Текст книги "Обыкновенный мир"

Глава 20

Только утром на работе Жунье узнала, что Ли Сянцянь попал в ДТП и лишился обеих ног. Весть о том, что произошло в семье начальника управления облетела весь партком и все административные инстанции. Люди передавали это из уст в уста как очередную новость, не особо задумываясь о последствиях.

Жунье не могла оставаться равнодушной. Как бы там ни было, а пострадавший был – хотя бы формально – ее мужем. Она не могла спокойно сидеть в кабинете и заниматься делами. Мысли путались, она не находила себе места – боялась, что Жуньшэн тоже пострадал.

Потом до нее дошли вести, что единственным пострадавшим был Сянцянь, Жуньшэна не было в машине. Она узнала, что Сянцянь был пьян и потому попал в аварию…

Жунье вспомнила, как брат рассказывал, что Сянцянь переживает из-за нее и часто прикладывается к бутылке. Раньше он не брал в рот спиртного и совсем не курил. Невыразимое чувство вины стало мучить ее остывшее сердце. Ведь он пил из-за нее! Из-за нее случилась эта страшная катастрофа. По совести, она была всему виной.

Жунье стала думать об их прошлом, стараясь поставить себя на место Сянцяня. Да, если подумать как следует, он был очень несчастлив. После женитьбы на ней он жил, считай, холостяком. Она вспомнила тот вечер, когда они подрались, после его возвращения из Пекина. Она думала тогда только о своем несчастье и совсем не жалела его. А он был действительно достоин жалости. При всем при том Сянцяню упрямства было не занимать: он готов был скорее страдать, чем развестись с ней. Она знала, что родители постоянно давят на него, требуют, чтобы он бросил жену, но он просто не делал этого и все. Жунье также знала, что, несмотря на всю ее холодность, он по-прежнему чтит ее родителей и заботится о брате. Для стороннего наблюдателя все это выглядело как самоуничижение, но ничто не могло избавить Сянцяня от одержимости Жунье…

Но вот Жунье… Несколько лет растравляла свою боль и никогда не задумывалась о его боли. Вспоминала о нем только с досадой. Винила его во всех своих бедах. Справедливости ради, нужно сказать, что какое бы давление на нее ни оказывалось, она сама согласилась на этот брак. Если бы она отказала ему, он выкинул бы из головы напрасные надежды и сумел бы найти свое счастье. Из-за собственного недомыслия она обрекла себя на страдания, заставила его мучиться от душевной боли и, наконец, своими руками создала нынешнюю трагедию. Она могла представить себе, что значило потерять обе ноги. Его жизнь была разрушена. Она разрушила ее.

Жунье стояла у стола, склонив голову и беспокойно ломая пальцы, по спине стекал холодный пот. Она ясно видела Сянцяня, лежащего в больнице, с отчаянием и болью на лице…

– Я должна позаботиться о нем, – охваченная внезапным состраданием, пробормотала она.

Ее сердце охватила жаркая волна. В нем проснулись доброта, сочувствие, человечность. Она не знала, что глаза уже были полны слез. Горе и печаль сдавили горло. Она не ведала, о ком была та печаль. О Сянцяне? О ней ли? О ком-то еще?

То была печаль всей жизни. На нашем мимолетно проходящем – и бесконечно долгом – пути мы изо всех сил пытаемся отыскать счастье, но так часто упускаем его из рук. Когда мы истощаем на это все силы нашей молодости, когда морщинки незаметно поселяются в уголках наших глаз, – лишь тогда мы начинаем понемногу понимать, что значит жить…

Жунье сама не могла объяснить себе, почему в течение многих лет отвергала вполне полноценного Сянцяня и отчего теперь обратилась к нему – инвалиду. Жунье внезапно почувствовала привязанность к нему. Пожалуй, даже почувствовала себя его женой. Ей следовало взять на себя ответственность.

