Текст книги "Избранное"

– Здесь говорилось об опасности хулиганства и экстремизма для нашей юной демократии. А кто виноват, простите?

Разве не мы сами, разве не телевидение, не эстрада, не кино пропагандируют культ жестокости и насилия?.. У нас пока нет власти, она принадлежит иным, иногда даже неизвестным нам людям. Она в руках, в тех руках, в чьих руках телевизионные камеры и редакции газет…

Слова Белова ложились рядом с митинговыми лозунгами «Памяти» о «тель-авидении» и «гешефтмахере Коротиче», о «сионизированной прессе», пронизанной «русофобством»…

Однако тут мало было нового. Еще в 1912 году Алексей Шмаков писал («Международное тайное правительство», книга вышла там же, в Москве):

«Попробуйте восстать хотя бы против первого попавшегося шантажного листка жидовской прессы! Но сыны Иуды этим не довольствуются… Евреи стремятся отнять у народа разум, исковеркать его душу, отравить сердце, унизить и запятнать все его прошлое, внушить, наконец, стыд пребывания самим собой. В таких видах иудеи располагают целою фармакологиею ядовитых веществ особого рода и тем более смертоносных, что применение их испытано на пути веков. В современную же эпоху иудеи располагают сверх сего и универсальною отравою во образе повседневной печати».

Василий Белов – народный депутат СССР. Алексей Шмаков – член Московской городской думы, уполномоченный московского дворянства на VII Съезде Объединенных дворянских обществ…

56

Несколько лет назад я оказался в Вильнюсе. В редакции журнала «Литва литературная» мне подарили три последних номера с романом Григория Кановича «Козленок за два гроша». Не помню, когда такое со мной случалось: я начал читать «Козленка» – и не мог оторваться, а закончив, тут же стал перечитывать снова. Так слушаешь музыкальное произведение, захватившее тебя, с каждым разом вникая в него все глубже, все радостней дивясь его богатству и новизне. Поражали редкостное мастерство, поэтичность, артистизм, беспредельное многообразие словаря – и, что понял я далеко не сразу, дух Библии, как бы зажженный от ее пламени светильник… Ничего странного не было в том, что небольшой по размеру журнал, призванный прежде всего печатать переводы с литовского, почти всю прозаическую площадь трех номеров отдал Кановичу Потом я читал все, что мог достать из написанного вильнюсским писателем, т. е. прочел еще три-четыре его романа, с тем же блеском написанные на родном для Кановича русском языке… Уже потом прислали мне номер газеты «Хашахар» («Рассвет»), издающейся в Таллине Обществом еврейской культуры. В нем была напечатана речь Кановича, произнесенная в марте 1989 года на открытии литовского ОЕК[17]17
  Общество еврейской культуры.


[Закрыть]. Вот небольшой отрывок из нее, хотя следовало бы перепечатать эту речь целиком:

«… Мы, евреи, не временные жители на планете Земля, а ее древние и, хочется думать, вечные обитатели.

Наш народ – не эгоист. На протяжении веков он боролся не только за свое равенство, но и за равноправие тех народов, которые дали ему, изгнанному со своей исторической родины, приют, и в этой борьбе он не жалел ни своих сил, ни своей крови.

Мы, евреи, искренне и бескорыстно вставали под разные знамена.

Увы, в час торжества нам не только отказывали в праве стоять под ними, припадать к их шелку губами, но порой даже обвиняли в том, что мы эти священные знамена запятнали.

Настала пора встать под свое знамя.

Оно есть. Оно полощется. Оно пребудет во веки веков. Ему, как равному, шелестеть и шелестеть среди иных штандартов и флагов.

Цвет его – цвет дружбы и равенства.

…Царь Соломон говорил: все пройдет. Канули в небытие войны, отшумели революции, вымерли и исчезли целые поколения и народы. Трудно спорить с мрачными пророчествами царей и мудрецов. И все же давайте отважимся!

Давайте поклянемся, что наш народ не пройдет. От каждого из нас – старика и юноши, мужчины и женщины – зависит, останется наш народ или исчезнет. Мы не можем уповать только на клятвы. Мы не можем ждать милостей от других. Будущее нашего народа в наших руках.

