Текст книги "Дневники"

Во весь рост.

1 сентября, пятница

Встали. Стоят. Скоро поднимутся на цыпочки, еще выше станут.

За это время все министры только и делают, что подают в отставку. (Я их понимаю, – ничего-то не понимая!)

Чернов сразу ушел «по политическим обстоятельствам» (?). Остальные перемещались, уходили, приходили, то скопом, то в одиночку… Керенский между тем, не уставая, громил «изменника» на всю Россию, отрешал, предавал суду и т. д. Назначил Алексеева под себя и сам сделался главнокомандующим.

Почему мне вспоминается Николай II? Не похоже – и странно соединено, в каком-то таинственном аккорде (как их два лица, когда-то, рядом – в моем зеркале). И еще… Последние акты всех трагедий почти всегда похожи, сходствуют – при разности. Последние акты.

Керенский стал снова тяпать «коалицию» (судя по газетам; подтверждений не имею, но, очевидно, так). Совсем было стяпал с тремя кадетами, затем Барышниковым, Коноваловым… Но тут опять явились будто бы «товарищи от ЦК», прекратили все. В смятении полуназначенные и полуоставшиеся министры потекли из Зимнего дворца. Кого назад покличут?

Большевикам широко открыли двери тюрьмы (немного их там и оставалось, но все же – всему остатку). Они требуют «всех долой»: кадетов и буржуазию немедленно арестовать; Алексеева, который послан арестовывать Корнилова, – арестовать, и т. д. Теперь их требования фактически опираются на Керенского, который сам опирается… на что? На свое бывшее имя, на свою репутацию в прошлом? Оседает опора…

Дело идет к террору. В газетах появились белые места, особенно в «Речи» (кадеты ведь тоже считаются «изменниками»). «Новое время» вовсе закрыли.

Ни секунды я не была «на стороне Корнилова», уже потому, что этой «стороны» вовсе не было. Но и с Керенским – рабом большевиков, я бы тоже не осталась. Последнее – потому, что я уже совершенно не верю в полезность каких-либо действий около него. Зная лишь внешние голые факты – объясняю себе поступок Бориса, остававшегося у Керенского (лишь через 3 дня удаленного), двояко: быть может, он еще верил в действие, а если верить, – то, конечно, оставаться здесь, у истока происшествия, на месте преступления; быть может также, Борис, учитывая всеобщую силу гипноза «корниловщины», сотворения бывшим небывшего, увидел себя (если б сразу ушел) в положении «сторонника Корнилова» – против Керенского. То (пусть призрачное) положение – именно то, которое он для себя отвергал. Если Корнилов захочет один спасать Россию, пойдет против Керенского… – «это невероятно, но допустим, – я, конечно, не останусь с Корниловым. Я в него без Керенского не верю»… (Это он говорил в начале августа.) И вышло как по нотам. «Невероятное» (выступление Корнилова) не случилось, но оказалось «допустимым». Как бы случившимся. И Борис не мог как бы остаться с Корниловым.

А то, что он остался с Керенским, уж само собой вышло тоже «как бы».

Теперь или ничего не делать (деятелям), или свергать Керенского. X. тотчас возражает мне: «Свергать! А кого же на его место? Об этом надо раньше подумать». Да, нет «готового» и «желанного», однако эдак и Николая нельзя было свергать. Да всякий лучше теперь. Если выбор – с Керенским или без Керенского валиться в яму (если уж «поздно»), то, пожалуй, все-таки лучше без Керенского.

Керенский – самодержец-безумец и теперь раб большевиков.

Большевики же все, без единого исключения, разделяются на:

1) тупых фанатиков;

2) дураков природных, невежд и хамов;

3) мерзавцев определенных и агентов Германии.

Николай II – самодержец-упрямец…

Оба положения имеют один конец – крах.

7 сентября, среда

Данный момент: устроить правительство Керенского так и не позволили, – Советы, окончательно обольшевичевшиеся, Черновцы и всякие максималисты, зовущие себя почему-то «революционной демократией». Назначили на 12-е число свое великое совещание, а пока у нас «совет пяти», т. е. Керенского с четырьмя ничтожествами. Некоторые бывшие министры не вовсе ушли – остались «старшими дворниками», т. е. управляющими министерствами «без входа» к Керенскому (!). Только Чернов ушел плотно, чтобы немедля начать кампанию против того же Керенского. Он хочет одного: сам быть премьером. Ну, в «социалистическом министерстве», конечно: в коалиции

с… большевиками. После съедения Керенского.