Как бы невероятно это ни выглядело, Жунье изменилась до неузнаваемости. Пропали ее девичьи розовеющие щеки, ее лучистые глаза, горящие первой любовью, но исчезла и мертвенная бледность разочарования, и невыразимая тоска во взгляде. Теперь взору представала взрослая женщина, хранящая свою тайну. Следовало ли жалеть ее? Радоваться за нее? Буря прошла, и на море воцарились спокойствие, тишина, безмятежность…

Жунье быстро схватила сумку и вышла из комнаты, громко хлопнув дверью. Она прошагала по коридору и вошла в кабинет У Хуэйляна, секретаря комитета комсомола.

– Сянцянь повредил себе ноги. Мне нужно взять отпуск – нужно в больницу, – сказала она.

Хуэйлян сидел в кресле и не верил собственным ушам: он знал, что отношения между Жунье и ее мужем были чисто номинальными. Он растерялся и не знал, как реагировать. Слышать такие вещи из уст Жунье было еще поразительнее, чем слухи о самом происшествии.

Хуэйлян пришел в себя, вскочил и взволнованно залепетал:

– Конечно-конечно, иди спокойно, о работе не беспокойся. На сколько нужно – на столько и отпустим, если что, ты только скажи…

Жунье молча кивнула и поспешно вышла из кабинета. Она быстро купила целую сумку еды в ближайшем магазине и села на автобус до больницы в районе Северной заставы.

Прежде чем войти в палату, остановилась в коридоре, изо всех сил стараясь успокоиться. Жунье не ожидала, что все произойдет так быстро – и вот она действительно стоит перед палатой мужа. Мужа? Да, мужа. Только сегодня Жунье признала свою с ним связь. Спокойствие никак не давалось ей – наоборот, она чувствовала, как суетливо скачут мысли. Жунье оперлась о стену коридора, не зная, как войти в палату. Она знала, что следующие несколько шагов навсегда изменят ее судьбу. То был переломный момент ее жизни.

«Может, все переиграть? – спросила она себя, но тут же ответила: – Нет».

Она вошла в палату и первое, что увидела, были две культи. Жунье не была слишком напугана – этого следовало ожидать. Она перевела взгляд на лицо Сянцяня. Он лежал, плотно закрыв глаза. «Или спит, или в забытьи» – промелькнула мысль.

Его лицо было полно боли, сквозь которую проглядывали не знакомые ей мужественность и решительность. Его волосы были зачесаны назад, как раньше, лоб казался широким и светлым. Жунье с удивлением поняла, что никогда прежде не замечала, что у Сянцяня такое привлекательное лицо.

Из ампулы капельницы тихо капал физраствор с глюкозой. Медсестры не было на месте, в палате стояла звенящая тишина. Жунье слышала, что сердце стучит в груди, как барабан. Она подошла и тихо села на табурет рядом с больничной койкой.

Внезапно две слезинки тихо скользнули из уголков его глаз. Он не спал.

После минутного колебания она вынула платок и осторожно промокнула лицо мужа. Он открыл глаза… Удивлен? Не удивляйся. Это я. Я здесь, чтобы быть с тобой. Я буду сидеть у твоей постели, я буду ухаживать за тобой, чтобы ты мог залечить свои раны. Не закрывай глаза, гляди на меня. Я так надеюсь, что ты поймешь: я вернулась к тебе, я больше никогда не уйду…

Когда Сянцянь открыл глаза и увидел, что перед ним не медсестра, а Жунье, лицо его внезапно стало похожим на физиономию обиженного малыша, обретшего после всех обид ласку матери. Он зажмурился, и слезы ручьем хлынули из глаз. В это мгновение он, казалось, позабыл обо всем, даже о своих ногах. Он чувствовал себя парящим в мягких объятиях неспешных облаков. Любовь моя, неужто ты наконец услышала неумолчный зов моей души?..

Жунье отерла слезы носовым платком и тихо сказала:

– Не мучай себя. Все уже случилось, ничего не изменишь. Когда все зарубцуется, можно будет сделать протезы…

Эти простые слова утешения звучали для Сянцяня, как ангельские голоса. Он плотно закрыл глаза и молчал. Сердце его колотилось, как безумное. Он до сих пор не мог поверить, что у его постели сидит та, о ком он столько мечтал, из-за кого страдал так сильно.

