Текст книги "Дневники"

Но довольно этих рассуждений… на пустом месте. Мы в завязанном мешке – и еще что-то хотим видеть. Я ничего не знаю, мои соображения – только для меня.

19 февраля, понедельник

Да, «караханы» вчера, 18 февраля (3 марта), не глядя подписали немецкий ультиматум, после чего поехали назад. А четырех «советско-украинских» делегатов немцы в Брест и не пустили: «Не надо нам этих 4 господ».

Вчера ночью погасло электричество. Я думала – так, но после узнаем, что цеппелины! О бомбах, однако, не слышно. Аэропланы продолжают реять. Какая чепуха!

Левые эсеры против ленинцев. Впрочем, никто уже не знает, кто за что, за кого, против кого. Факт, что наши властители утекают сплошь, иные – говоря, что на московский съезд, а иные ничего не говоря. Забирают и полуразрушенные свои «министерства». Оставлен для владения нами «Петроградский Совет с Зиновьевым». Полагаю, что в случае чего и этот собачий совет погалопирует, задеря хвост. «Управы» тоже растекаются, велено запасы разделить на руки.

Немцы, взяв Киев, взяв сегодня Нарву, дали официальный приказ об остановке военных действий. Но упрямцы наши не вразумляются: пусть «мирным путем» – но придут немцы! И даже, мол, раньше двухнедельного срока.

Ну, пусть, скучно думать, воли не хватает даже на желание. Ведь мы абсолютно бессильны.

Видела сегодня Бурцева. Веселый и жизнерадостный старичок. Говорила я, что ему тюрьма нипочем, только лишний прибыток, дружба с Белецким, например.

Немножко (или «множко») он маниакален, но сам этого не видит. Все такой же, как в Париже. Его суетливая жизненная энергия очень завидна.

Гуляла сегодня но несчастному, грязному, вшивому Петербургу. Видишь ли ты, Петр?

20 февраля, вторник

Все большевики дружно и спешно уезжают. Укладывают, что поценнее, везут – и в Нижний, и в Казань, и в Уфу, куда какое «министерство» попадет. Лишних людей распускают. Торопня открытая. Официально все комиссары и «Петроградский Совет» едут в Москву на съезд. Но съезд 27-го, а они уже теперь спят в вагонах великокняжеского поезда на Николаевских путях.

О «карахановской» делегации ни слуху ни духу. Будто бы в дороге обратно, а где – неизвестно.

Все это окрыляет верующих в освобождение и в здравый разум Германии. Я запишу нарочно, что говорят в городе. Есть слухи, сразу передающие атмосферу, в которой рождены.

Говорят: немцы уже в Териоках. Вот-вот займут Гатчину, чтобы послать несколько полков в Петербург, и все это будет без боя, а с правом, т. к. это, мол, оговорено в «мирных» немецких условиях.

Спорить, что не оговорено, – нельзя уже потому, что условия эти доселе не опубликованы, а в радио, которая пришла в редакцию «Речи», пункты до 4-го замазаны и стерты. Слухи конкретизируются – вплоть до имени петербургского коменданта: какой-то Вальдерзее. Планы немцев – учредить Комитет с Тимирязевым во главе, а затем содействовать новому нашему Учредительному собранию, но созываемому на правах рейхстага.

Вся эта картина имеет такой стройный вид правдоподобия, что я не дивлюсь увиденным. Я даже чувствую, слушая, что сама способна заразиться этой верою. И тогда является чисто физиологическая радость, что гнилой зуб будет вырван. Физиология самая голая, ибо даже сердце знает – какая уж радость! Позор из позоров – спасение от немцев. Но я думаю, что если б даже лишь ценой головы можно было избавиться от этого зуба, то… никто бы вольно на то не пошел, – однако, если б свершилось, – мгновенье физиологической радости все-таки было бы!

И я слушаю… пока снова и снова не встанет передо мною неумолимая логика фактов, уже несомненных: Германия пошла на сделку. Германия оставила большевиков. Германия одурела.

Утешение (сейчас такое жалкое!), что Германии это когда-нибудь отплатится.

