Текст книги "Дневники"

Но не могу еще не сказать: я понимаю, изнутри понимаю это склонение России к тому, что зовется «германской ориентацией». Если некоторые рассуждают, рассчитывают (неверно, неразумно), то большинство не рассуждает вовсе. Это измученная, заглоданная большевиками, издыхающая Россия. Одуревшая, оглупевшая, хватающаяся за то, что видит пред собой. Что, мол, союзники! Далеко союзники! У них свои дела. А Германия уж здесь, близко. Она может устроить нам власть, дать порядок, дать завтра хоть кусочек хлеба.

Эта бессмысленная часть России только и видит ясное: «может». Захочет ли? И что выйдет? Подыхая, не занимаются такими вопросами. Надо «попросить», чтобы захотела. И готовы просить.

Союзники не поймут и этого, как они вообще ничего у нас не понимают. Фатально не понимают они и большевиков. Ведь они до последнего времени (еще вчера!) говорили в «совдепах»! Что за слепота! Какое общее горе! Да, общее, я это подчеркиваю. Это скажется.

А вот что надо бы знать и союзникам, и нашим «германским ориентаторам», чтобы сделать из этой формулы соответственные выводы: сейчас между нашими большевиками и правящей Германией – знак равенства по существу дела.

Я не буду вдаваться в объяснения. Это лишь кажется парадоксом, – но это так. И пока что – большевики могут спать спокойно. Не дрожать через меру.

27 апреля, пятница

Ну вот, Мирбах и приотпустил петлю, ни на каких «ультиматумах» не настаивает. Большевики воспряли духом и накинулись на газеты.

Американцы же, в лице Фрэнсиса, сегодня опять и опять закивали в сторону большевиков.

Может ли Россия и внутренне ориентироваться на союзников, если с ними будут большевики? Ведь большевики – немцам. Опять союзники вредят России своей слепотой и – поскольку мы считаемся – вредят собственным интересам.

А большевики упадут – нежданно. И упадут, конечно, слишком поздно.

28 апреля, суббота

Газетный террор. Запретили в Москве почти все. Здесь – «навсегда!» – закрыли «Речь» («Век») и рабочий «Новый луч». Слухи (вечные слухи!), что обуховцы и путиловцы будто бы хотят выступить против советов. Завтра. Сюда же как-то припутывают балтийских матросов (анархистов?).

Грандиозный крестный ход. Тоже завтра. Дмитрий лекцию[55]55
  Лекция «Россия будет» в Тенишевском училище.


[Закрыть] читает – и это завтра. Билеты уже все проданы.

Интересное «совпадение»: утром Горький написал в «Новой жизни» статью о «Речи», кончил так: смотрите, вот она, контрреволюция! Вечерние газеты едва успевали это отметить – через несколько часов «Речь» была закрыта «за контрреволюционное направление».

29 апреля, воскресенье

Все мирно-тихо. Была Дмитриева лекция. Народу – битком. На улице прохладное солнце, полное спокойствие. Крестные ходы, говорят, были очень внушительны – и тоже покойны. Все, значит, на своих местах. И православие.

1 мая, вторник

Обыкновеннейшее напряженное состояние. Некоторые утренние газеты еще закрыты («Новая жизнь», «День», «Дело народа»), вечерние – все. Какая случайно выскользнет – конфискуют. Заводы вяло волнуются. Хлеба нету и не обещают.

Продолжает организовываться Украйна Скоропадского. Кажется, пошли туда кое-какие кадеты. Я менее взволнованно смотрю на «поднимающую голову», знаменитую «германскую ориентацию», могу рассматривать это явление спокойно. И ничто в моих выводах не меняется, напротив – подчеркивается.

Поведение союзников, конечно, толкает нас тоже к этой «ориентации». Толкает, за общими массами, жаждущими порядка и «образа» в жизни, – и руководящие слои, которые стремятся к государственности и деятельности. Наши либералы-государственники, повертываясь от союзников к Германии, начинают естественно покрывать этот поворот – Россией: она, мол, должна жить – и сейчас; мы должны начать для нее работать – в условиях порядка и настоящей власти – сейчас. Эти условия может создать нам только Германия. Примем же эту необходимую помощь. Признаем Германию победительницей не только нашей, – но и Европы: ведь все равно Германия победит ее завтра. Зачем же мы будем бесполезно длить эту агонию? Покоримся, авось спасем, хоть что-нибудь…

И так далее.