Но это была она.

«Ты счастлив?» – спросил он себя. Нет. Какая польза от такого счастья! Все разрушено, все сломано – о каком счастье может быть речь? Может, она пришла исполнить свой последний долг перед умирающим, перед самым концом…

Но, любовь моя, я счастлив и этим. Ты здесь, и это хорошо. Сколько я отдал за тебя и как рад я получить твой ответ, прежде чем я уйду из этого мира. Сколь совершенна последняя точка, которую я собираюсь поставить…

Он вспомнил «Подлинную историю А-Кью»[51]51
  Знаменитая повесть классика китайской литературы Лу Синя (наст. имя Чжоу Шужэнь; 1881–1936), была издана в период с 1921 по 1922 гг.


[Закрыть], которую читал в школе. Бедный А-Кью, как ни старался, так и не смог дорисовать последнюю точку перед смертью. Но он доволен, что у него все-таки получилось придать ей завидную округлость.

– Не смотри на все угрюмо. Не бойся, я буду заботиться о тебе всей душой. Я буду заботиться о тебе все время… Не так давно нам выдали две комнаты в общежитии администрации комсомола. Когда тебя выпишут из больницы, я заберу тебя домой… – шептала Жунье ему на ухо.

Неужели это говорила она? Да, она. Он открыл глаза и недоверчиво посмотрел на Жунье.

– Поверь мне… – Ее красивые глаза искренне смотрели на него.

Он вновь прикрыл веки. Он был счастлив. Теплая волна захлестнула его сердце и прокатилась по телу. Он не мог понять, отчего она дарит ему такую нежность. Но он уже начал верить: то, что искалось, действительно явилось перед ним…

– Я пропащий человек… – сказал он унылым слабым голосом.

– Нет, пока ты жив, все может начаться снова, – сказала она твердо.

– Нет, нет, мы можем развестись сейчас… Пожалуйста, прости меня. Из-за того, что я… любил тебя… я причинял тебе боль все эти годы… но ты не знаешь, ради тебя… – Сянцянь не мог продолжать и, дергая губами, беззвучно заплакал.

Нарастающий поток нежности залил сердце Жунье. Она невольно наклонилась и приложила лоб к заплаканным щекам Сянцяня, мягко погладила его темные густые волосы и сказала:

– Теперь я понимаю. С сегодняшнего дня я буду жить с тобой. Ты должен верить мне…

Сзади донеслось мягкое покашливание. Жунье поспешно встала и увидела, что медсестра стоит уже на середине комнаты с белой фарфоровой емкостью в руках.

Когда медсестра сменила ампулу капельницы, Жунье спросила:

– Когда можно будет выписаться?

– Недели через четыре раны затянутся. Но выписаться можно через два месяца, не раньше…

Жунье молча кивнула.

Через некоторое время пришли Ли Дэнъюнь и его жена. Они были очевидным образом поражены появлением Жунье. Та тоже немного смутилась. Она хотела назвать их «папа и мама», но это было так непривычно, что она так и не решилась – просто сказала:

– Я позабочусь о нем. На работе уже отпросилась. Вам надо поберечься, побольше отдыхать, не нужно приходить слишком часто. Есть я…

Ли Дэнъюнь и его жена стояли перед больничной койкой и никак не могли взять в толк, что происходит. Они даже не мечтали о том, что Жунье станет присматривать за сыном, случись у него беда. Поди ж ты! Они не знали, что сказать невестке, которую успели возненавидеть. В этот миг вся прошлая неприязнь растаяла без следа. Они знали, что, возможно, лишь она способна заставить сына обрести уверенность в том, что он сможет жить дальше. Они были благодарны ей. Мать Сянцяня вытерла слезы и сказала:

– Пока ты хранишь это в душе, мы с отцом будем помогать вам, как сможем…

Ли Дэнъюнь стоял в сторонке с красными от слез глазами. Он не мог говорить от нахлынувших переживаний…

