Текст книги "Слюни"

Должно же быть какое-то развитие. У меня есть высшее образование. Но я здесь.

И я ненавижу себя за это. Ненавижу себя за то, что не могу убраться отсюда, потому что у меня нет денег. А чтобы они были, нужно идти и работать на кого-то, кто будет говорить мне, что делать, будет указывать мне. Я не могу и просто не хочу подчиняться. Мне совсем плохо. Из стен дома торчит арматура, под потолком смеется младенец, а где-то за плинтусом прячутся Маракашки – самые трусливые твари на свете: они просят, чтобы я убил соседа, который сверлит с утра до вечера. Я считаю: это конец. Лучше не будет.

В Сухом Дне не было ни кинотеатра, ни кружков для талантливых детей, ни кафе, ни торговых центров. В Сухом Дне был стадион, где я занимался на турнике, чтобы быть, как все, а ночью трогал случайную девушку, сидя с ней на трибунах под надкусанной луной. В Сухом Дне был тренажерный зал, тесная комнатка размером два на два, куда набивались по десять парней разом: они врубали музыку, выкручивали сабвуфер на полную мощность и тягали железо. И я тоже тягал, пытался, по крайней мере, чтобы быть, как все, чтобы не отставать от людей, чтобы не быть одному. Я пил алкоголь вечерами со всеми, но так и не понял вкуса пива, зато втянулся во вкус водки. И у меня были друзья. Мне было пятнадцать или шестнадцать, и у меня была подруга – все они были старше меня, но я не был один. Мои родители не знали, что со мной происходит, и сильно расстраивались. Они переживали. А теперь я сижу здесь, в этой дыре, уставший, всеми покинутый, смотрю на район в окно. И хотя внутри в квартире у Евы всё сделано красиво (новый ремонт), за окном непроглядная серость. Нищие постоянно просят денег, алкоголики роются в мусорных корзинах. На лавках по выходным молодые матери с колясками устраивают пивные церемонии. В подворотнях кружатся трупные мухи с камерами вместо глаз. На тротуарах серебрятся битые бутылки. Я ищу тела по кустам, как искал следы мёртвых, будучи ребёнком. Но тут только Агенты, которые ждут, когда я оступлюсь и покажу свое истинное лицо. А ещё ангелы, сосущие твердые соски мёртвой женщины – матери всего живого.

Повсюду девушки, одетые, как проститутки, но модные и молодые, а я хочу их всех и ненавижу себя за то, что хочу их, а не Еву. В луже возле мусорного бака использованные презервативы. На парковке курлыкает мёртвый голубь, которого поделят и растащат по подвалам слепые коты. Дальше этого злачного района только река и лес. Это конец города, край моей жизни, и я хожу здесь, гляжу себе под ноги, ищу среди корней деревьев человеческие кости, так как это идеальное место, чтобы спрятаться и напасть на кого-нибудь. Сидя в кустах с Агентами я мастурбирую на проходящих мимо девушек, а они не видят меня. А может, я сплю под кустом, как настоящий алкоголик, и мне это всё снится.

Шастая по лесам в Сухом Дне, я натыкался на разное, в том числе на старое, давно заброшенное кладбище, где в прежние времена хоронили заключенных: тех, кто так и не вернулся домой, тех, кто остался нигде навсегда. Самопальные кресты попадали, земля провалилась, могилы ушли под землю, легко было упасть в одну из них. Я чувствовал себя везунчиком, победителем в лживой викторине, когда находил пару человеческих черепов без кожи, которые сырая заботливая мать-земля сама выплёвывала наружу, как будто не хотела иметь ничего общего с этими людьми. Мы с парнями из кряк-бригады, моими бывшими друзьями, собирали эти черепа и уносили с собой в какой-нибудь домик на дереве, скрытый в глубине леса, которые мы строили в огромном количестве. Мы отмывали эти черепа от земли или отвалившейся плоти в грязной реке, пахнущей тухлой рыбой, красили их в яркие цвета, но краска, как правило, быстро сходила. Требовалось нанести несколько слоёв, а лучше всего было использовать краску для автомобилей. После чего ставили эти черепа на пеньки в лесу или насаживали на палки. Отходили подальше и кидали в них камнями. Или стреляли по ним из пневматических винтовок. Это веселее, чем бить бутылки, а больше в Сухом Дне заниматься было нечем. Только изнывать от скуки, познавать мир – взрослеть, в общем.

