Текст книги "Слюни"

Янни Плак объясняет ей:

– Блабл спрашивает, как ты поживаешь?

– Всё хорошо. Спасибо. Как ты?

– Всё в порядке. Всё круто.

Я прикусываю язык.

– Общаетесь? – спрашивает она у Янни, поглаживая его по щеке.

– По мелочи, – говорит он.

Я гадаю: знает ли она о том, что между нами произошло? Наверное, знает. И делает вид, что презирает меня. Чтобы поддержать своего парня. Но самой плевать, верно?

Она смотрит на плиту, где по-прежнему стоит турка с осадком от кофе, потом переводит взгляд на мою чашку и говорит своему парню:

– Ты что, хочешь отравить его?

– Это была шутка такая.

– Ну как тебе шутка? – спрашивает она у меня.

– Не смешная, – говорю. – Но я оценил старания.

– Вот видишь, – говорит Талия Шестьдесят, вроде как пытаясь пристыдить его. Янни безразлично пожимает плечами. У них свои игры. – Я сварю вам ещё кофе.

– Не нужно, – говорю. – Мне уже пора идти.

– Правда? Ну что же…

Она замолкает, ни капли не разочарованная.

– Уверен? – спрашивает Янни Плак.

– Более чем, – говорю. – С работы как-никак.

– А кем ты работаешь? – спрашивает Талия Шестьдесят, вроде как оживляясь.

– Мебель конструирую.

Талия Шестьдесят теряет ко мне интерес.

Я поднимаюсь с дивана, захожу в туалет. Там всё тоже изменилось. Баночки, тюбики, щётки, гели для душа, шампуни, разные маски для лица и прочее – это первое, что я вижу на полках. Мне хочется спустить их все в унитаз вслед за моей мочой. Но я просто умываюсь и возвращаюсь к ним. Янни Плак провожает меня. Талия Шестьдесят даже не смотрит в мою сторону, когда я обуваюсь. Она тычет в экран телефона, пялится в телевизор, где всё так же крутятся какие-то музыкальные клипы. Я не разбираю ни слова.

Я предпринимаю ещё одну попытку втянуть его девушку в разговор. Я говорю, что с тех пор, как я был тут в последний раз – обстановка сильно изменилась. Все эти безделушки, прозрачные вазочки с засушенными цветами… плетеные венки с шипами, свечи, камешки, фигурки и статуэтки, ракушки и светильники… все эти композиции, весь этот декор – словом, всё это барахлишко придает комнате индивидуальность, заполняет… я хочу сказать дыру, но сдерживаюсь и говорю – пространство квартиры, как нельзя лучше.

Я говорю, обращаясь к Талии Шестьдесят:

– Это ты всё выбирала, да? Потому что я не могу представить, чтобы он сам до такого дошёл. Без обид, пацан. Но мы можем наглядно лицезреть твой вкус. Достаточно посмотреть на эту ужасную картину на стене.

Пауза.

Они обмениваются взглядами.

– Все эти, как ты выразился, безделушки мы выбирали вместе, – говорит она. – А картина это мой подарок любимому на празднование нового года.

– Она тоже тащится от супергероев, прикинь? – говорит Янни Плак.

И улыбается во весь рот.

Талия Шестьдесят хлопает ресницами.

– Ясно, – говорю. – Рад был.

– Взаимно, – отвечает она.

На лице у неё ни улыбки, ни радости.

Что-то я совсем плох, думаю.

Я не выдерживаю и спрашиваю у него, понизив голос:

– Так что ты думаешь, пацан?

– О чём?

– О том, что было? Как всё стало?

– Было и было, – отвечает он. – А что?

– Ничего, – говорю. – Просто интересно.

– Жаль, что так всё вышло. Что ещё сказать?

А я думаю, что этот вопрос нужно было задавать Талии Шестьдесят, чтобы узнать правду. Но хрена-с два Янни Плак допустил бы, чтобы мы остались с ней наедине.

– Ладно, – говорю. – Забудь.

Пожимаем друг другу руки.

Он так и не вспоминает о том, что у меня был день рождения.

…дыра у меня в груди расползается. Она размером с каньон, на дне которого лёд – это моё сердце. Лежит там, коченеет и ждёт, когда кто-нибудь за ним спуститься.

Я выхожу за дверь, уверенный, что сейчас эти двое будут смеяться надо мной.

А ещё я убеждён, что на самом деле меня никак нельзя выпускать к людям.

