Текст книги "Слюни"

– Никаких вообще, – отвечает он. – Всё норм. Ты как?

– Порядок, – говорю. – Шатаюсь.

– Ясно, – говорит он.

– Рядом обитаешь? – спрашиваю в основном потому, что не могу представить, чтобы он вдруг стал тащиться в такую даль ради похода в магазин.

– Не-а, – говорит. – По делам. За пивом.

– Ясно, – говорю.

– Ну и бородища у тебя, – говорит он, улыбаясь шире.

– У тебя тоже кудри знатные, – говорю. Борода у него ещё больше моей.

– Кудри, – повторяет он. Видно, что слово ему не нравится.

Он, этот мой некогда друг, обходит меня, берёт упаковку пива с полки. Долго смотрит на неё, изучает и ставит на место. Подходит к холодильнику, открывает его, достаёт оттуда бутылку с каплями конденсата на стенках. Этот вариант его устраивает.

– Что надо, – говорит он неоднозначно, а я гадаю, вопрос это или мысли вслух.

Выглядит он более чем успешно.

Ухоженная борода. Модная одежда.

Я чувствую себя последним ущербом.

Мне снова хочется всё ломать.

Мои кости грызёт Алый Пёс Отчаяния.

Да, думаю. Ненадолго же меня хватило.

– Чем себя развлекаешь? – спрашиваю.

– Развлекаю чем? Ничем, – отвечает он просто.

– С парнями не видишься?

– С парнями, – говорит он. Задумывается. Смотрит в одну точку. Мимо меня. – С какими парнями?

– С теми… старыми, – говорю, чувствую себя глупо.

– Ах, не-а, – отвечает он. – Не вижусь.

А потом прощается и уходит со словами:

– Ну, бывай, Блабл. Рад был.

– Ага. Я тоже, – говорю.

А сам думаю: не был ты рад.

Я смотрю на Еву. Она улыбается.

– Что ещё? – спрашиваю.

– Ничего. Просто.

– Что – просто? Не еби мне мозг.

– Мы общались с ним. Раньше.

– Когда я был в армии. Знаю.

– Ты в курсе? – она изображает удивление.

– Расскажи ещё, как он учил тебя водить машину.

– Откуда…

– От нашего общего друга. Бесишь меня.

– А я-то при чём? Ты сам злишься.

– Я не шучу.

– Ладно.

Мы проходим на кассу.

Там в очереди стоит знакомая девчонка.

Я здороваюсь с ней, она делает вид, что не слышит.

– Кто это такая? – спрашивает Ева, когда эта девчонка забирает покупки и уходит.

– Общались. Раньше. Когда тебя не было.

– Тесно?

– Я ебал её, – говорю, а потом понимаю, что люди вокруг смотрят на меня. Я откашливаюсь, прикрываю лицо рукой. – Я рассказывал тебе о ней.

– Как её зовут?

Когда-то я считал эту девчонку пределом мечтаний.

Я был молод, наивен и неопытен. Я был хорошим.

Всю свою жизнь я мечусь между заблуждениями.

Я называю имя девушки. Глаза Евы загораются.

– Скорее, – говорит она. – Я должна её увидеть.

– Что? Зачем?

Я ничего не понимаю.

Ева оплачивает покупки.

Вместе с тележкой мы выезжаем на парковку.

Движемся мимо брошенных автомобилей, высматриваем эту девчонку. Я замечаю её по волосам. У какой-то машины.

– Вот она, – говорю.

– Нужно ближе подойти.

– Ты скажешь, что за дела?

– Мне просто интересно, – говорит Ева. Она не в себе. – Ты точно уверен, что это – та самая девушка?

Я говорю что-то о татуировке у неё на руке. Описываю рисунок, как помню.

– Если есть тату, значит, это она.

– Давай ближе к ней.

– Твоя машина в другой стороне.

– Забудь о машине. Идём.

– Ненормальная.

В глазах у неё безумный блеск.

Когда мы обходим девушку, я отворачиваюсь.

Ева наоборот: пристально изучает её. С ног до головы.

– Фу, – Ева выдыхает с облегчением.

Она выносит вердикт, довольная собой:

– Ничего особенного.

– Красивая, – говорю. – Не ври.

– Волосы шикарные. И всё.

– Посмотри на попку, – говорю и уже сам таращусь на неё.

– Так себе. Худощава.

– Ясно.

Мы описываем круг по парковке.

Подходим к "жуку". Открываем багажник.

Я перекладываю продукты из тележки. Ева светится от радости.

– Ты чего? – говорит. – Расстроился?

– Она очень даже ничего.

– Не уродливая. Скажем прямо.

– В баре к ней клеился каждый второй.

– И что?

– И то, – говорю. Я не знаю, что ещё сказать. Зря я затеял этот спор. Нет желания доказывать ей что-то. – Мы познакомились, а через полчаса я уже имел её в гостинице.

– А кто платил за номер? – спрашивает Ева.

Внутри у меня что-то обрывается.

Я смотрю на неё, не скрывая ненависти.