Между тем положение не изменилось, и положение хрустально ясно:

Германии (активно-политической) нужна Россия: 1) разделенная, 2) откинутая на Восток, 3) не имеющая выхода к морю на юге и на западе, 4) умеренно просвещенная (с азиатской окраской), с твердым и консервативным правительством, беспощадным внутри, покорным Срединным Империям. И страна отнюдь не должна быть богатой, ни капиталом, ни промышленностью. Меру установит Германия.

Это Россия по Рорбаху. Вся политическая линия Германии показывает, что именно таковыми Германия мыслит свои интересы в России. Большевики, в виде чудовищной карикатуры, приблизили, однако, Россию к этой германской схеме; во всем, кроме пункта «консервативного» правительства. (Да и то! Чем оно не «консервативно»?) Немцы, за общую близость к их схеме, мирятся с большевиками, надеясь, едва они покончат дела на Западе, с легкостью шваркнуть карикатуристов и довести картину до своего совершенства.

Но именно эту картину. Наши русские государственные люди должны, обязаны понять, какую Россию они будут строить совместно с Германией. Идя к ней, данной, навстречу, идя сегодня, – они соглашаются работать для создания такой России. Пусть же скажут открыто, что соглашаются на такую, пусть отвечают за то, что хотят делать.

Повторяю: надеяться, что Германия добровольно откажется от малейшего своего интереса – нельзя. И если только действительно политика правящей Германии в России такова (а факты не оставляют сомнений), – то и устройство России поведется ею, совместно с русскими работниками, именно в таком направлении, не в другом.

5 мая, суббота

Закрыли «День», сегодня и «Дело народа» (за резолюцию московского съезда эсеров). Имеем, значит, только горьковскую «Новую жизнь» и, пока, «Голос» (листок).

Мы в бесповоротном мешке. Знать ничего нельзя. Но кое-что ясно и по логике, без знания фактов. Немцы очень логично оставляют большевикам их власть над голодной рванью Петербурга и Москвы. Пусть тешатся. У немцев работа на Западе. На Мурман они пройдут с финляндцами, при содействии «услужающих». В Сибири их «военнопленные» с угодливыми красноармейцами уже бьют «семеновцев»…

Хитра Германия! Но где момент? Ведь война длится… Ведь и в Германии – люди. А если она зарвется и не успеет уничтожить заразу?

Германцы даже ничего не скрывают: «…Пока мы можем делать то, что хотим, большевицкими руками…»

Эти цинические слова с полным бесстыдством повторяют сами большевики.

В Москве – ложная «политическая жизнь»: гремят витии… У нас, слава Богу, этих «словес» нет. Утомление, да и шатает всех от голода. Борис скрывается. Слышно, что он в серьезном контакте с союзными кругами. Да, его главная линия всегда верна.

В.Маклаков шлет русскому обществу из Парижа мольбы – воздержаться от германской ориентации, «потерпеть» еще 7 месяцев, и тогда, мол, придут японцы… Почему они придут и почему через 7 месяцев? А может быть, они и через 27 не придут? Верю, что из нас «остаток спасется», но все? Как же все, другие? Терпеть неопределенно? Да они уж и теперь не знают, какую пятку немцу лизнуть, чтобы он соизволил принять их в непосредственное подданство. И как винить нас, несчастных, почти «додушенных»?

Неистовое положение.

Я издала крошечную книжечку «Последние стихи» (самые контрреволюционные!). Издание у меня купили все сразу.

Гадкая зараза это общество соглашателей «Культура и Свобода». Опять там Максим Горький. Он – Суворин при Ленине… пока. Пойдет и дальше. Но уже и теперь – оказывается, Ленин у него был перед отъездом. Дружеская велась беседа…

7 мая, понедельник

Чертов хаос! Ничего нельзя разобрать, почти нельзя иметь точку зрения.

Сегодня был у нас брат В… О… Ф… Только что покупался в «московской гуще». Передаю просто его слова.