Я сказала, что теперь «всякий будет лучше Керенского». Да, «всякий» лучше для борьбы с контрреволюцией,

т. е. с большевиками. Чернов – объект борьбы: он сам – контрреволюция, как бы сам большевик.

«Краса и гордость» непрерывно орет, что она «спасла» Временное правительство, чтобы этого не забывали и по гроб жизни были ей благодарны. Кто, собственно, благодарен – неизвестно, ибо никакого прежнего правительства уже и нет, один Керенский. А Керенского эта «краса», отнюдь не скрываясь, хочет съесть.

Петербург в одну неделю сделался неузнаваем. Уж был хорош! – но теперь он воистину страшен. В мокрой черноте кишат – буквально – серые горы солдатского мяса; расхлестанные, грегочущие и торжествующие… люди? Абсолютно праздные, никуда не идущие даже, а так, шатущие и стоящие, распущенно-самодовольные.

Вот у Бориса и Л. (они за это время уже успели как-то соединиться).

Картина всего происшедшего, нарисованная раньше, в общем так верна, что я почти ничего не имею прибавить. Корнилов как не был «мятежником», так им и не сделался. В момент естественного возмущения Корнилова всей «провокацией» черные элементы Ставки пытались, видимо, использовать это возмущение известным образом. Но влияние их на Корнилова было всегда так ничтожно, что и в данный час не оказало действия. Говорят, что знаменитые телеграммы-манифесты редактированы Завойко.

Но это абсолютно безразлично, ибо они остаются настоящим, истинным криком благородного и сильного человека, пламенно любящего Россию и свободу. Если бы Корнилов не послал этих телеграмм, если бы он сразу, бессловно, покорился и тотчас, по непонятному, единоличному приказу Керенского стал «сдавать должность», – как знающий за собой вину «изменник», – это был бы не Корнилов.

И если б теперь он не понял, что «провокация» остается провокацией, но что дело обернулось безнадежно, что разъяснить ничего нельзя; если б он сейчас еще пытался бороться или бежал – это был бы не Корнилов. Я думаю, Корнилов так спокойно дождался Алексеева, приехавшего смещать и арестовывать его, – именно потому, что слишком уверен в своей правоте и смотрит на суд, как на прямой выход из темной и недоразуменной запутанности оплетших его нитей. Это опять похоже на Корнилова. Боюсь, что тут ошибется его честная и наивная прямота. Еще какой будет суд. Ведь если он будет настоящий, высветляющий, – он должен безвозвратно осудить – Керенского.

Борис рассказывает: только в ночь на субботу, 26-е, он вернулся из Ставки от Корнилова. Львова там видел, мельком. Весь день пятницы провел в «торговле» с Корниловым из-за границ военного положения. Керенский поручил Савинкову выторговать Петроградский «округ», и Савинков, с картой в руках, выключал этот «округ», сам, говорит, «понимая, что делаю идиотскую и почти невозможную вещь». Но так желал Керенский, обещая, что «если, мол, эта уступка будет сделана»…

С величайшими трудами Савинкову удалось добиться такого выключения. С этим он и вернулся от совершенно спокойного Корнилова, который уже имел обещание Керенского приехать в Ставку 27-го. Все по расчету, что «записка» (в которую, кроме вышесказанного ограничения, были внесены некоторые и другие уступки по настоянию Керенского) будет принята и подписана 26-го.

Ко времени ее объявления – 27—28-го – подойдут и надежные дивизии с фронта, чтобы предупредить беспорядки. (3–5 июля, во время первого большевистского выступления, Керенский рвал и метал, что войска не подошли вовремя, а лишь к 6-му.)

Весь этот план был не только известен Керенскому, но при нем и с ним созидался.

Только одна деталь, относительно корниловских войск, о которой Борис сказал:

– Это для меня не ясно. Когда мы уславливались точно о посылке войск, я ему указал, чтобы он не посылал, во-первых, своей «дикой» дивизии (текинцев) и, во-вторых, – Крымова. Однако он их послал. Я не понимаю, зачем он это сделал…

Но возвращаюсь к подробностям дня субботы. Утром Борис тотчас сделал обстоятельный доклад Керенскому. Ничего определенного в ответ не получил, ушел. Через несколько часов вернулся, опять с тем же – и опять тот же результат. Тогда Борис настоятельно попросил позволения сказать господину министру несколько слов наедине. Все вышли из кабинета. И в третий раз Савинков представил весь свой доклад, присовокупив: «Дело очень серьезно…»

На это Керенский бросил бумаги в стол, сказав, что хорошо, он решит дело в вечернем заседании Временного правительства.

Но ранее этого заседания, за час, приехал Львов… и воспоследовало то, что воспоследовало.