– Ты шутишь, да? – спрашиваю. – Пиздец просто.

– Ладно, – говорит Ева, сдаваясь – Прости.

Неуверенно касается меня ладонью, я отмахиваюсь.

– Просто ты так много о ней говорил.

– И что с того? Это не повод смеяться.

– Ничего. Я ожидала, что она будет огонь.

Всю дорогу до её дома я храню молчание.

Она много чего говорит. Пытается вернуть меня.

К сожалению, я очень злопамятный сукин сын.

Глобус на кончике пальца

Когда мне всё-таки удаётся попасть в Дом с красной дверью, я не испытываю ничего, кроме недоумения. Проходя по коридору второго этажа в сопровождении дворецкого, которого мне посоветовал один парень из моей Коллекции Бартлби (этот дворецкий следит за порядком в Доме и может поддержать любую беседу), я стараюсь не показывать того ужаса, что одолевает меня. Дело в том, что я тянусь к дверям, ведущим в комнаты, но все они как одна, либо отдаляются от меня, либо деформируются. Коридор и вовсе кажется узким, не развернёшься: он заканчивается прожорливым анусом. Даже когда мне удаётся схватиться за ручку одной из дверей, ручка превращается в крысу, подозрительно похожую на тварь из одноимённого романа Джеймса Герберта или «Чумы» Альбера Камю. Крыса вгрызается в мой палец, я взвизгиваю от неожиданности. Дворецкий оказывается хорошим помощником и тут же сжигает крысу напалмом. Пахнет опалённой шерстью.

– Какого хрена тут творится? – спрашиваю я, ору на него, не скрывая тревоги в голосе. – Почему собственная фантазия пытается меня убить? Это новый тренд такой?

– Не могу знать, сэр, – отвечает дворецкий. – Но смею предположить, что проблема глубокого внутри. Там, где сходятся все линии. Как следствие: картинка рябит.

– И что мне с этим делать?

– Возможно, вам пора немного отдохнуть? Сменить обстановку? Может быть, вам не следует так много времени проводить в Доме? Не сочтите за грубость, сэр, но мне кажется, свежий воздух пойдёт вам на пользу. Пообщайтесь с людьми. Смените род деятельности. Я присмотрю тут за всем, пока вас не будет. Я прослежу за порядком в Доме.

– Или мне просто следует уволить тебя? Отказаться от твоих услуг, чтобы не выбиваться из повествования? – спрашиваю, выходя из себя, но на самом деле пытаюсь найти крайнего: кто-то ведь должен нести ответственность за это жуткое безобразие.

– Это ваше право, сэр. Поступайте так, как считаете нужным. Но знайте: на вашем месте я опасался бы своё здоровье. Вам нужно как можно меньше думать о чём-то плохом, и чуть больше о чём-то хорошем. Я могу пригласить для вас цирковое шоу гимнасток или, скажем, зоопарк экзотических животных. Если вы позволите, сэр, я найму первоклассную команду уборщиков, специалистов в своём деле, и они вычистят каждую комнату в Доме. Можно всё поменять, нанять дизайнеров, декораторов и флористов. Только представьте: заходите в Дом, а повсюду цветы. У фонтана в саду поют птицы. Чем не красота? Соглашайтесь, сэр. Сделаем ваш Дом светлее! Просто поменяйте вектор мышления.

А я думаю, что нужно преподать урок Маракашкам, которые воруют мои мысли.

– Мне так не кажется, – говорю. – Ты не помогаешь. Ищи другую работу.

– Ваша рука, сэр, – говорит дворецкий, нисколько не обижаясь на мои слова.

Подношу указательный палец правой руки к лицу, пристально разглядываю его.

На самом кончике расползается ранка, из которой выделяется скромная капля крови: круглая, вращающаяся. Напоминает нашу планету, а рисунок на крови повторяет её рельеф.

– А вот это уже интересно, – говорит дворецкий без всякой иронии.

Когда жизнь как поэма

Когда жизнь как поэма, Горящее око вселенной, Остывшее тело в постели,

Увяли надежды, Истоптаны недра, Ты надломана кем-то задолго до встречи,

В перерыв на обед разорвано лоно неверной, Нещадное время, Расшатана мебель,

Стошнило под небом, Созвездие веток мне тычет в глаза, спрячь обиду под кепкой,

Сожжём руки-вены, засушим все нервы, Руны нашьём, ведь все слова мерзость.

В руинах схороним себя и соседа, Но как хорошо, что не видно лица.

…Вначале с конца вылетаешь со спермой –

Позже: жгучая ненависть, тучи над кем-то из прошлого,

Моя жизнь – бесконечная шутка отца.

Костями скребутся, ебутся в шкафах

Все скелеты дотошные.

Послание в бутылке вина?

Тебя не разобрать.

Я монтирую фильм, это порно-кассета.

Все вышли из пошлого.

Время безбрачное. Тело безбожное.

Тир во всём мире. Кролик, беги же. Король-битник усопший.

