Текст книги "Слюни"

В другие годы вы с отцом ходите в лес, собираете грибы, хотя тебе это не нравится. Он рассказывает тебе, как ориентироваться на местности, а ещё он берёт тебя с собой на рыбалку, показывает место, где весной река разливается так сильно, что смывает мост. Вы проводите на берегу реки весь день, но тебе так ничего и не удаётся поймать, а отец говорит, что это не важно, на самом деле важен только сам процесс. Отец рассказывает тебе, как построить домики на деревьях, как сколотить плот. Отец говорит тебе, что ты должен хорошо учиться, чтобы поступить в университет, а ты просто хочешь уехать из Сухого Дна. Время идёт. Ты не интересуешься машинами, на спорт тебе тоже плевать, но ты много читаешь. Диалога у вас с отцом не получается. Подростком ты забиваешь на школу, впервые приходишь домой пьяным. Отец пытается вразумить тебя, наказать, но это ничего не меняет. Процесс под названием взросление запущен. Колесо крутится, ты идёшь дальше. Покоряешь вершины, снимаешь ограничения. Родители находят в мусорной корзине использованные презервативы – результат твоей недолгой дружбы с одноклассницей – и ничего не говорят. В другой раз растрёпанная подружка выбегает из твоей комнаты, когда домой с работы возвращается мать: раньше, чем ты ожидал вообще-то. Отец стареет. Пёс, который так и живёт на улице, тоже стареет. Иногда, когда родителей нет дома, ты орёшь на пса, но тот просто виляет хвостом. Скар всё так же плевать на тебя хотел. Пьяный, ты хочешь напасть на него, отомстить, но помнишь, как он покусал тебя, и отпускаешь эту мысль. Ты знаешь, время убьёт его – так же, как убьёт отца и мать, к сожалению. Однажды тебя не было дома несколько дней, и вот ты вернулся, исследователь, мать плачет, отец в последний раз пытается тебя вразумить, не понимая, что ты просто забылся: потерял счёт времени, пока обжимался с подружкой, пил с Берчем, спал на карьерах. Перед отъездом из Сухого Дна (ты уже вырос и теперь поступаешь в Технический Университет, экзамены сданы кое-как, но ты всё равно пройдёшь на бюджет, так что не парься об этом) в своё последнее лето вы с парнями из кряк-бригады строите плот. Используете для этого твои знания и навыки, которые остались у тебя с детства. Разумеется, вы все тонете, но живые добираетесь до берега. Веселье. Голые девчонки, уставшие родители. Последнее лето в этой дыре. Твой переезд в город. Университет. Вечеринки с друзьями по выходным. Снова девчонки. Клубы, бары. Тратишь родительские деньги. Съёмные квартиры. Одна, другая. Попытки написать одну, другую книгу – но всё не то, тебя всё не устраивает. Ничего, время ещё есть, всё у тебя впереди. Поиски смысла. Чтение книг. Переезжаешь к девчонке, от неё – к другой девчонке. Учишься бесплатно, хоть в чём-то ты отличился. Меняешь одежду, меняешь взгляды, меняешь приоритеты, меняешься сам.

Твои родители выходят на пенсию, получают долгожданный сертификат, покупают квартиру в городе, поближе к тебе, вы снова живёте вместе, никого это особо не радует. Ты уже вырос. Стал злее, наглее. Они утратили над тобой власть. В итоге родители покупают тебе отдельную квартиру на оставшиеся деньги – их не хватает, они берут ипотеку, с расчётом, что после окончания университета ты будешь платить её сам. Ты соглашаешься, особо не думая, когда это ещё будет, верно? Когда-нибудь ты станешь писателем, и у тебя будет много денег, а в худшем случае просто умрёшь: примерно так ты рассуждаешь. Отдаёшь долг Родине, возвращаешься домой, родители постарели, время взяло над ними верх, время их враг, как когда-то оно было врагом их родителей – как когда-то оно доберётся до тебя. Время убило пса, сделало работу за отца, вскоре после того, как Скара оставили у твоей сестры – она уже сто лет, как вернулась в Сухое Дно, твоя сестра: служит там, она замужем, растит двух сыновей. Пёс мёртв. Справедливость восторжествовала.

Но ты не чувствуешь радости. Почему, интересно?

Старый добрый Берч на новом месте встреч

Я сижу в кафе. Оно называется «Комок Шерсти».

Это зоокафе, где полно домашних питомцев.

Середина недели. Март месяц, кажется. Весна.

Я перестал следить за временем. Просто существую.