Эмоциональные качели

После встречи с Янни Плаком никак не могу успокоиться. Злюсь по пустякам, раздражаюсь на всё, что меня даже никак не касается. Боюсь, что вот-вот сорвусь и полечу в бездну. Причиню кому-нибудь вред. Мысли путаются в конец. Маракашки пищат. Дух воет. Так продолжается и на другой, и на следующий день. Бессилие кутает меня в саван.

Бытует мнение: на меня плевать хотели,

В быту в постели разлагаюсь в Бит-Отеле.

Несмотря на то, что у нас вроде как холодная война, Ева пытается помочь мне.

– Не думай об этом. Ты ничего не можешь с этим поделать. Так хотя бы не думай. Отпусти. Забудь о них всех.

– Нет. Не могу. Я чувствую колоссальную ненависть.

Тогда она подходит к вопросу с другой стороны.

– Как думаешь, ты сможешь переубедить его публиковать книгу?

– НЕ ГОВОРИ ТАК! – Ору я на неё. И добавляю спокойнее: – Не произноси этих слов. Это не книга. Он ничего не публикует. Я не верю, что он сделал это. Вот увижу, тогда поверю. А так – нет никакой книги.

– Думаешь, он мог всё выдумать? Чтобы позлить тебя? Чтобы оскорбить?

– Не знаю. А мог?

Она пожимает плечами.

"Жук" тащит нас дальше.

– Сука! – ору я на какую-то пьяную девушку, которая вылезает из-за куста и бросается под колёса движущейся впереди нас машины: водитель сигналит, потом останавливается, что-то объясняет ей через стекло. Эта девушка, видимо, совсем ничего не соображая, лезет к нему целоваться. – Шли её! – Говорю. – Пускай она получит то, на что напрашивается. Ненормальные. Бомжи. Алкоголики. Бездари. Я такой же. Я – Никто. Не удивлюсь, если завтра я тоже стану выпрыгивать из кустов. Просто, чтобы позлить людей.

– Не ругайся, – говорит Ева, пугаясь. – Прошу тебя.

С плачущего неба на лобовое стекло "жука" со шлепком падает отрезанная грудь.

Ева не замечает этого, так как дворники тут же смахивают это чудо на асфальт.

– Главное, что он больше не болтает, – говорит Ева. – Не рассказывает всё подряд. О своей жизни. О девушке, которая ему нравится. Держится сдержанно – так, кажется, ты сказал, да? Это значит, что он усвоил урок, который ты преподал ему. Это ведь хорошо.

– Это всё из-за тебя, – говорю. – У меня была работа. У меня была квартира. У меня был друг. Ничего не осталось. Я пустой. В груди дыра. Как в той песне. Кошмар просто.

– Это не моя вина.

Смотрю на Еву. Она говорит серьёзно.

За рулём машины она послушнее всего.

– Если бы не ты, я просто работал бы и всё. Я не знал бы, чем ещё заниматься, ясно? Я никогда не ушёл бы с этой паршивой работы. Не уволился, чтобы найти что-то лучшее – свою новую жизнь. Но я поверил, что я могу. Если бы не ты, я умирал бы от тоски и был бы вынужден встречаться со своими друзьями по кряк-бригаде. Я прекрасно напивался бы с ними, просто чтобы не быть одному, я доступно выражаюсь? Я не знал бы, куда себя деть. Хотел бы писать, но не писал бы. Начинал бы и бросал всё незаконченными историями. Я был бы вынужден жить как другие. Сдался бы и стал частью общества.

– Так я не поняла. Ты рад или нет, что встретил меня? Ты уже определись, а то по твоим словам не ясно.

– Не знаю, – говорю. – Я уже ничего не знаю, понимаешь? Кто я? Где моё место? Может, меня и правда лучше изолировать от людей, нет? Чтобы я не сеял в их умах безумие? Как они так живут? Плевать! Не моё дело. Пускай живут, как хотят. Им ведь нет никакого дела до меня, понимаешь? Так почему мне должно быть не всё равно на них всех?

– Такое чувство, как будто ты злишься, готовый к худшему, чтобы держать равновесие в мире. Не знаю.

– Конкретнее, пожалуйста.

– Не знаю, сказала уже. Я не умею говорить так, как ты.

Я замолкаю.

Наши взаимоотношения с Евой – качели.

Эстафета, которая кочует из рук в руки.

Точнее так было, пока я не положил могильный камень на свою сторону качели, и та перевесила окончательно.

