Текст книги "Слюни"

Я делаю всё это каждый день, когда выхожу на улицу. Но каждый день они смотрят на меня так, как будто я чужой. Ждут подвоха, но я снова и снова разочарую их.

Я помогаю им. Но они не хотят помочь мне, когда я спрашиваю:

– Как обстоят дела с ремонтом? Вас это устраивает? Эти звуки не беспокоят вас? Они не мешают вам жить?

Я спрашиваю у старух, пока над головой у нас гремит ремонт, пока сосед сверлит так, что дрожат стёкла в окнах:

– Может быть, именно эти звуки гонят вас из дома? Может, вы хотите высказать коллективную жалобу тому соседу, который сверлит с утра до вечера?

Но нет. Они не хотят.

Всё как-нибудь наладиться.

Что означает: всё когда-то кончится.

Нет смысла отрицать тот факт, что я сам довёл себя до ручки. Вымысел уже не помогает. Мой Дом с красной дверью не укрывает от грохота. Гибель неминуема, теперь я это понимаю. У меня под курткой верёвка, она обвязана вокруг моего пояса. Этой верёвкой я неоднократно связывал Еву в постели, в машине и бог знает, где ещё. Привязывал её к батарее. Или к турнику в коридоре её квартиры, а потом отводил как можно дальше, чтобы верёвка натянулась, как следует. Однажды я чуть не задушил Еву. Я мог убить её много раз, но не сделал этого. Так же, как она могла бросить меня, но не сделала этого. Мы безумны вместе. Я иду в лес, на карьеры, миную перекошенный трамплин, из которого во все стороны торчал сгнившие доски. Спускаюсь по призраку ручья, который бежит где-то под грязным снегом. Держусь за стволы деревьев, цепляюсь за ветки, скольжу.

Я не могу объяснить того, что мной движет. Одним словом: Неудовлетворённость. Это мерзкий Дух, злой и хитрый. Он заполняет собой всё моё существо. Дух меняется, как настроение. Я дышу этим Духом, я питаюсь им, я кончаю Духом Еве на лицо. Я пропитался им насквозь. Чёрным и порочным, он съел меня изнутри. Когда? Трудно сказать. Может, когда я только допустил мысль о чём-то плохом. Ещё в детстве, засыпая, я думал о том, что я умер, меня похоронили и вот я восстал из мёртвых и возвращаюсь домой. Родители в шоке, но не могут не принять меня. Они рады – насколько это возможно. Я иду в школу, и там сижу в классе вместе с другими детьми. Они косятся, потому что от меня пахнет гнилью. Потом к нам в Сухое Дно приезжают Агенты, которые увозят меня прочь от родителей и друзей. Никто не расстраивается, так как меня уже похоронили, помните?

Этот Дух бесполый. У него нет имени. Просто Дух. Я подневольный этого Духа. Он показывает мне то, чего не видят другие. Рассказывает о том, чего я никогда не узнаю, переживая тот или иной опыт. Он мой друг, этот Дух. Что делать, чтобы не стать мной? Вот то, что беспокоит меня, когда я прохожу подлесок, который состоит из сосенок и елей. Что делать, чтобы ваш сын, друг, брат не был похож на меня? Эти мысли крутятся у меня в голове, пока я перехожу черту, очерченную тенью: тут начинается настоящий лес.

– Посмотри, кем я стал, мать твою! – кричу я Духу, но он не слышит. Или делает вид, что не слышит. Он тоже, наверное, просто выполняет свою работу. И со мной его работа почти завершена. – Тогда я спрошу у бога, – говорю. – Эй, бог? Я готов слушать.

И тогда Дух говорит:

– Бог – это капризный ребёнок, который занимает собой всю детскую площадку, играет там один, вытесняя других детей. Впрочем, ты и сам об этом знаешь.

– Я не знаю, кого уже слушать.

– Слушай, как поют козероги, как перегорают звёзды, как ругается матка, и просто шагай дальше, – говорит Дух. А потом скрывается среди стволов деревьев.