Б. играет там серьезную роль – в делах союзнических. Большевики, несмотря на «услужение», гаснут с каждым днем (как бы не так! Смеюсь я). Эсеры кипят там, не стесняясь. Все время совещаются и между собой, и с союзниками (болтают вовсю!). Но работает один Б., который опирается… смутно, на кого, но только не на эсеров: с Авксентьевым даже в одной комнате не пожелал быть. Союзники, однако, и к нему – и к эсерам: «европейское» отношение, все-таки, мол, «члены Учредительного собрания». Безнадежны. Еще думают сызнова о «коалиционном правительстве», чуть не с теми же лицами, и обещают, если это правительство переедет в Архангельск, десант на Мурмане и японцев за Уралом. Господи! Что это? Неужели Б. серьезно может думать о такой штучке?

Но тут же союзники как будто и «диктатора» хотят. Тут же без враждебности посматривают на А…[56]56
  А. Ф. Керенский.


[Закрыть], который – тут же вьется! И даже Елену[57]57
  Елена Всеволодовна Барановская, двоюродная сестра Ольги Львовны Керенской, первой жены Керенского.


[Закрыть] выписал! (А Ольга между тем в критическом положении.) Впрочем, теперь сей герой уже уехал за границу. (Возили – возили – увезли.) Бедная заграница!

Ф.[58]58
  Д.В.Философов.


[Закрыть] видался, говорит – узнать невозможно. Старик, в морщинах весь, в очках, с длинной бородой, вид провинциального учителя. Много анекдотов…

А наш наглит, гуляет по улицам и в ус не дует, – только им и пожертвовал.

«Они считают положение данное таким, – наивно говорит Ф., – что можно бы свергнуть большевиков, да ведь тогда немецкое вторжение будет моментальным!»

(Не права ли я, что союзники отдают явное предпочтение большевикам пред немцами?)

Немцы будто бы предлагают: за союз с ними – пересмотр Брестского мира, единство России и еще что-то. Опять! Кто верит? Никто (из нормальных). Но так же не верит никто и в «десант» союзников. А уж в силу эсеров – не верят даже ненормальные. Эсеры не имеют больше смысла существования.

Если и Борис не может заставить союзников прозреть… Он-то все понимает. И он удивительно чуток ко «времени». Поэтому, оставаясь собой всегда, он может действовать так, как нужно для России – сейчас.

Нет, не могу я стереть знака равенства (для момента) между большевиками и немцами. Я с трудом, не сразу, не необдуманно его поставила. Принуждена была поставить. И пока так оно и есть. Равны. И друг другу нужны. И одинаковые разрушители России.

8 мая, вторник

Сегодня еще длинная информация – от Лившица. В общем, подтверждает вчерашнюю, хотя видно, что вчерашняя – из других кругов, и притом интимнее.

Главное дополнение: позиция профессора Новгородцева (средняя). Он считает, что надо «и нашим, и вашим», т. е. идти к тому, у кого «выходит». Лавировать между немцами и союзниками, опираясь на одних в разговоре с другими – и обратно.

Отличная позиция. Самое замечательное, что она стоит столько же, сколько две другие позиции, т. е. все равно ничего не стоят.

Есть утверждение, принимаемое везде без спора: это что ни англичане, ни французы, ни американцы абсолютно не понимают ни нас, ни того, что у нас творится. Ведь подумать! Англия на днях еще главным образом интересовалась… большевицкой красной армией! Понимаю почему. Но и говорить не хочу.

18 мая, пятница

Электричество гасят в 12 ч. То есть в 10, так как большевики перевели часы на два часа вперед (!). Веселая жизнь.

Я убедилась: нам неоткуда ждать никакого спасения. Нам всем, русским людям, без различия классов. Погибнут и большевики, но они после всех.

Неужели надо кому-нибудь знать, как издевается над нами всеми – от глупого мужика до сознательного интеллигента – это шайка? Противное, грубое зрелище. Я могла бы, для любителей сильных ощущений, нарисовать приятные картинки… но не могу никому потакать, увлекать в садизм.