– Без меня ты не был счастлив, – говорит Ева. – Как и я не была счастлива до встречи с тобой. Ты ведь знаешь.

– Я знаю, что ничего не знаю. Мне даже неизвестно, беременна ли ты. А если беременная – как такое вообще возможно? Ты ведь знаешь, что я никогда…

– Знаю. И с этим вопросом пока не всё понятно.

Книга в кормушке

Понедельник. Позднее утро. За стеклом автобуса – дымовая завеса тумана и влаги. Город умывается слезами Создателя. Хнычущий ребёнок Весна переходит рубеж в начало жизни. Плачь, детка, плачь. Выхожу на остановке «Набережная». Захожу в безлюдный парк через арку, обвитую ветвями сгнившего винограда. Под первым же деревом замечаю облезлого кота, нервно пытающегося растерзать ещё живую птицу. Шикаю на него. Кота это не пугает. Шикаю снова. Тот же результат. Я подхожу ближе. Глаза кота блестят.

Он шипит мне:

– Отъебись, – А потом, ехидничая: – Я просто делаю свою работу. Тебе тоже не помешало бы найти себе занятие.

Кот вгрызается в дрожащую птицу, которая, раскинув свои огромные крылья-веера, подметает усеянный мхом и прошлогодней листвой тротуар.

Я шагаю дальше, пробираюсь в самую глубь парка.

Сырость, пахнет гнилой древесиной. По скользкой дорожке навстречу мне едет девушка на велосипеде. Огромная грудь вываливается наружу из-под топика камуфляжного цвета. На ней жёлтая жилетка, которая развивается следом как плащ какого-то супергероя.

Велосипед набирает скорость, и тогда девушка кричит мне:

– С дороги. Собью, глупый.

Я отпрыгиваю в сторону.

Потом ору ей в спину:

– Сама глупая. Прикройся.

Из рук у меня выскальзывает пакет, который я несу с собой. Подбираю его с земли, отряхиваю, заглядываю внутрь. Там отпечатанный вариант "Комментариев без текста". Не промокли? Не ушиблись? Листы шуршат мне: "Порядок, Блабл". Слова подмигивают мне.

Мне кажется, я слышу, как играет музыка.

А когда подхожу к ротонде, замечаю, что там, внутри, стоит пианино, за которым сидит какой-то тип в маске. На ступеньках ротонды лежит велосипед. Я встаю возле крошащейся колонны, чтобы не мешать, и слушаю, как этот тип играет. Мелодия успокаивает. Наблюдаю за тем, как его руки со знанием дела бегают по клавишам пианино. Это зрелище завораживает. Чувствую, как к горлу по какой-то причине подступают слёзы.

…всхлипываю. Выдыхаю вихрь. Он уносит листву со ступенек вниз. Пианино в ротонде. Агенты в Доме. Все Бартлби бойкотируют меня. Духи мира, напойте колыбель на руках. Обидно, не троньте её тело в слюнях. Я досыта накормлен ангелом по кускам.

Тип в маске заканчивает играть.

Наступает абсолютная тишина. Свежий воздух наполняет лёгкие, лишённые сигаретного дыма. Тело, из которого уже год как выветривается алкоголь, наполняется жизнью. Такое чувство, что меня выстирали, выжали досуха и повесили на бельевую веревку.

Я одариваю его громкими, но такими одинокими аплодисментами. Мир перед глазами плывёт по пизде.

Этот тип оборачивается, напуганный.

– Так красиво, – говорю. – Так… спокойно.

– Ээ, ну… Хм… Кхе… Спасибо. Чего уж тут.

– Нет-нет, – говорю. – Это вам спасибо.

Я бросаюсь к нему, чтобы пожать руку. Он кашляет в кулак. На пальце блестит обручальное кольцо. В тени серого дня золотой цвет кольца кажется каким-то сюрреалистичным символом. Но я не понимаю его значения. Тип говорит что-то о вирусе, который добрался и до нашего города. Он тараторит что-то на счёт своей жены, что не хочет заразить её. А ещё говорит, что он признателен мне за похвалу, хотя не думал кого-нибудь впечатлить. Просто играл для себя, как мог. Я прячу руку в карман, даже не обижаясь.

– Не судите строго, – говорит он. – Если бы я знал, что у меня есть слушатель, я непременно постарался бы.

– Вы неподражаемы. Вы великолепно сыграли. Я тронут.