Официантки сторонятся меня, потому что думают, что я жмот. Посетители косятся так, как будто боятся, что я нападу на них. Украду животных. Съем их еду. Взорвусь.

Вторая половина дня. Идти некуда.

Моя компания – пара котов, их цвета: чёрный и дымчато-серый. Сидят на подоконнике среди подушек и мисочек. Один вылизывает другого за ушком, и оба мурлычут.

Их зовут Моисей и Асбест.

Моисей мне нравится больше.

Я жду, когда они подерутся. Стравливаю котов друг с другом, но всё напрасно. У них, кажется, любовь. Им нравится лизаться. У них другие планы.

Асбест смотрит на меня как-то подозрительно.

Я один. Вокруг незнакомцы. Все улыбаются друг другу. Я никому не улыбаюсь. Молодые девчонки, которые заходят в кафе с пришибленным видом, как будто по ошибке, покупают кофе в пластиковых стаканчиках, гладят пару котиков и в спешке ретируются. Я как раз раздумываю, не проследить ли за кем-нибудь их них: просто так, ради интереса.

Сегодня я ходил на собеседование в фирму, занимающуюся производством деревянных дилдо. Фирма называется "Ширинки Иринки". Должность: стругач. После короткого односложного разговора я попросил Куклу продемонстрировать их продукцию. Она сочла это за небывалую грубость, распсиховалась, и на том собеседование закончилось.

Напоследок Кукла сказала мне с вызовом:

– С таким подходом к нашему делу не знаю, как вы вообще рассчитываете найти себе достойное рабочее место.

– Я ничего такого не имел в виду. Вы не так поняли.

– Да? А как ещё можно понять слова, цитирую: что насчёт шероховатости, сглаживания концов и силы трения? Это ведь ваши вопросы, разве нет?

– Считайте это техническими характеристиками. Всего лишь параметры, необходимые для изготовления изделия.

– Вы думаете, я – дура? У меня высшее образование.

– У меня тоже, если что.

– Я работаю в этой компании с её основания.

– Это сколько? Два с половиной месяца?

– Всего доброго, молодой человек.

– Не скучайте, девушка.

– Не буду. Не переживайте.

– Среди стольких штыков? Конечно, не будете.

– Неадекватный.

Мне звонит неизвестный номер. Я думаю: может, мне повезло, и это поступает сигнал из "Ширинки Иринки". Отвечаю. Это Берч, мой старый друг. Здороваемся. Кошки перестают вылизываться, зачем-то шипят на меня. Громко. Шерсть у них встаёт дыбом. Я скармливаю им зубочистку: на нормальный корм у меня нет денег. Я сам не ел с утра.

– У тебя там собака лает, что ли? – говорит Берч.

– Ага, – говорю. – Деревянные собаки. Совсем распоясались. Сейчас прибью одну к стенке, чтобы остальных утихомирить. Отвлекаешь, – говорю.

– Ну, извините, блядь! Отвлекаю я его, ха!

Берч смеётся.

Посетители, отдыхающие в кафе, смотрят на меня так, как будто я только что обхаркал их лица.

– Какие дела? – спрашиваю.

– Живой пока, – говорит. – Ты никогда не думал о том, что нас подслушивают? Нет, ты только представь, что подумают бедные люди, если услышат наши разговоры?

– Главное, чтобы не подглядывали, – говорю, не подавая вида, что его слова, вообще-то сказанные в шутку, немного вгоняют меня в паранойю.

– Сквозь замочную скважину, – отвечает Берч, развивая мысль.

– Через пиздёнки наших подружек, – говорю я и таким образом закрываю тему.

Теперь мы оба смеёмся.

– Какие планы? – спрашивает Берч.

– На жизнь? Никаких.

– На конец света? Нет, серьёзно. Чем занимаешься?

Я задумываюсь.

Ничем. Я неудачник.

Конец моих раздумий.

– На работе, – отвечаю просто.

Даже грустно как-то становится.

– Долго ещё? – спрашивает Берч.

– А что такое?

– Катаемся. Хотел повидаться.

– С кем ты там?

– С девочкой.

– Подгребай.

– Так ты не занят?

У него такой голос, как будто он подловил меня.

– Не так, чтобы сильно, – говорю.

– Координаты?

– Кафе "Комок Шерсти".

И снова этот тон:

– Ты там работаешь, что ли?

– Я здесь обедаю.

– Ладно. Скоро буду.

Он отключается.

Я оплачиваю выпитый два час назад кофе деньгами Евы и выхожу на улицу.