Как не стать мной – вот последний вопрос, на который следует найти ответ: прежде, чем я уйду. Всю жизнь я держал разум широко открытым, а сердце на замке, и вот к чему это привело. Я жду, когда Агенты заберут меня. Я выбираю полянку в лесу, где почти сухо, где не так сыро. Я сажусь на землю, которая холоднее прикосновения мёртвых.

В этой части леса, в его глубине, среди деревьев, снега больше. Но здесь он чище, этот снег. Я растягиваю куртку, стягиваю с себя верёвку, которой обмотан. Осматриваюсь. Выбираю дерево, а точнее ветку. Повыше и попрочнее. Делаю петлю на одном конце верёвки – в неё я засуну голову. Другой конец перекидываю через ветку, которую считаю наиболее подходящей. Раз, два. Петля свисает с ветки, как слюна с высунутого языка девушки. Как капля спермы с твёрдого члена, которая вот-вот сорвётся и упадёт на пол. Петля качается, держится. Другой конец туго натянутой верёвки обматываю вокруг ствола дерева в несколько раз. Завязываю. Готово. Разрешите обрести покой, Дух? Отбой, Блабл.

Вообще-то у меня был план, как всё устроить. Чтобы не уйти обратно.

Нужно было взять с собой бутылку виски. Или джина. Или коньяка. Или водки. Короче, что-то, что сделает мой разум податливым. Расслабит нервы, усмирит мой пыл. То, что одурманит меня, исказит взгляд на вещи. Символ радости, признак страдания. То, что придаст сил. Скроет слабость. Если бы я напился, то смириться с тем, что происходящее финал – было бы гораздо легче. А это финал. Конец детства. Тупик любви. И Джон умирает, как ни крути. Об этом я сейчас думаю. От этих ощущений я не могу избавиться.

Где-то за лесом, по полю, гуляют люди. Я слышу их голоса, которые доносятся со стороны грунтовой дороги. Я думаю о том, что если бы сейчас рядом со мной оказалась какая-нибудь девушка, случайная жертва, я не смог бы сдержаться. Пришёл, чтобы исчезнуть, и тут такое. Знак. Так бы я это принял, уверен на все сто сорок три процента.

"Комментарии без текста" завершены. Как и моя жизнь.

Я карабкаюсь по дереву, забираюсь на ветку.

Я просовываю голову в петлю, свешиваю ноги.

И спрашиваю у Духа:

– Как лучше сделать? Спрыгнуть с ветки или аккуратно свеситься?

– Поступай, как считаешь нужным, – говорит Дух.

– Спасибо за совет, – говорю. – Мудак.

– Мур, – отвечает Дух и растворяется.

Я вешаюсь.

Шею стягивает, как обручем.

Дыхание перехватывает, как будто ударили в грудь.

Я чувствую, как нарастает давление в глазах. Во рту горечь.

Ветка трещит. Хрустит.

И ломается.

Я падаю на землю.

Обломанная ветка едва не пришибает меня.

Стягиваю верёвку, кашляю. И ругаюсь.

Дух говорит:

– Не переживай. Всё приходит с опытом.

– Да пошёл ты, – говорю. И кричу на него: – Исчезни.

– Ты расстроен, я понимаю. Но моей вины в этом нет.

– Я сказал: испарись. Абра-када-бара-ду!

– Ладно-ладно.

Я моргаю. Никого.

Ветки трещат. Поднимаю голову, но быстро понимаю, что звук идёт откуда-то снизу, с земли, от деревьев. Вглядываюсь туда – ни души. А потом на полянку выскакивает лиса. Красно-рыжая тварь, мех выгоревший. В глазах пламя. Дикое, злое животное.

В зубах зажата полевая мышь: ещё живая, мышь шевелит хвостом.