…Ни для кого не секрет: на просторах нашей родины чудесной все чаще звучат знакомые голоса, призывающие к расправе и даже резне. "Бей жидов – спасай Россию!" Не будем делать вид, будто мы их не слышим, будто сии призывы к нам не относятся.

Относятся. Боевики "Памяти" и сочувствующие им ищут козла отпущения. Мракобесам всех времен нужны были виновники. Нужны они кое-кому и сегодня. На роль идеальных виновников они выбрали нас. Но мы ее играть не намерены. Нигде!.. И никогда!..

Сквозь оголтелый вой антисемитов всех стран, сквозь крики хулы я слышу голос нашего праотца Авраама:

– Иди и не бойся!

И я говорю себе, всем вместе и каждому в отдельности:

– Иди и не бойся!

Я говорю своему прекрасному, своему проклятому, своему бессмертному народу:

– Иди и не бойся!»

57

«Мы, группа народных депутатов СССР, выражаем свое беспокойство в связи с усиливающейся волной антисемитских выступлений, открытых призывов к насилию, которые могут привести к непоправимым последствиям.

Трагические события в Нагорном Карабахе, кровопролития в Сумгаите и Тбилиси вызывают в наших сердцах протест, чувство горечи и сострадания жертвам, тревогу за судьбу перестройки. Любые формы национального насилия, включая антисемитизм, угрожают обществу в целом. Необходимо прекратить натравливание одного народа на другой.

Как никогда актуально звучат сегодня слова подписанной Лениным Декларации СНК от 26 июля 1918 года о том, что "всякая травля какой бы то ни было нации недопустима, преступна, позорна…" Ее предписание – "принять решительные меры к пресечению в корне антисемитского движения".

Мы предлагаем создать из независимых депутатов при Верховном Совете СССР комиссию по борьбе с антисемитизмом и оказанию содействия евреям СССР в реализации их национальных прав».

Под Обращениям подписалось более двухсот народных депутатов СССР, в том числе – Ельцин, Афанасьев, Аверинцев, Карякин, Заславская, Щедрин, Гранин, Католикос всех армян Вазген I, грузинские и молдавские писатели, литовская делегация, руководитель интерфронта Эстонии…

Обращение, подписанное в дни 1-го Съезда народных депутатов СССР, было адресовано Горбачеву.

И осталось без ответа.

58

Григорий Канович, один из организаторов этого Обращения, народный депутат СССР, спустя некоторое время писал:

«Семнадцать дней длился съезд, и четырнадцать из них я, как и другие подписанты, ждал ответа. Но ни Михаил Сергеевич, которому я направил депутатский запрос, ни Анатолий Павлович, который докладывал съезду о всех поступающих документах, и словом не обмолвились.

Правда, однажды мне домой принесли конверт с кремлевским грифом. Я было обрадовался: вот он, отклик на наше обращение. Но радость моя была преждевременной. Председатель комиссии по национальной политике Г. Таразевич прислал мне письмо, касающееся – кого бы вы думали? – крымских татар, ибо моя подпись стояла и под обращением об их судьбе.

Я, разумеется, не враг крымским татарам, я желаю им исполнения всех их чаяний и прежде всего их сокровенной мечты о возвращении на свою историческую родину, но мне все же хочется спросить товарища Горбачева и товарища Таразевича: чем мы, евреи, хуже?

Неужели ответом на наши печали, на нашу тревогу, на наши законные требования снова будет надменное державное молчание?..

Г. Канович, «Еврейская ромашка», Вильнюс. «Комсомольская правда», 5 октября 1989 г.

59

«Державное молчание…» Не «державное» – просто молчание, вакуум, пустота сгущались вокруг меня, если только вообразить, что молчание и вакуум могут сгущаться… Я чувствовал это физически. Оно сделалось для меня во многом привычным. Полтора года назад я ушел из журнала, перестал бывать в Союзе писателей – стойкое, ледяное молчание «той» стороны воспринималось как естественное. Но все отчетливей слышалось мне молчание и другого рода…

Как-то, привычно делясь новостями с Р., близким другом нашей семьи на протяжении многих лет, я упомянул об учреждающемся в Алма-Ате Еврейском культурном центре и спросил, не придавая никакого особого значения своему вопросу:

– Вы придете?

– Нет, – сказала она, – это меня не интересует. – В голосе Р., всегда очень громком и отчетливом, звучало раздражение. – А вы?