На следующее утро, через двадцать четыре часа после операции, с согласия доктора Жунье начала понемногу кормить мужа жидкой пищей. Она налила апельсиновый сок, который принесла с собой, в небольшую ложку, встала на колени у кровати и осторожно поднесла ее к губам Сянцяня. Он открыл рот и проглотил содержимое – сладкий нектар, смешанный с горькими слезами…

В полдень в палату пришла мать Сянцяня и сказала, что сменит Жунье – пускай та отправляется отдыхать. Жунье уступила под ее напором и попрощалась до вечера, когда ей предстояло вернуться и сменить свекровь.

Она вышла из больницы на улицу, чувствуя, что шаги никогда прежде не были столь легки. Солнце тепло освещало пешеходов, и на их лицах светились улыбки. По обе стороны улицы плясали зеленые листья платанов. На перекрестке у подножия Воробьиных гор на большой клумбе раскрылись невероятные цветы. Весь город был наполнен тем же, что и ее сердце, – покоем и бодрым ощущением полноты жизненных сил.

Жунье не пошла в контору, а отправилась в общежитие администрации комсомола – в ту квартиру, что ей выделили не так давно. Эти едва отстроенные домики распределяли среди семейных сотрудников. Так ей и досталось новое жилье. За все время она была там только однажды, и ни разу не убиралась. Жунье жила во дворике конторы и не интересовалась своим новым домом. Он навевал только тоску. Разве она была «семейной»? Считай, одинокой. Теперь Жунье внезапно ощутила прилив нежности к своим неприкаянным комнатам.

Она поднялась на третий этаж, открыла дверь и, одолжив у соседа метлу и совок, начала убираться, повязав голову пестрым платком. Она мела пол и прикидывала, куда бы поставить двуспальную кровать и большой шкаф, – и да, нужно купить телевизор. Муж не будет особо двигаться, а телевизор поможет разогнать тоску. Четырнадцатидюймовый и обязательно цветной подойдет. Денег, что она накопила за последние несколько лет, должно хватить…

Жунье убиралась с таким тщанием и представляла свою будущую жизнь с таким рвением, словно готовила себе брачный покой.

Глава 21

Сердце Сяося, которая вот-вот должна была выпуститься из училища, снедало пламя – под стать летней испепеляющей жаре. Она только что вернулась со стажировки в провинциальной газете. Сяося и во сне не могла себе представить, чтобы главный редактор, пораженный ее талантом и приверженностью работе, решит ходатайствовать через отдел высшего образования о назначении Сяося корреспондентом в свое издание. Конечно, выпускники училища должны были становиться учителями где-то на просторах Лессового плато. Но каждый год один или два выдающихся студента в силу особых причин уходили в другие подразделения. По всему выходило, что Сяося предстояло стать именно таким счастливчиком. Кто отказался бы работать корреспондентом? Тем более, что это означало возможность жить и трудиться в большом городе.

Само собой разумеется, по училищу тут же поползли слухи: поговаривали, что Сяося взяли в провинциальную газету по блату, через отца. На самом деле все это не имело никакого отношения к Фуцзюню – в газете никто даже не знал, что она была дочерью секретаря окружного парткома.

Когда до родителей дошли новости, они были очень рады. Секретарь Тянь внезапно почувствовал, что, быть может, журналистика и есть самая подходящая для Сяося стезя. У нее проворный ум и гораздо более широкий кругозор, чем у ее старшего брата Сяочэня, кроме того, она девочка энергичная, любит носиться по разным местам и не боится трудностей – очень походящий склад для репортера.

Стать журналистом было заветной мечтой Сяося. И вот эта недостижимая мечта вдруг стала реальностью. Судьба часто смешивает кому-то все карты, а другому ведет все как по маслу.

Когда выяснилось, что с распределением проблем не будет, радость ударила Сяося в голову. Быть может, уже через месяц она покинет Желтореченск и окажется в редакции.