Сажусь у поющего фонтана через дорогу. Холод, поздняя зима – или ранняя весна? Плевать мне – фонтан не работает, ещё не время воде журчать. Но музыка уже играет.

Новая песня ДжекиСайта. Называется: "Концерт в лесу".

На тротуаре пасутся голуби. Грызут битое стекло от пивных бутылок. Стайка птиц дожидается, пока светофор загорится зелёным и, урурукая, переходят проезжую часть.

Когда я в последний раз пил с Берчем, то проснулся одетый в чьей-то ванне. Похмельное утро, обеденное время. Незнакомая квартира. Две девчонки (одна в обосранных стрингах) спали на матрасе в обнимку. У другой слюна стекала на подушку без наволочки. Берч дремал на полу возле разорванного на части твистера. Я так и не понял, почему у нас был такой разброс. Разбудил Берча и сказал, что сваливаю. Сказал: я бросаю пить. Он осмотрел комнату через бинокль и прошептал: "Частота сокращения пизды равна нулю". Потом крутанул вертушку, которая задаёт ход игре, траллялякнул и снова отключился.

Берч появляется неожиданно. Вылезет из машины, которая паркуется у тротуара, находясь на аварийном сигнале. Берч подходит ко мне вальяжной походкой. Зимой он всегда набирает вес, так что сейчас он похож на огромный сейф, который кто-то невидимый со скрипом подталкивает вперёд по выложенной брусчаткой дорожке. Одет прилично. Берч замечает меня издалека, улыбается. Потом поворачивает голову и резко останавливается. Перед ним, если не по его ногам, проезжает беззаботный ребёнок на самокате.

Берч взмахивает рукой, шипит что-то сквозь зубы.

Ребёнок, как ни в чём не бывало, катится дальше.

Первый вопрос, который Берч задаёт мне:

– Не поздновато ли для обеда, Блабл?

– Проёбываюсь, – говорю.

Что ещё сказать?

– Да ну? – Берч улыбается.

– А что? Могу себе позволить.

– Хорошая, видимо, у тебя работа, да?

– Соответствующая. Приемлемая.

– Кому? Для чего?

Берч уже смеётся надо мной. Но я не обижаюсь.

– Для человека… моей… категории.

– Это ещё что значит?

– Не знаю, – говорю, прекращая дурачиться. – Сам до конца не разобрался.

– Скажешь хоть, чем занимаешься или как?

– Мебель проектирую, – отвечаю без запинки.

Это ведь не совсем ложь. Так оно когда-то и было.

– Ну да, – снова говорит Берч. – Мебель.

Смотрю на него, пытаясь понять: знает он, что я уже какой-то там месяц как безработный или нет? Решаю, что вряд ли. Успокаиваюсь.

Наверное, Берч – единственный, кто понял бы меня. Без шуток. Он сам столько раз менял работу, что его, наверное, уже знают все работодатели города. Как и меня.

Берч чаще всего безнадёжно пьяный. Так же, как я всегда безнадёжно безумен. У нас вроде как общий язык.

Его любимая и, наверное, единственная прочитанная книга: Александр Солженицын "Архипелаг ГУЛАГ". Хотя ему, как я полагаю, зашёл бы на ура Чарльз Буковски.

Я смотрю на него и понимаю, что сегодняшний день не исключение. Берч пьяный, и это погружает меня в какое-то нелепое уныние.

Наверное, я просто хочу напиться.

Чтобы забыться. Чтобы не проснуться утром.

Но я, как никто другой, знаю: это ничего не даст.

Пожимает друг другу руки, здороваемся, когда, по сути, уже расходиться следует.

– Видел, как ребёнок меня чуть не уронил? – спрашивает Берч. – Я просто замер там, честно.

– Я думал, он ноги тебе отдавил.

– Ага. Я потом ему отдавил бы.

– Спокойно, – говорю.

– Дай сигарету, пожалуйста.

– Не курю. Бросил.

Берч смотрит на меня с недоверием.

– Как у тебя это получается? Серьёзно?

– Что именно?

– Сначала бросил пить. Теперь не куришь. Как так?

– Условия подходящие.

Пауза. Я спрашиваю:

– А ты снова ужаленный?

– Немного. Выходной. Что ещё делать?

– Звучит, как план.

– Ыы… Фортепьяно.

– Ясно.

Берч рассказывает мне что-то о людях из прошлого. О наших с ним общих знакомых по Сухому Дну. О старых друзьях по кряк-бригаде. Или о тех, кого я не видел с тех пор, как это самое Сухое Дно покинул. И даже о тех, о ком я, казалось, и думать забыл.