И вот теперь, уже в городе, но всё ещё в лесу, я ссу жгучей струёй на прожжённую землю, что урчит у меня под ногами. Плюю на камни и рву траву, когда понимаю, в каком месте я оказался спустя семь лет. Мне горько от того, что я так никем и не стал, лучше усыпите меня. Я не жалуюсь, никого не обвиняю. Студентом я жил на съемных квартирах. Мы жили впятером в двухкомнатной квартире или вчетвером в однокомнатной. В армии я служил в учебном центре, где нас было сто двадцать парней в казарме, где было всего три туалета и пять раковин на всех нас. Я ночевал в окопах, я спал на бронежилетах и ящиках с боеприпасами, на голой земле в мороз, у воды в дождь, на камнях в горах в жару. Я умею выносить тяготы и лишения жизни, не думайте. Но я не обязан радоваться этому.

…выходя из дома я не знаю куда именно мне идти потому что мне нигде не рады уже два года как мне никто не звонит только семья да и с ними не всё так гладко и вот я просто иду в лес так как мне лучше держаться подальше от людей и улиц хотя я уже среди вас я иду рядом с тобой по тротуару перехожу улицу все эти дворы многоэтажные серые дома услышь меня бог и забери к себе в объятия я хотел умереть но я не умру пока не захвачу с собой пару кукол нет ответа я зол и вот я иду и не нужно за мной следить агенты не нужно искать смысл в том что ты слышишь так как я никто и завтра на моё место придёт другой а я стану тенью я уже тень и призрак но по моему внешнему виду не скажешь что со мной что-то не так не подумаешь что мне всё настолько отвратительно а мне просто никак среди людей очень узко не развернуться у меня в голове и то места больше вот где настоящий простор вот где живёт свобода я улыбаюсь главное улыбаться вот то что я понял а вы думаете парню весело девочки думают я забавный и это смешно они думают я необычный я не хочу тебя расстраивать дорогая но я безумнее пса хочешь быть таким же парень просто прочитай две с половиной тысячи книг как это сделал я в своё время и ответь всего на один вопрос потому что только это имеет значение что останется после тебя если завтра ты умрёшь а варианты ответа такие одежда вещи фотографии рабочее место недописанный пост в сети недотраханная сука нет лишь кучка костей это вот и есть ты.

Ещё только утро, но я уже не дома. Пока ты на работе, я тоже работаю: изучаю людей, слежу за всеми, как паразитолог. И недалеко от того места, где я живу, есть полуразвалившийся трамплин, на котором живёт призрак. Он смотрит на всех нас, следит, как спят девушки, как мастурбируют на них парни. А в другое время этот сторонний наблюдатель просто выдаёт лыжи в прокате, прикрывается так. Я приглядываюсь и вижу на склоне среди других людей, которые катаются на лыжах туда-сюда, знакомое лицо-маску. Соображаю, роюсь в чулане-памяти: это мой одногруппник. Мы проучились вместе сколько-то лет, но он отчислился, так и не получив диплома. Устроился работать в магазин спорттоваров, хотя, насколько мне известно, он никогда этим не интересовался.

Его зовут Спек. Имя выплывает из памяти, как воздушный корабль. Встречаемся взглядами, и я понимаю, что он тоже узнаёт меня, хотя обычно никто не узнаёт меня.

Здороваемся. Он снимает перчатку, пожимает мне руку. Спек говорит, что катает девчонок на склоне холма, учит их технике спуска, помогает освоить сноуборд. Я смотрю на девчонок, они ничего: фотографируются на фоне леса, одетые в тёплые комбинезоны.

– Какие дела? – спрашиваю. Я всегда рад видеть знакомое лицо.

– Все нормально, – отвечает Спек, отряхивая снег с ботинок. – Сам как?