Кто-то в земле. Кто-то прячется в стену. Но все скрыты во тьме.

Только улыбка плывёт по воде. Я уставший, пожёван пиздой, как и все.

Кто добрался до дна, тот пошаркал в буфет в одних тапках,

Хряпнул рюмку для сна или там же с горла. В сохранёнках антракты.

…Выбиваю – не страйк, выезжаю на байке

Из склепа, послание как в "Хелтер Скелтер" –

Зарифмованный шифр переварен с обедом,

Зашифрованный в рифмах-стихах психа-бредом.

Рот зашитый, с кончиков пальцев срезана кожа,

Чтобы не нашли меня, хотя это не сложно:

По отпечатку, по глаза сетчатке – так можно?

Выжжена дрожью, подкошена дробью,

Как жаль, что следить за тобою заочно в чаще интернета уже не проблема,

Выставляй себя напоказ днём и ночью

Ещё чаще, ещё больше, чтобы ещё слаще кончить, обнажай своё тело.

Вызывай катафалк-тарантас, за рулём твой любимый пьяный тату-мастер.

Довезёт до экстаза. Замурлычет боль сразу под дым, как с драконьей пасти.

…Наблюдаю всю жизнь твою в скважину. Наблюю от того, что увижу там.

На чей член ты сегодня насажена? На чей рот ты сегодня подвижен, а?

Мне пора убегать, собирать чемодан, Ждут Агенты в кустах, сигареты в зубах

Ты готов рассказать? Собирайся, босяк. Жги-тянись к праотцам, говорят впопыхах.

Я топчусь. Искажает игла – Те слова, что записаны кем-то.

Я молчу. Меня жалит пчела. Цветы вянут среди экскрементов.

Это тизер и сниппет, чем глубже – тем уже.

Тепловизер не рипнет – я лучший, мне хуже.

Мы вам перезвоним, что означает: даже не рассчитывайте получить от нас эту или любую другую вакансию.

Но я неуязвим, ведь всё это сто раз проходил, и нечаянно отправил свой белый отряд в Куклу по её тугому анусу.

…Кидайте мне дизы. Щекастая сверху. Жопастая снизу.

Большие сиськи, пресс, рельеф и упругие ягодицы.

Прохожу – тёлки палят, плюются в экран.

Деньги тут, деньги там, все тик-токеры в хлам –

У меня же: ни карты, ни визы,

Ни одежды приличной, ни работы отличной от той,

На которой не нужно пахать по двенадцать часов,

Чтоб в итоге подохнуть на входе в метро –

Пускай дети научат меня взглядом снизу

Той жизни, которой не жить мне.

Семейное дело: служить – вэлком в мой мир,

Чисто русский "фэмили бизнес".

Я – феминист. Хочешь – верь, хочешь – нет.

Беззаботный турист. Не эксбиционист,

Что транслирует суть свою по описанному.

Как и все – я чуть-чуть вуайерист,

Ведь палю за тобой сквозь открытые окна Сети.

…Блиц опрос: Кем ты стал? Где ты рос?

Где живёшь? Что ты ешь? Часто срёшь?

Кого раньше ебал, а кого щас ебёшь?

Что в твоей сумке? Что в твоём плеере?

Что в телефоне? Чем выбор навеян твой?

Где обедал вчера? Что заказывал, ну-ка?

Где фотоотчёт на ура? Ну, ты жлоб, ну ты сука.

В мире диссов, в мире секс-символов,

Где скрещиваются вчерашние ученицы и недо-принцы.

В мире Вирта, в мире голых писек, англо-русских слов,

Сморщенных для предания объёма сисек, выставленных напоказ жизней –

Я без слов не могу, но без допа – зависну.

…Янни Плак мне сказал как-то раз, как-то так: "Друг, она – вау, друг, она – та".

Я недруг и не враг, я лишь Блабл – пустяк. Дух мне шепчет: "Мур, Мяу, Пора".

И с меня сходит глыба, что давила на грудь, Как лавина – в заказанный путь.

Горловина-лыба у Куклы, Человек-Луна в колыбели – тут как тут.

Труд без дела или поддельный труд?

Немой подельник, что плюнет в лицо пару пуль.

Новый понедельник, на суке-Кукле самый свежий лук.

Рука-спрут ползёт дальше под одежду, нащупывает грудь.

Поцелуи в конверте, высланные почтой России, Но перехваченные инопланетными захватчиками.

Сломанный нос, пущенный по ветру вслед за феном. Подарок за отсос или куннилингус за хавчик?

Перекошенный кедр, испорченный кадр – сколько нас таких?

Склеенная мудаком и оприходованная в туалете-ванной в один миг.

Или сотканная тварью-портным в хипстерском баре всех битых.

Скроенный чужой тканью и переодетый из кожи в мудилу.

Преследуемый тенью-скатертью, вышитой узлами-нервами.

Делитесь личными переживаниями в комментариях первыми.

…Эй, Агенты? Эй, инопланетное блюдо? Я обнулился, оделся, обулся, собрал вещи и жду своего отъезда в сенях.