А что будет в Москве – неподклонно человеческому уму. Москва – город невозможностей и непроницаема, как Пекин. Не удивлюсь, если она вдруг в наших Бронштейнов вопьется и они сызнова начнут ее расстреливать. Не удивлюсь, если она примет их униженно и покорно. Ничему не удивлюсь.

В самом конце концов – Москва всегда повторяет Петербург, только еще подчеркнуто, утрированно. Это надо знать.

Бедный Ив. Ив. уходил себя, мучаясь с заключенными. Нынче ночью у него был сильный сердечный припадок. Теперь сидит, как худая, печальная птица.

Но уже «мечтает» ехать вызволить двух последних: Рутенберга и Пальчинского.

– Как бы успеть до немцев!

Твердо верит в приход немцев!

Кишкин уехал в Москву, надеясь там на политическую работу (сажать Михаила Александровича). Звал Карташёва – «работать в церкви». Боже, какие утопии!

21 февраля, среда

И торопня у большевиков прошла, уезжают с прохладцей. Как будто уверились, что они нужны немцам. Отлегло.

А мы, когда начинаем все-таки ждать немцев, – чувствуем себя, как на операционном столе. Ни рукой, ни ногой. Только видим и дышим. И ждем. И гангрена наша с нами. Ждем, ждем. А дленье длится.

Нет, не ждать – лучше. Знать – лучше.

22 февраля, четверг

Большевики убили Володю Ратькова, второго сына сестры Зины. (Дмитрия, младшего, убили немцы полтора года тому назад.)

Володя был ее любимый. Убили под Ростовом, когда казаки изменили. Он полз спасать раненого гренадера. Убили на земле, сразу. Да, вот этот умер, как святой, в борьбе с дьяволом, а не с человеком. Не могу сегодня больше ничего писать. Оружие прошло душу матерей. И слезы их еще не затопили землю!

Господи, когда оглянешься на невинных твоих?

23 февраля, пятница

Пишу лишь во имя какого-то, вероятно, несуществующего, – долга. Писать физически трудно. Смерть Володи ни на минуту не отходит. Еще не знает мать до сих пор. Ей (сегодня поехал в Москву) скажет последний сын, старший, Ника. Был у меня вчера. Этого я не очень люблю. Он всегда казался неприятным. Теперь он последний.

Тяжесть общего положения – неотразима. Вот, полгода мы присутствуем при систематической работе отравителя. Каждый день очередная порция мышьяку. И нельзя остановить руку убийцы, ибо мы связаны, привязаны, как псы, с заткнутыми глотками, – смотри!

Ратификация мира будет 3 марта. Немцы не только остановились, но даже отступили. Большевики уже не бегут зайцами, совсем оправились, твердо надеются, что ратификация состоится. И правы, Ленин свое возьмет, а «будирующие» леваки прижмут хвост. Ленинцы усиленно разглашают, что это «передышка», потом мы – реванш, а пока будем весь народ вооружать и обучать.

«Передышечники» в Москве и победят. Яснее, чем когда-либо, полное одурение и оглупение германцев перед жирной добычей. Ибо – я повторяю, и сто раз еще повторю – сиденье большевиков не в интересах Германии. И сейчас она испытывает судьбу. Зарывается в своей великолепной самоупоенности. Рассчитывает, рассчитывает… но и на старуху бывает проруха. Почему-то вспоминается мне Уэллс, его марсиане из «Борьбы миров». Как марсиане все рассчитали, явившись на землю, какие у них были идеально-совершенные разрушительные орудия! Люди даже и помыслить не могли о борьбе с ними. Но… марсиане не учли, пускаясь в свое предприятие, – силу земных бацилл. Крошечное, невидимое существо заразило их могучие тела, непривычные, неприспособленные, – и марсиане сдохли, со всей их культурой и механикой, сдохли почти молниеносно.

Как бы и тебе не дрогнуть, Германия, в час, когда не ждешь и не думаешь? Смотри, не просчитайся, самоуверенная страна!

Петербург сейчас оставляется на добычу хулиганам, разным «районным советам», которым «Красная газета» (наш официальный орган) ежедневно советует заняться «додушением буржуазии». Для этого будто бы так и необходима «передышка».