На все его истории я отвечаю одинаково безразлично:

– Круто. Забавно. Рад за неё. Кто это такие? Он ещё жив? А с кем она была? Не помню их. Кто её трахал? Уехали? Кому отсасывала? Не слышал. Никогда не спал с ней.

И так далее.

В какой-то момент ему это надоедает.

Берч говорит, что ему нужна сигарета.

– Мне уже пора, – говорю.

– На работу?

– Точно.

– Может, по сигарете и пойдёшь?

– Я не курю, помнишь?

– Точно-точно. Святоша.

Я указываю на машину, спрашиваю, кто внутри.

– Девочка, – отвечает Берч. – Познакомить?

– Зачем?

– Не хочешь – не буду.

– А надо?

– Да всё равно.

Я спрашиваю, подшучивая над ним:

– Хорошенькая хоть?

– Нормальная.

– Понятно.

– А что?

– Ничего, – говорю. – Плевать.

– Только не начинай, ладно, Блабл?

– Что – не начинать.

– Не надо мне вот этих твоих косых взглядов.

– Каких взглядов?

Берч вздыхает. Качает головой, как будто говорит с полным кретином. Пьяный просто. Я не обращаю внимания.

Не знаю, как так получается, но в итоге я всё-таки тащусь с Берчем до машины за сигаретами. У нас всегда. Когда мы встречаемся, кто-нибудь из нас двоих обязательно тянет другого в пизду мира. Хорошо ещё, что я не пью, а то точно потерялся бы во времени.

Открываю дверь. Забираюсь внутрь на заднее сидение.

Я не знаю, что это за машина. Я не разбираюсь в марках. Ева сказала мне, когда мы только познакомились, что ездит на "жуке", и я просто помню об этом. А эту машину мне никто не представил. И если вдуматься: зачем мне эта информация? Я не собираюсь покупать машину. Мне не быть водителем. Не могу представить себя за рулём автомобиля.

А за рулём этой машины сидит девчонка. Ни красивая, ни страшная. Обычная девчонка, как все другие девчонки. Я сказал бы: проходная, на которой кто-нибудь точно задержится. Берч знакомит нас. Девушку зовут Прикус. На зубах у неё брекеты, которые я сначала принимаю по ошибке за грилзы. Совсем умом поплыл, наверное.

– Круто, – говорю девчонке. Мне кажется, что брекеты придают ей хоть какую-то индивидуальность.

– Дашь поносить? – спрашивает Берч у неё. И смеётся.

– Забирай. Хоть сейчас, – отвечает Прикус, несмотря на него. У неё на лице написано страдание, боль. Пёс долора, пёс отчаяния и её пожрал.

Берч прикладывается к бутылке.

В машине грязно, как в конуре.

От сидений пахнет мокрой собакой.

Берч достаёт смятую пачку сигарет из бардачка. Закуривает. Выдыхает дым в приоткрытое окно. И по тому, как Прикус реагирует на это действие, я понимаю: она близка к тому, чтобы послать его к чёрту.

– Выпьешь? – спрашивает Берч.

Он поворачивается и протягивает мне заполненную на треть бутылку коньяка. Она выскальзывает из его пьяных пальцев. Несколько капель проливается на коробку передач.

– Берч, – говорит Прикус, теряя терпение.

– Что? – отзывается он нервно.

– Можно аккуратнее, пожалуйста?

– А я, по-твоему, как делаю? На похуй, что ли?

– Не ругайся, прошу тебя.

– Тогда не лезь, когда… взрослые… разговаривают.

Это он так шутит, конечно.

– Такие уж взрослые. Умереть можно.

Берч смотрит на неё, не скрывая ненависти.

От выкуренной сигареты его сильно разматывает.

Он выпивает ещё, а потом говорит мне:

– Тебя там молния ещё не ударила, нет, святоша?

В голосе – тоска, разочарование.

Берч тоже хочет обратно. Как и я.

Интересно, а он знает – куда именно?

Я решаю узнать. И спрашиваю у него:

– Скучаешь по Сухому Дну?

– Я? Ну… Бывает. Немного.

– А по парням из кряк-бригады?

– Когда пью один, может. Не знаю.

– А по девчонкам, которых бросил?

Берч изображает смущение. Снова пьёт.

Объясняет мне что-то без слов. На пальцах.

Прикус говорит ему, отмахиваясь:

– Ладно, как будто я не знаю.

– Я девственник, – говорит Берч. И улыбается.

Прикус и я смеёмся.

