Текст книги "Слюни"

– Да, – говорю. – Всё так.

– Повезло тебе.

– И не говори.

Вечер заканчивается тем, что жених забирает Девочку-Буэ: она пьянее всех. Девочка-Движ тянет меня танцевать, но я говорю: я влюблён – просто, чтобы она отстала.

Я выпиваю ещё один кофе. А потом вижу, как она танцует уже с каким-то парнем в толпе и периодически смотрит на меня. Показывает язык. Потом поворачивается к парню спиной, трётся об него попкой. Спустя время она с ним же и уезжает. А Чопстик заказывает такси (кое-как, он в хламину) и собирается ехать на одной машине с Девочкой-Пох.

Он едва держится на ногах. И говорит, глядя на меня стеклянным взглядом:

– Помнишь, как ты говорил, что парню важно сходить в армию? Говорил ведь, помнишь?

Я киваю, не уточняя, что я вообще-то из семьи военных. Я так воспитан.

– Так вот, – говорит Чопстик, икая, прикрывая рот. – Это всё бред полный, согласен? Вот ты сходил, а что толку? Что изменилось? Я скажу тебе, что. Ничего. Я смотрю на тебя и не вижу, чтобы ты стал спортивнее. Или сильнее. Каким был, таким и остался. Ещё и, считай, учился, а всё зря, да? Так ведь? Тогда зачем мне туда идти? Чтобы быть, как ты?

– С людьми пообщаться, – говорю. – На мир посмотреть.

Некоторые банальные истины остаются актуальны даже в наше время.

Он трезвеет на секунду, а потом снова проваливается в туман.

– Бред собачий, – повторяет Чопстик.

Останавливается их такси. Девочка-Пох открывает дверь.

– Ну-ка, – говорит Чопстик. – В сторону.

Она отходит.

Чопстик вытягивает руки вперёд, как будто в воду ныряет. И прыгает на заднее сидение.

– Ай, – одновременно слышится его удивлённый голос и глухой стук.

Водитель смотрит на него, потом на меня.

– Это ещё что за чудо? Твой друг?

– Нет, – говорю. – Впервые его вижу.

Девочка-Пох, прощаясь, всё-таки предпринимает попытку поцеловать меня, но я отстраняюсь. Она шепчет мне кое-что интересное на ухо, но у меня нет никакого желания участвовать в этих играх. И тогда она уезжает с Чопстиком на один адрес.

Я жду Еву, думая о прошлом, не скучая по нему. А когда она, наконец, приезжает, тоже сваливаю.

– Почему так долго? – спрашиваю я у Евы.

– А ты что, не соскучился? – отвечает она и улыбается.

Чувствуя безразличие, я не уточняю, где она была.

Лёгкая морось

Она знает, что я делал прошлым летом с одной стервой.

Она знает, что я делал в другой жизни с другой девой.

Она знает, что я делал прошлой ночью с её телом.

Она знает, что я делал – ничего не говорит.

…ей наплевать.

Вечером. В спальне.

– Притворись, – говорю.

– Я только этим и занимаюсь.

– Нет, – говорю. – По-настоящему.

– Кем, например?

– Не знаю.

– Человеком или персонажем?

– Сама решай.

– Девушкой или парнем?

– Просто тем, кого я захочу трахнуть.

– Живой или мёртвой?

– А это важно?

Какое-то время молчим. Смотрим в разные стороны.

– Я жду, – говорю.

– Я уже притворилась.

– И кто ты?

Смотрю на неё. Сидит на смятых простынях. Ничего не изменилось.

Безучастный вид. Скованная поза.

– А ты не видишь? – спрашивает она.

– Нет, – отвечаю. – А что я вообще должен увидеть?

– Статую, – говорит.

– Какую ещё статую?

– Каменную. Холодную.

– И чья ты статуя?

Я уже смеюсь.

А она пожимает плечами и говорит:

– Не знаю. Может, глубоко несчастной девушки? Той, которая в очередной раз вынуждена играть чью-то роль? Той, кто должна кем-то притворяться, чтобы её полюбили?

Я жду продолжения, но она молчит.

Я сглатываю ком, вставший в горле.

– Ладно, – говорю. – Забудь.

Раздеваюсь, выключаю свет и ложусь спать.

Уже в кровати я говорю:

– Я всё понял. Прости.

Но Ева молчит.