– Мы думаем сходить, – ответил я, опять-таки не придавая особого значения своим словам. – Все-таки впервые… Надо посмотреть, что это такое.

– А мне это неинтересно! – взорвалась Р., да так, что телефонный провод, показалось мне, взвился и затрепетал у меня в руке. – Меня это не ин-те-ре-су-ет!.. Совершенно не ин-те-ре-су-ет! И не уговаривайте меня! Вас это интересует, а меня – нет!..

– Я был порядком ошарашен этой телеистерикой.

– Да я и не думаю вас уговаривать, – пробормотал я. – Нет – и нет…

– Я пишу по-русски, я думаю по-русски, еврейское – это не мое, вы поймите, меня это не тянет, а подделываться под кого-то я не хочу! Не же-ла-ю!..

– И прекрасно, – сказал я, ощущая, как сам понемногу начинаю заражаться ее раздражением. – Самое главное – каждому оставаться самим собой.

Мы закончили почти на миролюбивой ноте.

Потом случилось еще два-три таких же взрывчатых, без прямого повода, разговора… И между нами, до того ни в чем – так мне верилось – не фальшивившими друг с другом, возникла трещинка… Мне это было неприятно. Мало того – горько. Думаю – и Р. тоже. Она по-прежнему не фальшивила. Так же, как и я.

Р. во многих отношениях человек замечательный, чтобы понять ее, я снова и снова раздумывал над ее драматической судьбой. О ней самой, о ее семье можно бы написать роман, сюжет которого мне представился однажды до мельчайших подробностей. Сюжет, где нет никакой выдумки, никаких завитков «художественного воображения», сюжет-скелет, сюжет-конструкция, несущая часть строения, именуемого жизнью…

Вот он.

Ее отец – уроженец еврейского местечка на Украине, до революции – чернорабочий, слесарь, солдат на германском фронте. Вступает в партию большевиков в мае 1917-го, во время Гражданской войны – красноармеец, красный партизан, политкомиссар. Затем – на партийной и хозяйственной работе, вплоть до начала ежовщины, в 1937 году – арест, лагерь, смерть. Жена его тоже проходит через лагеря. И сама Р., в ту пору студентка Литинститута, подвергается аресту, первоначальный приговор – расстрел – заменяется на срок в 25 лет. Здесь, в лагере, у нее происходит встреча…

Когда отец Р. воевал в годы Гражданской на Южном фронте в отраде Сиверса, он вполне мог застрелить в бою, взять в плен и «пустить в расход» казачьего полковника М. То же самое мог сделать и казачий полковник М. с красным комиссаром: убить в бою, взять в плен, расстрелять… Этого не случилось. После поражения белых полковник с женой и детьми бежит в Стамбул, потом перебирается в Югославию. Жизнь, карьера – все сломано, получив перед уходом с воинской службы звание полковника, он работает на маленькой станции путевым обходчиком… Его сына, которому в момент бегства из революционной России было шесть лет, в начале войны призывают в армию, он служит военным топографом, попадает в плен к американцам и когда ему предлагают выбор: Запад или Россия – выбирает Россию. В реальности это значит: лагерь… Здесь они встречаются: дочь красного комиссара и сын казачьего полковника.

Красный комиссар, не жалея себя, сражался за советскую власть и кончил жизнь в лагере, через лагерь прошли его жена и дочь. Казачий полковник Всевеликого войска Донского умер вдали от родины, он был, без сомнения, предан и сумел свою преданность и любовь к России передать сыну… Каков же генеральный итог их судеб, полных не словесных, а подлинных страстей, любви и ненависти, крови и самоотвержения?.. Дети красного комиссара и казачьего полковника знакомятся в лагере, не знакомятся – находят друг друга, в полном соответствии с Платоном, его учением о двух половинках, жаждущих соединения… Выпущенные из лагеря в 1956 году, они женятся и в любви и согласии живут более тридцати лет…

Как-то, будучи у них в гостях, я взглянул на их сына, молодого врача, работавшего в сибирской глубинке, высокого, светловолосого, скуластого, прочно, по-крестьянски сложенного, с той же неторопливостью и надежностью в характере и облике, что и у отца, – я взглянул на него и подумал, как он, молодой нынешний человек, да к тому же – медик, стало быть, отчасти естественник, так вот – как он, родившийся в перекрестии судеб своих дедов, насмерть стоявших друг против друга, оценивает обоих? Как относится к их борьбе? Каким видится ему прошлое – их прошлое?.. И настоящее, накрепко с тем прошлым соединенное?.. То есть – его настоящее?.. В нем, в сыне Р., смешались еврейская и казачья кровь: прищурив свои слегка раскосые глаза, он мог бы, всмотревшись в начало века, увидеть там казачью нагайку и еврейские погромы… Кем, вернее, каким ощущает себя этот молодой человек?..