Пока «додушенье» идет очень интенсивно. Вот две иллюстрации – на протяжении двух дней. Первая – объявление от «районного совета Петроградской стороны», что они взяли в какой-то квартире 7 юношей, повели ночью на окраину и там расстреляли (причем одного недострелили, уполз, после умер). И прибавка: «Личности их не выяснены». Когда одна из полузадушенных газет осмелилась спросить: что же это такое? – Бонч напечатал, что Совет Народных Комиссаров об этом не знает, приказа не отдавал, будет «произведено расследование».

Рядом, как раз под Бончем, объявление того же районного совета (вторая иллюстрация) о расстреле заключенного «капиталиста Аптера», который будто бы предложил им 25 тысяч, «посягая на революционную честь презренным металлом». Интереснее всего: тут же оскорбленные «революционеры» добавляют, что после расстрела они конфисковали «весь его капитал и все имущество». Очевидно, перед этим кушем – презренные какие-то 25 тысяч керенок?! Лучше ухлопать и сразу все взять, да еще «с честью».

В тот же самый день и час Ив. Ив. как на базаре торговался в главной следственной комиссии за Рутенберга и Пальчинского. Уступали по рублишкам. «Нам деньги нужны!» Наконец-таки ударили по рукам. Значит, в «главной» предпочитают пока сделки без ухлопыванья, да и заключенные эти более на виду. Но с отъездом «главных» в силу вступают упрощенные районники.

Из расстрелянных юношей трое оказались французы, прапорщики, должны были ехать во Францию.

Остальные – студенты. Пришли к знакомой курсистке. Какое-то печенье поджаривали. Все жили здесь при родителях.

Вот до чего мы дошли.

Голодных бунтов нет – люди едва держатся на ногах, не забунтуешь. Ната[54]54
  Наталья Николаевна Гиппиус, сестра Зинаиды Николаевны.


[Закрыть] продает на улицах газеты, 8 к. с экземпляра (для этого кончила Академию и выставляла свою скульптуру).

Все кончается.

26 февраля, понедельник

Новость: официально объявлена Петроградская коммуна и диктатура Троцкого.

Большевики почему-то опять заторопились, некоторые удирают по ночам. Едут через Пермь, косясь на Бологое, где много немецких «пленных».

Ив. Ив. – один из наиболее горячо, как-то «беззаветно» убежденных, что Германия не оставит большевиков. Сегодня пришел к нам в радостном настроении, даже без шубы (хотя мороз), и уверяет, что в скрываемых немецких условиях есть пункт оккупации Санкт-Петербурга. Что после ратификации мира немцы будут здесь, у них будто уже все подготовлено. И пятого марта… Ну и так далее.

А сегодня в 11½ часов вечера у подъезда нашего дома семеро грабителей подстерегли возвращающийся автомобиль Гржебина (прохвоста) и всех ограбили, да и шофера, да и автомобиль угнали. (Гржебин устроился в квартире домовладельца, где, для охранности, навесил вывеску «Музей Минерва (?)».)

Взяли и деньги все, и шубы, у Гржебина сняли с пальца бриллиантовый перстень.

Не ходи в большевиках!

28 февраля, среда

Исключительные условия времени и места делают запись мою почти бессмысленной. Я ничего не знаю. Есть вероятие думать, что и никто ничего не знает. Я ничего не могу вообразить себе из того, что будет. Есть данные думать, что и никто этого не может.

В Москве съехалась всякая партийная интеллигенция (вправо от большевиков). Очевидно, имела какие-то общие совещания (подобие блока), после чего совместно заявила союзническим консулам (послы уехали), что она «мира не признает». Сегодня – такое же заявление от партии народной свободы – кадетов, которые, значит, в общепартийных совещаниях не участвовали. Но пришли в данном пункте к тому же – к непризнанию мира.

Очень хорошо. Совершенно естественно. Выводы – пусть гадательные – из этого мы сейчас сделаем. Упомяну раньше, что тут же говорят о «представлении Японии союзниками свободы действий в России».

Эта загадочная «свобода действий» никаких конкретных надежд для нас не может, конечно, представлять. Но союзники так безумно далеки от нас, что даже помощь далекой и бессильной Японии – для мысли – все же конкретнее. Отсюда и выражение: «ориентироваться на Японию», что, в сущности, значит: ориентация на союзников, а не на Германию.