Лиса смотрит на меня, в глазах пустота. Не успеваю слова сказать, как лиса разворачивается и в прыжке скрывается среди деревьев. Вижу только, как лисий хвост описывает дугу. Секунда, две – и её уже не видать. Ушла искать тихое, пригодное для своего дела место. Где не будет ни случайных зрителей. Ни других голодных охотников.

Что-то меняется в моём настрое. Я смотрю на верёвку.

– Не сегодня, – говорю я Духу.

– А когда, извольте спросить?

– Не знаю. Завтра тоже не подходит. У меня назначено собеседование.

– Вас понял, – отвечает Дух. – Позвольте заметить. Что время сейчас наиболее подходящее. Ни холодно, ни жарко.

Чувство завершённости не покидает меня.

– Может, через неделю? – спрашивает Дух.

Я не отвечаю. Срезаю верёвку с дерева, использую для этого раскладной нож, который нашёл в вещах Евы: нож с коротким лезвием и ручкой, похожей на кость. Когда-то он принадлежал её отцу. Открывается через раз, но лезвие знает своё дело.

– Или в следующем месяце? – не унимается Дух.

Я забираю верёвку с собой, осматриваю местность.

Притоптанный снег. Чуть дальше лисьи следы.

Ветка – моя горе-виселица – лежит у моих ног.

– Или никогда? – говорит Дух.

Я оборачиваюсь, заинтересованный.

Дух пользуется этим и говорит, выводя меня из леса:

– Зачем умирать, когда ты уже не жив, верно?

Дух дышит мне в лицо вместе с ветром: запах сырости.

Обращаясь ко всем живым сразу, Дух говорит моими губами:

– Может быть, после вас?

Фрэндли Фаер

В прошлой жизни.

Наш последний разговор с Янни Плаком происходит через несколько дней после его дня рождения.

Янни звонит мне вечером, чтобы обсудить свою книгу, а заодно показать новую песню, которую он сочинил сразу после праздника, но вот чего он не знает:

1) я сижу у Евы в квартире, точнее лежу на её кровати, голый.

2) мы с Евой уже несколько дней трахаемся без остановки – с тех пор, как познакомились с ней на его дне рождения.

3) он – последний человек, которого я хочу сейчас слышать. Не говоря уже о том, чтобы слушать его песню. Или говорить о его книге.

Янни Плак говорит:

– Песня ещё сырая, репетировать нужно, но я думаю, тебе понравится. Она о Еве.

Он хочет спеть мне "этот шедевр", но у меня нет ни малейшего желания вникать в текст. Не отказываюсь только потому, что Ева шепчет мне на другое, свободное от телефона ухо: пускай споёт, я тоже хочу послушать.

– Дерзай, пацан, – говорю. – Я слушаю.

Ставлю телефон на громкую связь. Янни Плак включает музыку и поёт. Пока я трогаю Еву.

Янни Плак старается и поёт, не щадя голос. А Ева шепчет мне на ухо: без тебя у него получается ещё хуже, чем прежде.

Янни Плак заканчивает петь.

Он ждёт реакции. Я просто молчу.

Песня, мягко говоря, о том, что Ева ему не нужна.

– Ну? Что думаешь?

– Я думаю, что над этим ещё нужно поработать.

– А я так и сказал, – говорит Янни. – Но если поподробнее?

– Слова… интересные.

Эта песня просто злит меня. Не знаю, почему.

Наверное, потому, что мне теперь не наплевать на Еву.

Я спрашиваю:

– Так что там с Евой? Что дальше?

– Я понял, что не нужен ей, – говорит он просто.

Я не спорю. Не пытаюсь убедить его в обратном. Какой смысл? Он прав. Еве плевать на него.

– Главное не загоняться, – говорю.

– Точно. Ты получил книгу? Я закончил и отправил тебе на почту всё, что написал.

– Я посмотрю, что можно с этим сделать.

– Знаешь, ты был прав. Когда советовал мне написать обо всём этом. Чтобы разобраться в своих чувствах. Чтобы выкинуть её из головы. Спасибо тебе, Блабл. За то, что поддерживаешь меня. И за то, что будешь помогать редактировать эту книгу. Это много для меня значит. Твоя помощь.