Только потом, в темноте, когда я уже почти засыпаю, Ева говорит:

– Я в этом что-то сомневаюсь.

Фант Лабра

– Проходите, пожалуйста. Мы ждали вас. Но я попрошу вас прикрыть за собой дверь. Свет тоже не включайте, он не потребуется. Видите вот эти кольцевые лампы? У нах их столько, что можно деревню осветить. Вы, наверное, удивлены? Хотите знать, что у нас тут происходит? Не беспокойтесь, я всё расскажу вам. Давайте познакомимся. Я – профессор, учёный. Так меня и зовите. А вы, как я догадываюсь, хозяин этого прекрасного Дома? Признаться, я давно жду, когда вы заглянете ко мне в гости. Комната – шикарная. Не разувайтесь, ни к чему это. Будете моим помощником. Это лучше всяких похвал.

Лампы, о которых говорит профессор, как у блогеров. Ими заполнена вся комната. В остальном помещение выглядит пустым и нежилым. Всё стерильно, пахнет антисептиком. На металлических столах инструменты. Напоминает мне какую-то лабораторию. Первая мысль: покинуть комнату, пройти дальше по коридору и заглянуть за другую дверь. Но силы покидают меня, хочется спать, а ещё – меня впечатляет воспитанность профессора. Как он расположен к беседе, как заинтересованно встречает меня. Я остаюсь.

– Я считаю своим долгом поблагодарить вас, молодой человек, за проделанную работу. За то, что вы возвели такой Дом. Это помогает стольким фантазиям ужиться в одном месте. Обрести покой и крышу над головой. Вы большой молодец. Гордитесь собой.

– Спасибо за похвалу. Мне лестно слышать такое.

– Важно иметь подобное место, где можно заниматься своим делом. Где никто не станет донимать тебя по пустякам. Супружеский долг? Квартплата? Счета за капремонт? Оплатить покупку картой или наличными? Подменить коллегу на работе? Провести выходные с друзьями? Если вам интересно моё мнение: это сильно отвлекает от главного.

– А что для нас главное, профессор? Как вы считаете?

Он стряхивает рукой Маракашку с белоснежного халата. Тот с криком падает на серый бетонный пол и разбивается в лепёшку. Но профессор никак не реагирует на него.

– Заниматься тем, что останется после тебя. В моём случае это исследования. Изобретения в области мобилостроения.

– Никогда не слышал о такой промышленности.

– Я покажу вам.

Профессор берёт с хромированной поверхности стола небольшой инструмент и протягивает его мне.

– Вот. Держите, пожалуйста.

Это стоматологическое зеркало.

– Не знал, что вы ещё и врач.

– Как я и сказал: я – учёный. Круг моих интересов не ограничивается какой-то одной конкретной областью знаний. Мы как актёры: играем свою роль. Или как писатели: проживаем тысячи жизней вместо одной. Это большой труд – примерять на себя чью-то шкуру. Главное не забыть, кто ты есть на самом деле. А то и возвращаться не захочется.

– Вы снова правы, профессор. Чем я могу вам помочь?

– Следуйте за мной, прошу вас.

Профессор проводит меня вглубь комнаты, где за натянутым между стенами прозрачным брезентом скрываются голые девушки. Они стоят вдоль стены. Все молчат.

– Подопытные? – спрашиваю я, догадываясь. – Не многовато?

– Их здесь столько же, сколько и ламп, – говорит профессор. – Каждая пришла со своей лампой. Это делается ради науки. Нужно соблюдать правила гигиены. Санитарные нормы. Мы ведь не хотим, чтобы в Дом просочился вирус. Фантазии тоже хотят жить.

– В чём суть эксперимента?

– В обмане зрения, – отзывается профессор. – Потрогайте, если хочется.

Я подхожу к одной из девушек, провожу рукой по её шее. Кожа у неё бледная, холодная. Девушка вздрагивает, хлопает ресницами-крыльями. Робко улыбается мне. Я спрашиваю: как она себя чувствует? "Будет лучше, если вы разрешите мне всё здесь сфотографировать, чтобы потом выложить в Сеть". Я спрашиваю: ты здесь для этого? "Вы нравитесь мне, но основная задача у меня такая". Спрашиваю: ты знала, на что идёшь? "Вообще-то я думала, что это будут съёмки. Если честно, я собиралась позировать вам".