– Скромный парень, – говорит Прикус. – Ничего не скажешь.

– Правильно, – отвечает Берч, икая. – Лучше молчи.

– А по армии? – спрашиваю. – Скучаешь, нет?

– Было забавно, – говорит он. – Есть что вспомнить.

А я пытаюсь понять: на какой именно вопрос он отвечает? Но не пристаю с расспросами, так как вижу, что Берч уходит в свои мысли, а я вообще-то хороший друг.

Я решаю, что мне пора идти.

Но прежде, чем я ухожу, Берч говорит, обращаясь к Прикусу, тыча при этом в меня новой, ещё незажжённой сигаретой:

– Не поверишь, но как-то раз, когда этот парень ещё не ушёл в армию, он нагрянул ко мне домой в девять утра с бутылкой коньяка в одной руке и бутылкой мартини в другой. Как думаешь, что он сказал? Ни за что не догадаешься.

Прикус отвечает, зевая:

– Кажется, я уже где-то слышала эту историю.

Берч не обращает на её слова внимания.

Он выдерживает театральную паузу и говорит с улыбкой:

– Чем займёмся – вот то, что он сказал мне.

– Я практически уверена, что уже слышала об этом.

Берч снова закуривает.

– Нет, ну, сколько можно, а? – спрашивает Прикус, уже не скрывая досады. – Хотя бы кури на улице, ладно? Прожжёшь сидения. Потом ещё за химчистку платить.

– Спокойно, женщина. Я контролирую ситуацию.

Но ситуация снова накаляется.

На этот раз я вмешиваюсь.

– Это было в Сухом Дне, – говорю я. – Мне было шестнадцать.

Они замолкают, смотрят на меня.

– Так давно? – переспрашивает Берч. – А я думал позже. Когда я уже переехал в город. Разве нет?

– Нет, – говорю. – Это точно было раньше.

– Детство, – говорит Берч. – Сухое Дно. Дыра мира.

Молчание.

– Весело было, да? – спрашиваю.

– Угу, – отвечает Берч. – Безудержное веселье.

– Ладно. Теперь мне точно пора.

– Может, всё-таки бахнешь? – Берч не сдаётся, протягивает мне бутылку. Коньяк плещется на самом дне.

– В другой раз, друг, – говорю.

– Когда? – Берч хватается за эту мысль.

У меня появляется ощущение дежавю. Смутное, оно тут же проходит.

– Может, в другой жизни? Пожалуй, так.

Берч ухмыляется. По салону плывёт дым.

– Рад был повидаться, Блабл. Не пропадай там.

– А где ты? – спрашивает Прикус, видимо, вырванная из собственных мыслей. – Я что-то пропустила?

– Только рождение бога, – отвечаю.

Прикус выдавливает из себя измученную улыбку. Наши взгляды встречаются в зеркале заднего вида. Она кажется мне очень грустной. Я понимаю, что увидеться с Берчем сегодня было ошибкой. Он слишком пьян. Или я слишком безумен. Это как взглянуть.

Я ухожу, не чувствуя ничего по отношению к ним обоим.

Иней брр

А в другой раз, когда я пробираюсь в Дом, прибегая к помощи моих друзей Бартлби, которые выносят дверь (её цвет меняется каждую секунду, пролистывается снизу вверх, сменяясь картинками), так что мы буквально вваливаемся в гостиную первого этажа. Передо мной разворачивается такая картина: повсюду трупы, мёртвые жильцы моего Дома, которые покоятся, как попало. Кто-то с раскинутыми в стороны руками, кто-то лицом в пол, а кто-то в скрещенных между собой постыдных позах. В ужасе я застываю на месте, пока парни проходят дальше, обследуя первый этаж. Кто-то из них говорит мне:

– Лучшее, что можно сделать с Домом – сжечь его.

Я смотрю на него, не скрывая отчаяния, но он хлопает меня по плечу и говорит:

– Ладно, Блабл, расслабься. Я шучу так. Мне просто хочется сжечь что-нибудь. Или кого-нибудь. Сам знаешь, у меня слабость к этому делу.

А потом он же, смеясь, спрашивает меня:

– Так где, говоришь, моя комната будет?

– Второй этаж. Выбирай любую свободную.

– Спасибо старик, обожаю тебя.

– Ты настоящий друг, Блабл, – говорит кто-то другой из парней, моих друзей из Коллекции Бартлби, пожимая мне руку. – При жизни я никогда не был в таких хоромах.

А кто-то другой подхватывает эту мысль и говорит:

– Может, это и есть Рай?