– Ну что же, – говорит тип. – Спасибо ещё раз.

– Сыграйте, прошу вас.

– К сожалению, не могу. Мне пора. Дела, знаете ли.

Он снова говорит что-то о своей жене. Кажется, она где-то ждёт его. А он и так уже сильно задержался, когда решил остановиться и поиграть немного. Увлёкся, говорит.

– Какие дела? Вы так играете. Это то, чему вы должны посвящать двадцать четыре часа в сутки. Потом немного спать, хорошенько есть, получать первоклассный минет от какой-нибудь тупой инста-тёлки, срать одуванчиками и садиться за пианино. Чтобы нести красоту в мир. Чтобы развиваться. Вы – виртуоз. Вы – гений. Думаете, я шучу? Ничего подобного. Я не смыслю в музыке, но меня вы пронзили до самого нутра. Сыграйте.

– Не могу, – говорит он, недоумевая. – Извините.

Он выбирается из-за пианино, елозя по скамейке, поставленной слишком близко: скамейка подскакивает под ним, как качели. Перекашивается. Тип падает на каменный пол. Удивлённо выдыхает. Я ловлю дежавю и не успеваю поймать этого типа-пианиста.

Я протягиваю ему руку, он резко отмахивается.

– Не трогайте, – говорит он довольно грубо. – Я сам.

– Не ушиблись? – спрашиваю я, заботливо.

– Не нужно, – говорит. – Я в порядке.

Я отхожу в сторону. Поднимаю руки, чтобы показать: я – не опасен. Я – не враг ему. Наоборот. Хочу быть другом. И понимаю: в этом, наверное, всё дело. Я просто всегда хотел быть кому-нибудь другом. Хотел быть нужным просто сам по себе. А не за какие-то свои заслуги. Не за красивые фотографии. Не за популярный аккаунт. Не за модные тряпки. Не за то, что я хорошо трахаюсь. Не за то, что у меня есть диплом. А за что тогда?

Наверное, за то, что я просто существую.

Он встаёт на трясущиеся ноги, пересекает ротонду: быстрее, чем следует, как если бы боялся, что я погонюсь за ним, и там оборачивается. Смотрит на меня, я улыбаюсь в ответ. Он садится на велосипед, прокручивает педали и в спешке уезжает. Я наблюдаю, как велосипед, треща, катится дальше по дорожке. На повороте он ловит мой взгляд, и я долго машу ему. В итоге он едва не влетает в фонарный столб, во время сворачивает и прячется среди деревьев. Я чувствую себя подавленным. Убираюсь отсюда. Иду дальше.

Перехожу мост всех влюблённых, с которого в прошлом году вандалы сняли примерно двадцать тысяч навесных замков и сдали на металлолом, потому что по их расчётам, если добавить сверху ещё десять-двадцать замков, мост точно рухнул бы. По образованию они были инженерами. Сейчас на мосту ни кого, хотя обычно тут бренчит на гитаре какой-то тип, которому уже хорошенько за тридцать. Мне кажется, я видел его за игрой в каждом переходе, на каждом углу в этом городе – когда только приехал сюда из Сухого Дна. И тогда ему тоже было на вид "хорошенько за тридцать". Все эти годы он просит у меня денег, но я не даю ему ни монеты из принципа: время ушло, а песни он играет всё те же, причём не собственного сочинения. Говорят, по образованию он филолог или философ или программист. Впрочем, это не имеет значения. Для меня, как и для всех других, он просто тип, который бренчит за деньги. Бездельник. Я иду по мосту, жалея, что сегодня его нет. Я точно подошёл бы к нему, чтобы поговорить. Расспросил бы его. Планирует он заниматься делом, нет? Или так и будет всю жизнь траллялякать на гитарке? Что там с работой? Взрослеть он собирается, нет? Мне очень интересно, как бы он ответил. Наверное, вышел бы из себя, обезумел и разбил бы в щепки об мою больную голову свою балалайку.

Моя мать говорит, что я могу даже мёртвого достать.

Она звонила вчера, чтобы узнать, как мои дела.

Я ответил: всё круто. Я сказал: у меня есть план.

– Какой такой план? – спросила мать.

У неё в голосе проскользнули нотки тревоги.

– Как посадить и вырастить жимолость под ногтём? Не знаю, мам. Какой у меня может быть план? Иисус на палке.

– Не богохульствуй.

– Алоэ вера, – говорю я.

– Ты решил, как тебе устроиться на работу? Это ты имеешь в виду, да? – спросила она натянутым голосом.