Остальные девушки поддерживают её. Они признаются в том же самом.

– Поэтому они все нагие, – говорит профессор. – Не хочу, чтобы вы думали, как будто это я раздел их. Они сами скинули с себя всю одежду.

– Вы не сказали им, что собираетесь проводить на них эксперименты?

– Не сердитесь. Это не важно. Лучше помогите перенести сюда лампы.

Когда дело сделано, профессор подходит к первой девушке. Орудуя павлиньим пером, рисует острым концом у неё на груди "единицу". Девушка морщится, но терпит. Порез даёт кровь. Та, стекая по животу, капает на пол. Немного крови попадает мне на ноги.

– Разверните кольцевую лампу так, чтобы свет бил ей в промежность.

Помогаю профессору установить свет.

– Отлично. А теперь воспользуйтесь инструментом, который я вам выдал.

– Что мне с ним делать?

– Вставьте инструмент в вагину и убедитесь в том, что девушка – не девственница. Нужно немного смочить его слюной, чтобы создать лучшее скольжение. У вас получится.

Плюю на стоматологическое зеркало. Потом подношу его к вагине девушки.

– Раскройте, – говорит профессор командным тоном.

Я не сразу понимаю, что слова обращены не ко мне.

Девушка, робея, раскрывает свой цветок двумя пальцами.

Я засовываю внутрь зеркало на палочке, кручу-верчу им там.

Девушка скулит. Краем глаза замечаю, как морщится её лицо.

Стараюсь разглядеть что-то в отражении, когда профессор требует:

– Заключение, помощник.

– Она… надкусана.

– Точное замечание. Лучше и не скажешь.

Профессор достаёт смартфон, разблокирует его через отпечаток пальца. У него не получается. Он пробует другие пальцы: эффект тот же.

– Перчатка, – говорит девушка тихим голосом. – Снимите её.

– Тсс. Я тут профессионал или вы?

– Простите…

В итоге профессор сдаётся. Следует её совету. Разблокирует экран телефона.

Слышатся неуверенные смешки других девушек – тех, кто стоят дальше в шеренге.

– Отставить смех, – говорю я, чувствуя ответственность и всю важность момента.

Профессор заходит в какое-то приложение и направляет телефон на лоно девушки.

Слепит вспышка. Профессор, довольный, улыбается. Показывает мне снимок. Там изображена какая-то неразбериха. Что-то похожее на красное покрывало внутри вагины.

– Что это за штука?

– Как что? Девственность.

Профессор поправляет очки, которых до этого у него не было.

Показывает фотографию девушке. Она охает от неожиданности.

– Какая красота, – говорит девушка, любуясь. – Отправьте мне. Срочно.

Другие девушки оживляются. Шепчутся. И вот у них уже своя атмосфера.

– Мы продолжаем. Помощник, смочите инструмент. Номер два – готовьтесь.

Надкусанное сердце в утиль

Место, где ты находишься, называется Парком Вдохновения. Это странное место, учитывая, что вдохновляться тут особо нечем. Грязный пруд, по которому обычно бесцельно плавают утки. Но зима продолжает умирать, уток пока не видно. Выше, на холме, находится закрытое на ремонт здание диорамы. Голые, ещё не проснувшиеся от зимы деревья тянутся вдоль аллеи. Ты спускаешься по каменным ступенькам к той части пруда, которая скрыта за небольшой дамбой. Идёшь по мостику влюблённых, на перилах которого висит, наверное, тысяча замков. От старых, совсем ржавых до новых, ещё блестящих.

Ты думаешь, что связывать себя с кем-то навсегда, как минимум, недальновидно. Удобно, да. Практично, тоже верно. Но всё проходит. Есть лишь момент, думаешь ты.

Считаешь, что эта конкретная девушка подходит тебе, и принимаешь решение, что на ней твои поиски заканчиваются. То же самое касается друзей, работы.

Ты думаешь, что замок, который весит на перилах моста – идеальная метафора семейного брака. Конкретно для тебя.

Только ты ни за что не стал бы цеплять его на перила в каком-то парке, где каждый второй будет разглядывать твой символ любви и думать: а вместе ли ещё эти двое?