На что ей потратить эти последние дни в городе? Сяося тут же подумала о Шаопине. Ей хотелось провести с ним как можно больше времени. Она не успела повидаться с ним после стажировки. Конечно, он еще не знал, что ее берут репортером в провинциальный центр.

Когда Сяося думала о Шаопине, сердце наполняли сложные чувства, которым она не могла подобрать названия. Вне всяких сомнений, ни один мужчина в ее жизни не казался ей таким близким, как он, – особенно с тех пор, как они начали встречаться в Желтореченске. Любая мысль о Шаопине окутывала душу теплом. Сяося вовсе не задумывалась, как будут развиваться их отношения, но она чувствовала, что не готова выпустить этого человека из своей жизни. Социально они были бесконечно далеки друг от друга, но душа ее не знала никого ближе Шаопина. Что может быть дороже такой гармонии? Ни положение в обществе, ни профессиональные интересы, ни родственные отношения, ни любые другие условия не гарантируют душевной близости. На самом деле какими бы разными ни были люди, они зачастую оказываются способны обрести сердечную связь. Так было у Сяося и Шаопина.

Она решила немедленно отправиться к нему.

Перед стажировкой Шаопин сказал ей, что работа на дизельном заводе скоро будет завершена. Там ли он еще? Где искать его, если он уже съехал? Сяося подумала, что одно можно знать наверняка: он не покинет Желтореченск. Пока Шаопин в городе, она сумеет найти его и достать даже из-под земли.

– От меня не спрячешься, – озорно прошептала девушка себе под нос.

На самом деле Шаопин по-прежнему работал на дизельном заводе, но уже через пару дней стройка должна была закончиться. Он заранее переживал, что совсем скоро придется искать новое место…

Когда Сяося добралась до завода, Шаопин как раз таскал на стройплощадке цементные плиты. Он был одет в одни шорты, а по его телу, закопченному солнцем, сбегали грязные струйки пота. Перед Сяося в нарядной юбочке он почувствовал себя не в своей тарелке. Шаопин торопливо натянул майку, которая была еще грязнее его загорелых рук.

Он не видел Сяося очень долго и теперь, когда она внезапно появилась перед ним во всей красе, чувствовал трепет и волнение.

Сяося, не в силах справиться с возбуждением, быстро вывалила на него все новости о назначении.

Неужто корреспондентом? Новость от спецкора Сяося повергла Шаопина в шок. Потрясение первых секунд быстро сменилось немым стоном – теперь она улетит прочь, в дальнюю даль. Шаопин вновь осознал, какое бесконечное расстояние отделяет их, несмотря на близость. И так будет всегда.

– Ты можешь отпроситься на полдня? Пойдем погуляем.

Сяося быстро поняла, какие мысли всколыхнули счастливые вести в душе ее товарища, и поспешила сменить тему.

– Хорошо, – радостно ответил Шаопин. Он чувствовал, что скоро окажется отделен от Сяося непреодолимым рубежом, и обрадовался возможности провести с ней еще немного времени. Потом он с горечью подумал, что прекрасное, озарявшее его жизнь, теперь будет утрачено навеки. Оно утекает сквозь пальцы.

– Подожди здесь немного, дай переодеться, – бросил Шаопин и пошел отпрашиваться к бригадиру, а потом судорожно кинулся в свой угол.

Сперва он ополоснулся из крана на первом этаже, переоделся у себя в комнате в чистое, поспешно причесал пальцами растрепанные волосы и побежал обратно, не забыв прихватить двадцать юаней. Он хотел позвать Сяося в ресторан, чтобы отметить ее назначение…

Они пошли по широкой улице в густой тени платанов и софор. У кинотеатра Шаопин порывисто пригласил Сяося в лучшее заведение Желтореченска. Никто бы не сказал, что еще полчаса назад он был покрытым потом работягой.