Но другие только смеются.

Когда опасность минует, и не удаётся найти зачинщиков, устроивших погром, посеявших смерть среди тех, кто раньше жил в моём Доме, я ложусь на тахту. Закуриваю.

Со стаканом виски в кресло присаживается кое-кто из парней.

Возможно, главный из всех Бартлби. Пример напрасно растраченного потенциала.

– Кто-то однозначно пытается выжить тебя отсюда. Есть предположения?

– Собственная фантазия, – говорю. – Так мне кажется.

– Есть за что. Необъятное поле игр. Хороший лот.

– Что?

– Твой Дом. Лакомый кусок.

– И я так думаю.

Какое-то время молчим, думаем каждый о чём-то своём.

Вокруг нас бездыханные тела, но это не вызывает никаких эмоций.

Оставляю в чьей-то ноздре недокуренную сигарету со вкусом печали. Мой друг отпивает виски. Усмехается, глядя на свои руки. Качает головой. Узнаю: "Что смешного?".

И тогда он говорит, переходя на шёпот, от которого по стене ползут Маракашки:

– Знаешь, когда-то и я устроил что-то подобное. Всего за одну ночь. И так много смертей. Жалею ли я об этом? Не знаю. Повторил бы я это снова? Да. Без раздумий.

– Не зря тебя, значит, казнили.

– Без комментариев.

Он осушает стакан.

– Спасибо, что приютил, Блабл.

– Тебе спасибо, что не бросаешь меня.

Хлопает меня по руке, подбирает закатившуюся под журнальный столик отрубленную голову. Поднимет её, держа за волосы. И ставит голову на столик: лицом ко мне.

Он говорит:

– Если засунуть её в холодильник, на губах образуется иней.

– Это ты к чему?

– Внутри – лёд просто.

А потом говорит, подмигивая мне:

– Если ты понимаешь, о чём я.

– Хм. Я… учту.

Он уходит, предлагая мне не засиживаться тут одному допоздна.

– И не смотри ей в глаза, Блабл. А то превратишься в камень.

Я не удивляюсь, когда слышу, как он смеётся, поднимаясь по лестнице.

– Шутка, – говорит он. – Просто сны плохие будут.

Следуй за мной, пока не споткнёшься

«Ненавидеть всех проще, чем любить кого-то».

Так говорит Ева. И это правда.

Я думаю о её словах, когда слежу за одной девчонкой, которую встречаю на улице.

Сзади эта девчонка просто секс.

И я иду за ней следом. По улице.

Куда бы она ни зашла – я всюду тащусь за ней.

В торговый центр. В Парк Вдохновения. В медицинскую клинику.

Без цели. Я призрак и могу оставаться незамеченным.

Словом, красивая молодая девушка. А я немного не в себе.

В детстве я подумал бы, что влюбился в неё: такое чувство наполняет мою грудь. Сейчас же я понимаю, что ненавижу её за то…

ЗА ЧТО? Мы даже не знакомы.

…за то, что она управляет моими желаниями.

Контролирует мои мысли, внедряется в них.

Как захватчик. Сеет зерно сомнения и похоти.

Следуя за ней, я пою про себя песню:

Боже, что делать, дурею.

Чокер, бандаж, портупея,

Комбо-набор, её тело –

Бомба последней модели.

"Смотришь на красивую девчонку и понимаешь, что где-то есть парень, который устал с ней спать".

Так говорит Ева. И это печально.

Эта девушка заходит в медклинику. Я топчусь у дверей, потом захожу следом – так сильно меня влечёт к ней. Я окончательно обезумел, но ничего не могу поделать с собой.

Весна. Снег тает. С крыши капает вода.

Администратор на входе просит меня натянуть бахилы.

"Нет проблем", говорю.

Синие мешки для трупов на ногах.

Захожу в приёмную, сердце вырывается и шлёпается на скользкий пол.

Подбираю его, запираю обратно в грудной клетке. Испуганно озираюсь.

Но с огромным облегчением понимаю, что никто этого не заметил.

"Чем вам помочь?", спрашивает всё тот же тип.

Он не нравится мне. Какой-то метросексуал.

Я не хочу быть похожим на того, кому нужна помощь пидора.

"Я с девушкой", говорю: "Она только что прошла".

Пауза.

"Ну что же…", говорит этот тип вежливо: "К какому врачу прошла ваша девушка?".

"А я откуда знаю?", говорю: "К женскому, наверно".

Пауза. На этот раз дольше.

Этот тип злит меня. Морось ебаная.