Что ты делаешь? Хоронишь замок, закапываешь его в землю, прячешь от всех, чтобы спустя время мир сам решил: есть ли ему дело до твоей любви. Интересен ли миру твой крепкий брак? А если земля выплюнет его наружу, то какие-нибудь резвящиеся дети непременно зашвырнут твой символ любви подальше в лес, и там замок окончательно заржавеет. Ваши инициалы сотрутся под воздействием влаги. Коррозия металла. Если вдуматься, такое развитие событий как нельзя лучше иллюстрирует твоё отношение к браку, любви и семейной жизни. Хорони себя, выкидывай мечты и ржавей. Так ты думаешь.

А вешать замок на мост, с которого ссут все пьяные этого города, возле которого спят бомжи, где целуются педики – сомнительное заявление о любви к другому человеку.

По пути в Парк ты зашёл в пекарню и купил свежий хлеб. Девушка-кассир была одета в медицинскую маску и перчатки. Передавая девушке деньги, ты спросил, чтобы просто услышать собственный голос, чтобы убедиться, что ты пока ещё реален:

– Где радиация?

Пошутил вроде как.

Девушка посмотрела на тебя, как на болвана.

Потом, видимо, сообразив, что такой ты и есть, ущерб ходячий, смягчилась.

Она сказала:

– Защита – это распоряжение начальства.

– Понятно, – ответил ты. А сам подумал, что эти слова как нельзя лучше подошли бы к рекламе супер-проституток, которые с особым трепетом заботятся о здоровье своих клиентов. Если бы такая реклама, конечно, существовала.

Ты вспоминаешь, как однажды отправил рекламный текст в компанию, занимающуюся производством и распространением женских прокладок.

Текст был таким: "Пизда в порядке – спасибо прокладке".

Но тебе, разумеется, не ответили.

И вот ты идёшь вдоль пруда, в то место, куда вы, бывает, ходите с твоей девушкой. Она сейчас на работе, твоя девушка. А ты шатаешься без дела. Ты раздолбай, и это твоя хроника.

Обычно вы с девушкой приходите сюда по выходным, чтобы покормить уток, но тех никогда не бывает на месте. Так что вы надеетесь угодить хоть чайкам, которых, как правило, целая уйма. Но их всегда кормит кто-то другой. И в итоге вы крошите хлеб на землю: угощаете пожёванных жизнью голубей, которые, в свою очередь, поклевав землю, а вместе с ней и немного вашего хлеба, орут, как сумасшедшие, взлетают, срут в воду на лету и скрываются где-то за деревьями. Романтично, не правда ли?

"Да", думаешь ты: "Это точно то место, где я мечтал оказаться".

Сегодня ты намерен добиться своего. Ты устраиваешь игру. Если тебе удастся убедить птиц поесть хлеба, то значит, тебе удастся заполучить работу. Ты можешь быть настойчивым. Твои бывшие коллеги по фирме "ПостельКа" как-то признались, что тебя взяли на стажировку только потому, что ты всех там окончательно достал своими звонками. И вот ты подходишь к пруду. Он мутный, вода грязная. Стоишь у края зелёной, тинистой кромки. В самой дальней части парка. Вдохновляешься, значит. На ум приходит песня, которую ты не дописал, потому что разочаровался в ней, в себе и в мире вообще. Слова такие: "Вдохновение – кот в мешке, удар секиры по башке". Проговариваешь их про себя и понимаешь, что принятое решение, не дописывать эту песню, было одним из самых верных в твоей жизни. Песня ужасна. Впрочем, тебе не нравится всё, что ты пишешь.

Отламываешь кусок хлеба, бросаешь его в воду. Раздаётся всплеск. Где-то над головой урурукают голуби. Уток не видно. Зимой они пасутся где-то у торгового центра, возле теплотрассы, где всегда на дороге нет снега. А может, их просто съели бездомные.

Короче, ты кидаешь хлеб в разные стороны, кричишь, свистишь, курлыкаешь – словом, подзываешь птиц, как можешь. Но их всё нет. Птицы не идут к тебе. Такой ты значит человек, решаешь ты. Наверное, ты не так оделся, как им надо. Наверное, у птиц свои требования к тому, как должен быть одет тот, кто их кормит. Или сорт хлеба у тебя не тот, какой им нужен. И слова, которые ты произносишь, тоже не те. Нужно было подготовиться лучше, думаешь ты. Следовало выучить птичий язык, а уже потом приходить.

Тебе не удаётся привлечь их внимания.