– Да ладно, – говорю. Под ребром у меня дрожит струна.

Я думаю: лучше бы ты не звонил мне.

– Как думаешь, кто-то захочет это читать? То, что я написал о наших с ней поездках?

– Ты сделал всё, что было в твоих силах. Главное, что ты вынес что-то полезное. Опыт. Общение.

Ева плюёт себе на ладонь, трогает меня.

Наблюдаю, как она медленно уползает вниз, прячется под одеялом, и чувствую себя спокойным, почти счастливым, когда она ловит меня ртом.

– Чем занимаешься? – спрашивает Янни.

– Ничем.

И тогда он говорит:

– Я думаю, записать эту песню на выходных.

Он приглашает меня пойти с ним на студию.

Я вспыхиваю от злости, думая о том, что он будет записывать песню о Еве. Это наполняет меня дикой ненавистью.

Я говорю, как можно спокойнее, осторожно:

– Не думаю, что это хорошая идея.

– Почему? – спрашивает он, поражённый. – Слова ведь тебе понравились?

– Слова неплохие, но нужно ещё поработать, как следует. Запиши другую, – говорю. – Можешь взять одну из моих, если хочешь. Чем не подарок на день рождения?

Сбитый с толку, он говорит медленно:

– Спасибо, конечно, но мне кажется, что это та самая песня. Я это чувствую.

– Нет, пацан. Это не так.

– Я тебя понял, Блабл. Я поработаю над ней. До выходных она будет готова.

– Нет, – говорю, повышая голос. – Не трать время.

– Я думаю, если постараться, она будет шикарна.

– Не будет. Поверь мне.

– А что так?

Я не выдерживаю и говорю:

– Потому что… эта песня… просто бред.

– То есть как? Ты ведь сказал…

– Да-да. Я сказал. Я соврал.

– Объяснишь? – спрашивает он, теряясь.

Я вздыхаю. Он слушает меня, не перебивая:

– В этой песне ты называешь Еву психованной сукой, говоришь, что она недостойна тебя, потому что ты, мягко говоря, умный, а она, мягко говоря – глупая. Поправь меня, если я ошибаюсь? Я так понял, эту же самую мысль ты пронёс через книгу, верно?

Он откашливается. И говорит, гордясь собой:

– Ну да.

– В этой своей песне ты говоришь, что тебе не стоило тратить на неё столько времени. Ты говоришь, что нужно было, как следует трахнуть её, а не бегать за ней.

– И что?

– И что? Ты ещё спрашиваешь? Твою мать, пацан. Это неуважительно. Это грубо.

У меня перехватывает дыхание от гнева.

В этот момент я ненавижу Янни Плака.

За то, что он не понимает: какой он жалкий.

За то, что в нём слишком много от Янни Плака.

Чтобы это не значило.

– Но ведь так всё и было, – говорит он. А сам чуть не смеётся.

– Хочешь сказать, это правда?

– Ну да.

– Хочешь сказать, – не унимаюсь я, – ты мог бы переспать с ней, и на этом всё кончилось бы?

– А почему нет? – отвечает он и, как мне кажется, даже удивляется.

Я взрываюсь.

– Тогда почему ты не сделал этого?

– Потому что… она… ни о чём.

Я сжимаю зубы. А он говорит увереннее:

– Потому что ей нужен мудак, а не нормальный парень.

Мне кажется, я вижу в этом выход.

В голове у меня что-то щёлкает.

– Значит, я мудак, – говорю я просто.

Слова освобождают меня. Всегда так было.

Янни Плак переспрашивает.

– В каком смысле?

В голосе – ни намёка на смех.

– В прямом, – говорю. – Если Еве, как ты говоришь, нужен был мудак, то считай, она получила его.

И я говорю, не скрывая отвращения:

– Твоя песня полная херня.