– Всё круто, – говорю. – Порядок. – И улыбаюсь, как псих, то есть как улыбается знакомый ему Блабл, потому что Спек, возможно, единственный, кто ещё тогда, много лет назад, заметил, что со мной что-то не так. По его словам, я был нелюдимым, точнее как раз становился таким. Он в шутку называл меня социопатом. Интересно, думаю я, удивился бы Спек, обрадовался бы, если бы узнал, насколько был прав. Наверное, это здорово потешило бы его самолюбие. Но я не дам ему такого повода, пускай работает спокойно.

Разговариваем, и оказывается, что он женат, есть ребёнок – девочка, ей два года и три месяца или три года и два месяца, не важно, на самом деле всё перестало иметь смысл.

– Поздравляю, папаша, – говорю и трясу его руку, а сам думаю: ну, ты точно попал.

Спек благодарит меня, с ним приятно. Он спрашивает, где я работаю.

– Мебель проектирую, – говорю.

– Доучился всё-таки, – говорит он. – Удивительное дело.

Я злюсь из-за того, что он подшучивает надо мной, но не показываю этого.

Наоборот, предугадывая его реакцию, говорю, что ещё и в армию сходил.

– Ох, даже так? – говорит он, поражаясь: – А там как?

И в этот момент насмешка пропадает, остается только интерес, потому что сам он в армии не был: испугался, получил билет по состоянию здоровья, а теперь вот тренирует.

– Круто, – говорю. – Лучший год в жизни.

Спек смотрит на меня с недоверием.

– Да ну? А если честно?

Говорю, что так вообще-то и есть.

Он кивает, шепчет: ясно. Не верит мне. Но что я могу объяснить тому, у кого нет ни образования, ни дисциплины? Мне становится жалко его, мы ещё немного болтаем.

– Ладно, – говорит Спек в итоге. – Мне работать надо. Сам-то куда?

– На работу, – говорю не задумываясь

Он оттягивает резинку на рукаве куртки, бросает взгляд на часы.

– Ну, бывай, – говорит и спрашивает напоследок. – Ты здесь живёшь что ли?

– Вроде того, – говорю. – Проездом.

Он спрашивает: а как же тот район, где я жил раньше.

– У тебя же там, – говорит, – квартира вроде была, нет?

– Не думай об этом, – говорю. – Хорошо покататься.

Я машу рукой девчонкам, которых он учит кататься. Они недоумевают.

Спек возвращается на склон, а я иду на автобусную остановку, думая о том, сколько именно мы не виделись с ним. Суммирую в уме годы совместной учебы и получается, что не виделись мы больше, чем вообще общались с ним за жизнь. Не страшно, думаю.

Комментарии без текста

Если я не ищу вакансии в Сети, не рассылаю своё резюме, кому попало, не достаю Кукол звонками по поводу своей кандидатуры, не хожу по собеседованиям или просто не шатаюсь без дела – значит, я сижу дома у Евы. Предаюсь нехорошим фантазиям, погружаюсь всё глубже в пучину собственного смятения. Или работаю над книгой Янни Плака, моего бывшего лучшего друга, но на самом деле вообще-то моей книгой, так как название, идея и финал той истории, которую он написал, принадлежат мне. Это моя заслуга.

Если вернуться на какое-то время назад, когда меня ещё не взяли стажёром в фирму "ПостельКа", и большую часть свободного времени я проводил, сидя в пустой квартире (когда она ещё у меня была, моя квартира). Я читал статьи о расследовании убийств, просматривал криминальную хронику, залипал в документальные фильмы, посвящённые всё тем же темам, и вроде как собирал материал для своего собственного произведения, но по факту: впервые после возвращения из армии по-настоящему во что-то врубался. Вот тогда, где-то посреди этого полуночного безумия, мне позвонил Янни Плак, пьяный, расстроенный, может, в слезах, я не помню, но это было бы очень на него похоже.

Он позвонил мне, чтобы в очередной раз спросить совета о том, как ему быть с девчонкой, за которой он таскался в ту пору, точно собачонка. Но, как и положено любой собачонке, таскающейся за сексуальной девчонкой, у него не было права даже потрахать её ногу, не говоря уже о чём-то большем. Я слушал его, не перебивая.