И напоследок: прежде, чем бить об меня посуду – подумайте: все слюни в поэме или вся поэма в слюнях?

На квадратных колёсах

Когда снег на дороге тает, и показывается сырой, разъёбанный асфальт, Ева решает, что пора переобуть «жука», и вот я уже тусуюсь у гаража: укладываю в машину колёса – так, чтобы не повредить и не заляпать белую обивку салона.

Зимой я расчищал проезд к гаражу, откапывал ворота – всё, как положено. Но внутрь, по сути, никогда не заглядывал. Теперь же, осматриваясь, я понимаю, что гараж на самом деле задумывался для того, чтобы удерживать в нём кого-нибудь силой. В бетонном полу имеется дыра, которая ведёт в яму: получается что-то среднее между подпольем и ремонтной эстакадой. Внизу – не развернуться. Спустился, сел и ждёшь, когда можно будет выбраться обратно. Неприятное ощущение. Такие условия позволят быстрее обуздать жертву, усмирить её пыл, сломить её дух и вообще сделать более податливой. Не нужно ни люка, ни второго пола. Достаточно загнать в гараж машину, чтобы она закрыла дыру, и уже не выбраться. Правда, со звукоизоляцией придётся повозиться. Всё-таки вокруг полно других гаражей – чужих ушей. Но лучше не придумаешь.

Выходя на улицу, осматриваюсь, думаю о других водителях, двери в чьи гаражи остаются открытыми, пока они возятся со своими машинами, которые выгнали на подъездные дорожки. Проходя мимо них, можно застать их врасплох. Напасть на кого-нибудь сзади, затащить в его же гараж, чтобы максимально быстро скрыться от посторонних глаз.

Иногда я вижу то, чего не видят другие.

Возможности, которых нет.

Всё потому, что со мной говорят мёртвые.

Они говорят: посмотри сюда, изучи вот это.

Парни из моей Коллекции Бартлби

Они мои экскурсоводы, мои гиды. Они ведут меня по дороге, которую люди не выбирают. Имя ей – поток сознания. Транспорт – безумие, он как разбитый корабль. Предупреждение: выплыть сможет не каждый. И далеко не всегда – сухим.

Брешь в охранной системе.

Или просто наивность людей.

Агенты тоже знают об этом. Они приходят ко мне, мы разговариваем. Обсуждаем разные моменты. Иногда они удивляются, как много я уже увидел. Как много я понял.

Чаще Агенты допытываются до меня.

У них такая работа. Собирать информацию.

Недавно они предложили мне поработать вместе.

Пошутили видимо так. Я воспринял это как оскорбление.

– Спасибо, но я уже занят делом.

– Чем, если не секрет? – спросили они.

– Я пишу "Комментарии без текста".

Агенты переглянулись и спросили:

– Это новая инструкция к действию?

Они спросили у меня, эти Агенты:

– Это какой-то безумный план? Похищение? Изнасилование? Убийство? Хочешь причинить кому-то вред? Когда и где ждать удара?

А я посмотрел на них и сказал просто:

– Нет. Всё не так.

Я сказал:

– Это всего лишь книга, которую я пишу по книге одного парня, который когда-то был моим другом. Ничего такого.

Агенты не поверили мне. Они попытались ещё поднажать, чтобы я показал им свои записи. Они были уверены, что в них скрываются послания. Зашифрованные данные. То, что я узнал о людях, о мире. Моё знание.

Но я сказал:

– Нет.

Я сказал:

– Хватит. Вы не настоящие.

– Мур, – ответили они.

И тогда Агенты вежливо улыбнулись и ушли.

Когда колёса с летней резиной укомплектованы, я забираюсь в машину и спрашиваю Еву, куда мы едем. Она признаётся, что сама не знает. Она говорит:

– Давай просто покатаемся. Узнаем, какую цену запрашивают механики.

– В твоём понимании, – говорю, – это наверняка означает, что ты будешь сидеть в машине, пока я буду обходить один автосервис за другим, спрашивая у них расценки.

Ева кивает, довольная.

– Да, всё именно так.

– А нельзя было узнать цены в Сети?

– Ты куда-то торопишься? У тебя планы?

– То же верно.

И мы едем по городу, останавливаемся у каждой вывески со словами "Шиномонтажная", я выхожу из машины, спрашиваю у мужиков, которые там работают: сколько стоит переобуть "жука"? Как будто я что-то понимаю в машинах.

Это лучше, чем сидеть дома и слушать ремонт.

Лучше, чем смотреть сериалы. Как делает всё моё поколение.

Но не лучше, чем трахаться, я согласен. Хотя сам секс, без каких-либо выкрутасов, потерял очарование и привлекательность. Совокупление кажется скучным, безжизненным, если нет азарта. Если не переходишь границы и запреты. Снимаешь барьеры.

Сначала у себя в голове. Потом наяву.

Приходиться изворачиваться в уме, представлять себе то, чего нет и быть не может, просто чтобы кончить. И так уже давно, если честно.