– Я сдаюсь.

– Не пугай меня.

– На собеседование позвали.

– Как хорошо. А куда?

– Плевать. Я устроюсь к ним.

Молчание.

– Ты не шутишь? – спросила мать.

– Нет. Надоело всё.

– Как хорошо, – повторила она с сомнением, как будто не поверила мне. – Ещё бы успеть до карантина.

– Не переживай. Я уже всё для себя решил.

– Я так рада. Хоть бы всё у тебя получилось.

Я иду по парку, который почему-то называется садом.

Меня останавливает какой-то мужик. Я напрягаюсь.

– Спокойно, пацан. Ищешь чего?

Он озирается по сторонам. Глаза у него бегают в разные стороны. Он шмыгает носом, грызёт чёрный ноготь. Напоминает нищего, пахнет так же. Но одет нормально.

Хипстер какой-то, наверное. Тоже бородатый.

– Чего ищу? – переспрашиваю.

Голос у меня злой, грубый.

– Ищешь чего-то? Веселья там, нет?

– Себя ищу, – говорю. – Знаешь что об этом?

– Не, – говорит, ковыряя глаз. – Может, гортань пчелы?

– Не интересует.

– А верблюжью слюну не хочешь? Высший сорт.

– Не надо мне такого.

Я обхожу его стороной, когда он говорит:

– Попробуй хотя бы каприза-дриза или жидкопука.

– Кого? Каприза-дриза?

– Мур, – говорит тип и начинает ржать.

Я ускоряю шаг и быстро отделываюсь от него.

Мёртвая зона. Мёртвый сезон. Мёртвый эфир.

Всё живое во мне умерло, жилец покинул этот Дом.

Трансляция в полночь, канал: анал чьей-то бывшей подружки.

Устаивайся удобнее, вставляй свои любимые наушники. Запасись чипсами, чтобы хватило на серию или две. Просмотр обещает быть глубоким, горячим, скользящим.

На лицо. На грудь. На живот.

В бассейн свалился бегемот.

Но не сварился – всё наёб.

Я выхожу на покрытый брусчаткой пятачок. В центре – памятник Птице-Говоруну. Вокруг стоят заляпанные, сломанные лавки. На одной из них, посапывая, спит девушка. Под головой у неё учебники. Сама закутана в пальто. На ногах большие белые кроссовки.

Я не обращаю на неё внимания. У меня важное дело.

Наконец-то я добирался до этой паршивой кормушки.

Она находится в стороне от пятачка, среди деревьев.

Кормушка висит на столбе, который вкопан в землю или даже зацементирован, и похожа на ту, что делают для птиц на уроке труда в Сухом Дне. Только больше размером.

На кормушке табличка с такими словами:

"ИНТЕЛЛЕКТУАЛЬНАЯ КОРМУШКА. ПТИЦ НЕ КОРМИТЬ".

Ниже подпись, выполненная кривыми печатными буквами:

"прочитал книгу? не знаешь куда её деть? твои друзья не читают книг? или у тебя просто нет друзей? неудачник, оставь книгу здесь. поделись знанием. пускай её прочитает кто-нибудь другой. не будь жмотом. просто оставь книгу. брось её здесь и забудь о ней".

Вынимаю из пакета "Комментарии без текста". Смотрю на них в последний раз. Несколько дождевых капель падает на титульный лист. А может, это мои слёзы? Плевать. Название расплывается. Дышу чаще. Кладу книгу в кормушку. Она с трудом помещаются.

Пакет сворачиваю, громко шуршу им и выбрасываю в урну. Уже собираюсь уходить, когда вижу, что девушка на скамейке просыпается. Она поднимает голову, показывается из-под пальто, шмыгает носом. Смотрит на меня. Приятная наружность, непроходимая тупость в глазах. На губах сонная улыбка. Девушка потягивается, громко чавкает.

– Поцелую ежа за репост, – говорит она, усаживаясь на скамейку. – Покажу грудь за просмотры. Дам потрогать себя за лайки. Подрочу за латте. Сяду на лицо за просто так.

– Спасибо, – говорю. – Не интересует.

– Отсосу за новый телефон. Буду просто открывать рот под музыку, только укажите меня в сторис. Снимусь в рекламе вашего продукта, если дадите скидку. Скину свои нюдсы, если первым скинешь мне свой член. Оближу бомжа за возможность попасть в тренды на Ютуб. Ублажу муравья за правильное питание. Окажу любую услугу, но не интимного характера. Я не проститутка, если что.