Потому что люди, не потерявшие веру в мудрость Германии, склонны, ради избавления и спасения России, стиснуть зубы и принять «германскую ориентацию», признать даже немецкий мир и немецкий штык, благодетельно направленный на большевиков.

Непризнанием же мира, – говорят эти… идеалисты, – лучшая часть русского общества заставляет немцев, волей-неволей, поддерживать правительство большевиков. Они одни – друзья в России (пусть формальные), остальные – враги, ибо на стороне врагов. Как же Германии свергать «друзей», для торжества врагов? Напротив, ей придется поощрять большевицкие гонения, изничтожения всех небольшевицких частей России. Союзники, с Японией вместе, физически не могут помочь России, даже если б понимали, как нужна ей сейчас помощь. А немцы физически могут, и понимают, что в свержении большевиков ее, Германии, интересы совпадают с русскими, но… Тут мечтатели упрекают в мечтательности русскую интеллигенцию, объявляющую о своей «душевной верности» союзникам, и тем будто бы предающую плоть России на двойное физическое растерзание.

Очень трудно разобраться. Но так как у меня самая первая предпосылка иная, чем у «германских ориентаторов» (Германия одурела, оглупела, просчиталась, уже чего-то не понимает и не хочет, ни за что, свергать большевиков), – то меня русская верность союзникам лишь радует. Легче погибать с чистой душой, если уж на то пошло.

Сегодня арестовали 60 человек. Все мальчики от 14 лет, гимназисты, лицеисты, реалисты… Контрреволюционеры!

Ив. Ив. нынче был у нового председателя ревтрибунала. Поехал туда хлопотать о выпуске старых министров, больше некуда ехать: вся следственная комиссия удрала.

Видит – человечек. Ив. Ив. то, се – человечек слушает добродушно. Слушает, но как-то… отсутствует.

Ив. Ив. к нему по-хорошему:

– А вы кто же такой сами по себе будете?

– Да я – слесарь…

– Ну, а я – доктор. Никаких я юридических наук и законов не знаю, вы тоже, думаю, не знаете, ну и давайте мы говорить просто по-человечески.

Стали говорить по-человечески. Однако слесарь усумнился, по какому «пункту» выпустить, например, Сухомлинова?

– Да хоть бы по тому, что ему 70 лет!

Но слесарь решил запросить Москву. Кто его знает! А с меня, говорит, «спросится».

Разговорились по душам, слесарь признался, что как его посадили за стол – он даже обомлел. Слышал – есть английские законы, есть французские, а он – ни английских, ни французских, ни русских – ну просто ничегошеньки!

Неловкое дело. Ну, для нашего правления – и слесарь управит. «Рабочее» правление.

Холод, 10—7° морозу. Ясное солнце. Мертво.

Вчера вяло «праздничали» (не на улицах). А я не нарочно, но как-то символично пропустила вчерашнюю «годовщину». Ведь надо бы не праздновать – панихиду служить по нашей революции.

3 марта, суббота

В Москве, на знаменитом съезде, «мир», как было предуказано, ратифицирован. Левые эсеры грозят, клянутся, что уйдут, уходят, уже ушли… но тут как тут. Ленин их прямо в морду называет «дураками», плюет на них… ничего, оботрутся.

Какая мудрость в том, чтобы не ждать. Когда кругом меня трепетно и, казалось, не без оснований, ждали, и так, что вот-вот… благословенный крах у дверей… я изо всех сил стараюсь не впасть в этот соблазн, защелкнуть внутреннюю задвижку. И это мне удавалось. Да, да, будет как было, большевики будут сидеть, у нас будет наша террористическая коммуна, и немцы будут поддерживать наше «советское правительство», и все так будет до… Я не знаю. Не мое дело знать времена и сроки.

Массовый террор в России я описывать не хочу. В Симферополе вырезали две улицы «буржуев». В Ялте… столько убийств, утоплений с ядрами на ногах, что теперь… мертвецы одолевают город, всплывая в бухте в стоячем положении. В Глухове… нет, не стоит. Вот только еще – торговля рабынями на юге: «герои» навезли, убегая с кавказского фронта. Продают женщин рублей по 30–25, сбили цену, много навезли, а первые шли по 100—75.