Истерика в эти часы Керенского трудноописуема. Все рассказы очевидцев сходятся.

Не один Милюков был туда привезен: самые разнообразные люди все время пытались привести Керенского в разум хоть на одну секунду, надеясь разъяснить «чертово недоразумение», – тщетно; Керенский уже ничего не слышал. Уже было сделано, сказано, непоправимое.

Однако голым безумием да истерикой не объяснишь действий Керенского. Заведомой злой хитростью, расчетливо и обманно схватившейся за возможность сразу свалить врага, – тоже. Керенский – не так хитер и ловок, недальновиден. Внезапным, больным страхом, помутняющим зрение, одним страхом за себя и свое положение, – опять невозможно объяснить всего. Я решаю, что тут была сложность всех трех импульсов: и безумия, и расчетливого обмана, и страха. Сплелись в один роковой узор и были покрыты тем «керенским вдохновением», когда человек этот собою уже не владеет и себя не чувствует, а владеет им целостно дух… какой подвернется, темный или светлый. Нет, темный, ибо на комбинацию истерики, лжи и страха светлый не посмотрит. И дух темный давно уже ходит по пятам этого потерянного «вождя».

Я все отвлекаюсь. Я ведь еще не подчеркнула, что до сих пор то, из-за чего как будто запылал сыр-бор, совершенно не выяснено. Какой «ультиматум» привез от Корнилова Львов? Где этот ультиматум? И что это, наконец, «диктатура»? Чья, Корнилова? Или это «директория»? Где доказательство, что Корнилов послал Львова к Керенскому, а не Керенский его – к Корнилову?

Где, наконец, сам Львов?

Это – одно – известно: Львов, арестованный Керенским, так с тех пор и сидит. Так с тех пор никто его и не видел, и никому он ничего не говорил, ничего не объяснил. Потрясающе!

Я спрашивала Карташёва: но ведь перед своим отъездом в Ставку Львов был у Керенского? Разговор их неизвестен. Но почему хоть теперь не спросить у Керенского, в чем он заключался?

Карташёв, оказывается, спрашивал.

– Керенский уверяет, что тогда Львов бормотал что-то невразумительное и понять было нельзя.

Керенский «уверяет». А теперь уверяет, что вернувшийся Львов так вразумительно сказал о «мятеже», что сразу все сделалось бесповоротно ясно, и в ту же минуту надлежало оповестить Россию: «Всем, всем, всем! Русская армия под командованием изменника!»

Нет, моя голова может от многого отказаться, но не от здравого смысла. И перед этим последним требованием я пасую, отступаю, немею.

Не понимаю. И только боюсь… будущего.

Ведь уже через два часа после объявления «корниловского мятежа» Петербург представлял определенную картину. Победители сразу и полностью использовали положение.

Что касается Савинкова, то я с приблизительной точностью угадала, почему не мог он не остаться с Керенским, на своем месте. Не было двух сторон, не было «корниловской» стороны. Если б Савинков ушел от Керенского – он ушел бы «никуда»; но этому никто не поверил бы: его уход был бы только лишним доказательством бытия корниловского заговора. (Так же, как если б Корнилов убежал.)

На своем новом посту генерал-губернатора Савинков сделал все, что мог, чтобы предотвратить хоть возможность недоразуменной бойни между идущими фронтовыми войсками и нелепо рвущимся куда-то гарнизоном (подстегивали большевики).

Через три дня Керенский по телефону, без объяснений причин, сообщил Савинкову, что он «увольняется от всех должностей».

Не соблюдены были примитивные правила приличия. Не до того. Да ведь все равно не скроешь больше, кто настоящая теперь власть над нами и… над Керенским.