– Может, в другой раз? – говорю я, скрываясь среди деревьев. – Например, в следующей жизни?

Взгляд её трезвеет.

– На том же месте, – отвечает она. И подмигивает мне. – Я запомнила тебя. – А потом, озираясь по сторонам: – Где камера? Снимаете меня уже, нет? Хочу писать…

Она смеётся. А я сматываюсь отсюда как можно скорее.

Собеседования не будет

Я ору на тишину, меня не берут,

Обезоружен, шут и плут, уже не до шуток.

Выцветшее тату, кислый привкус во рту,

Море горя, крою амбразуры голой грудью.

Прямо сейчас я иду ещё на одно собеседование.

Мне не нравится должность, которую мне предлагают. Ночные смены низкая оплата труда, рабочая должность, а я вообще-то метил в офис. Я считаю, что человек с высшим образованием достоин, как минимум, права выбора. Но сегодня в нашем городе объявили карантин, связанный с вирусом, который, как и я, несёт в себе боль и разрушение. И если я не устроюсь на работу сегодня, значит, буду сидеть у Евы в квартире до скончания времён: в ужасном, старом доме, где с утра до вечера идёт ремонт. Денег на переезд нет, а значит и выбора тоже. Это убивает меня. Есть чувство, что я иду не в ногу с самим собой.

Как в наказание, на всю улицу, где расположена контора, в которой у меня назначено собеседование, гремят строительные работы: дорожные рабочие ремонтируют асфальт. Это окраина города, производственный район. Стиснув зубы, миную рабочих, а дальше никого нет. Ни одного живого человека на всю улицу. Время близится к вечеру.

Стук отбойного молотка, грохот ремонтных работ (это призрак соседа по дому, в котором я живу): эти звуки преследуют меня, даже когда я удаляюсь на значительное расстояние. Единственная живая душа на весь квартал – девушка, которая выходит из ворот железного ангара, покрытого красной облупившейся краской, куда вместился бы небольшой самолёт. На девушке короткая жёлтая куртка, чёрные обтягивающие брюки, на ногах высокие кожаные ботинки. Русые волосы забраны в хвост, лицо милое, даже невинное, кожа чистая. Косметики в меру, чтобы подчеркнуть контуры лица. Выглядит дорого и красиво. Увидеть такую девушку посреди серых, грязных построек – удивительное дело.

Она напоминает мне Симку. В ней тоже есть что-то от Куклы.

Девушка направляется к небольшой, девчачьей машине, припаркованной у тротуара. Она прижимает к груди толстые папки: те едва не лопаются от бумаг. На глазах у девушки очки в роговой оправе, которые того и гляди сползут на нос или вовсе слетят.

Внутри меня шевелится безумец.

– Давайте я вам помогу, – говорю я, обращаясь к девушке.

– Нет, спасибо, – отвечает она, не глядя на меня. – Я справлюсь.

– Мне не трудно, – говорю. – У вас бумаги чуть не падают.

– Нет необходимости, – говорит она и на этот раз смотрит на меня так, чтобы я точно отстал от неё.

– Ну, как скажете.

Девушка тянется в карман куртки, и прежде, чем она успевает выудить наружу ключи, которые появляются со звоном – раздаётся шелест страниц, как будто Дух дышит. Но это папка падает на тротуар, покрытый грязью. Листы разлетаются в разные стороны.

– Фак, – говорит девушка.

Я наклоняюсь, подбираю несколько бумажек, передаю их девушке. К моему удивлению, она с силой вырывает листы из моих рук. Когда наши взгляды встречаются, в её неблагородных глазах, скрытых за очками, я не вижу ни капли благодарности. Я вижу даже не банальную осторожность, которая была бы уместна при общении с незнакомцем. А вражду или даже ненависть. Как будто она винит меня в том, что не удержала свои документы. Как будто у неё был плохой день. Или её просто давно от души не имели.

– Вам никуда не надо? Разве вы никуда не спешите?

В голосе упрёк. На лице ноль эмоций.

Я указываю на ангар, который возвышается у нас за спиной: с ним нас разделяет метров сто, не больше. Я слышу шум, доносящийся из-за ворот: громкие голоса, скрежет металла. Кто-то что-то пилит. А ещё я слышу звуки, которые издают инструменты, рабочая техника – это команда ремонтников чинит дорогу. Меня коробит от этих звуков.