Я говорю, слушая, как он сильно затягивается дымом сигареты:

– И я уверен, что твоя, так называемая, книга – такой же бред. Просто слюни.

На другом конце телефона тишина.

Молчание злит меня, заставляет говорить дальше, производя ещё больший эффект:

– Всё, что ты можешь, это писать песенки о том, что нужно было делать. Можно сколько угодно говорить, что все такие плохие, а ты один хороший. Но правда в том, что ни один хороший мальчик в этом мире ещё ни разу не получил сладенького. Понял меня, пацан? Ни один хороший мальчик. И это даже не я сказал. Впрочем, плевать на это тоже.

Я перевожу дыхание.

Я уже кричу на него. Ева перестаёт ублажать меня. Прерывается. И тоже внимательно слушает.

– Притворяйся дальше тем, кем не являешься. Но я знаю, что ты мучаешься от бессилия. Ты выставляешь её виноватой. Говоришь, она не достойна тебя. Хотя боишься признаться, что ты так и не добился её. Все твои попытки впечатлить эту девчонку обернулись провалом. И ты не получил ничего, кроме дружбы, приятного времяпрепровождения. А знаешь, кто получил? Я получил. И знаешь что? Эта девушка самая охуенная из всех.

Я передаю телефон Еве. Она вытирает рот тыльной стороной ладони. Говорит Янни Плаку пару прощальных слов. Ева отчитывает его. Я слышу, как Янни говорит в ответ, что был не прав. Видимо, сообразив, что я не вру, что это происходит на самом деле, он окончательно сдаётся. Я слышу, как Янни соглашается с каждым словом Евы. Извиняется, что всё разболтал мне про неё, но даже тогда сваливает вину на меня. Говорит, что считал меня своим другом, доверял мне – всё в этом духе. Чего-то другого, вразумительного я и не ожидал услышать. Ева говорит, что если тебе кто-то нравится, то не стоит об этом трепаться. Она говорит, что не виновата в том, что он не нравится ей. Ева говорит, что ему никогда не понять, как сложно ей было после смерти отца. И не ему судить её в чём бы то ни было. А я думаю, что как прежде уже не будет. Я осознаю важность момента, но мне почему-то плевать. Как будто не было всех этих лет нашей дружбы. Мне не жаль Янни Плака. Мне абсолютно пусто. Мне никак. Мелькает мысль: может, я не человек вовсе?

Я забираю телефон, отключаю громкую связь и говорю напоследок, чтобы он почувствовал себя так же плохо, как чувствовал себя я, когда остался один прошлым летом:

– Даже не думай, что я буду редактировать твою паршивую книгу. Не потрачу на неё ни минуты, понял? Сожги её, выбрось. А потом погрусти немного, как ты любишь.

И тогда Янни Плак говорит каким-то не своим голосом:

– Я больше не хочу с тобой общаться, Блабл.

Голос у него печальный, уставший, бесцветный.

Как будто он только что понял, что его мир рухнул.

Как это понял я, когда вернулся из армии. Не моя вина.

– Ты не хочешь со мной общаться? – спрашиваю я, смеясь. – Это я больше не стану с тобой говорить. – Я решаю, что разговор окончен, и говорю: – Счастливо оставаться.

И прежде, чем он скажет ещё что-то, я отключаюсь, оставляя последнее слово за собой. Я смотрю на Еву. У неё искры в глазах. Она явно впечатлена происходящим.

Грудь у меня вздымается. Сердце бьётся, как после бега.

– Ты всё правильно сделал, – говорит Ева, улыбаясь. – Грубо, но всё правильно. Точно и беспринципно.

А я думаю, что этими словами, наверное, можно описать каждое принятое мной решение. Каждый мой поступок. Всю мою жизнь.

Я думаю, что никому и никогда не был хорошим другом.

Так же, как никто и никогда не был настоящим другом мне.