И ты уходишь. Спускаешься в низину, в старую часть парка. Там одни развалины, руины какие-то. Повсюду камни. То ли фонтаны, то ли памятники. Разрушенные, безликие. Бесформенные, не разобрать уже, что они из себя когда-то представляли.

И там ты видишь старика.

А возле него – просто сотни птиц.

Старик стоит у воды, одетый в синий дождевик, похожий на огромный пакет из целлофана. Дует ветер, прохладно. Но дождя нет. Снега тоже. Старик разламывает хлеб. Ждёшь, когда он, как и ты до этого, кинет его птицам, которые топчутся, пританцовывая перед ним. Но вместо этого старик кладёт хлеб в рот, жуёт его, рассасывает. А потом выплёвывает себе на ладонь, на которой даже нет перчатки, и кидает эту мерзость птицам.

Птицы с криком слетаются на эту массу.

Они клюют друг друга, борясь за выплюнутый хлеб.

Ты решаешь, что ничего не знаешь о птицах.

Старик приговаривает что-то вроде:

– Ути-тути, жуйте, тути.

Несколько птиц замечают тебя. Подлетают, но ты уже выбросил хлеб в первую попавшуюся урну, когда шёл сюда. Когда принял решение забить хуй на всех птиц мира.

Старик поворачивается. Замечает тебя и усмехается.

Поднимает руку, машет тебе и, кажется, приглашает присоединиться.

А ты представляешь, как вы стоите вдвоём на берегу пруда, жуёте хлеб, а потом плюётесь им в птиц. Спасибо, не интересует, думаешь. Это уже слишком для тебя.

Ты киваешь. Вежливость твой конёк.

Разворачиваешься и уходишь.

Сначала медленно, сдерживая позывы желудка к рвоте.

Потом всё быстрее, набирая скорость.

Старик что-то кричит тебе в след.

А может, так кричат птицы. Ты уже ничего не понимаешь.

Или просто не хочешь ничего понимать.

Здесь был Проказник

Бары, клубы, парень глупый –

Этим балом правят Куклы.

Болтаясь по улицам, случайно натыкаюсь на здание, в котором когда-то дислоцировался бар «Проказник». Прежде, серое и невзрачное, это место претерпело сильные изменения: панорамные окна во всю высоту, фасад отделан сайдингом в виде лакированных дощечек, крытая терраса с видом на декоративный сад. Теперь здесь располагается популярное среди местных хипстеров заведение. Название на английском языке. Перевод: «Битый Контейнер». Другой перевод: «Разломанный Ящик». А может: «Коробка в форме сердца». Или даже «Птичий короб». С английским, как я уже убедился, у меня не очень.

Среда – это маленькая пятница. Время без двадцати девять вечера. На входе много пьяных студентов. Много девчонок, одетых, как на съёмку для каталога одежды. Все топчутся на месте, курят, харкают под ноги, сбиваются в группки и ждут, когда их пропустят.

До меня доносятся их разговоры:

– …а мне кажется, что он давно перестал быть тем артистом, который хочет нравиться публике, и наконец-то стал тем, кто им нравиться не хочет, это важнее, как мне кажется. Сейчас не нужно быть талантливым, нужно просто соответствовать тому образу, который ты выбираешь…

– …самое лучшее, что она могла сделать, когда мы остались вдвоём в комнате, так это отсосать мне, но к тому времени она была уже никакой, её тошнило, и я не стал приставать. Просто вставил ей разок, а она там, внутри, была вся сухая, даже слюни не помогли. Короче, я оделся и ушёл оттуда, вернулся ко всем. Злой, конечно, был, но я ничего не делал. Серьёзно не знаю, кто её потом так отодрал, что у неё зубы вылетели, но меня там уже не было, когда это произошло. Меня и в доме уже не было…

– …если вдуматься, всё, что они делают, это снимают на видео, как поют песни, но они даже не поют, а просто открывают рот под музыку, и это смотрят миллионы других людей, большинство из них даже танцует паршиво, но они популярны. У них есть поклонники, у них водятся деньги, поэтому я ни за что не пойду в университет, я так и сказала матери. Чтобы она не думала на меня давить, зачем хоронить себя, когда есть такая возможность, когда вокруг созданы все условия. Танцуй, пой, будь свободной, зарабатывай, путешествуй, не знаю. Это лучше, чем учиться на юриста, как по мне…

От одной из таких групп отделяется девчонка, подходит ко мне и вежливо просит дать ей сигарету:

– Не курю, – говорю.