Последнее свиданье «господина министра» с прогнанным «помощником» кратко и дико. Керенский его целовал, истеричничал, уверял, что вполне ему доверяет… Но Савинков сдержанно ответил на это, что он-то ему больше уже ни в чем не доверяет[38]38
  В связи со всем, что в этой книге записано о «деле Корнилова», будет небезынтересно остановиться на свидетельстве (сильно запоздавшем!) одного из его главных участников – А.Ф.Керенского. После двенадцати лет молчания Керенский решился, наконец, «вспомнить» эти страшные дни. В «Воспоминаниях» его («Современные записки», июль 1929 г.) есть кое-что поразительное, непонятное, достойное отметы. Цепь своих действий Керенский передает весьма согласно моей записи и даже в описании своих «состояний» кое-где приближается к моему рассказу, например, при роковом визите Львова: «Не успел Львов кончить, я уже не размышлял, а действовал… Я выхватил бумажку у него из рук (что-то тут же набросанное) и спрятал ее в карман своего френча…» и т. п. Не обошлось, положим, и тут, в фактической стороне, без искажений и своеобразных умолчаний (см. мою запись от 19 октября 1917 г., объяснения только что выпущенного Львова). Обходя молчанием одни факты, касаясь иных вскользь (знаменитой записки Корнилова, роли Савинкова), Керенский зато говорит о «монархическом заговоре», о намерении Корнилова свергнуть Временное правительство и убить его, Керенского, – как о факте несомненному доказательств, впрочем, не приводит, и большинство людей, доносивших ему о заговоре, не названы. Утверждение, хотя бы бездоказательное, хотя бы ведущее к великой путанице в рассказе, – со стороны Керенского еще понятно, в виду цели мемуариста – оправдать себя, свою роль в этой темной истории. Но уже совершенно непонятно, для чего Керенский, не останавливаясь, начинает рисовать картины действительности в таком абсолютно должном виде, что невольно поражаешься: ведь слишком известен всем их подлинный вид. С каким расчетом, или в каком «состоянии, – можно сегодня серьезно писать, например, что в августе 17 года России уже не грозило ни малейшей опасности от большевиков, „загнанных в подполье“, что Временное правительство вполне овладело армией, страной, рабочими, крестьянами, что только „мятеж“ Корнилова всю страну „мгновенно“ вернул к анархии (и воскресил большевиков)?! Таково исходное положение мемуаров Керенского…
  Но правда имеет объективную силу. И, повинуясь ей, против Керенского встали даже такие друзья, которые, в недавней защите его против «корниловщины» моего дневника, не постеснялись заподозрить подлинность записи. Ныне о странном рисунке положения Керенского в «Последних новостях» говорится: «Просто даже неловко доказывать, что оно не имеет ничего общего с той реальной действительностью, которая была тогда, в августе 17 г.». И далее, после указаний на все противоречия, в которых запутался Керенский: «И для слепого ясно, что с самого начала революции до октября 17 г. в России реальна была лишь одна опасность, опасность левая» (курсив автора).
  Да, «и для слепого ясно…». И для него ясно, чего стоят «воспоминания» Керенского, возлагающего всю вину за падение России на погибшего Корнилова, на его «мятеж», в котором Керенский «сразу увидел смертельную опасность для государства…», хотя, по его же словам, в тех же «Воспоминаниях», «нисколько этой опасности не боялся» (??).
  От меня, впрочем, далека теперь мысль «возлагать» какие-нибудь вины и на Керенского. Меня интересует, как всегда, только правда. В сознательном или бессознательном состоянии отступает от нее Керенский – я не догадываюсь, да это и не имеет значения. Во всяком случае – отступил он от правды без всякой пользы и для себя, и для журнала, напечатавшего «воспоминания». – З.Г., прим. 1929 г.


[Закрыть].

10 сентября, воскресенье

Все дальнейшее развивается нормально. Травля Керенского Черновым началась. И прямо, и перекидным огнем. Вчера были прямые шлепки грязи («Керенский подозрителен» и т. п.), а сегодня – «Керенский – жертва» в руках Савинкова, Филоненко и Корнилова, «гнусных мятежников и контрреволюционеров», пытавшихся «уничтожить демократию» и превратить «страну в казарму». Эти «гнусные черносотенные замыслы», интриги, подготовление восстания и мятежа велись за «спиною Керенского», говорит Чернов (сегодня, а завтра в «Деле Чернова» опять пойдет непосредственная еда и Керенского).

Ах, дорогие товарищи, вы ничего не знали? Ни о записке, ни о колебаниях Керенского, ни о его полусогласиях, – вы не знали? Какое жалкое вранье! Не выбирают средств для своих целей.

Президиум Совета раб. и солд. (Чхеидзе, Скобелев, Церетели и др.) на днях, после принятия большевистской резолюции, ушел. Вчера был поставлен на переизбрание и – провалился. Победители – Троцкий, Каменев, Луначарский, Нахамкис – захлебываются от торжества. Дело их выгорает. «Перевернулась страница»… да, конечно…

Керенский давно уехал в Ставку и там застрял. Не то он переживает события, не то подготовляет переезд правительства в Москву. Зачем? Военные дела наши хуже нельзя (вчера – обход Двинска), однако теперь и военные дела зависят от здешних (которые в состоянии, кажется, безнадежном). Немцы, если придут, то в зависимости от здешнего положения. И все же не раньше весны. Слухам о мире даже «на наш счет» – мало верится, хотя они растут.