Скажу кратко: давят, душат, бьют, расстреливают, грабят, деревню взяли в колья, рабочих в железо. Трудовую интеллигенцию лишили хлеба совершенно: каждый день курсистки, конторщики, старые и молодые, падают десятками на улице и умирают тут же (сама видела). Печать задушена и здесь, и в Москве.

Притом делается все цинично, с издевательством, с обезьяньими гримасами, с похабным гоготом.

Бедный Уэллс! Я убедилась в нищенстве его воображения. Оттого он с таким уважением и льнет к большевикам, что – хотя ничего не знает – чувствует: в России его перескакали.

Горький продолжает в «Новой жизни» (ее одну не закрыли) свое худое дело. А в промежутках – за бесценок скупает старинные и фамильные вещи у «гонимых», в буквальном смысле умирающих с голоду. Впрочем, он не «негодяй», он просто бушмен или готтентот. Только не с невинными «бусами», как прежде, а с бомбами в руках, которые и разбрасывает – для развлечения.

В Москве – омерзительно. Опять открыли какой-то «заговор». Усилили буйство! А Кускова (да что с ней?) ежедневно кричит, что «надо работать с большевиками».

Эти облизываются, хотя ту же Кускову ежеминутно закрывают.

Не понимаю это бескорыстное хлебание помоев. А как третируют союзников те же большевики!

На Западе, говорят, плохо. Немцы снова брошены на Париж. Взяли Реймс и Суассон?

21 мая, понедельник

Не взяли Реймса и Суассона! Это было злорадное большевицкое вранье. Впрочем, – что мы знаем?

Умер Плеханов. Его съела родина. Глядя на его судьбу, хочется повторять соблазнительные слова Пушкина:

 
Нет правды на земле…
Но нет ее и выше.
 

Он умирал в Финляндии. Звал друзей, чтобы проститься, но их большевики не пропустили. После октября, когда «революционные» банды 15 раз (sic) вламывались к нему, обыскивали, стаскивали с постели, издеваясь и глумясь, – после этого ужаса внешнего и внутреннего, он уже не поднимал головы с подушки. У него тогда же пошла кровь горлом, его увезли в больницу, потом в Финляндию.

Его убила Россия, его убили те, кому он, в меру силы, служил сорок лет. Нельзя русскому революционеру: 1) быть честным, 2) культурным, 3) держаться науки и любить ее. Нельзя ему быть – европейцем. Задушат. Еще при царе туда-сюда, но при Ленине – конец.

Я помню его года за два до войны, в Сан-Ремо и в Ментоне. В Сан-Ремо мы провели с ним однажды целый день. На белой вилле у Б. Там в то время умирала нежная, тихая девушка – Марья Алексеевна, невеста Сазонова. Помню ее душистую, свежую комнату, – окнами в южный сад мая; и в белых подушках – ее лицо, такое прекрасное и прозрачное, что все лица других, рядом, казались грубыми. Темными, земными, красными…

Плеханов был тогда бодр. И его лицо казалось слишком здоровым. Но оно было удивительно благородное. Старик? Нет, наши русские «старики» – не такие. Скорее «пожилой француз». И во всем сказывался его европеизм. Мягкие манеры, изысканная терпимость, никакой крикливости. Среди русских эмигрантов он был точно не в своем кругу. Тогда шли разговоры о «единой социалистической партии». С нами, из Ментоны, приехал к Б. и Илья. И все почти были эсеры. Благодаря нашему присутствию разговоры велись, конечно, не специальные. Но все же, по-русски, сходили на приподнятый спор. И нужно сказать, не только эмигранты, – и мы частенько оказывались дикими русопятами перед культурной выдержкой Плеханова.

А потом в Ментоне, у Ильи, мы как-то неистово спорили с Борисом (помню, из-за статьи Иванова-Разумника о Рел. – Фил. Обществе и Карташёве). Присутствовавший Плеханов был шокирован. А между тем спор был самый обыкновенный – для России. Но Плеханов – европеец!

Надо сказать, однако, что в нем была и большая узость. При серьезном научном багаже, при всей изысканной внешней терпимости и всем европеизме – это истинно русская партийная, почти мелочная, узость казалась даже странной. Она, вероятно, и давала ему налет педантизма. Но его «скучность» (как говорили последнее время) не от узости, нет! Это наука, это Европа, это культура – скучны нашему оголтелому матросью, нашей «веселой» горилле на цепочке у мошенников.