"Фамилия девушки?", спрашивает тип.

Он держит руки за спиной. Прикрывает тыл.

Я смотрю ему в глаза и говорю:

"Не усложняй, дружище", я говорю: "Лучше скажи, в каком она кабинете. Или мне обойти каждый? Во все заглянуть? Я могу, это не проблема. Найду её и вытащу отсюда, если увижу, как она трахается с кем-то из врачей. Неверная. Я всё для неё, что ещё надо?".

Он не знает, что сказать.

Стоит потерянный. Камень просто.

И тогда я подхожу ближе и добиваю его словами:

"Почему у меня такое чувство, что ты прикрываешь её? Прячешь от меня мою же девушку, да? Может ты тот, с кем она спит, пока я вкалываю по четырнадцать часов на автомобильном заводе, нет? Может, это ты шлёшь ей сообщения, а? Скажи: ты тот тип?".

Я настроен решительно. Смотрю ему в глаза.

Рассеянный взгляд, который проходит сквозь него.

Он теряется. Трясёт головой. Волосы спадают на лицо.

Она отмахивается от них, как это делают девчонки. Буэ.

Грубость плюс Наглость. На выходе: Желанный результат. Вот моя формула успеха. Напор. Сдвиг по фазе. Всё это мне диктует Дух. Он ведёт меня. Подсказывает путь.

"Нет. Нет, конечно", говорит этот тип.

"Тогда назови мне номер кабинета, в который пошла моя девушка. Быстро".

"Обещайте, что ничего не сделаете с ней", говорит он.

Я вижу, как взлетает и опускается обратно его кадык.

Меняю тактику. Я смеюсь. Хлопаю его по плечу.

Он неуверенно улыбается. Издаёт смешок.

"Расслабься, брат", говорю: "Я пошутил".

"Ох, ладно. А я поверил".

"Точно. Поверил".

"Значит, вам не нужно знать номер кабинета?".

Я снова становлюсь серьёзным.

Парень совсем мрачнеет. Не знает, что думать.

"Нужно. Как нет-то? Я с ней. Просто задержался".

"В таком случае…".

"Смелее. Я не съем её".

"Вашу девушку?", уточняет он.

"Точно. Мою радость".

Он говорит номер кабинета.

Третий этаж. Триста второй кабинет.

"Круто", говорю: "Спасибо".

Хлопаю его по плечу напоследок.

Улыбаюсь девчонкам на ресепшене.

"Можете воспользоваться лифтом", говорят они в унисон.

"Спасибо", говорю, отмахиваясь: "Я в хорошей форме".

Одна из них опускает глаза. Другая улыбается до победного. У одной хорошая фигура, у другой приятная внешность. Если бы их только можно было соединить в одну.

Я взбегаю наверх по лестнице.

"Лучшее, что может сделать один человек для другого – это перестать надоедать ему своим присутствием".

Так говорит Ева. И я до сих пор гадаю, что это значит.

На третьем этаже.

Прохожу по узкому коридору, так что два человека, встретившись, едва разойдутся. На стенах по обе стороны от меня картины. Пейзажи. Натюрморты. Ничего интересного. Всё предсказуемо. Такие же односложные картинки рисовала когда-то моя сестра. Но чтобы начать писать-рисовать своё, нужно повторить ни одну сотню чужих работ. И тогда, если желание творить, создавать новое останется, то у тебя появится крохотный шанс придумать что-то своё. А для этого нужно смотреть на вещи иначе, чем смотрят другие.

Табличка на стене сообщает, что картины продаются.

Ниже подпись: Точную информацию узнавайте у администратора.

Тут же на стене весит стационарный телефон.

Надпись: наберите такие-то цифры, чтобы связаться с ресепшеном.

Набираю.

Гудки-грудки.

Ту-ти-ту.

"Алло?". Женский голос.

"Мур?", отвечаю.

"Говорите".

"Администратора, пожалуйста".

"Секунду".

Проходит десять.

Мужской голос:

"Слушаю вас?".

"Братан!", говорю.

Он вздыхает в трубку.

"Да? Говорите".

"Картины за сколько?".

"Что, простите?".

"В какую цену картины. Те, что на стенах. В коридоре".

"Ах, картины. Секунду. Я уточню и сообщу вам".

Шуршание.

Спустя две тысячи лет.

Голос в телефоне произносит:

"От двадцати тысяч рублей".

"Они что, кровью девственниц написаны?", спрашиваю.

"Что, простите?".

"Их слепой писал? Как у Карвера?".