– Я не знаю, что мне делать, Блабл, – сказал Янни Плак, признавая своё поражение. – Я не интересен ей, это понятно. Я не хочу быть у неё на поводу. Я вроде как забиваю на неё. Но потом скучаю. Быстро успокаиваюсь и сам выхожу на связь. А когда она объявляется, а она всегда объявляется, даже после долгого молчания, я не могу прогнать её. В общем, я совсем запутался. Потерялся где-то в себе. Не знаю, что и делать. Мы провели с ней столько времени вместе, много где были. Но я вижу, что для неё это ничего не значит. Путь в никуда, как ты говоришь. Я не интересен ей, как парень. Она не хочет быть со мной, как с мужчиной. Я для неё кто-то вроде друга. Мне начинает казаться, что она проводит со мной время не потому, что хочет этого. А потому, что не знает, с кем ещё ей пообщаться. Она нелюдимая, как ты. И ненормальная. Недавно у неё умер отец, и она совсем умом поехала. Так она говорит. Короче, я не знаю, что делать. Подскажи, Блабл.

– Как её хоть зовут? – спросил я.

– Ева, – ответил он. – Её зовут Ева.

В те времена Янни Плак мог рассказывать мне о своей жизни часами. Потому что: а) я хороший слушатель, который знает, где нужно вставлять все эти "ага", "да ну?", "что дальше?", так что вам и в голову не придёт, что вы мне неинтересны; б) по натуре своей очень сентиментальный Янни Плак видел себя главным героем собственной мелодрамы, где все остальные действующие лица-статисты по непонятным мне причинам пекутся о его счастье; в) он доверял мне, что в корне нелепо, учитывая, что я сам себе не доверяю. Скажу честно: мы были хорошими друзьями, но в тот момент судьба Янни Плака волновала меня меньше, чем когда-либо прежде. Я злился на него за то, что он бросил меня, когда я вернулся из армии. Янни променял наш общий интерес к тому, чтобы вырваться вперёд в жизни, на сиюминутные щенячьи бега за какой-то девчонкой. Писать, публиковаться, реализовываться – всё это отошло на второй план. А в те редкие моменты, когда Янни снисходил до того, чтобы навестить меня, то он не хотел говорить о делах, не хотел обсуждать стратегию к действию. Янни больше не хотел писать песни, как это было до армии. Не хотел работать над сценариями видеоклипов, которые, как мы надеялись, помогут нам забрать своё, выбиться в люди. Теперь он хотел говорить лишь об этой девчонке.

В общем, Янни Плак, сам того не ведая, настраивал меня против себя. Спрашивая у меня совета, как понравится Еве, он вкладывал свою судьбу в мои скользкие, трясущиеся от бессильной ненависти руки. Может немного, но я всё-таки завидовал ему, признаюсь.

Вот вырезка из прошлой жизни: смазанная, но довольно точная:

Я: Ты хочешь заявить о себе на весь мир, пацан, или нет? Если да, то кончай тратить наше время в пустую.

Он: (слишком воодушевлённый, наверное, под чем-то): Конечно, хочу. Но ещё я просто хочу быть счастливым.

Я: А если бы пришлось выбирать?

Он: (трезвея, как-то неуверенно): Я выбрал бы то, что посчитал наиболее подходящим для себя в этот конкретный момент.

И я учу Янни Плака писать. Учу всему, что знаю сам. Теперь мы развиваем мысль вместе. Мы ведь друзья, верно? Столько лет знаем друг друга. Но это быстро проходит.

– Ева не такая, как все, – говорит Янни Плак в другой раз. – Она особенная. Она путает слова "лестница" и "скамейка". Она носит только чёрную одежду, но при этом выглядит стильно. Она ходит в караоке, где поёт песни, которые найдёшь только на сборниках вроде "Лучшие хиты девяностых" или "Главные песни нулевых". Она ходит к психиатру, и никак не может перестать плакать после смерти отца. Она другая. Она снимает забавные ролики в Сети. Вот, посмотри, Блабл. Но Ева не поколение, чтобы ты понимал.