Люди в картинках

Сидя у Евы в квартире, замечаю, как в окне дома напротив появляется голая девушка. Мелькают обнажённые ягодицы. Показалось, думаю. Но потом приглядываюсь и вижу, как эта же девушка (волосы огненно-рыжие, татуировки по всему телу) стелет плед на подоконнике. И ложится на него. Без всякой одежды. Загорает так, что ли, думаю? Но спустя ещё какое-то время открывается окно и оттуда, жужжа, вылетает дрон. Он описывает круг по воздуху между домами, разворачивается и застывает прямо напротив её окна. Красный глаз дрона мигает – я полагаю, это означает, что ведётся видеосъёмка. Девушка поворачивается на один бок, потом на другой бок. Она ложится на спину, распахивает ноги, моргает вагиной. Прикрывается ладонью: пальцы веером. Никакой фантазии.

Нетрудно догадаться, что её фотографии в Сети (как и у любой другой красивой девушки) преследуют одну цель: возбудить зрителя, завладеть его сексуальной энергией. В Средневековье красивых девушек, которые вызывали подсознательный интерес у мужчин, пробуждали в них похоть – признавали ведьмами и сжигали прилюдно на костре. Она осознаёт, насколько хороша, и использует это знание, как оружие, а своё тело, как средство – чтобы управлять мужчинами, навязывать им свою волю. Не лишённая амбиций, как и другие симпатичные девушки своего поколения, а все они для меня одно большое неделимое Поколение независимо от возраста, она заставляет парней трепетать одним своим снимком, врезается им в память и остаётся там до их следующего семяизвержения.

…как найти тебя в Сети? Твой Ай-Ди? Твой Никнейм? Активность твоего профиля? Сколько лайков ты набираешь за сутки? Актуальный контент? Попаду ли я в тренды?

…весь день я ломал голову над тем, какое название подойдёт моему поколению. Мы не разбиты, мы не потеряны. У нас миллион возможностей. Мы – люди в картинках.

Пускай над этим вопросом бьются другие. Пишите свои варианты в комментариях.

Прогулка под лжефонарями

Мысль о том, что Ева, как и другие девушки, до встречи со мной отправляла фотографии себя обнажённой, свои нюдсы, какому-нибудь другому типу в Сети, сводит меня с ума. Когда я задаюсь этим вопросом, поднимаю эту тему в разговоре с Евой, раскручиваю проблему, то я уже не могу относиться к ней, как прежде. Я не могу нормально спать. Я закрываю глаза и вижу, как какой-то тип дрочит на неё, пускает слюни. Смотрит на неё. Я не хочу думать об этом, но не думать не могу. Такой я человек, если кто-то не понял.

– Так посылала или нет? – спрашиваю я, срываясь на крик, морально давлю на неё, чтобы она сломалась и признала, что она всего лишь часть поколения. Я хочу услышать, что этого не было. Или услышать признание: да, такое было, но так все делают.

– Успокойся, – говорит Ева, но смотрит на меня с опаской. – Это было давно.

– Было, значит. Всё-таки.

– Ну и что? – говорит. – Мне тоже отправляли.

– Не хочу об этом слышать, – говорю и закрываю уши руками. Я готов рвать на себе волосы. Или бить её головой об стену.

– Они удаляются сами.

– Кто? Фотографии?

– Да, – и добавляет не так твёрдо: – Через какое-то время. – А потом совсем потерянная: – Я уверена.

– И какую часть себя ты посылала? Нет, не говори, не хочу знать. Думать об этом не хочу. Поколение, блядь.

– Какой кошмар, – говорит Ева и качает головой.