– Кажется, я уже на месте, – говорю. – А вам помощь не помешает.

Девушка поднимается. Выпрямляет спину. Всем своим видом показывает, что она не нуждается в моей помощи. Потом окидывает меня оценивающим взглядом – ненавижу, когда девушки так на меня смотрят. Можно подумать, я их всех заведомо не устраиваю.

– Вы по какому вопросу? – спрашивает она.

– Не понял? – говорю.

Она указывает на ангар

– Я работаю в этой фирме. Так по какому вопросу?

– По вопросу трудоустройства, – говорю.

Она убирает заляпанные бумаги в папки, кладёт их на крышу машины.

И смотрит на меня с интересом.

Но интерес этот не тот, что я вижу обычно, когда хожу по собеседованиям. У неё насмешливый взгляд. Глаза как будто говорят: да неужели? Эти глаза смеются надо мной.

Взгляд Куклы.

Звуки строительных…

…ремонтных…

…работ становятся громче.

Это те же скрипучие, бесящие, пронзительные звуки, какие я слышу, находясь в квартире у Евы. Они режут слух, точат голову, как если бы она была зажата в тисках.

Не дождавшись, когда девушка заговорит, я спрашиваю, указывая на ворота:

– Скажите, пожалуйста, я пройду здесь в отдел управления персоналом или есть какой-то другой, отдельный вход, чтобы попасть в офис?

– Вас не примут, – говорит девушка будничным тоном.

Закидывает папки на заднее сидение машины.

После чего обходит её, явно намереваясь сесть за руль.

Вот так просто. Без объяснений.

Я жду продолжения, но его не следует.

– Не понял? – говорю.

Наши взгляды встречаются. Она прячет улыбку. Недобрую. Ехидную.

Я так понимаю, у неё был трудный, может быть, просто долгий день.

Но она даже не подозревает, насколько трудным для меня был последний год.

– У меня назначено собеседование.

– Все собеседования отменены, – говорит девушка.

Я моргаю. Открываю рот, чтобы уточнить, но она опережает меня:

– Наверно, вы не поняли, да?

Улыбка её становится шире.

Скрежет. Стук. Сверление

… так ревёт пила у меня за спиной, где-то в ангаре. Или так скребут совковые лопаты, когда рабочие посыпают ямы галькой. Или так отрезают голову дерзкой девушке.

Слышу слова, но не знаю, кто их произносит:

…неудачник, проигравший, безработный, нищий…

Я думаю о Еве, которая сегодня пошла на приём к доктору. Чтобы узнать, беременна ли она. Если да, я должен буду что-то предпринять. Узнать, кто с ней спит. Потому что я никогда не кончал в неё. Может, она напускала моей спермы себе внутрь, пока я спал?

Эти мысли сводят меня с ума.

Я вздыхаю, вспоминая такую сцену: Ева надевает на работу красивое нижнее бельё, а я спрашиваю, для кого это? Она говорит: "Просто захотелось или нужны причины, чтобы чувствовать себя девушкой?". Затем смотрит на меня так загадочно, насмешливо.

…перегоревший, лишенец, страж, сорняк, бегущий кролик, бездомный, грязь.

Всё, что я могу сказать сейчас, глядя на эту девушку, когда у меня в глазах вспышки ярости, а сердце стучит, как отбойный молоток строителей-ремонтников, такие слова:

– Я приехал специально, чтобы встретиться с менеджером по управлению персоналом. И я намерен поговорить. Если вы не знаете, как пройти в офис, ничего страшного. Я сам найду, где тут вход. Рад был помочь, хорошего вечера. И берегите себя. Серьёзно.

Я слышу собственный голос как со стороны.

Я разворачиваюсь, готовый направиться к ангару.

Когда девушка бросаем мне в спину слова, как камни:

– Вы уже поговорили. Я и есть менеджер по управлению с персоналом. И я говорю вам, что все собеседования отменены в связи с объявлением карантина. Что непонятного?

Я молчу, не особо удивлённый тем фактом, что она – Кукла. Эта роль ей к лицу.

Сжимаю кулаки, так что белеют костяшки.

Кукла говорит, упиваясь собой:

– Утром всем соискателям были отправлены письма на электронную почту, в которых в понятной форме излагается то же самое. Угадайте, сколько из них пришли сюда?

Кукла смеется над тем, как легко она решила мою судьбу, как просто она лишила меня надежды.