И Янни Плак показывает мне профиль Евы в Сети. Я листаю её фотографии с его телефона, смотрю какие-то её видеозаписи. А потом говорю:

– Быть не таким как все, и быть особенным – это две разные вещи.

– Не надо, Блабл, только не начинай.

– Не начинать – что?

– То, что ты любишь больше всего.

– И что же я так люблю, мой невнятный друг?

Янни Плак говорит осторожно:

– Ненавидеть всех? Искать изъяны? Не знаю.

Янни Плак говорит:

– Иногда мне кажется, что тебе нравится всё портить.

Я молчу.

Опомнившись, он пытается вернуть моё расположение.

– Лучше скажи, как ей понравится, – говорит он. Просит меня о помощи, значит. Как будто мне это важно.

– Тогда начинай говорить по делу, – отвечаю я. Так, чтобы он понял: мне плевать на него и всех вокруг.

И потому, что Янни Плак рассказывает мне об этой девушке дальше, исходя из их переписок, которые он мне показывает, я скоро понимаю: эта девушка ему не по зубам.

Она не косит под сумасшедшую, как ошибочно полагает Янни. Она отчаянно пытается вырваться из собственного страдания. Но я не говорю этого другу. Это знание я оставляю себе. На всякий случай.

…страдание ломает людей, опустошает их, поселяет в груди ангела, который поёт день и ночь, пока не умрёт молодым.

Не трудно догадаться, чем заканчивается эта история любви.

Тупиком.

Ева плюс Янни Плак равняется ничего.

Тем не менее, в вопросе нашей с ним дружбы я пытался цепляться за что-то. Наверное, мне нужен был единомышленник, чтобы не сойти с ума окончательно. И я предпринял последнюю попытку вразумить Янни Плака. Можно сказать, что таким образом я пытался сохранить нашу дружбу. Так как я придерживаюсь строгого мнения, что всякая дружба – это в первую очередь общий интерес: дело, которое связывает вас вместе.

Когда их общение с Евой совсем разладилось, он позвонил мне в очередной раз, и тогда я предложил Янни написать книгу. Точнее, попытаться записать те чувства и переживания, которые он испытывал по поводу своей неразделённой любви.

Он ответил мне, что не знает, как это делается.

– Что за бред? – сказал я. – Всё ты знаешь. Не прибедняйся. А если что, я помогу тебе. Расскажу, что и как. Слова освобождают. Лучше любого лекарства.

Важно понимать, что тогда я не был знаком с Евой. И мне было плевать на неё.

– Боюсь, у меня не получится, – ответил Янни Плак, но по его голосу я понял: идея парню понравилась.

В тот момент я думал о том, что Янни, мой друг, наверняка улыбается, счастливый. Радуется, что ему предложили решение вопроса, выход из тупика, протянули руку в помощь – и кто же это? Я, его лучший друг. Но возникает вопрос: где ты был, Янни, когда я сидел один в четырёх стенах или шатался призраком по городу. Я жил всеми забытый, покинутый надеждой, разбитый и жаждущий разговора, проглоченный цифровой эпохой технологий, переваренный и выплюнутый на мокрый от чужих слёз и плевков тротуар, обратившийся в прах через сморщенное лоно Безразличия, только в другой плоти, уставший призрак поколения, выглядывающий из-за угла, рассматривающий людей из-под козырька кепки, пленённый красотой молодости. Это всё я, твой друг, Блабл.

Перемотка.

Настоящее время.

И что на выходе? Я нахожусь в квартире у Евы, перечитываю то, что написал Янни Плак о своих переживаниях к ней, теперь уже моей девушке, проживаю с ним то единственное лето, когда ещё можно было что-то изменить, а сейчас и стараться нет смысла. Я читаю о том, как они проводили время в горах, ночевали в палатке, пили вино, спускались в соляные пещеры. Читая об этом, я вроде как следую за ними. Я даже могу представить без всякого труда, что тоже был там, рядом с ними – вот до чего я довёл себя.

Вот то, что сделали со мной все эти люди.