Хорошо трахаться – это тоже работа, если вдуматься.

Я стараюсь не думать о том, что думают другие водители, глядя на Еву, когда она за рулём. От мыслей об этом у меня начинает болеть голова. Мне хочется выйти из машины и разбить каждому водителю голову камнем. Мне хочется не хотеть этого, но я не могу. Я вижу, что они думают. Я знаю это, потому что могу поставить себя на их место. Это нетрудно. Достаточно позволить Духу перенести меня. Тот ещё фокусник, этот Дух.

Я стараюсь не думать о том, что думают другие парни, когда видят Еву, идущей по улице. Я не всегда могу оберегать её, и это меня злит. Будь моя воля, я ходил бы вместе с ней на работу, чтобы приглядывать за ней. Чтобы никто не подумал о ней плохо. По этой же причине она больше не ведёт свой профиль в Сети. Потому что я не могу позволить, чтобы эти типы думали о ней плохо. Пускай вообще о ней не думают.

      Забудьте о ней.

– Ты сегодня что-то всё молчишь, – говорит Ева и смотрит на меня. Мы стоим на светофоре, ждём сигнала.

– Мне кажется, я что-то упустил, – говорю я.

– Ты о чём это?

– У меня такое чувство, что я хотел кем-то стать, чего-то добиться, но потом вырос и забыл, о чём мечтал.

– Ты о писательстве?

– Нет, – говорю, начиная злиться. – Писательство – это бред.

– Я просто хочу помочь.

– А я хочу, чтобы ты заткнулась.

Пауза.

– Извини, – говорит Ева, ёрзая на водительском кресле.

– Это тоже слово.

Она кивает. Молча.

И мы просто едем дальше, пока не находим тот сервис, который устраивает Еву по соотношению "цена-качество", где грязные, чумазые парни – на вид не старше меня – переобувают "жука", а я борюсь со жгучим желанием позвонить Берчу: встретиться с ним и напиться. Или Янни Плаку, чтобы наорать на него. А на самом деле я просто хочу позвонить себе в прошлое и сказать тому парню, которым я когда-то был:

"Никогда, слышишь? Никогда не читай всех этих книг. Не раскаляй свою фантазию. Не ищи ответы. Просто живи. Просто будь… как… все. Понял меня, пацан?".

Я думаю, что он, прежний я, выдержал бы многозначительную паузу из уважения ко всем собеседникам в мире, а потом непременно сказал бы мне что-то вроде:

"А ты что ещё за хрен такой?".

И тогда я точно улыбнулся бы. Не смог бы сдержаться.

Покидая Сухое Дно

Ты строишь с отцом беседку во дворе вашего дома – на самом деле дом не ваш, он принадлежит муниципалитету Сухого Дна, твои родители военные, им полагается жильё, пока они тут служат, а служат они в этой дыре, потому что двадцать лет работы и они на пенсии. А ещё в Сухом Дне действует программа переселения: вашей семье, как и другим, выделят деньги, чтобы вы могли уехать в другое место и купить себе там квартиру. Но до этого ещё далеко. Да и вообще – ты мало что в этом понимаешь. Всё это тебе рассказывает твоя старшая сестра. Сам ты ещё ничего не знаешь. Слишком мал, чтобы понимать такие мудрёные штуки. Ты подаёшь отцу инструменты, играешься с краской, рисуя кистью на деревьях, помогаешь забивать гвозди, и на этом следует немного остановиться. Ты берёшь самый большой, самый длинный гвоздь, пристально рассматриваешь его, изучаешь, крутишь в руке, так и сяк, щуришься и загораживаешь его шляпкой солнце, потом подходишь к бочке с водой, смотришься в мутное отражение, показываешь сам себе язык, и прикладываешь гвоздь к своей голове, сбоку, в профиль. Ты понимаешь, что в перспективе (хотя такого слова ты ещё не знаешь) гвоздь мог бы пройти через твою голову: если вбить его тебе точно в лоб. Этот день, насколько ты помнишь, заканчивается тем, что ты лазишь по крыше ещё недостроенной беседки, когда отца нет рядом, и случайно падаешь в гору мусора, которую собрал отец. Ты садишься задницей на этот мусор, где помимо прочего красуется битое стекло. Кусок стекла режет тебе ягодицу. Жгучая боль. Ты кричишь, потом плачешь. Ты ребёнок, и ты не умеешь с этим справляться. Рядом никого. Всем плевать на твою боль, так тебе кажется. Кричишь громче. Никто не приходит. Тогда ты кричишь тише, всхлипываешь, пока не успокаиваешься окончательно. Не так уж и больно, верно? Ты просто испугался. Бежишь домой, держась за задницу. Отец замечает тебя: у него недоумевающий взгляд. Он берёт тебя на руки, ты хочешь заплакать снова, но какой смысл? Позже, чтобы отец понял твои чувства, ты втыкаешь иголку в кресло, на котором он сидит вечерами: остриём вверх. Никто не догадывается, что это твоих рук дело.