Шаопин усадил Сяося, заказал четыре блюда и один суп и принес две бутылки пива. Сяося сидела на табурете, как послушная девочка, не спуская глаз со снующего туда-сюда Шаопина. Она чувствовала, как кровь приливает к лицу. Впервые в жизни Сяося спокойно сидела в ресторане, позволяя мужчине тратить на нее деньги. С самого детства она не чувствовала себя так легко, так спокойно, словно в объятиях матери или на плече у отца…

Когда пиво и закуска оказались на столе, они сели лицом к лицу за маленьким столиком. Шаопин поднял стакан, улыбнулся и тихо сказал:

– Поздравляю. За тебя.

Сяося молча коснулась своим стаканом его стакана, и все поплыло перед глазами…

Они не бросились болтать обо всем на свете, как раньше. Молча чокались, пили, закусывали и бóльшую часть времени не раскрывали рта.

Шаопин вспомнил, как Сяося угощала его перед выпуском из школы. Теперь настал его черед. В мгновение ока они вступили во что-то новое – и Сяося предстояло взлететь еще выше. Это было вполне естественно. Он всегда желал ей такой судьбы. Но все это заставляло чувствовать невыразимую горечь. На что похоже будет его собственное будущее? Положим, не такое уж отдаленное – куда податься спустя несколько дней?

Несмотря ни на что, Шаопин был рад возможности использовать те деньги, что заработал собственным трудом, на угощение для Сяося. Даже если его ждет впереди унылая дорога, у него останется чем гордиться и что вспомнить. Дай бог, чтобы он не был похож на бедных деревенских стариков, примостившихся на краешке холодного зимнего кана, которым нечем похвастаться, кроме ушедшей силы их быстротечной молодости…

После еды Сяося, опередив Шаопина, предложила отправиться на Башенный холм. Они вышли из ресторана, весело пересекли бетонный мост через речку и зашагали по пустынной тропинке в гору.

Весь город, залитый яростным солнцем, расстилался перед глазами. С высоты улицы дома и люди казались крошечными, как в стране лилипутов. Желтый ключ и Южная речка вились внизу, словно два серебристых шелковых отреза, сливаясь у старого моста в единую полосу ослепительного блеска, огибая аэропорт и пропадая без следа между дальних гор. Несмотря на палящее солнце, на улице было много людей, особенно возле моста у Восточной заставы. Суетливые толпы сновали, как муравьи перед дождем…

Шаопин и Сяося постояли у подножия башни, а потом молча пошли в лесок за горой. Они брели друг за другом в самую чащу, словно сговорившись. Это сердца вели их, как по уговору, в самое тихое место.

Прошли через частокол низеньких абрикосов и выплыли в небольшую долину за древней башней. Шум города остался словно бы в ином мире. Вокруг не раздавалось ни звука, только редкое чириканье пары птиц.

Излучину с трех сторон окружали уступы холма, а землю покрывала густая зеленая трава. В ней пряталась целая россыпь безымянных полевых цветов: красных, желтых, синих, фиолетовых. Белоснежные бабочки мирно порхали меж ними. Надо всем этим великолепием возвышалась только одинокая груша с толстым стволом, чьи густо одетые листьями ветви бросали раскидистую тень, словно большой зонт.

Шаопин и Сяося подошли и сели в тени дерева. Их сердца бешено колотились, а лица заливала краска. Оба они, вероятно, поняли, что значило для них оказаться здесь в этот миг.

Они долго молчали. Было невероятно тихо. Так тихо, что можно было услышать свое собственное дыхание и сердцебиение. Дул прохладный ветерок, и груша шуршала листьями над их головами. Сквозь абрикосовую рощу внизу проглядывала металлическая игла громоотвода на старой башне, ослепительно сиявшая в жарком солнечном свете.

Сяося сорвала розоватый вьюнок и внимательно глядела на него, улыбаясь уголками губ, словно на нем было что рассматривать – что-то забавное или интересное. Шаопин крепко сжимал обеими руками колени и не отрываясь смотрел на пустой аэропорт.

– Вот и выпуск… – Сяося первой нарушила молчание. – Он сидел в классе, понимаешь, и тут одна из девочек позвала его…

– Одна из девочек? Позвала его? Кого? – Шаопин нервно и удивленно повернулся, чувствуя себя сбитым с толку.