…они катаются на лошадях в природном парке, а я запрягаю лошадей, помогаю Еве забраться на лошадь – так, чтобы она не упала и не свернула себе шею – усаживаю её в седло, любуясь тем, как узкие брюки цвета хаки обтягивают её ягодицы, складываются в треугольник у неё между ног. Янни Плак тоже смотрит туда, но краснеет и, смущаясь, отводит взгляд в сторону. Я – скромный слуга Бартлби, помощник, на службе слова. Они кормят уток на пруду, а я подаю им отравленный хлеб. Я наливаю им пиво в баре "Горбыль", куда они идут в пятницу вечером, чтобы немного повеселиться. Я ставлю для них музыку, пишу тексты к песням, которые они будут петь в караоке, обнявшись, кривляясь, как все молодые и пьяные. Я суфлёр, и я подсказываю Янни Плаку, что говорить Еве, когда они переписываются. Я помогаю ему составить предложение так, чтобы Янни казался умным и интересным, чтобы Ева захотела общаться с ним.

Я выскребаю из себя душу, остатки разума, прежней человечности, которая в итоге суициднулась, разбилась об асфальт непонимания. Я поджигаю эту смесь на ложке, остужаю её под сладкими слезами мёртвых, ловлю последний вздох жертвы, вдыхаю его носом, выдыхаю ртом, ложка запотевает. Я давлю эту смесь чьим-то большим пальцем с наманикюренным ногтем, высыпаю содержимое на пергамент, скручиваю, слюнявлю край бумаги шершавым языком проститутки, поджигаю и передаю Янни Плаку.

Я говорю:

– Затянись, как следует, брат.

Я говорю:

– Это дерьмо лучшего сорта.

И что делает Янни Плак? Разумеется, он затягивается. Потому что духовно, интеллектуально он кормится с моих рук, хотя у меня самого нет денег на приличный ужин.

Используйте меня, опустошите меня, высосите из меня все соки – вместе с моей кровью, потом, слезами и спермой. Упейтесь моим смехом досыта. А потом изобразите удивление и спросите: почему ты так жесток, парень? Спросите меня, почему я забираю девушек, которые вам нравятся? Я не люблю людей. Я ненавижу себя, как человека, за те слабости, что присущи всему нашему роду. Ужасно, но факт.

И вот я работаю над книгой, точнее, над тем собранием набросков, сочинений, эссе, диалогов, вычлененных из переписок. Описаниями поездок, переживаниями и чувствами, которые испытывал мой некогда друг, Янни Плак, к моей девушке, Еве. Я перебираю их встречи, его фантазии и любовные сцены, которые придумываю сам. Случайные замечания, нелепые появления других людей, которые так же быстро исчезают из повествования, так как это история двоих, не более того. Взаимные претензии, ссоры и слезы – много слёз, преследуемых лихорадочным жаром прошлого лета, которое схоронилось в прежней жизни. Я пытаюсь собрать воедино то, что понаписал Янни Плак, следуя моему совету, и отправил мне, чтобы я вынес свой вердикт на счёт прочитанного. Старый друг поделился со мной этим бредом в ту пору, когда ещё доверял мне. Когда мы общались.

Дневниковые записи, истории для себя. Воспоминания, к которым и обращаться не хочется. Герой жалок. Он скулит всю дорогу, сколько бегает за девчонкой, чем сильно бесит меня, как читателя. Девчонка, прототип Евы – кто же ещё? – пребывает в постоянной прострации, убитая горем по умершему отцу (правда жизни). Она либо пьяна, либо под таблетками, которые покупает по рецепту своего психиатра (к сожалению, тоже правда). Она выглядит законченной стервой, которая нагло использует героя, чтобы выбраться из депрессии, но героя это вроде как устраивает. Отсюда вопрос: зачем он жалуется, что его используют? Непонятно. Всё написанное Янни Плаком – это страдания псевдоинтеллектуала, скрашенные попытками предать значение и скрытый смысл, которого на самом деле просто нет, каждой мелочи, каждому слову. А ещё: попытки найти своё место в мире, понять, почему героиня не хочет заниматься с героем сексом (он не в её вкусе).