Конец лета, но год уже другой. Ты подрос. Стал старше, но не поумнел. Ты колешь дрова, потому что так сказал делать отец. Тебя бесит махать топором под палящим солнцем, пока остальные ребята купаются на речке. Но есть свои плюсы. Тебе нравится то чувство, которым тебя наполняет удар топора по полену. Каждый раз ты вкладываешь в этот удар всю свою детскую силу. Ноги широко расставлены. Замахиваешься, крепко держась за деревянную рукоять. Топор над головой, на выдохе опускаешь его, целясь по центру полена. Всё, как учил отец. Тем не менее, топор уходит в сторону. Это злит тебя. Может, у тебя косоглазие, думаешь ты. Как у того мальчика, который учится с тобой в одном классе. У того мальчика один глаз карий, другой зелёный. Впрочем, цвета тебе тоже сказали взрослые. Так что ты не можешь быть уверен в том, что думаешь правильно. Ты стараешься не думать об этом. Не думать о друзьях, которые плещутся в реке, пока ты потеешь во дворе. Нужно слушаться родителей. Ты поднимаешь топор, ты опускаешь топор. Топор большой и старый, как сам мир. Этим топором, наверное, ещё пещерные люди орудовали, гонялись с ним за мамонтами или даже динозаврами – так ты думаешь, коля дрова. Топор – сосредоточение твоих сил. Он – твоё продолжение. В полдень вы обедаете в беседке: ты, мать и отец. Возле ваших ног лежит пёс, его зовут Скар. Отец курит сигарету. Мать пьёт холодный чай с мятой. Скар дремлет. Большая, злая собака. Ты знаешь, что не нравишься ему, и держишься от него подальше. Ты побаиваешься пса. Ты идёшь домой в туалет, а потом заходишь в комнату сестры. Она сейчас где-то гуляет, твоя сестра. У тебя есть подозрение, что она, как и твои друзья, купается на речке. Или загорает на карьерах. Или наоборот. Суть не меняется. Твоя сестра ушла. Она оставила тебя. А несколькими днями ранее ты подслушал её разговор с матерью, во время которого твоя сестра сказала: он только мешается, мам, я уже не ребёнок, я не хочу таскаться с ним, у меня свои интересы. Тебя это удивило и обидело. Ты просто хочешь нравиться своей сестре, играть с ней, но не понимаешь, почему именно этим летом она повзрослела и теперь отдаляется от тебя. Сестра надолго запирается в ванной комнате, разговаривает по ночам по телефону, и эти разговоры врезаются в твой сон, западают в твою память, их слышно даже через стенку, они мешают тебе спать, от них у тебя кошмары. Ты просыпаешься уставшим, говоришь сестре: ночь – это время спать. А сестра злится и говорит в ответ: да ты что, правда? Она говорит тебе: отвали от меня. Ты говоришь об этом отцу, он ругает её, теперь сестра тебя ненавидит. Она говорит тебе: плакса, слюнтяй. А ты думаешь: странно, я ведь не ем слюни или всё-таки ем? И вот ты заходишь в её комнату, когда сестры нет. Там беспорядок, разбросаны вещи. В другой раз ты прибрал бы за сестрой, чтобы мать не кричала на неё, когда та вернётся домой. Но не сегодня. Сегодня ты зол на неё за то, что она ушла купаться и не взяла тебя с собой. Ты уверен, что именно в этот момент твоя сестра плещется в тёплой воде. Поэтому ты берёшь её самую любимую куклу, одетую в платье, сделанную на заказ в городе. У этой куклы большая голова и тело тоже немаленькое. Твоя сестра говорит, что уже выросла, чтобы играть такими игрушками, но ты знаешь, что иногда она до сих пор спит с этой куклой. Это её тайна. Как и то, что твоя сестра трогает себя во сне. Иногда ты приходишь в комнату сестры ночью и долго стоишь над её кроватью: просто смотришь, как она спит. И вот ты берёшь эту куклу, выходишь на улицу. Родители не смотрят на тебя, они в дальней части двора. Всё также сидят в беседке. Скар, ваш пёс, там же. Тебя переполняют эмоции. Тебе кажется, что ты делаешь что-то неправильно. Но продолжаешь. Блядское возбуждение – вот как ты опишешь это чувство, когда вырастешь. А пока ты не знаешь, что это за чувство. Может, страх получить от отца? Страх, что мать снова накричит на тебя? Страх, что сестра возненавидит тебя ещё больше? Ты не знаешь. Единственный, кто замечает тебя, это Скар. Он поднимает голову, слегка наклоняет её и внимательно следит за тобой. Ты кладёшь куклу на огромный пень, на котором колешь дрова. Его поверхность усыпана ранами, порезами, оставшимися от бесчисленных ударов. Надеваешь рабочие перчатки, как учил отец, чтобы синие пупырышки были на внутренней стороне ладоней. Берёшься за топор, поднимаешь его. Взмах, удар. Раздаётся глухой стук. Как будто кто-то в воду пукнул, думаешь ты. Эта мысль вызывает у тебя улыбку. Смотришь на пень: куклы нет. В замешательстве ставишь топор на землю, прислоняешь его к пню, и шаришь глазами по земле. Почва в этом месте чёрная, лишённая травы: здесь отец каждое лето сливает масло с вашего автомобиля. Земля тут мёртвая, выжженная. К тебе не торопясь подбегает Скар. Как и ты, он начинает рыскать в поисках чего-то. Пёс держится от тебя на расстоянии, ты тоже к нему не подходишь. Его появление заставляет тебя поторопиться. Скар напрягает тебя. Появляется чувство, что он может всё испортить. Где-то среди щепок и расколотых дров ты находишь голову куклы, отрубленную точно по линии шеи. Ты берёшь куклу за волосы – ненастоящие, конечно – запускаешь пальцы в жёлтые локоны, поднимаешь её. Ты держишь голову на вытянутой руке и смотришь кукле в глаза. В них нет ни капли жизни, это тебя устраивает. Ищешь оставшуюся часть тела, но Скар добирается до неё быстрее. Держит тело куклы в зубах, платье её задралось. Пёс смотрит на тебя, потом так же быстро убегает. Он направляется к твоим родителям. Ты пытаешься догнать его, кричишь ему в след, но Скару плевать на тебя. Он болеет за другую команду. Скар добирается до беседки, замирает перед родителями. Они смотрят на собаку, потом отец протягивает руку и забирает из пасти пса куклу. Секунда, другая. Родители смотрят на тебя. Мать меняется в лице. На лице отца – гнев. Они зовут тебя по имени. Ты делаешь вид, что не замечаешь этого. Возвращаешься к работе. Они зовут тебя снова, результат тот же. Краем глаза ты замечаешь, как они поднимаются и идут к тебе. У тебя появляется чувство надвигающейся угрозы. Ты жалеешь, что не успел рассмотреть тело куклы. Кажется, что без головы она выглядит красивее. Вспоминаешь про голову, пугаешься, что родители увидят её, и бросаешь её к забору, где она скатывается в траву.