Она говорит:

– Наверное, вы чего-то не поняли, да? Но ничего. В другой раз, может, сообразите.

Кукла садится в машину. Я слышу, как хлопает дверь со стороны водителя.

Заводится двигатель.

Куклы решают мою судьбу.

Звуки ремонта нарастают.

Куклы смеются над тем, кто я.

Эти звуки врезаются в память.

Куклы знают, что я пришёл просить их об услуге.

Я чувствую, как по щеке у меня стекает слеза.

Они даже решают, будем ли мы говорить.

Они решают, когда мне открывать рот, а когда молчать.

отказ отказ отказ отказ отказ а потом ещё один

А ещё я чувствую, как улыбаюсь, и не могу остановиться. Скулы ломит, как будто мне кто-то долго бил по лицу. Как бывало, когда я напивался в барах в прежней жизни.

Я смотрю на ангар. Красная железная коробка. Внутри кипит жизнь, там трудятся люди, у которых, наверно, есть семьи, друзья, деньги. Словом, всё то, чего нет у меня.

Глупо было полагать, что я смогу смириться.

Осматриваюсь и не замечаю вокруг ни души.

Никто не смотрит на меня. Никто не следит за мной.

Пытаюсь отыскать камеры видеонаблюдения, но их тоже нет.

Может, я не зря впустил Агентов в Дом? Похоже, они говорили правду.

Вот он, тот момент.

…в тех местах, куда я хожу на собеседования, никто не спрашивает документов. Никто не смотрит мой диплом. А зря, как мне кажется.

Я могу быть кем угодно.

Я смахиваю слезу.

– Ладно.

Мне есть, что сказать Кукле, но я подозреваю, что разговора у нас не получится.

Я жду, что кто-то появится. Кто-то помешает мне.

Тем временем улица и тротуар остаются пустыми.

Жилых домов здесь нет. Дорожные рабочие далеко, а шум, который они производят, заглушит любой, даже самый пронзительный крик. Я уверен в этом.

Я говорю себе:

– Твоя взяла, Дух.

Я смотрю по сторонам сквозь красную плёнку в глазах.

После чего разворачиваюсь и уверенно шагаю к машине.

Точка невозврата

Всё дело в моменте.

Вроде бы ты здесь, но тебя здесь нет.

Твоё тело – на пассажирском сидении.

Твоё разум – огненный шар, опалённое солнцем перекати-поле, которое мчится вниз с горы, набирая скорость. Пока не врежется в кого-то. Пока не воспламенит другого. Так перекидывается пламя, так сгорает человек. Всё хорошее, всё человеческое как качели над пропастью. Верёвки-тросы, на которых эти качели держалась, лопнули – или их подрезали другие люди? Плевать. Значение имеет только результат: качели сорвалась. Полёт в бездну. Ты на пассажирском сидении чужого автомобиля. С тобой – незнакомая девушка. Она – Кукла. В ней сосредоточено всё, что тебе не нравится в девушках. Упрямство, насмешливость, осознанность. Тебя влечёт к ней, и ты не знаешь, как справиться с этим, поэтому выбираешь меньший из путей сопротивления: ты ненавидишь её. Она – всё то, что ты любишь в девушках. Что именно? Сексуальность. Женственность. Хрупкость. У тебя появляется желание уничтожить красоту, подчинить её себе. Навязать ей свою волю.

Хочется выиграть хотя бы одну из тысячи битв.

Вся твоя жизнь зависла в этом обрывке повествования.

До этого ты всего лишь сидел над бездной, свесив ноги, болтая ими. Как болтался без дела всю жизнь. Ты плевал в бездну, ждал ответа, но не слышал, как твои слюни ударяются о дно. Потому что глубина твоего безумия: неисчерпаема. А зло необъятно, когда расправит свои чёрные крылья-лезвия. Ты отравишься, если решишь покормиться с его когтистых лап. Так и знай. Ты не сильный. Ты не слабый. Ты просто человек. Как и все.

Кукла тоже.

Но у тебя есть нож.

И ты достаёшь его.

И тогда её глаза распахиваются.

Она перестаёт орать на тебя.

Перестаёт толкать тебя и пытаться выгнать из своей машины.

Кукла удивлённо выпускает воздух.

Твоё тело бросает в жар.

Салон автомобиля становится тесным. Внутри тебя всё сжимается. Такое чувство, что тебя вот-вот вырвет. Ты заряжен. Ты возбуждён. Ты зол на весь мир. И сильно устал.