Забыла отметить, что нынче в ночь, около 5 ч. утра, перебудили весь наш дом. (Я еще не ложилась, только что хотела.) Прямо у наши окон – буквально, красноармейцы, лошади, пулеметы и тяжелые орудия. Зачем и во что они хотели палить из этих пушек – о сю пору толку не добиться. Какая-то война с солдатами, ибо они целились на казармы, – мы окружены всякими.

Из углового дома справа выгнали всех жильцов, будет, мол, артиллерийская стрельба. Долго стояла около нас, у сада, «грозная» эта армия. Дима говорит (он выходил на улицу с домовыми сторожами), что главные действия этих доблестных красных вояк – перманентная ругань. Матерщина – топор вешать; плотно набили ею улицу.

Кажется, «враги» сразу сдались, ибо к рассвету матерщинники отъехали и пушки увезли, ничего не расстреляв.

Сегодня газеты косноязычно и с глуповатым видом пишут (они теперь только так и пишут), что «в Преображенском полку велась белогвардейская пропаганда» и красноармейцы должны были этот полк и еще какой-то разоружить… или арестовать… или, – словом, вялая чепуха.

Вечером звонок сверху. Ив. Ив-чу опять стало худо, опять с хлопотами о заключенных переутомился. Были мы там. Лежит.

6 марта, вторник

Все на своих местах. Я верна себе и ничего не «жду». Дыбенку арестовали. Левые эсеры? Одни – ушли («На Волгу! Подымать восстание!»), другие – благополучно остались. У нас коммуна как коммуна, дело привычное. Немцы, взяв после Киева Николаев и Одессу, преспокойно подвигаются к Харькову. Большевики забеспокоились опять, но не очень: в Москве-то «мир».

На днях всем Романовым было повелело явиться к Урицкому – регистрироваться. Ах, если б это видеть! Урицкий – крошечный, курчавенький жидочек, самый типичный, нагляк. И вот перед ним – хвост из Романовых, высоченных дылд, покорно тянущих свои паспорта. Картина, достойная кисти Репина!

Но страницы Истории – этой книги, которую так трудно порою читать, – перестали для меня быть иллюстрированными. С самого октября. Почти ни одного из октябрьских мерзавцев я не знаю в лицо. И редко жалею об этом.

Сегодня был француз Думерг, парижский корреспондент. О, как французы ничего у нас не понимают.

17 марта, суббота

Запад. Запад… Расстреливаемый Париж…

Кричу (пусть безгласно, как во сне) мужественной Франции: да, да, мы знаем, сейчас не только германские руки кровавят вас, вас душит сверх и труп России. Мы, сознательные русские люди, повинны тоже и так же: мы бессильные рабы. Вы правы, проклиная нас. Но мы и не хотим вашего прощенья. Когда и в чем Россия искупит свою вину перед Европой? Не знаю. Но я верю; это будет, будет.

Я верна себе. Я – здесь – ничего не жду. И, кажется, все, мало-помалу, приходят к тому же.

Вчера на минуту кольнуло известие о звероподобном разгроме Михайловского и Тригорского (исторических имений Пушкина). Но ведь уничтожили и усадьбу Тургенева. Осквернили могилу Толстого. А в Киеве убили 1200 офицеров, у трупов отрубали ноги, унося сапоги. В Ростове убивали детей, кадетов (думая, что это и есть «кадеты», объявленные «вне закона»).

У России не было истории.

И то, что сейчас происходит, – не история. Это забудется, как неизвестные зверства неоткрытых племен на незнаемом острове. Канет.

В расстреливаемом из пушки «La colossale» за 120 километров Париже, во всем сегодняшнем походе на Францию чувствуется неслыханное напряжение немцев. Даже какое-то надрывное. Если они и на этот раз ничего не достигнут… впрочем, не надо говорить.

Нам немцы дают догнивать, поддерживая большевиков. И даже особой заботы, чтобы с этой падали черви не расползлись, не замечается. На юге украинцы, с небольшой помощью немцев, взяли Полтаву и еще что-то. Вяло.

