он не знал, что делать. Юйин была на той стороне потока, подобраться к ней не было никакой возможности. Шаопин мог попробовать переплыть на ту сторону – но то была не широкая и спокойная река, а быстрая, опасная стремнина.

Вода уже затопила край уступа, где боролась за жизнь хромоножка. Рука ее мертвой хваткой уцепилась за траву на насыпи. Ступни заливала вода. Девушка только отчаянно звала на помощь.

Шаопин заорал, стараясь перекричать ливень:

– Держись, я сейчас! – Он нырнул в воду, и волна сразу же накрыла его с головой…

Шаопин прорвался на поверхность. Он ничего не видел и просто отчаянно греб к противоположному берегу, повинуясь слепому инстинкту.

Наконец он выбрался на камни, стер грязь с лица и, широко раскидывая ноги, побежал к насыпи. Он видел, что вода уже покрыла Юйин до пояса. Если бы она не держалась железной хваткой за траву, река давно снесла бы ее.

Шаопин быстро протянул руку и вытащил ее наверх, на насыпь. Юйин распласталась на земле и вопила в голос. Это был вопль ликования спасенной и крик благодарности спасителю.

Когда Шаопин поплыл через овраг, весь класс побежал с холмов к воде. Школьники стояли у кромки ревущего потока, всматривались в его грязные волны, махали руками, голосили, стараясь унять колотящиеся сердца, – словно смотрели захватывающий спектакль. Никто из них не решился пересечь овраг. Теперь, промокшие до нитки, они кричали от радости. Девочки плакали – впрочем, мальчики тоже. Они внезапно ощутили всем сердцем что-то братское в своем маленьком коллективе.

Хромоножка и представить не могла, что в момент опасности на выручку ей, рискуя собственной жизнью, устремится Шаопин, которого она так бессовестно унижала. Она была тронута до глубины души и сгорала от стыда.

Несколько дней спустя, когда первый шок прошел, хромоножка отыскала Шаопина и опять стала рыдать у него на плече, захлебываясь словами благодарности.

– Ты хороший человек, – сказала она, проревевшись. – Хунмэй – просто пустышка, она тебя и не любила никогда – сразу побежала флиртовать со старостой!

Шаопин прервал ее:

– Не надо сплетен, не хочу про это слушать. Все взрослые люди, нечего лезть в чужую жизнь!

Юйин перестала и потащила Шаопина к себе в гости – не только из вежливости, но и по просьбе своих благодарных родителей. Те велели без Шаопина не возвращаться.

Шаопин стал отбрыкиваться всеми возможными способами. Он не хотел выступать эдаким благодетелем. Ему казалось, что дело яйца выеденного не стоит – и тем более не стоит о нем упоминать.

Но следующим утром приглашать его в гости пришел сам старший Хоу. Шаопин не смог отказаться.

Отец Юйин, Хоу Шэнцай, был завотделом розничной торговли уездного универмага. Родители хромоножки накрыли роскошный стол для «благодетеля» их дочери – даже поставили на скатерть самогонку, как для большого человека. Они не уставали благодарить его, подливать и подкладывать на тарелку лакомые куски. Шаопин не выпил ни капли и с превеликой неловкостью отсидел этот странный обед.