По деревням посланы вооруженные кучки – отнимать хлеб. Все разрушили, обещают продолжать, если найдется недорушенное. Грабят так, что даже сами смеются. А журналиста П.Пильского засадили за документальное доказательство: из числа правящих большевиков – 14 клинически помешанных, уже сидевших в психиатрических лечебницах.

Топливо иссякает. Электричество везде гаснет в 10 часов. Погода пронзительно-холодная, ледяной ветер, 3° тепла.

Всеобщее унижение – унижение человека, возвышение обезьяны.

24 мая, среда

Сегодня белое место.

А затем – хочу, наконец, записать с полной отчетливостью, как выяснилось это мне сегодня, все относительно «германской ориентации». И надо кончить с ней, это – в последний раз. Беру лишь схему, оставляя в стороне сложность международной политики.

Союзники нам помочь бессильны, потому что: 1) до сих пор ничего не понимают, держатся принципа невмешательства; 2) поздно и, по времени, физически – возможная их помощь уже мало реальна. Германия может сделать с нами что хочет. Что же она хочет?

Интересы свои она могла бы рассматривать двояко: менее дальновидно – и более.

Первая схема: Германия рассматривает Россию как врага. Как объект, которым она все время пользуется, все время держа ее в руках. Она устраивает ее по Рорбаху. Смотря по своим нуждам и своему положению, она поддерживает у нас правительство или разлагающее, или анархию, или собственную диктатуру, или (все по времени и по своей нужде) русское консервативное, вполне ей покорное правительство. Раздробленность и распыленность России нужна при этом Германии непременно и всегда. Такая новая Индия рассчитывается не на годы и даже не на десятилетия. Это первая схема (о ней, касаясь интересов Германии, и линии ее русской политики, я всегда и говорила). Но есть —

Вторая схема: Интересы Германии могут рисоваться, при большей дальновидности, так: она рассматривает Россию как друга. Она эксплуатирует ее… на «законных основаниях», что ли. И помогает сейчас – не государству, его нет, – но спасает жизнь народа. Навстречу Германии, действующей в этом смысле, русские общественные силы могли бы пойти, если не «за совесть», – то от последней нужды. Спасение жизни народа – это сейчас насущно, и это немало, это может стать всем. Германия готовит в будущем крепчайший союз восточных стран, и для этого ей нужна Россия: объединенная, порядливая, не самодержавная (это опасно), и ежели под крепким германским, – то лишь внутренним влиянием.

Таковы (объективно) дальновидные интересы Германии.

Теперь, с той же объективностью, рассмотрим, по какой же схеме, по какой линии действует Германия фактически? Какова ее реальная политика?

Ответ слишком ясен: по первой. Т. е. – Россия по Рорбаху, новая Индия.

Быть может (мы ведь в полном неведении!), в Германии есть какая-нибудь внутренняя борьба, есть люди, или партия, со взорами более дальновидными. Но мы-то, во всяком случае, можем считаться лишь с партией господствующей (военной?), с той, которая, в данное время, активно ведет политику, действительно, фактически, направляет Германию по тому или другому пути.

И мы должны, на основании всей совокупности фактов, признать бесповоротно: вся политика Германии, до мелочей, совпадала и совпадает с линией первой, со схемой первой.

Вывод отсюда будет самый определенный, самый резкий и уже вне всяких соображений моральных. Вывод тот, что германская ориентация неосуществима, а потому все споры о ней бесполезны. Ни на какие сделки ни с кем, кроме большевиков, Германия сейчас не пойдет, ибо в линии ее политики сегодняшнего дня (Рорбах) никто, кроме большевиков, не лежит. Таким образом, безразлично, говорю ли я, что беру германскую ориентацию, говоришь ли ты, что не берешь, – результат у нас получается один и тот же. Будем ли мы лизать германские пятки, или не будем, – мы не то что ничего не получим от Германии, но мы просто останемся на тех же местах, без всякой Германии, и она без нас, потому что мы ей сейчас ни на что не нужны.