Не знаю. Думаю, и он сам – не знает. Возможно, вопросы эти перед ним и не встают, а если встают, то на них – на вопросы века – ему пока не под силу ответить. Ни ему, ни мне. Мы в состоянии просто зарегистрировать существование неких фактов и относиться к ним как к фактам жизни, не более. Не вынося ни своего приговора, ни своих оправданий… Пожалуй, один-единственный вывод можно сделать вполне достоверно: все относительно – жизненные позиции, убеждения, национальность… Не следует их абсолютизировать, не следует платить за них кровью, в особенности – чужой. Существует другие абсолюты, более бесспорные, но куда труднее поддающиеся точной формулировке…

Так вот – Р. С ее «меня это не интересует!» С ее «еврейское – это не мое, меня это не тянет, вы поймите!..» Ну, а если отбросить интонацию, с которой это было сказано, чуть ли не выкрикнуто в телефонную трубку? А если это – здравый вывод, итог жизни, включая и те восемь с лишком лет (из двадцати пяти), которые она отсидела в лагере до 1956 года? Итог, понимание всей относительности – в реальной жизни – привычных фетишей, стандартов? Если это и есть – светлая мудрость, соединяющая людей, гасящая пламя розни и мести?..

60

«Я чувствую себя русским человеком… Я не чувствую себя евреем…» – Сколько раз приходилось слышать эти слова. И от кого только ни приходилось их слышать!.. Впрочем, тут есть четкая граница, вернее – более или менее четкая. Чем выше интеллигентность, тем чаще повторяют люди эти слова: «Я чувствую…», «я не чувствую…» Иногда, впрочем, интеллигентность как раз и мешает их произнести. Но, скажем, Александр Лазаревич Жовтис, обвинявшийся то в «космополитизме», то в диссиденстве, добивавшийся двенадцать лет издания книги воспоминаний о жившем в Алма-Ате замечательном скульпторе Исааке Иткинде, – он, профессор Жовтис, никогда подобных слов не произнесет, но на самом деле он вряд ли чувствует себя евреем: жизнь его отдана русской литературе, он обучает студентов, готовит аспирантов – казахов и русских, переводит с казахского и с корейского, у него широкие научные связи по всему миру… Да, по паспорту он еврей, но – какое место в его жизни занимает еврейство?..

Но разве до самого недавнего времени не так же думал и я?..

Отчего же теперь мне все чаще вспоминаются родичи моей жены, жившие под Москвой, в Кунцеве, и мои собственные, жившие в Астрахани, – наши бабушки и дедушки, родные и двоюродные тети и дяди?.. Как правило, то были «простые люди» – сапожники и слесари, часовые мастера и переплетчики, портные и типографские рабочие, засольщики рыбы и домохозяйки, всю жизнь занятые тем, чтобы варить и стирать, обихаживать тех, кто старше, и растить, ставить на ноги тех, кто младше… Они были не слишком-то образованы, соблюдали – не очень, впрочем, строго – обычаи, по праздникам готовили фаршированную рыбу, пекли штрудель и тейглех, между собой разговаривали на идише, в положенные дни читали молитвенники на иврите, которого почти не понимали. На памяти у них были: царизм – и погромы, Гражданская война – и опять погромы. Отечественная война – и Бабий Яр в Киеве, «бабьи яры» в Белоруссии, под Симферополем, в Литве и Риге, в памяти у них были 1948 год, 1953 год… Они не говорили: «Я чувствую…» или «Я не чувствую…» Они знали то, что они есть на самом деле: они евреи. Они по-доброму, без высокомерия и злобы, относились к людям, с которыми жили бок о бок: русским и татарам, украинцам и калмыкам, немцам и полякам. Но они знали, что они – евреи. И не обижались, когда им об этом говорили: так оно и есть, так и должно быть, мы – евреи. Они повторяли в пасхальную ночь, как это делали их предки две тысячи лет: «Сегодня – рабы, через год – свободные люди, сегодня – здесь, через год – в Иерусалиме». Но они не думали ехать в Иерусалим. Здесь, на этой земле они родились, здесь были похоронены их предки. Но это была не их земля, они были тут как бы в гостях. Да, что там ни говори, а все-таки в гостях. Но кто, скажите на милость, кто из нас не в гостях – здесь, в этой жизни, на этой земле? Кто приходит сюда навечно?.. Но если ты понял, что ты – в гостях, так и веди себя, как положено гостю: не хами, не дерзи, соблюдай порядки, не тобою установленные, и если тебе укажут на порог, не обижайся: во-первых, ты, может быть, сам виноват, не так себя вел, как следует, а во-вторых – ты все-таки гость, не хозяин… Так они говорили, наши неученые дедушки и бабушки, и как говорили, так и старались жить. Не глубокомысленные дефиниции были для них основой, а живой и горький опыт…