Сяося все еще улыбалась, не глядя на него, не отводя глаз от своего вьюнка, и продолжала говорить:

– Так вот, одна из девочек попросила его выйти. Он вышел, и она сказала ему в коридоре: «Я хотела тебе сказать: давай встретимся через десять лет»…

– Зуб даю, речь не о какой-то там девочке. Речь о тебе, Сяося, не так ли? – стремительно краснея, перебил ее Шаопин.

Сяося, не обратив на его слова никакого внимания, продолжала гнуть свое:

– После этих слов он спросил ее: «Зачем?», а она ответила: «Мне интересно, каким ты станешь. Ты ведь очень нравился мне все эти годы».

– Это ты хотела сказать мне сегодня? – Шаопин не удержался и опять перебил ее.

– Он спросил ее: «Почему же ты раньше молчала?», а она усмехнулась: «К чему было говорить? Тебе так нравилась Нина», – гнула свое Сяося.

– К чему мне слушать эту историю про любовный треугольник? – воскликнул Шаопин.

– А он с ощущением какой-то досадной и грустной утраты сказал: «Где же и когда мы встретимся?» «Через десять лет, двадцать девятого мая, в восемь часов вечера, в среднем пролете между колонн Большого театра».

– Думаешь, за десять лет что-то изменится? Квадратные колонны округлятся? – с горькой иронией вклинился в ее рассказ Шаопин. Потом он замолчал, позволяя Сяося закончить свою романтическую историю.

– «А если там нечетное число колонн?» – спросил он. «Там восемь колонн…. Если я очень изменюсь, ты узнаешь меня по портретам». «Что же, к тому времени и я буду знаменитым… Во всяком случае, я приеду на собственной машине…» «Вот и хорошо, ты покатаешь меня по городу»… Так они расстались. Прошли годы. Потом была война…

– Война? – Шаопин удивленно посмотрел на Сяося, опьяненную собственной историей. Он окончательно запутался.

– Да, война. Началась война. Она бросила университет и поступила в авиационное училище. Потом она умерла. Студент, которого она любила, лежал в военном госпитале – там он услышал по радио, что майору авиации Румянцевой присвоено звание Героя Советского Союза…

– Да ну тебя… Так это советская история? – Шаопин напряженно выдохнул.

– Подожди, история еще не закончена, – Сяося все смотрела на цветок в руках. Улыбка незаметно сошла с ее лица. – «Жизнь шла дальше, – пишет автор. – Порой я вдруг вспоминал о нашем уговоре, а за несколько дней до срока почувствовал такое острое, щемящее беспокойство, будто все прошедшие годы только и готовился к этой встрече».

– А потом? – прошептал Шаопин.

– Потом он решил в назначенный день поехать к Большому театру, как они уговорились. Купил букет ландышей у цветочницы и пошел к среднему пролету между колонн Большого театра. Их и в самом деле было восемь… Постоял там немного, затем отдал ландыши какой-то худенькой, сероглазой девушке в спортивных тапочках и поехал домой… Потом он писал: «Мне хотелось на миг остановить время, оглянуться на себя, на прожитые годы, вспомнить девочку в коротком платье и узкой кофточке… вспомнить слепоту своей юношеской души, так легко прошедшей мимо того, что могло бы стать судьбой».

– Что это за книга? Дашь почитать? – крикнул Шаопин, вскакивая с травы.

Сяося вынула из нейлоновой сумки изданную в прошлом году «Советскую литературу».

– Вот книжка. Рассказ называется «Женя Румянцева», автор – Юрий Нагибин.

Шаопин подошел к ней и, не принимая из рук книгу, встал перед Сяося, еле сдерживая дрожь. Девушка подняла голову и посмотрела на него нетерпеливым, ободряющим взглядом. Он раскрыл свои сильные руки и крепко обнял ее. Она уткнулась головой ему в грудь и с чувством произнесла:

– Два года спустя, именно в этот день, в это же время, где бы мы ни оказались, что бы мы ни делали, мы должны вновь увидеться здесь…

– Обязательно, – ответил он.