– То есть как?

Она моргает. В глазах у неё облака ебутся.

– А как можно не курить? – спрашиваю.

– Не знаю. А как можно?

– Наверное, не куря? – предполагаю я.

– Не куря – не куришь? Так, получается?

– Точно.

– Курят курята, – говорит она, ехидничая. – Кокоро.

Потом вроде как задумывается над тем, что сама только что сказала. Её губы расползаются в кривой улыбке.

– А что ты здесь тогда делаешь?

– Стою, – говорю.

– Это понятно.

– Тогда что за вопросы?

– Так ты не покурить, что ли, вышел?

– Нет.

– А я думала, ты уже был внутри и вышел…

– Ты ошиблась.

Пауза.

– Так ты дашь мне сигарету или как?

– Ты головой ударилась?

– Что? Я? Нет. Вроде бы.

И хихикает. Дурочка-тутурочка.

– Шагай отсюда.

– Мур, – говорит она и уходит к своим друзьям, виляя попкой под шерстяным платьем.

Я смотрю на них всех и думаю, когда это место стало притоном для малолетних проституток? Когда стало модно быть похожим на пидора? Поколение сладких мальчиков и бестолковых девочек. Я что-то пропустил. Я уже ничего не понимаю. У меня такое чувство, что я родился не в то время. А может, тело, выданное мне при рождении, как комбинезон, было уже трижды поношено кем-то другим? Затаскано до дыр чужой душой?

Я говорю себе: всё всегда меняется.

Я говорю себе: смирись, забей болт и просто живи.

Найди работу. Женись. Заведи ребёнка.

Даются такие возможности. Ипотеки. Кредиты…

Если есть желание соответствовать, то можно устроиться не хуже людей.

Просто расслабься. Времени ещё много.

Скоро тебе двадцать четыре. Хватит бунтовать.

Пора признать, что ты никем никогда не станешь.

Твой удел – работа на кого-то. Выполнение поручений. Исполнение обязанностей. Погребённый великан тихо дремлет, скрытый под руинами скуренных надежд-звёзд.

Меня тошнит. Зовите меня Жан-Поль Блабл.

Я думаю о том, что мой не рождённый гипотетический ребёнок будет чувствовать то же самое, мучатся теми же переживаниями, что и я – и это только в лучшем случае. А в худшем: станет частью своего, ещё более ущербного, отбитого, цифрового поколения. Моя дочь будет выкладывать полуголые фотографии в Сеть. Я буду знать, к чему её будут склонять парни, когда она вырастет, и ничего не смогу с этим поделать. Бессилие. Ужас бытия. Ещё хуже становится, когда я думаю о том, что мой сын будет похож на меня. Он будет равняться на меня, даже не понимая, какой я на самом деле. Спасибо, не интересует.

Можно сказать, что мой не рождённый несуществующий ребёнок спасает меня. И я говорю: Спасибо, сын. Я говорю: Я люблю тебя, дочь. Найдите другую ракету для старта.

С "Проказником" у меня связанны только самые лучшие воспоминания. Однажды я познакомился здесь с девчонкой, которая была старше меня на десять лет. Не знаю, кто из нас кого снял, но спустя час я имел её в квартире своих родителей. Это было давно, в прошлой жизни. За стенкой спали мать с отцом. Я старался не шуметь, но девушка громко стонала. Я просил её заткнуться. Закрывал ей рот ладонью, а она кусала мои пальцы.

В какой-то момент она не выдержала и закричала:

– Выеби меня, малолетка!

В скором времени родители купили мне квартиру.

Я умею быть убедительным. Когда мне это нужно.

А был другой случай. Мы с Берчем познакомились здесь с двумя девчонками. Буллой и Туллой. Обе длинноволосые, приезжие, одетые соответствующе. "Проказник" закрылся, и мы поехали к ним встречать рассвет. Они снимали квартиру-студию, где даже кухни отдельной не было. Уединиться можно было либо в комнате, либо в ванной. Изрядно надравшиеся в баре, мы выпили ещё у них дома. Когда речь зашла о том, как в таких условиях спать, девчонки сыграли в камень-ножницы-бумагу. Моей, Булле, как проигравшей, выпала ванная комната. Мы ушли туда, выключили свет, закрыли дверь на щеколду. Я включил воду, чтобы Булла не стеснялась так сильно. Спросил: так нормально?