А большевики так нужны (по Рорбаху!), что могут не то что пятку не лизать (лижут так, по склонности, и «страха ради иудейска»), но могут – могли бы – многое себе позволить, всякие капризы и бутады, – немцы простят.

Вот и конец «германской ориентации»!

26 мая, суббота

Приехала Ася из Одессы. Рассказывает… Ну, а у нас то же. Трудно писать, пишу при огарке.

Опять был [пропуск в тексте. – Прим. ред.]. Я его боюсь, чего-то в нем не понимаю.

Плеханова хоронят завтра. Как жалки «гражданские» панихиды. Дважды в день: сначала пропоют «вечную память», потом «вы жертвою пали» (!), а потом друзья начинают «болтать». Нехорошо. Неуважение к великой Молчаливой. Крошечная человечья болтовня над тем, кто перешел в небытие и мудрее их всех.

29 мая, вторник

Что писать? Душа моя полна до краев, выше краев – льдом.

Не буду я больше писать! – какой выстрел загрохотал на улице… Точно взрыв. Я задернула портьеры. Хотя ведь и пишу с тусклой лампой, ничего не видно с улицы.

Льдом, острым, полна моя душа.

30 мая, среда

Чехо-словаки, сибирское правительство, опять флирт Фрэнсиса с большевиками, крестьяне в войне с хлебными отрядами, германцы, наступающие на Смоленск, волнения на Украйне, Совдеп, Совнарком, Иксокол, викждор, истердеп, апс, бип, – Дмо!

Остальное – белое место.

1 июня, пятница

Ничего я не жду ни от каких «чехо-словаков». Все там в Сибири распылены; и сколько уж было сибирских «правительств»!

Большевики зашушукались и завозились (немцы наступают на Воронеж, Чичерин с Мирбахом любезничают «нотами») – не испугаться ли чехо-словаков? Бодритесь, милые: с чехо-словаками немцы вам будут помогать. Непременно.

Союзники инертны или бессильны.

2 июня, суббота

Чехо-словаки пока не утихают. Но Пензу взяли не они, а немцы. Дело просто: Россия превращается в поле битвы. Сама лежит в идиотизме и позоре, пассивно помогая сильным, пассивно мешая слабым. Она уже давно – объект.

Мы, сознательные люди, даже наблюдать ничего не можем, мы заперты и ослеплены, – мы ничего не знаем.

Большевики, переарестовав кадетов (не досада ли, Кишкин опять сидит!), принялись за всех остальных, кто не они. Из Совета своего сначала выключили всю, начисто, оппозицию (даже интернационалистов), а выключив – засадили. Опять на улице стрельба. Подхожу к окну: бело-серая ночь, глухо… и опять выстрел.

Когда я вздрогнула, – точно взрыв! – это просто-напросто грабили соседний кооператив. И дули из нагана. Наш кооператив ограбили на три дня раньше.

Ну вот. Значит, лизать большевицкую пяту столь же бесполезно, как немецкую. «Интернационалисты» отвергаемы и «гонимы» тоже. Впрочем, приветствуют «непартийников», которые «душою с ними». Эти душевники быстро переходят и телом.

Отвратительны писатели. Валерий Брюсов не только «работает с большевиками», он, говорят, в цензуре у них сидит. Интенсивно «работает» Блок; левые эсеры, т. е. те же большевики мелкого калибра, всего его без остатка «взяли», – как женщину «берут».

Третьего дня пришли Ив. Ив. с Т.И. – были днем у Горького. Рассказывают: его квартира – совершенный музей, переполнена старинными вещами, скупленными у тех, кто падает от голода. Теперь ведь продают последнее, дедовское, заветное, за кусок хлеба. Горький и пользуется, вместе с матросьем и солдатами, у которых деньжищ – куры не клюют. (Целые лавки есть такие, комиссионные, где новые богачи, неграмотные, швыряют кучами керенок «для шику».) Выходит как-то «грабь награбленное» в квадрате; хотя я все-таки не знаю, почему саксонская чашка старой вдовы убитого полковника – «награбленное», и ее пенсия, начисто отобранная, – тоже «награбленное».

Горький любуется скупленным, перетирает фарфор, эмаль и… думает, что это «страшно культурно»!