Лето, несколько лет спустя. Небывалая жара. Твой отец спиливает ножовкой ветки старой, высохшей черёмухи, которая растёт у вас во дворе. Под черёмухой стоит собачья будка. Отец отвязал Скара, чтобы тот не мешался. Пёс почти не изменился. Разве что стал ещё злее и то – лишь по отношению к тебе. Скар лежит в теньке, у забора. Язык наружу, тяжело дышит. Перед ним миска с водой – миска не как в рекламе, а распиленная пополам канистра из цинка или меди, ты не отличаешь одно от другого. В такую канистру помещается очень много воды. Чтобы псу хватило на весь день. Угадай, кто её наливает? Кто носит псу воду в вёдрах через весь двор? Ты. Это твоя обязанность. Твоя работа, за которую тебе не платят. Таскай воду, пока собака отдыхает. Ты хотел помочь отцу, но всё, на что ты годен – как он считает – это подавать ему инструменты, когда он забирается на дерево. И вот отец пилит ветки, те обламываются, хрустят и падают на землю. Скар наблюдает за происходящим сквозь прикрытые веки. Ты заканчиваешь с водой. Идёшь к отцу, а он говорит: теперь дерьмо. Отец говорит: убери за собакой. Ты подчищаешь за псом то, что скопилось за неделю во дворе. Скидываешь собачье дерьмо в тележку и вывозишь на помойку через дорогу. Когда ты делал это в прошлый раз, какие-то парни, старше тебя, посмеялись над тобой и назвали "говновозом". Сегодня ты будешь умнее. Изворотливее. Ты дожидаешься, пока на улице никого не будет. И только тогда вывозишь тележку. Её колёса стучат по разбитой дороге. Грохот на всю улицу. Ты переворачиваешь тележку и так же быстро возвращаешься во двор. Всё круто, думаешь ты. А потом идёшь и отмываешь эту паршивую телегу от собачьего дерьма. Пока пёс отдыхает в теньке. Пока твой отец занимается мужской работой. А ведь он тебе даже не нравится, этот пёс. Твоя сестра уже окончила школу и переехала в город. Она сбежала от этого унижения, и на расстоянии вы вроде бы даже снова начали общаться: по телефону, но хоть так. Когда ты рассказываешь сестре об этом, она смеётся, говорит: ничего страшного. Она говорит: вырастешь и тоже переедешь в город. Сестра говорит: к тому времени я отучусь, у меня будет высшее образование, я буду жить в своей квартире, и ты сможешь у меня прибираться. Она смеётся и говорит: я выделю тебе комнату, так и быть. Ты посылаешь сестру подальше, но не обижаешься. Понимаешь, что она шутит. И тоже смеёшься. Позже, тем же днём, ты перетаскиваешь спиленные отцом ветки за сарай. Там у вас стоит железная бочка, в которой вы сжигаете мусор – в частности листву осенью. Когда ветки заканчиваются, ты садишься на траву и ждёшь, пока отец напилит ещё – это занимает много времени. Иногда ты приносишь отцу воду. Иногда он спускается на землю, перекуривает, а потом забирается обратно. Собака тоже отдыхает. И тебе приходит мысль, что, по сути, ты мало чем отличаешься от пса. Сидишь, ждёшь команды. Только с тебя, в отличие от пса, спросу больше. Эта мысль почему-то застревает в голове. Одолевает скука. Интерес возникает неожиданно, когда в очередной раз перетаскиваешь ветки, и натыкаешься среди них на рога. На самом деле это просто сдвоенная ветка, которая похожа на рога. Короткие и тупые. Ты крутишь, вертишь их в руке. Рассматриваешь со всех сторон. Потом смотришь на собаку. Улыбаешься. Прячешь ветку в кустах смородины. Пока тащишь новую партию веток, обдумываешь кое-что. Потом, пока отец не видит, забираешь рога и подходишь к псу. Гладишь его, Скар ноль внимания. Ты разговариваешь с псом, Скар