Я делаю ошибку, увлекаясь подробностями происходящего, так как всего, что мы видим и слышим, всего, что делается, меняясь каждый час, – записать я не имею просто физической возможности. Будем же сухи и кратки.

Два слова о Крымове (которого Борис, уславливаясь с Корниловым о присылке войск, просил не посылать и который почему-то был все-таки послан).

Когда эти защитные войска были объявлены «мятежными» и затем «сдавшимися», Крымов явился к Керенскому. Выйдя от Керенского – он застрелился… «Умираю от великой любви к родине…» Беседа их с Керенским неизвестна (опять «неизвестна»! Как разговор с Львовым).

Этот Крымов участвовал в очень серьезном и военно-фронтовом заговоре против Николая II перед революцией. Заговору помешала только разразившаяся революция.

А насчет Львова, который так и сидит, так и невидим, так и остается загадочнейшим из сфинксов, – пустили версию, что он «клинически помешанный». Я думаю, это сами господа министры, которые продолжают ничего не понимать – и не могут так продолжать ничего не понимать. Не могут верить, что Корнилов послал Львова к Керенскому с ультиматумом (разум не позволяет); и не смеют поверить, что он никакого ультиматума не привозил (честь не позволяет): ведь если поверили, что не привозил, – то как же они кроют обман или галлюцинацию Керенского, ездят в Зимний дворец, не уходят и не орут во все горло о том, что произошло?

А такой выход, что «Львов – помешанный», что-то наболтал, на что-то, случайно, натолкнул, Керенский вскипел и поторопился, конечно, но… и т. д. – такой выход несколько устраивает положение, хотя бы временно… А ведь и правительство-то «временное»…

Я это отлично понимаю. Многие разумные люди, истомленные атмосферой нелепого безрассудства, с облегчением схватились за этот лжевыход. Ибо – что меняется, если Львов сумасшедший? Тем страшнее и стыднее: от случайного бреда помешанного перевернулась страница русской истории. И перевернул ее поверивший сумасшедшему. Жалкая была бы картина!

Но и она – попытка к самоутешенью. Ибо я твердо уверена (да и каждый трезвый и честный перед собой человек), что:

1) нисколько Львов не сумасшедший;

2) никаких он ультиматумов не привозил.

Поздно веч. 10-го же

Дай Бог завтра вырваться на дачу. Эти дни сплошь Борис, Ляцкий и всякие другие. Страшная обида, что мы уезжаем (далеко ли?), особенно в виду планов Бориса с газетой. В них боюсь верить; во всяком случае, об этом – после.

Сейчас мне рассказывали (с омерзением) знакомые, как 3–5 июля у них «скрывался» дрожащий Луначарский, до «поганости» перетрусивший, и все трясся, куда бы ему уехать, и все врал, нагадив.

Часа в 4 сегодня был Карташёв – только что подал в отставку. Опять! Если опять с тем же результатом… Ведь уж сколько их подавали…

Мотивировал, что «при засилии крайних социалистических элементов…» и т. д.

Терещенко уговаривал: ах, подождите, приедет Керенский – мы вместе подадим, будет демонстрация. Этот никогда даже и не подаст.

Вечером Карташёв уехал в Москву, чтобы там сдать дела своему товарищу С.Котляревскому (Котляровский?). Жаль, Карташёв тут очень вмешал свое юное кадетство, к которому относится прозелитически-горячо. Он больше милюковец, чем сам Милюков.

Но и за то спасибо, что освободился… если освободился. Останется!

18 сентября, понедельник

«Демократическое Совещание» в Александринке началось 14-го. Длится. Жалко. Сегодня оно какое-то параличное. Керенский тоже в параличе. Правительства нет. Демократическое Совещание хочет еще родить какой-то «предпарламент». Чем все кончится – можно предугадать, но… смертельная лень предугадывать.

20 сентября, среда

Затяжная скука (несмотря на всю остроту, невероятную, положения).

Вчера Борис. У него теперь проект соединения с казаками (и если не выйдет с ними газета – ехать на Дон). На это соединение я гляжу весьма сомнительно. Не только для нас, но и для него. Жечь корабли надо. Но разумно ли все? И какую такая газета будет иметь «видимость»? Целесообразно ли рыть хотя бы «видимую» пропасть между собою и праведно отказывающеюся частью эсеров, стоящих на верном пути? Не следует ли сейчас говорить самые правые вещи – в левых газетах? Не это ли только имеет значение?