Каждая минута, потраченная на прочтение этого черновика, наносит непоправимый ущерб моей фантазии: мой шестилетний племянник и тот придумал бы лучше. Пробираться через эти дебри становится труднее с каждым днём. Но я продолжаю трудиться с тех пор, как уволился. Копаюсь в том, что написал Янни Плак до того, как мы рассорились, с дотошностью пожарного инспектора, который топчется на пепелище того, что когда-то было домом. Перерабатываю. Редактирую то, что он отправил мне.

Складывая переработанные страницы в стопку, собирая новый текст, и называю полученный результат: "Комментарии без текста". Как и положено истинному Бартлби.

Зачем я делаю это? С одной стороны я намерен показать Янни Плаку, как на самом деле нужно писать книгу. Крепкую, добротную книгу с необычными, запоминающимися героями и просто интересным, правдоподобным сюжетом. С другой стороны мне нужен повод, чтобы встретиться с Янни Плаком. Я много чего так и не сказал ему, а наш последний разговор, который состоялся по телефону, был односторонним и неоднозначным: я орал на него, а он молчал и слушал. Когда я закончу работу над "Комментариями без текста" (это будет отредактированная, вычищенная версия путешествий Янни Плака без меня), я обязательно позвоню ему, и устрою нам встречу.

До тех пор звонить ему я не собираюсь. Всё равно он не ответит. Он сильно обиделся на меня. Впрочем, это его право.

Иногда мне становится совсем скучно, и я думаю о том, чем Янни Плак сейчас занимается. Как он живёт без меня? На ум не приходит ничего хорошего. Ничего, чему бы я мог позавидовать. Мне следует перестать думать обо всём этом, забыть, оставить в прежней жизни – как я поступил с большинством того, что у меня было. Но пока не получается. Может, позже? Хочется думать, что когда-нибудь я всё-таки перестану злиться. Найду покой внутри себя. Полагаю, Янни Плак всё так же напивается по выходным с парнями по кряк-бригаде, курит, тренируется в зале, преподаёт в колледже или где он там сейчас работает? Всё-таки, должен признать: хочется позвонить ему, чтобы: а) узнать, как он поживает; б) наорать на него ещё сильнее за то, что он предал меня прошлым летом. Хотя он, безусловно, думает, что это я предатель, раз увёл девчонку, за которой он так долго бегал.

А пока я думаю о том, что моя затея написать "Комментарии без текста" – на самом деле самая годная мысль. Янни Плак, наверное, забросил эту книгу, без меня у него всё равно ничего не выйдет. Я не хвалюсь, говорю как есть. У него ни знаний, ни фантазии.

Когда "Комментарии без текста" будут закончены, я всё-таки наберу Янни. Не смогу сдержаться, я себя знаю. Или просто приеду к нему домой. Я примерно помню, где он живёт: с памятью у меня беда, если честно. Полагаю, я просто завалюсь к нему без приглашения, чтобы он дара речи лишился. Брошу ему на стол отпечатанные листы с заглавием "Комментарии без текста" и спрошу с улыбкой:

– Ну как ты, друг?

Я хлопну его по плечу и спрошу:

– Так и будешь обижаться или, может, делом займёмся?

А потом мы обязательно напишем что-нибудь вместе.

Как и собирались сделать это в прошлой жизни.

"Комментарии без текста" – это так. Просто набор слов.

Но чем не повод старым друзьям встретиться, верно?

С наименьшими эмоциональными потерями

Каждая девушка, с которой я живу в разное время своей жизни, называет меня вымышленным именем. Как правило, я предлагаю девушкам самим выбирать, как ко мне обращаться. Так им будет проще забыть обо мне. Произнесите имя любимого человека, перекатите его на языке и почувствуете вкус связанных с ним воспоминаний. Человек, у которого нет имени, покидает вашу память с меньшими эмоциональными потерями.

Вот точный, но неполный список прозвищ, которыми меня называли в разное время разные девушки:

Мальчишка (не оригинально).

Призрак (потому что меня нет в Сети, и никто никогда не знает, где я и с кем).

Холодок (синоним: бездушный).

Кряксти (не спрашивайте).

Мистер Мур (альтернатива скучному "Котик").

БуБу (говорят, я много ворчу).

Царь моих дырочек (но я могу что-то путать).