– Да мне плевать, – ответила она. – Вставляй уже.

Позже, когда мы вернулись в комнату, Берч налил всем выпить. Уже никакой, не ничего не соображая, он спросил у девчонок:

– Не хотите поменяться?

Я смерил его недоумевающим взглядом. Берч никак не отреагировал.

Девчонки переглянулись. Взяли по сигарете из пачки и вышли из квартиры, чтобы покурить на общем балконе.

Мне показалось, они возненавидели нас.

– Ты совсем уже, да? – спросил я у него.

– А что я такого сказал?

– Поменяться? Ты серьёзно?

Берч понял, какую штуку ляпнул. И поторопился объяснить мне:

– Я имел в виду, что вы останетесь здесь, на диване. А мы уйдём в ванную. Так будет честно.

– Вот сам им и объясняй, – сказал я.

– Думаешь, они обиделись?

– Я думаю, что если нас сейчас выставят прочь, то мы пойдём по домам пешком, потому что денег на такси у нас точно не хватит, а автобусы в такую рань ещё не ходят.

– Пиздец.

Вернулись девушки. Посмотрели на нас. С хитростью какой-то.

Мы одновременно поднялись со стульев, на которых сидели. Берч открыл рот, чтобы объясниться, но не успел и слова сказать. Булла, с которой был я, опередила его.

Она сказала, глядя на Туллу:

– Наверное, ты права.

Она сказала, улыбаясь:

– Это будет забавно.

Потом подошла к Берчу, взяла его за руку и, передвигаясь по стенке, повела его за собой в ванную комнату. Тулла осталась со мной.

Я успел заметить выражение лица Берча.

Изумлённое. Какое-то потерянное.

Тулла повалила меня на диван.

Я сказал, освобождая свой рот от её языка:

– Это нормально вообще?

Она посмотрела на меня с нескрываемым негодованием.

– А ты имеешь что-то против этого?

И вот я стою возле этого бара спустя столько времени. Неоновые буквы над входом пылают, освещают тротуар. Лица студентов, ожидающих своей очереди на входе, подсвечиваются бледно-жёлтым и напоминают головы мертвецов на Хэллоуин, как в каком-нибудь американском фильме. Я слышу, как урчит прожорливое до блядства брюхо того, что когда-то было "Проказником". Как сонно дрожит пол внутри, как трясутся панорамные окна, сквозь которые видно танцол: люди, как на ладони. Вибрация ночи. Драйв.

Охранник кричит на посетителя на входе:

– Фото в документах не соответствует твоей морде.

Охранник разворачивает парня и говорит всем:

– Бар переполнен. Придётся подождать.

Ко мне подходит какая-то девчонка.

Спрашивает, могу ли я дать ей зайти в её профиль в Инстаграме.

– Мне нужно написать моим друзьям, – говорит она. – Узнать, как там обстоят дела в баре "Щербинка".

– Ничем не могу помочь, – говорю. – У моего телефона нет выхода в интернет.

Девчонка смотрит на меня с улыбкой

– В баре есть бесплатный вай-фай. Не страшно.

– На моём телефоне вай-фая нет.

– Хорошая шутка, – говорит она. – Нет, правда. Не будь жлобом.

– Я не шучу.

Она не реагирует. Как будто сломалась.

Чтобы она поняла, что я не вру, я говорю просто:

– Нет телефона.

– Так телефона нет или нет интернета? Или нет вай-фая?

И смотрит на меня с плохо скрываемым призрением.

– А есть разница? – говорю.

– Шутка затянулась, – говорит она серьёзно.

Я достаю телефон из кармана.

Она машинально протягивает руку.

Но тут же обрывает её при виде моей старой "Нокиа".

– Я в шоке, – говорит она, не веря глазам.

– Всего доброго, – говорю я, прощаясь с ней.

Но она всё ещё чего ждёт.

Наверное, хочет познакомиться.

Или не понимает, почему я не ловлю момент.

А я думаю о том, что она наверняка живёт с родителями, нигде не работает, на ней её лучшее платье, а на учёбу в колледж или в университет она ездит на автобусе.

Она спрашивает, поражённая:

– Как ты слушаешь музыку?

– Сам себе пою, – говорю.

– Нет. Серьёзно. Как ты общаешься с друзьями?