не отвечает. Ему плевать на тебя. Протягиваешь ему ладонь, пёс касается её мокрым носом, будто сопли об тебя вытирает, и тут же теряет к тебе интерес. Для Скара ты никто. Он слушается твоего отца, но не тебя. Для Скара ты тот, кто приносит воду. Перевязывает его, когда цепь запутывается. Ты тот, кто убирает за ним дерьмо. Ты ему не друг. И пошёл ты вообще – так, наверное, он думает. Так тебе кажется, во всяком случае. Пёс шарит, думаешь ты. Пёс лежит с открытой пастью, громко и часто дышит, а тебе кажется, что Скар так смеётся над тобой. Прислушиваешься, звуки похожи. Но ничего, думаешь ты. Пёс издевается над тобой на свой извращённый, собачий манер. И ты тоже решаешь подшутить над ним – по-своему. Ты прикладываешь ветку, похожую на рога, к голове пса. Называешь его оленем, потому что так он и выглядит, твой пёс: два кривых рога торчат в разные стороны. Собака трясёт мордой – раз, другой. Пытается скинуть рога, но ты крепко держишь их. Ты смеёшься, потому что выглядит это и правда забавно. Собака рычит. Пёс не знает такой игры. Может, он понимает, что ты издеваешься над ним. А может, его окончательно достала эта жара. И ты примеряешь на Скара деревянные рога и говоришь: ну что, тупица, не нравится, да, но ничего, привыкай, теперь ты у нас олень, самый настоящий… Ты не договариваешь, потому что в этот момент пёс подрывается с земли, рычит, как бешенный. Его пасть раскрывается, и он кусает тебя за промежность. Ты чувствуешь, как сжимаются его зубы. Слышишь, как щёлкает собачья пасть. Сначала, как ни странно, ты не чувствуешь боли. Но потом, спустя миг или тысячелетие, боль заполняет собой всё пространство. Всё твоё тело сотрясает от боли. Очаг её – твой пах. Кровь приливает к этому месту. Она выступает на твоих шортах. Ты кричишь, но никто не слышит. Отец пилит ветку, скрежет ножовки. Скар, пугаясь, что ему попадёт, понимая, что совершил недопустимое – отходит в сторону. Он пытается кружиться, скулит, показывая, что признаёт свою вину, но что с того? В глазах у тебя слёзы. Держась за промежность, ты понимаешь, что боль идёт не из яичек, не из члена – слава богу – а откуда-то с внутренней стороны бедра. Тебе повезло, твоё достоинство осталось нетронуто. Ты всё ещё мужчина, вроде как. Но боль не уходит. Наоборот. Она нарастает с новой силой, когда ты пытаешься сделать шаг в сторону дома. На крыльцо как раз выходит мать, в руках у неё таз с выстиранным бельём. Она замечает тебя. Пауза. Мать бросает таз, тот бьётся о доски тротуара, звенит, отлетает в кусты. Чистое бельё тоже летит в разные стороны. Мать бежит к тебе, а ты ковыляешь к ней, маленький раненный солдат. Плачешь. Позже, когда твоя рана обработана, швы наложены – дежурный врач приехал к вам на дом – ты засыпаешь в кровати, уставший, и тебе снится Скар, твой неблагодарный пёс, лишённый чувства юмора. А ещё позже, когда твоё состояние нормализуется, а родительский испуг проходит, мать и отец ругают тебя за то, что ты вообще полез к псу. Скар – сторожевой пёс, он не для игр. Он всегда злой и непредсказуемый. Скар живёт на улице, в жару и в холод. Он мог запросто обезуметь от такой погоды. Слушая родителей, ты чувствуешь себя виноватым. Они не пытаются защитить пса, ты это понимаешь. Чего ты не понимаешь: почему отец не избавился от пса? В итоге ты расстраиваешься и говоришь им, отворачиваясь к стенке: вот тогда сами за ним и убирайте говно, раз он вам так нравится, раз вы его так любите, посмотрю, как он будет вам благодарен.