Мы здесь живем сами по себе. Кто цел – случайно.

До последнего дня – морозы 13–15°. Нынче оттепель. Вонь. Всюду лежат неубранные лошади.

Каждый день кого-то расстреливают, по «районным советам».

27 марта, вторник

Время почти не проходит. На западе сраженье длится. Только в эту сторону мы еще смотрим, что глядеть на Россию, ее нет.

Ни японские десанты, ни советские ультиматумы не занимают никого. Рада с Германией взяли уже Екатеринослав и Харьков. Тоже неинтересно. Безумно скучные слухи из Москвы. Большевики там, конечно, буйствуют, расстреливают, газеты закрыли сплошь и «навсегда» (даже «Русские ведомости»). Разлагаются и там, и здесь. Здесь у них все комиссариаты заняты ворами и старыми охранниками.

Мы тупо дичаем. Только и думаем: взят Амьен или нет? Стоят солнечные дни. Падают карнизы. Я не выхожу.

30 марта, пятница

Сегодня опять плохо на Западе. Сегодня известия об анархической бойне в Москве.

Сегодня мы, наконец, бесповоротно потеряли К.

6 апреля, пятница

Подтверждается, что убит генерал Корнилов под Екатеринодаром…

 
…Открой, Господь, поля осиянные
Душе убитого на поле чести…
 

Корнилов – наш единственный русский герой. За все эти страшные годы. Единственная личность.

Его память, одна, останется, не утонет в черной гнилой гуще, которую хотят называть «русской историей».

14 апреля, суббота

Кажется, опять придется писать. Событий нет (т. е., конечно, все полно событиями, только мы к таким до полного безумия привыкли), но в атмосфере чувствуется новое смущение. Очень, однако, неопределенное.

На Западе первым вихревым натиском немцы ничего не достигли. Продолжают. Сражения вновь разгораются. Запад – это теперь для нас единственное… И мы вполне бескорыстны, ибо что Запад изменит для нас!..

У нас немцы с украинцами взяли уже и Курск, и… Крым. С севера немцы с финляндцами взяли окончательно все, чуть ли не Сестрорецк. Наши коммунары поговаривают о «защите Петрограда», но вяло, а в конце концов понять ровно ничего нельзя, так как одна нелепость громоздится на другую. Германцы распоряжаются большевиками, как своими слугами, но слуги эти из рук вон бестолковы, и удивительно, что Германия не теряет терпения. Послала Мирбаха в Москву (а большевики послали в Берлин еврея Иоффе, комизма не расхлебать!). Что за фигура Мирбах – мы не знаем. Слышно, что он не совсем доволен «услужающими». Они, по мановенью германского пальца, разорвали с союзниками окончательно и готовы на дальнейшие знаки преданности. А Мирбах кривится, точно ему с большевиками… неуютно. Говорят (это лишь слухи, слухи!), что Мирбах закидывает удочки, обещая всякой приличной части России помочь создать власть, растерев большевиков в порошок, лишь бы эта власть признала Брестский мир. Даже в Брестском мире обещают уступочки! Что это значит, если это так, если

Мирбах действительный и полный выразитель германской политики? Не хочет ли Германия быть против Дальнего Востока вместе с Россией? На востоке – сибирское правительство, признанное союзниками. Без войск, но обнадеженное обещанием помощи со стороны Японии и Америки. Не думает ли Германия, что если мотнуться туда, то лучше с Россией, а не с большевиками?

Впрочем, бесполезно гадать, а мы ничего не знаем. Мы даже не знаем, действительно ли закидывал Мирбах свои удочки. А если и закидывал (если!), то можно ли положиться, что это – политическая линия господствующей Германии? Мирбах – это уже наверно – никаких никому даже приблизительно официальных предложений не делал. Возможно, что он, будучи здесь, понял яснее «дружественных большевиков», и пока те, оттуда, из Берлина, видят еще в них выгоднейшую цацу, Мирбах уже задумывается и робко пробует почву, на всякий случай…

Пока – россияне продолжают еще балдеть. В деревнях только перья летят – дерутся друг с другом. В столицах бушуют анархисты. Этих своих вчерашних друзей большевики, в угоду немцам, уже расстреливали в Москве из пушек. Но анархисты не унывают. Здесь взорвались сами, однако продолжают грозить. К ним переходит осатанелое матросье, с которым Троцкий уж не кокетничает, не зовет «красой и гордостью» своей, а приказывает разоружать. Да тут же и Дыбенко пошел на Крыленку, Крыленко на Дыбенку, друг друга арестовывают, и Коллонтайка, отставная Дыбенкина жена, тоже здесь путается.