Демократическое Совещание позорно провалилось. Сначала незначительным большинством (вчера вечером) высказалось «за коалицию». Потом идиотски стало голосовать – «с к.д.» или «без». И решило – «без». После этого внезапно громадным большинством все отменило. И наконец, решило не разъезжаться, пока чего-нибудь не решит.

Сидит… в количестве 1700 человек, абсолютно глупо и зверски.

И Керенский сидит… ждет. Правительства нет.

Сейчас был Карташёв, приехавший из Москвы.

Он как бы ушел… а в сущности нет. Занимается ведомством, отставка его не принята, «соборники» и синодчики всполошились, как бы к церкви не был приставлен «революционер», «социалист», т. е. «не верующий в нее». Послали митрополита Платона к Керенскому с просьбой оставить им Карташёва. (Т. е. не революционера, не социалиста, верующего в церковь.)

Мне все так же, если не больше, жаль Карташёва, его ценность.

Он весь в кадетском прозелитизме (его вечная «добросовестность»). И совершенно наивно говорит: «Конечно, если верующий (тут подразумевается "верующий в Бога"), то только и может быть кадет. Какой же социалист религиозный…»

Звонит Л. Не может приехать, сидит в типографии, где у него «начались большевистские беспорядки» (?).

Свидание наше с «казаками» по поводу газеты будет завтра, у нас. Хорошо, если б они не понадобились. А газета нужна.

Д.В. от всего отстраняется. Дмитрий весь в мгновенных впечатлениях, линии часто не имеет.

Позднее, 20-го же

Л. таки был. Арестовал кучу самых погромных прокламаций. Грозил закрыть типографию.

Привез показания Савинкова по корниловскому делу. Они очень точны и правдивы. Ничего нового для этой книги. Только детали.

Говорили много о Савинкове. Л. недурно его нащупывает.

Гораздо позднее, около 1 часу, телефонировал Борис. На собрании «Воли народа», где он только что был, получилось странное сообщение: что будто президиум Демократического Совещания голосовал «коалицию» и большинством 28 голосов (59 и 31) высказался против, после чего будто бы Керенский «сложил полномочия». Удивляюсь, не разбираюсь, спрашиваю:

– Что же теперь будет?

– Да ничего… будет Авксентьев.

(Борис мог бы ответить мне совершенно так, как, в 16-м году, кажется, или раньше, ответил мне на подобный же вопрос Керенский. После роспуска Думы: «Будет то, что начинается с а…» И, конечно, сегодня А большое (Авксентьев) гораздо менее вероятно, нежели а маленькое… Будет не А…вксентьев, но а…нархия, все равно, «сложил» уже Керенский с себя какие-то «полномочия» или еще нет. Да и весть-то чепушистая.)

Вероятно, это в связи с дневным происшествием: Керенский прислал в президиум извещение – намерен сформировать кабинет и завтра его объявить.

На это отвечено строго и внушительно, чтобы и думать не сметь. Ни-ни. Ни в коем случае.

21 сентября, четверг

Два казака. Настоящие, здоровенные, под притолку головами. У одного обманно-юношеское лицо с коротким и тупым носом, с низким лбом под седеющими кудрями – лицо римской статуи. Другой – губы вперед, черные усы, казак и казак.

Не глупые (по-моему – хитрые), не сложные, знающие только здравый смысл. Знающие свое, такое далекое всяким «нам» с нашими интеллигентскими извилинами, далекое всяким газетам, всякому Струве, Амфитеатрову… да и самой «политике» в настоящем смысле слова.

Это те «правофланговые», с которыми за неимением лучшего хочет соединиться Борис для газеты. В их газете уже сидит Амфитеатров, но они смотрят на него столь же невинными глазами, как и на газету, и на нас.

Были, кроме них и Бориса, – Карташёв, Л., М. и Филоненко.

Два слова о Филоненко, из-за которого, между прочим, тоже воевал Борис с Керенским, отстаивал его. Этот Филоненко уже не в первый раз у нас, его и раньше Савинков привозил на газетные совещания. (Я просила привезти его, ибо хотела видеть, в чем штука, что за человека Борис так яростно отстаивает.)

Должна сказать, что он производит очень неприятное впечатление. И не только на меня, но на всех нас, даже на Л. Небольшой черный офицер, лицо и голова – не то что некрасивы, но есть напоминающее «череп». Беспокойливость взгляда и движений (быть может, после корниловской истории он несколько «не в себе», недаром писал в газеты какие-то декадентски-невразумительные и «лирические» письма; а может, и они – наигранное). Присматриваясь и разбираясь, вне «впечатлений», нахожу: он очень неглуп, даже в известном смысле тонок, и совершенно не заслуживает доверия. Я ровно ничего о нем не знаю, и уж конечно никакого его «дна» не знаю, однако вижу, что у него два дна. Почему так стоит за него Борис?