Страшно – да. А культурно ли – пусть разъяснят ему когда-нибудь люди.

Неистовый Ив. Ив., конечно, полез на стены. Но Горький нынче и с ним по-свойски, прямо отрезал: «Не додушила вас еще революция! Вот погодите, будет другая, тогда мы всех резать будем».

7 июня, четверг

Днем у меня был мой приятель, студент Слонимский. Мне как-то не сиделось дома, и я вдруг решила, уже часу в седьмом, отправиться с ним к нему же и к его брату, тоже студенту, – в гости. И мы поехали на Петербургскую сторону. Яркий, солнечный, нежаркий день. Пока мы доплелись на убогом трамвае, пока они меня там угощали чем Бог послал, а я ужасалась беспорядку их «студенческой» квартиры с кучами газетной бумаги, развернутым томам Платона на огрызках колбасы, пока-то мы, уже втроем, достигли опять дверей моей квартиры, – не рано я пришла домой.

И тотчас позвонили из редакции: убит большевик Володарский (комиссар по делам уничтожения печати).

Подробности смутны, версии различны. Во всяком случае это произошло на улице, после митинга на Семянниковском заводе.

Теперь ведь у них идут «перевыборы» в Совет. Никакого значения эти «перевыборы» не имеют, вывеска. Все устроено, чтобы выбирались одни большевики.

8 июня, пятница

По сводке всех версий, картина убийства Володарского такова.

Часов 8 вечера. Яркий солнечный день. Шлиссель-бургское шоссе, недалеко от Фарфорового завода. Кое-где кучки рабочих, Володарский, с женой Зорина, едет на открытом автомобиле с одного митинга на другой. Внезапно автомобиль останавливается. Шофер слезает. Говорит, порча, да и бензину мало. Володарский со спутницей решают идти пешком – недалеко. Идут – за ними кто-то, с виду рабочий, лет 30. Когда спутница Володарского слегка отдалилась от него, обходя яму, – неизвестный дважды выстрелил. Володарский обернулся, выронив портфель. Неизвестный сделал еще два (или 3) выстрела, почти в упор, и когда Володарский упал навзничь, – бросился бежать. Сначала прямо, потом завернул в переулок. Немногочисленные свидетели растерялись. Потом кто-то кинулся за убежавшим. Тот с необычайной ловкостью перепрыгнул через забор, побежал по огороду, перескочил через второй забор. Эти препятствия задержали преследователей, а когда они их преодолели – неизвестный бросил бомбу. Она разорвалась (никого не ранив), дым рассеялся – неизвестный исчез.

Около убитого на тротуаре стояла Зорина и беспомощная кучка народа. Но проезжал Зиновьев с Иоффе (не берлинским). Их остановили. Зиновьев вышел, бледный, постоял:

– Иоффе, вы должны что-то сделать…

И уехал. Иоффе, с помощью рабочих, перенес тело в автомобиль (какой? Зиновьев свой не оставил) и увез. Начались попытки «оцепить» местность. Удалось весьма нескоро. Вообще все делалось медленно. Повальные обыски ни к чему не привели. Результатов пока нет.

Город взбудоражен. Почему-то приняли это иначе, нежели бесчисленные убийства. Скорее как первый «террористический акт». Газета «Час» даже сравнивает это с «июльским днем Плеве».

Все партии, вся пресса высказались осудительно. Не одобряют и с «точки зрения целесообразности».

Что ж, верно. Никогда террор не свергал существующей власти. И верно, что наша сегодняшняя власть ответит на это массовым террором, – под рядовку.

Я все это знаю.

Сегодня с почестями пронесли Володарского в Таврический дворец; установили в Екатерининском зале; караул. Хотели хоронить в Таврическом саду. Но не будут.

Очевидно, в самую Троицу понесут из дворца – мимо нас.

По улицам стрельба. Ленин в Москве забеспокоился.

Обещали выслать к нам для расправы самого Дзержинского (буквальный палач). Ленин совершенно заперся в Кремле. Вход туда запрещен.

«Володарский» – конечно, псевдоним. Фамилия этого еврея не то Коган, не то Гольдштейн (две версии). Бывший портной из Лодзи, в грамоте самоучка. У нас был повелителем печати. Закрыл все газеты, яростно обвинял их в трибунале, клялся «выбить из рук буржуазных писак их шпажонку».