– Голубиной почтой, – говорю.

– Ну, скажи хотя бы, как ты выберешь, какой фильм вечером посмотреть? Как ты узнаёшь о том, где лучше заказывать еду? Как ты вызываешь такси без приложения?

– Пока.

Я машу рукой у неё перед носом.

– Как ты живёшь? Только честно?

Я теряю терпение.

– Тебе не пора спать?

– Ну и ладно, – отвечает она и отчаливает.

Провожаю её взглядом. Вижу, как она докапывается до какого-то типа. Он стоит в сторонке, уткнувшись в телефон. Моя усовершенствованная осовремененная копия. Тот не теряет времени. Знакомится с ней. Я слышу, как они громко смеются. Милота просто.

Бар – это такое место, где каждый встречный либо твой друг, либо кто-то новый. Люди, места, вещи – все они хороши только в самом начале. Когда ты не знаешь их, когда они стараются впечатлить тебя: своей красотой, формой или умом – если это одушевлённый предмет. Когда ты бьёшься за их расположение. Или только работаешь над тем, чтобы получить их. Выжимаешь из себя максимум. И ты сам всегда лучше только в начале.

Однажды я познакомился в "Проказнике" с девчонкой, у которой, как и у меня, имелись свои личные счёты с этим миром. Чтобы свести их, мы заперлись в туалете и набросились друг на друга как пара безумцев. Пока вокруг гремела музыка. Пока остальные посетители колотили нам в дверь. Я был еле-живой, никак не мог разрядиться.

В итоге она устала ждать и сказала просто:

– Может, закончим минетом?

– Нет проблем, – ответил я. – Вперёд.

– Будь внимателен. Я не хочу испачкаться.

– Тогда ты выбрала не подходящее место.

– Меня это возбуждает, – призналась она.

Пока мы ещё не узнали друг друга.

Пока все не стало слишком сложным.

– Кончай, милый, – говорила она, прерываясь, чтобы перевести дыхание. Плевала мне на член и стругала кулачком мой твёрдый, пока я думал о смерти. Так как я смотрел на неё и ничего не чувствовал. И как следствие – ничего грандиозного у нас не вышло.

Я куда-то уплыл в своих мыслях и забыл о нашем уговоре. Я кончился тысячей чертей (не дурно, если учесть декорации вокруг). Но ей, бедняге, пришлось ловить слёзы моей похоти по всей туалетной кабинке. Это её сильно расстроило. Она даже обиделась.

– Ты обманул меня, – сказала эта девушка, чуть не плача. – У нас был уговор. Ты должен был сделать всё аккуратно.

– Извини, – ответил я. – Так вышло.

– Посмотри на моё платье. Оно вся заляпано.

– Неприятная ситуация, я согласен.

– Ты должен что-нибудь сделать.

– Нет, не должен.

– Помоги мне.

– Я могу прикрыть тебя.

– То есть как?

– Я выйду из туалета первым, а ты после меня.

– Очень благородно, мудак.

Сообразив, что я могу обмануть (а в её понимании я поступил именно так), она вроде как узнала меня. И больше я не был ей интересен. Отныне и навсегда.

Всё по тому, что в ту ночь я свёл счёты с миром, а она – нет. Всё потому, что в ту ночь мир в моём лице в очередной раз отымел её, а она осталась грязной, надкусанной.

Я смотрю на тех, кто находится внутри бара. Наблюдаю за ними через огромные панорамные окна. Парни и девчонки скачут в свете стробоскопа. Я замечаю, что столик, за которым я познакомился с бывшей, Эксой, убрали. Как и столик, за которым я изменил ей с девчонкой, которая наглаживала меня через штаны, пока я курил сигарету. Я садился у барной стойки, когда ноги уже совсем не держали, и смотрел на девчонок, прыгающих на танцполе. И тогда, и сейчас все они – бестелесная масса, окутанная дымом, гарью и потом. Разглядеть среди них приличный вариант всё равно, что в лотерее поучаствовать.

И вдруг я понимаю, что никакого бара нет, и никогда не было. Он существовал всего одну ночь. Каждую ночь с пятницы на субботу, когда я приходил сюда. Сейчас, если я зайду внутрь и напьюсь, то всё повторится. Плевать, как он будет называться. "Проказник". Или "Гроб". Не важно, сколько времени прошло. Это просто слова и цифры.