Ежедневно арестовывают какого-нибудь комиссара.

В среду на Страстной – 1 мая по новому стилю. Владыки объявили «праздник всему народу». Луначарский, этот изолгавшийся парикмахер, клянется, что устроит «из праздников праздник», красоту из красот. Будут возить по городу колесницы с кукишами (старый мир) и драконов (новый мир, советская коммуна). Потому кукиши сожгут, а драконов будут венчать. Футуристы воспламенились, жадно мажут плакаты. Луначарский обещает еще «свержение болванов» – старых памятников. Уже целятся на скульптуру барона Клодта на Мариинской площади. (Из «Карла Маркса» ничего не вышло, «свергать» легче – посвергаем!)

На всякий случай и пулеметов понаставили. Вдруг безработные придут на праздник не с достаточно сияющими лицами?

Надо знать: в городе абсолютный голод. Хлеба нет даже суррогатного. Были случаи голодной смерти на улице. Со всех сторон Петербург обложен: немцо-финны с севера, немцо-украинцы с юга (Курск, Воронеж). В этих обстоятельствах-то «Совнаркому» и хочется повеселить свой «пролетариат» (100 тысяч безработных).

Решили: пора объявить «рай на земле» наступившим.

Озлобление разливается, как вода по плоскому месту. Воздух сжимается.

А какая теплая, солнечная весна! Как нежно небо! Как сквозят просыпающиеся деревья Таврического сада! Я сижу на балконе. Играют дети на пустынной улице. Изредка протарахтит грязный, кривой автомобиль с заплюзганными, незанятыми (днем) налетчиками. За голыми прутьями сада так ясен на солнце приземистый купол дворца. Несчастный дворец, бедный старик! Сколько он видел. Да жив ли он еще, не умер ли? Молчит, не дышит…

…Сейчас не так поздно, часа 3'/₂, уже светло за распахнутыми окнами и стреляют. Но я не запираю окон – привыкла.

17 апреля, вторник

Два дня идет мокрый снег. Завтра, для «позорища», верно, прояснит. Цари всегда имели луч солнца.

Был Зензинов, из Москвы, – ликвидировать Илюшину квартиру. Эсеры как припаяны к большевикам. Торчат, в бессилии, около них и – никуда.

Зензинов потолстел и помертвел. Точно кукла. Ни раскаянья, ни сознания.

Сегодня был у меня Лебедев, эсер-оборонец (тоже бывший министр!). Этот громко-буйный бессильник. Не весьма умный, но ничего парень. Зензинова зовет «Зензинкой», защищает Керенского, хотя не слишком, бранит Бориса, хотя тоже не очень. Ничего хорошего впереди не видит, уверяет, что «никакой власти нет», что мы давно в руках жуликов и притонодержателей.

Это почти правда. Но тем хуже. Я, очевидно, так и не напишу заветную дату: «Сегодня пали большевики». Только бы написать! А там – шваркну этот одичалый дневник.

Говорят, Корнилов жив. Не верю. А Филоненко убит. Тоже не верю.

На завтра и слухи вялые. Голод не тетка, не до «акций!». Хлеба сегодня совсем не дали. Фунт масла стоит 18 р. Каждая картофелина – 1 р. 50 к. Достать можно при условиях и удаче. Сказочно.

Московская «серединка» (Кускова и пр.) пошли на соглашательство. Культурная работа!

Да, был «кающийся» (не про него покаянье!) Чуковский. Был и останется он «милым, погибшим созданьем».

22 апреля, воскресенье, Пасха

Погода самая неприятная. Город уныл и пуст. И «позорище» в среду было унылое. По-казенному шагали красноармейцы при злобно настроенной, жидкой толпе. Дул ветер, развевая идиотские, кубистические полотна. Маскарадные хари закончить не успели, а потому их и не жгли.