С Евой мы зовём друг друга так: я – Бартлби, как из моей Коллекции, а Ева – Лесли, как девчонка из фильма "Мост в Терабитию".

– Я на неё совсем не похожа, – говорит Ева. – Я старше неё лет так на пятнадцать. И я даже не блондинка.

– А я, по-твоему, похож на Бартлби?

– А как он выглядит?

– Никто не знает, – отвечаю.

– Тогда это точно про тебя.

Проведите эксперимент.

Возьмите к себе домой питомца из приюта для животных. Но с расчётом, что вернёте его обратно, скажем, через неделю. На протяжении этого времени вас не будет покидать чувство, что питомец не принадлежит вам. Животное принадлежит приюту. Сомневаюсь, что вы захотите привязываться к нему, зная, что через неделю вам придётся вернуть его обратно. Отдать другому владельцу. Зная об этом, вы не выставляете кота или собаку за дверь. Не обделяете его или её вниманием. Не морите голодом. Наоборот, вы всем сердцем хотите помочь этому несчастному созданию. Времени у вас немного, верно? Вы сделаете всё возможное, чтобы рядом с вами этот питомец чувствовал себя, как можно лучше. Вы дадите ему дом. Тепло и уют. Покой и свою заботу. Безвозмездно. Чего вы ему не дадите – так это имени. Его уже придумали за вас. И оно не имеет значения. Даже, если вам его называли в приюте, нет смысла запоминать его. Питомец вернётся обратно. Вы забудете, как его звали. Может быть, через неделю. Или через месяц. Поиграйтесь с ним и верните туда, где нашли. Дайте бедному животному немного заботы, как он, в свою очередь, даёт вам любовь, наполняет вашу жизнь смыслом. Это взаимовыгодная сделка.

      Что-то подобное происходит у меня с девушками.

Они знают, что я уйду: рано или поздно.

Они узнают об этом не сразу, спустя какое-то время.

И каждая реагирует по-своему.

Если провести опрос среди моих бывших девушек, то, услышав моё имя, они непременно ответят что-то такое:

"Да, знала такого парня. Но я много кого знала, понятно?".

"Он ещё жив? Удивительно. Я думаю, что при таком отношении к жизни он должен был уже давно сдохнуть".

"Я была так молода и не знала, что творю, когда связалась с ним".

"Он был младше меня, но развитый не по годам. Так я тогда думала. Дурой была".

"Я думала, что люблю его".

"Я думала, он любит меня".

Я Блабл. И я пересадочная станция.

Я тот, с кем можно отдохнуть душой и телом перед забегом: тернистой дорогой в жизнь. Отключиться от проблем, на какое-то время почувствовать себя любимой. При условии, что девушка сама этого хочет. Я не ловелас, я не авантюрист. Мне не нужно от вас ничего, кроме вас самих. Я просто честный. Врать девушкам? Не вижу смысла.

Дурачиться – это уже другой разговор.

Как ни странно, мысль о том, что наши отношения не будут вечными, когда-нибудь закончатся – как и всё в жизни вообще-то – никого особо не расстраивает. Осознание этого открывает новые уровни поведения и взаимодействия. Границы расширяются. Появляется надежда, что именно ты станешь той единственной, кто пробьёт его безразличие. Именно с тобой он захочет чего-то большего, так как ты сама изо всех сил будешь пытаться стать чем-то большим для него. Оправданная мотивация. Без обмана.

Мы договариваемся с Евой, что если захотим изменить друг другу, то первым делом расскажем об этом: она – мне, а я – ей. И никому другому. Никаких подруг. Никаких родственников. Психиатр? Ева больше не ходит к нему. Бросила это дело, когда познакомилась со мной. Всё просто: ты говоришь о своих проблемах с другими, даже самыми близкими людьми, спрашиваешь у них совета или просто жалуешься им, выговариваешься. Тогда будь готов, что эти люди решат твою судьбу за тебя. Считай, что вкладываешь свой выбор в руки посторонних людей. Есть вещи, которые касаются строго двоих.

Я спрашиваю Еву, что она собирается предпринять, когда я брошусь на другую девушку. А я брошусь, рано или поздно. Я знаю себя.