61

Вот две крайности… Я где-то посредине… И потому все чаще, все дольше молчит мой телефон…

62

– Я считаю себя русским… Я считаю себя французом… Я считаю себя лапландцем… Я считаю себя крейсером Тихоокеанского флота… Я считаю себя чайником для заварки…

Какая-то шизофрения.

«Я считаю…» В конце концов, не важнее ли, кем тебя считают другие?..

63

И все-таки – кто я?.. Откуда?.. Куда иду?..

64

Но об этом когда-нибудь после. Пока же я убежден в самом простом.

На еврейских могилах в Москве и Ленинграде, Киеве и Кишиневе малюют свастики?..

Философствующие погромщики (есть и такая категория!) зовут к расправе?..

Еврейство ищет и не находит защиты у закона? Евреи – гонимы? Травля евреев, которую у всех на виду ведет национал-патриотическая пресса, достигла небывалого размаха?..

В таком случае – я еврей! И побоку все рассуждения и разглагольствования!

Это не единственная позиция, да… Но на мой взгляд – единственно достойная в наше время.

И если мы действительно люди великой русской культуры, если мы сумели усвоить самое главное и лучшее в ней, наше место – среди униженных и гонимых.

Не ради того, чтобы назваться евреем… Ради того, чтобы остаться человеком.

65

В конце июня в «Литературной газете» появляется статья А. Андрианова «Кость в горле» с подзаголовком: «Еще раз о „Тайном советнике вождя“, и не только о нем».

«За окном бушует майский алма-атинский ливень, грохочет гром, блистают молнии. Я же, сидя в кабинете главного редактора журнала, "списываю слова" из многочисленных писем читателей, беседую с Геннадием Ивановичем Толмачевым. Почта, как видите, говорит он, положительная, хотя и есть резкие, нелицеприятные суждения. Тираж журнала с этого года вырос почти вдвое, притом прежде всего по Союзу: Украина, Москва и т. д. Критика в печати? Все-таки она не очень объективна, предвзята… Да, мы опубликовали в прошлом году только первую книгу. А с июня нынешнего печатаем вторую. К вашему сведению: первая часть выходит в московском кооперативном издательстве "Прометей"»…

Как странно… Полтора года назад я чуть не каждый день заходил в этот кабинет. Мне казалось, что мы с Толмачевым понимаем друг друга, что ему как редактору, обремененному строгой ответственностью перед «верхом», трудно быть самим собой, я сочувствовал ему, соболезновал по поводу неприятностей, выпадавших на его крестном пути…

Все выгорело в моей душе. Даже ненависть. Да ее, ненависти, и не было, скорее презрение – и досада на себя. На свою наивность, доверчивость, иными словами – глупость. Сейчас там ни презрения, ни досады не осталось. Пустота. Полое пространство, из которого выкачан воздух.

У нас уезжает дочь…

А где-то там издают «Советника»… Пусть издают.

…Уезжают дочь и внук… Вот-вот Миша, муж нашей дочери, получит на руки визы, билеты… Я не очень-то расспрашиваю, не очень вникаю в подробности: когда, где, у кого… Это все равно как если бы тебе предложили в большом, под углом расположенном зеркале наблюдать операцию, которую производят над тобой – разрезают скальпелем живот, вынимают печень, сердце, почки… Лучше не смотреть.