Филоненко его ставленник, он был его помощником на фронте… это ничего бы не значило, но Филоненко так умно, тонко и непрерывно выражает полную преданность идеям, задачам и самому Борису, что… Борис должен этому поддаваться. Его и вообще-то «преданностью» весьма можно связывать, но когда это грубо, и человек глупый и маленький, – то кроме маленькой личной приятности и маленьких неудобств из этого ничего не выходит.

И Борис уже только смотрит свысока на этих вассалов. Филоненко же не таков; он, повторяю, так умно «предан», что не сразу разберешься. А это недостаток Бориса – весить людей, отчасти, и по их отношению к себе.

Я предполагаю (насколько видно), что Филоненко поставил свою карту на Савинкова. Очень боится (все больше и больше), что она будет бита. Другой же карты пока у него нет, и он еще не хочет отвлекаться для поисков ее. Но, конечно, исчезнет, решив, что проиграл.

Мы нисколько не скрыли от Бориса, что Филоненко нам не нравится. Он даже обещал к нам его не привозить без дела[39]39
  С Философовым нам еще пришлось свидеться гораздо позднее, чуть не через год. Он уже разошелся с Савинковым (чего мы не знали) и был в СПб. нелегально. К моему впечатлению тогда прибавилось еще одно, неожиданное: никогда не видали мы человека с таким бесстрашием, смелостью – до дерзости. Это в нем было (хотя и не послужило к тому, чего он хотел). – З.Г., прим. 1928 г.


[Закрыть].

Что касается казаков и казачьей газеты, то я – против. Это не средство для достижения целей Бориса. Действовать «право» – надо, но действительна эта правизна лишь из левого угла.

Карташёв бредит новым блоком направо – без предела. Нет, если спасать все-таки «стенающую тварь», – нужна мера. А без меры – прежде всего не выйдет.

Никаких «полномочий» Керенский и не думал «складывать». Изобретают теперь «предпарламент» и чтобы правительство (будущее) перед ним отвечало. Занятия для «предпарламента» готово одно (других не намечается): свергать правительства. Керенский согласен.

Большевики, напротив, ни с чем не согласны. Ушли из заседания.

Предрекают скорую резню. И серьезную. Конечно! Очень серьезную.

На улице тьма, почти одинаковая и днем и ночью. Склизь.

Уехать бы завтра на дачу. Там сияющие золотом березы и призрак покоя.

Призрак, ибо и там все думаешь об одном, и пишутся такие стихи, как «Гибель»: «Близки кровавы зрачки… дымящаяся пеной пасть… Погибнуть? Пасть?»

Впрочем, последний раз я не стихами только занималась: Мережковский дал мне свое «воззвание» против большевиков. Длинные, скучные страницы… А по-моему, – следовало бы манифест, резкий и краткий, от молчаливой интеллигенции. «Ввиду преступного слабоволия правительства…»

Но, конечно, я понимаю: ведь это опять лишь слова. И даже на слова, такие определенные, уже неспособна интеллигенция. Какой у нее «меч духа!». Ни черта не выйдет, тем более что тут М. С ним как-то особенно не выходит.

30 сентября, суббота

Со дня последней записи мы уже ездили на Красную дачу и вновь приехали в Петербург. Нас вызвали из-за газеты (уже не казачьей). Не пишу обо всех этих канителях, собраниях, свиданиях с Савинковым и Л., ибо это кухня, и какой выйдет обед, и выйдет ли, – еще неизвестно.

Сегодня немцы сделали десант на Эзеле-Даго[40]40
  Острова Сааремаа (Эзель) и Хийумаа (Даго), Эстония.


[Закрыть]. В стране нарастающая анархия.

Позорное Демократическое Совещание своим очередным позором и кончилось. На днях откроется этот «предпарламент» – водевиль для разъезда.

«Дохлая» правительственная коалиция всем одинаково претит. Карташёв идет по той наклонной плоскости, на которую вступил весной. Его ценность все равно, уже наверно, будет потеряна. Но мне его жалко и как человека. И чем заразился?

Сохранившиеся остаток разума и зрения видят, как все это кончится.

Все – вплоть до «Дня» – грезят о штыке («да будет он благословен»), но поздно! Поздно! Говорится: «Пуля – дура, штык – молодец»; и вот, опоздали мы со штыком, дождемся мы «пули-дуры».

Керенский продолжает падение, а большевики уже бесповоротно овладели Советами. Троцкий – председатель.