Серьезные слухи об убийстве Николая Романова (сегодня уже из германских источников). Михаила Романова украли будто бы чехо-словаки. И он будто бы уже выпустил манифест, призывая народ к Земскому собору для выбора правительства.

Немцы, по официальному большевицкому сообщению, наступают на Смоленск и Воронеж. Это зачем же?

Вообще – кто, где, когда, зачем и что – неизвестно. В отместку за украденного сибиряками Михаила – немцы (т. е. большевики) засадили здесь в тюрьму его жену – графиню Брасову.

Старик Репин голодает, запертый в Финляндии, в своих «Пенатах». Не пошлет ли ему Горький корочку хлеба, не подаст ли на бедность?

10 июня, воскресенье, Троица

Проснулась от дудящей за открытым окном музыки. Поняла, что это они своего мертвого жида везут с почестями на Марсово поле. И уж конечно все это – под нашими окнами!

Дождь, слава Богу, и все время проливной. Красные тряпки, лениво несомые, взмокли. На углу процессия затормозилась. Красноармейцы кивали руками и ногами, играя в настоящих солдат. Некоторые были в шинелях длинных, по самые пятки, точно в капотах. Провожающие барышни-большевички уныло стояли под зонтиками. Баба, глазевшая с тупым равнодушием, неприлично задирала юбку. На скисшем бархатном знамени белели горьковские слова: «Безумству храбрых поем мы песню…»

Провезли высокую колесницу вроде виселицы, с нее болтались длинные красные и черные полосы.

Я закрыла окно и опять легла в постель. Дождь лил весь день.

В Москве приговорили к смертной казни Щастного, адмирала Балтийского флота, выбранного, у большевиков же потом служившего. Обвинял сам Троцкий-Бронштейн. Но осталось ясным как день, что Щастный сделал одно: спас Балтийский флот. За это его расстреляют.

Уже расстреляли.

Газеты протестуют.

Расстреляли почему-то рабочего, старого меньшевика, ведя его в тюрьму с собрания, где он говорил.

Газеты не протестуют.

Почему не протестуют – неизвестно. Должно быть, устали от протестов насчет Володарского и Щастного. Передышка.

Завтра приезжает палач Дзержинский. В Совдепе – гром угроз. Урицкий не знает, на кого кинуться. На правых эсеров? Уж террор – так не без них, мол. И Савинкова приплел, и даже – Филоненко!

На бесчисленных внутренних фронтах – полная неизвестность. Завтра и послезавтра хлеба не выдают – селедки.

Вечером Татьяна. Говорили долго.

11 июня, понедельник, Духов день

Сегодня жара. Но мне все холодно. И скучно. Тяжелая лень собираться на дачу. Впрочем – все равно. Ив. Ив. полон своими германскими слухами.

12 июня, вторник

Арестовали Амфитеатрова. Неизвестно почему. Так. Идет дождь.

Романов будто бы жив.

Куча всяких слухов, но неинтересно записывать, ибо все – вранье.

Да и откуда, кому, что знать? Мы отрезаны и обложены. Голод. Тяжко.

15 июня, пятница

Новый «Совдеп» (какое словечко! Совиное депо) громит всё и вся. Кузьмин (заместитель Володарского) объявил, что соц. газеты будут закрывать без суда (уже закрыл), а на буржуазные накладывать штраф до полумиллиона, «они сами и сдохнут». Уже наложил: на «Новую жизнь» 50 тысяч, на «Новые ведомости» (вечерка) 10 тысяч.

Редактор последней рассказывает, как был у Кузьмина. Человечек вида учительского. Стали торговаться. Скостил 8 тысяч. Но редактор и на 2 не соглашается. Тогда Кузьмин: «Нет, давайте две, зато мы вас долго не будем трогать». Редактор радуется: «Правда? Но нельзя ли рассрочку?» Дали рассрочку. Везде торговля.

Выдано 12 тысяч русских шинелей для немцев, едущих с большевиками на чехо-словаков. Что-то мало – 12 тысяч! Был Мейер.