«…Конечно же, оставаться в стороне от дискуссии журнал не мог, и вот его главный редактор Геннадий Толмачев на страницах "Казахстанской правды" прямо заявил, что «публикация и таких произведений – это и есть, на наш взгляд, гласность, которую принесла нам наша перестройка». А в апреле нынешнего года в том же журнале опубликована статья, где «Тайный советник вождя» (чего уж тут скромничать!) отнесен к произведениям, которые «открывают те тенденции и нарывы в общественном сознании, без знания которых перестройке не быть».

Мол, что бы там ни говорили, а перестройке без «Советника вождя» не быть! На том стояли и стоять будем! Печатали и смело продолжаем печатать!

«В романе герой и автор, по существу, единомышленники, здесь нет ни "приема отстранения", ни иронической подкладки, ни даже какой бы то ни было дистанции. Вот, думается, почему и возрадовались те, кто, как сказано в одном из писем читателей, "сохранил преданность отцу советского народа", кто вздыхает: "Сталина на вас нет!" – по поводу "разгула демократии", мечтая о сильной и властной руке вседержителя-господина».

Они уезжают, уезжают, уезжают… От меня ускользает смысл этих слов. Они уезжают… Это так же трудно, невозможно представить, как то, что моя правая рука уезжает в Америку, левая нога – в Новую Зеландию, правый глаз – на Корсику или Мадагаскар… Вы можете себе представить такое? Я – нет. У меня не хватает воображения. Слабого, старомодного воображения для этого мало. Тут нужен сюр – Пикассо, Сальвадор Дали…

Дробятся семьи, судьбы у тысяч людей, бросающих все, что было пережито и нажито, ради – еще бог ведает чего… А в журнале по-прежнему проводятся совещания, редколлегии, Ростислав Петров педантично перечисляет огрехи и промашки: здесь плохо выправлена фраза, там ошибка вкралась в примечание… После вчерашней пьянки протирает розовые глазки Антонов, курит, нетерпеливо посматривает на часы Рожицын… Редакция. Мозговой центр. Литераторы-гуманисты… А Мариша и Сашка помогают Мише – отбирают вещи, курточки, колготки, книжки, игрушки – чтоб полегче, не занимало много места… Картины войны, беженства загораются в моей памяти. Так то была война…

При издательстве «Казахстан» функционирует клуб «Публицист», имеется в рукописи его первый сборник. По этому поводу идут дебаты: издательство предлагает убрать две статьи, в том числе и о «Тайном советнике вождя». Ох уж этот советник! Как кость в горле, право слово.

«…Сборник публицистов возник как альтернативное издание. Конфликт не рассеивается, а, напротив, обостряется. Между тем, пока идут споры-разговоры, вторую книгу романа В. Успенского журнал продолжает набирать и печатать. В разговоре с ответственным секретарем редакции Р. Петровым я прямо спросил его: "А вы не боитесь нового взрыва общественного мнения?" На что получил довольно примечательный ответ: "Что ж, тогда выпьем свою чашу до дна!"

Дело, как говорится, вкуса. Впрочем, уместно ли здесь говорить о вкусе?»

66

Когда я показываю дочери «Литературку» со статьей «Кость в горле», она пробегает ее, потом поднимает на меня глаза – большие, серые, внимательные и невеселые… Так в первую секунду смотрит на больного врач, убедившись, что листочек с анализом подтверждает его не обещающий ничего хорошего диагноз… Так она смотрит на меня (ее глаза всегда напоминают мне глаза моей матери), откладывает газету и ничего не говорит.

Что обсуждать, о чем говорить?.. Для себя ее выбор уже сделан.

67

А часы тикают… Стрелки движутся, соединяются, сольются одна с другой – и снова врозь… И на календаре – отсчет, как перед пуском ракеты или атомным взрывом: еще тридцать дней… Еще двадцать девять… Двадцать пять… Двадцать… Пятнадцать… Десять… Восемь… Семь дней, пока они здесь… Еще пять дней… Четыре дня, и в каждом – двадцать четыре часа, и в каждом часе – шестьдесят минут…

Много это или мало?..

Скажите мне, ответьте – много это или мало?..

68

И вот оно приходит – 17 августа 1989 года от Р. X. Москва. Аэропорт Шереметьево-2. Светлый, солнечный день, голубое бездонное небо над аэродромом.