"Кто, простите? Вас плохо слышно".

"Их блогеры рисовали? Они авторы этих картин?".

"Нет", отвечает тот неуверенно: "Не думаю".

"Тогда почему так дорого?", спрашиваю.

И отключаюсь.

Осматриваюсь. В коридоре ни души.

Подхожу к кабинету триста два. Прислушиваюсь.

За дверью тишина. Дёргаю ручку – заперто.

Перед глазами всё плывёт. Хочется в туалет.

Нахожу дверь с соответствующей табличкой.

Захожу внутрь. Там одна большая общая раковина.

И две кабинки. В одной заперто.

Когда справляю нужду, слышу, как открывается соседняя дверь. Кто-то выходит, моет руки, сушит их.

Застёгиваю ремень, который мне вообще-то не нужен, но я всегда ношу его, чтобы в случае чего связать какой-нибудь девушке руки, придушить её, отхлестать по груди и ягодицам или просто вздёрнуться самому на первом попавшемся суку. Ремень отцовский.

Выхожу и вижу там ту самую девушку.

За ней я так долго шёл. И встретил её в туалете.

Наши взгляды встречаются в огромном зеркале на стене.

У меня перехватывает дыхание – так мы близко друг к другу.

Она говорит, устало улыбаясь мне в зеркале:

– Разве это не женский туалет?

– Не думаю, – говорю, неуверенным, дрожащим голосом. – Во всяком случае, я не видел никаких отличительных знаков на двери.

– Странно, – отвечает она. Голос у неё какой-то таинственный. – Я была уверена, что это женский туалет.

– Ничего страшного, – говорю.

– Вам, может, и нет. А мне – страшно.

– Почему же? – Я напрягаюсь.

И тогда она смотрит на меня и говорит:

– Зачем вы следите за мной?

– Кто – я? Кхе. Что делаю?

– Не прикидывайтесь. Я увидела вас ещё в парке.

– Что, простите? – Мой голос хрипит. Становится низким.

Я откашливаюсь.

Зачем-то умываю лицо.

Щёки пылают. Стыд.

– Мне интересно узнать, – говорит она. – Это моё право, разве нет? Это честно.

– Я не… – и замолкаю.

Она закатывает глаза.

– Ладно, – говорит она, споласкивая руки ещё раз. – Тогда я звоню в полицию.

У меня не остаётся другого выбора.

– Хорошо. Не нужно никому звонить.

Она смотрит на меня выжидающим взглядом.

– Вы правы. Вы… понравились мне.

– Почему вы просто не подошли? Почему не познакомились со мной? Зачем нужно было ходить следом?

– Так… проще, наверное, – говорю. – Не знаю. Это плохо.

Голова кружится. Искусственный свет режет глаза.

Я не знаю, что делать. Сушу руки. Потом лицо.

– Вам не хорошо? – спрашивает она с заботой.

– Мне… да, кажется. Я не знаю, что со мной.

– Может, я могу помочь вам. Чем-то?

– Зачем вам это?

Она пожимает плечами.

– Как я уже сказала: я увидела вас в парке, но ничего не сказала вам. Мне было интересно, как вы поступите.

Я гадаю: сколько ей лет? Но не спрашиваю.

– Ясно, – говорю. – Вы тоже хороша.

– А я тут причём?

– При том. Вырядились как на секс-карнавал.

Она удивляется.

Но вроде не обижается.

Наоборот осматривает себя в зеркале.

Поворачивается боком, изучает, как сидят брюки.

– Ничего такого, разве нет?

– Всё такое, – говорю, улыбаясь. – Меня тянет к вам.

– Сомнительный комплимент, вам не кажется?

– Это не комплимент. Это факт.

Мне надоедает переглядываться с ней.

Я поворачиваюсь спиной к зеркалу. Сажусь на раковину.

– Как вас пропустили сюда? – спрашивает она с интересом.

– Сказал, что вы моя девушка. А ещё – что вы изменяете мне, и я хочу поймать вас с поличным.

– И это сработало?

– Как видите.

– Уму непостижимо.

– Как и то, что мы с вами разговариваем.

– Как и то, что вы следили за мной, – говорит она.

– Как и то, что вы позволили мне делать это.

Молчание.

– Что дальше? – спрашивает она.

– Вам назначено у врача?

– Да. У косметолога.

– Какие-то проблемы?

– Угу.

– Поделитесь?

– С лицом, – отвечает она тихо.

Изучаю её внешность. Ничего нет.

Разве что многовато тонального крема.

Может, что-то под ним? Что-то неявное?