В Москве затянули красными тряпками иконы на Спасских воротах. Порывом ветра сорвало кусок над Николаем Чудотворцем. Толпа зажглась, бросилась за священниками – служить молебен. Крики, визги, угрозы. Двух (будто бы) комиссаров убили. Вызванные броневики расстреляли бушеванье. Немцы разогнали Раду. Есть еще кое-что, но потом.

Карташёв приходит к «изуверству».

26 апреля, четверг

В сущности – царство большевиков – уже остров, даже островок. Кругом бушуют волны. Немцы движутся, узя кольцо. Финляндия кончилась, Украйна тоже (там немцы посадили диктатора), с турками немцы взяли Крым, вчера Донскую область, Новочеркасск, Ростов, двигаются на Царицын. Также около Курска они – будто бы.

Я-то утверждаю, что и это все может быть ни к чему, большевизм раздавится только с головы — все идет отсюда. Но уверяют, что немцы предъявили «москвичам» ультиматум о разоружении французов и англичан на Мурмане (?!) и своих латышских полков (!!), «…и чтобы сама золотая рыбка была у меня на посылках». Если бы немцы намеревались свалить большевиков, то, пожалуй, такой ультиматум они могли бы предъявить. Но…

На западе битвы еще не решены. Страшно, впрочем, важно, что немцы уже не достигли намеченного. Много имею еще написать из другой области, и о союзниках, и о нас… Но воздерживаюсь.

Из Москвы вести путаные и скудные. В одной газете проскользнуло, что немцы, между прочим, требуют «пропуска германских войск на Мурман» (и за Урал, конечно). Фактически – это требование, чтобы Россия вступила в войну со своими бывшими союзниками совместно с Германией. Немцам больше нечего желать России, они ее уже имеют; им нужна победа над Европой; они хотят только еще использовать Россию и для этой цели. Большевики пойдут на это с радостью, все, что смогут! Но они завозились; боясь, как бы немцы не поступили с ними по примеру Украйны. Ведь они с Радой мир заключили и Раду мирно сбросили, посадив диктатором немцофила – Скоропадского…

Только ввиду этих сомнений комиссары денно и нощно засовещались; вытребовали все императорские поезда в Москву – на случай утеканья. Отсюда пока что многие исчезли бесследно, «без вести пропали». Заместители утекших – уже полные низы, каторжники и воры, идущие на всякий риск, лишь бы «урвать».

По всей вероятности, «забеспокоились» главари – рано и преувеличенно. Слабые нервы заставляют их уже сейчас так дрожать за собственную шкуру. И я хочу сказать два слова не о том, будет или не будет Германия свергать большевиков, а о некотором внутреннем ужасе, новом, дыхание которого вдруг почувствовалось. Это – так называемая германская ориентация. Уже не большевики (что большевики!), но все другие слои России как будто готовы повлечься к Германии, за Германиею, пойти туда, куда она прикажет, послужить ей не только за страх, но и за «порядок», если немцы его обещают, за крошечный кусок хлеба. Каждый за себя и за свое. Капиталисты – в надежде на восстановление своих капиталов.

Правые – за реставрацию. Церковь – за реставрацию и за себя. (Мирбах уже имел свидание с Тихоном.)

О России не думает никто. Между тем надо же сказать: все интересы России, все до одного, расходятся с интересами Германии, как она, данная, правящая Германия их понимает. Она не поступится добровольно ни одним – и потому все интересы России просто будут стерты. У нас нет выбора – что отдать Германии, что просить и получить взамен. У нас лишь такой выбор: отдать ли ей все – с готовностью, с бесполезным заискиванием, или… молча предоставить ей брать все – силой. В обоих случаях мы теряем и все – внутреннее. То есть всякую возможность – близкого или далекого возрождения.

Идя навстречу Германии, мы признаем, что сила – есть право. А такое признание в конечном счете не прощается никому, ни сильному, ни слабому. Это собственный приговор: для слабого он исполняется завтра, для сильного – послезавтра. Пусть Германия даже сделается владычицей мира завтра. Она погибнет – послезавтра.