Когда именно будет резня, пальба, восстание, погром в Петербурге – еще не определено. Будет.

8 октября, воскресенье, Красная дача

Нужно иметь недюжинные силы, чтобы не пасть духом. Я почти пала. Почти…

Керенский настоял, чтобы правительство уезжало в Москву. И с «предпарламентом», который, под именем «Совета Российской Республики», вчера открылся в Мариинском дворце. (Я и не написала, что у нас объявлено: пусть Россия называется республикой. Ну что ж, «пусть называется». Никого «слово» не утешило, ровно ничего не изменило.)

Открытие нового места для говорения было кислое. Председатель Авксентьев. Внедрили туда и к.-д., и «цензовые элементы». На первом же заседании Троцкий, с пособниками, устроил базарный скандал, после которого большевики, с угрозами, ушли. (Это их теперешняя тактика везде.)

А «Совет Р.» – тоже разошелся, до вторника. И то барские языки устали.

Внешнее положение – самое угрожающее. Весь Рижский залив взят с островами. Но вряд ли до весны немцы и при теперешнем положении двинутся на Петербург.

Или разве если Керенский отъездом правительства ускорит дело. Отдаст Петербург сначала на бойню большевистскую, а потом и немцам. Уж очень хочется ему улепетнуть от своих августовских «спасителей». Еще выпустят ли? Они уже начали возмущаться.

Будет у нас, наконец, чистая «Петроградская» республика, сама себе голова анархическая.

Когда история преломит перспективы, – быть может, кто-нибудь вновь попробует надеть венец героя на Керенского. Но пусть зачтется и мой голос. Я говорю не лично. И я умею смотреть на близкое издали, не увлекаясь. Керенский был тем, чем был в начале революции. И Керенский сейчас – малодушный и несознательный человек; а так как фактически он стоит наверху – то в падении России на дно кровавого рва повинен – он. Он. Пусть это помнят. Жить становится невмоготу.

19 октября, четверг (давно СПб.)

Собственно все, даже мелкие течения жизни сейчас важны, и вся упущенная мною хронология. Но почему-то, от «революционной привычки», что ли, я впала в тупую скуку, и лень записывать. Особенная, атмосферная скука. Душенье.

Резких изменений пока еще нет. Предпарламент на днях оскандалился вроде Демократического Совещания: не мог вынести резолюцию по обороне. Борис выбран в этот, как он говорит, «предбанник» (Учредительное собрание – будет баня!) от казаков. Вообще он с «казачьем» что-то варит (уж не газетное, с газетой всякая возня в других аспектах).

Быть может, это и недурно, быть может, казаки и пригодились бы для известного момента… если б знать, какие у них силы и что у них на уме. Даже не в смысле их «правости»; в «делах» – правости сейчас никакой не надо бояться. Они хороши бы как сила внешняя для опоры средней массы демократов-оборонцев (кооператоров, крестьянских советов и т. д.).

Но боюсь, что и Борис не вполне все знает о казаках. Они загадочные. Керенского терпеть не могут.

Вот уже две недели, как большевики, отъединившись от всех других партий (их опора – темные стада гарнизона, матросов и всяких отшибленных людей, плюс – анархисты и погромщики просто), – держат город в трепете, обещая генеральное выступление, погром для цели: «Вся власть советам» (т. е. большевикам). Назначили самовольно съезд советов, сначала на 20-е, когда и объявили было знаменитое выступление, но затем отложили и то и другое – на 25 октября. Ленин каждодневно в «Рабочем пути» (бывшая «Правда»), совершенно открыто, наставляет на этот погром, утверждая его как дело решенное. Газеты спешат сообщить, что правительство «собирается» его арестовать. Вид: Керенский, во всем своем «дохлом» окружении, кричит Ленину:

– Антропка-а-а… Иди сюда-а… Тебя тятька высечь хочи-и-ит!

Оповещенный Антропка и не думает идти, хотя, в отличие от Антропки тургеневского, не затихает, голос подает все время и ни в какую порку не верит. И прав…

Это мы еще сохраняли остатки наивности, веря иной раз оповещенным намерениям «власти». Стоит этой власти что-либо пропикать, как знай: именно этого не будет. Просто замнется. С переездом правительства в Москву: уже замялось. Хотя я думаю, что Керенский, попробовав почву и видя, что ниоткуда не одобрен, решил пришипиться и удрать молчком – ищи ветра в поле! Притом ищи пешком, ибо всякое пассажирское движение проектируется приостановить. Или это тоже вранье и дороги просто сами собой остановятся? Ну, Керенский все-таки удерет, в последнюю минуту.