Я затеваю этот разговор после того, как Ева вытаскивает меня на улицу, чтобы немного пройтись, подышать воздухом: я сильно похудел, стал совсем бледным. Поздний вечер, мы идём по парку. Вокруг никого. Темнота. Фонарные столбы, зажжённые, тянутся в ряд перед нами. Проходя под одним из фонарей, который светит так ярко, что слепит меня, я изображаю какого-то психа или просто дурачусь – это не так важно. Суть в том, что я хватаю Еву за промежность и чувствую рукой, что она уже сжата, уже напряжена. Это ощущение наводит меня на мысль о том, что – внимание, это важно – её вагина уже попадала под такой яркий свет. Но где? Когда? Складываю один плюс один и понимаю, что такое могло быть только в том случае, если Ева фотографировала себя. Её вагина запомнила вспышку камеры, этот взрыв света, и теперь, когда Ева проходит под фонарём, её лоно непроизвольно сжимается. Защитная реакция. Но зачем кому-то фотографировать свою вагину? Ответ: Ева посылала свои снимки-нюдсы другому парню. Я в бешенстве.

– Как ты вообще до такого додумался? – спрашивает Ева. У неё шок. – Нет, правда? Как такое может прийти в голову?

– Не заговаривай мне зубы.

Ева бессильна.

– Это безумие, – говорит она. – Тебе пора обратиться за помощью. Не смешно уже, честно. Это пугает просто.

– Это логично. Если вдуматься.

– Нет, совсем нет.

– Важно лишь то, что я был прав.

– Но как ты дошёл до этого? Вот, что нужно понять. Выдумал себе что-то, причём совершенно невероятное.

– Плевать, – говорю, не слушая её. – Важен результат. Ты отправляла голые фотографии другим парням.

– Нет у них моих фотографий.

– У них. И много их было? Получателей?

– Кого? Что… Ррр! Сил нет.

– Злись на себя. Это ты обнажалась.

– Забудь уже об этом!

– Ни за что. Не могу.

– Тебе просто нравится злиться. Ненавидеть всех.

– Злость отрезвляет. Это правда.

Ева снова рычит на меня.

– Успокойся, – говорю. – Бешенная.

– Как же ты любишь всё усложнять.

– Я заставляю вас посмотреть на себя со стороны.

– Кого – нас? Кто эти мы?

Ей меня не переспорить.

Я говорю без всяких эмоций:

– Девушек? Парней? Ваше поколение? Есть разница?

– Для тебя все одинаково плохи.

– Как по мне, – говорю, – все вы просто… равносильно… никакие.

– Это кошмар какой-то, – повторяет она.

– Согласен. Нужно было думать об этом до того, как посылала свои паршивые снимки какому-то хрену собачьему.

– Я любила его, – говорит она, а голос её дрожит. – Как люблю тебя. Я пыталась удержать его интерес к себе. На расстоянии. Что не понятного?

– Всё понятно, – отвечаю.

Пауза.

Я говорю ей, улыбаясь:

– Тогда где снимки для меня?

Она смотрит на меня, поражённая.

Решает: шучу я или нет?

– Ты это серьёзно? В этом всё дело?

Я киваю, хотя ни с чем не соглашаюсь.

– Ну, охренеть можно, – говорит Ева.

На этом разговор заканчивается.

Но факт остаётся фактом.

Торт-пулемёт

Играем с парнями из Коллекции Бартлби в прятки. Скрываемся в комнатах в Доме. Тот, кто водит, крадётся по следу, выслеживает других. Он – настоящий охотник. На его счету много трофеев. Лучше всего прячется тот из нас, кто забирается в вагину и там же остаётся. Чтобы найти его, мы все вместе обыскиваем Дом, со злости четвертуем студентку, которую находим привязанной к кровати в одной из спален. В итоге сдаёмся, он выходит к нам. Мы встречаем его аплодисментами. Решаем устроить себе праздник. Заказываем торт-пулемёт. Зовём девушек, но они не могут расслабиться, зная, на что мы способны.

– Либо вы расслабляетесь, – говорю я им, – либо я скормлю вас псам долора.

После этого девушки напиваются и вешаются на всех подряд.

С одной из них, самой красивой, мы уединяемся в хозяйской спальне.

Я привязываю её к костям динозавров, которые выполняют функции стропил. Потом передумываю, и велю ей забраться на паутину под потолком, связанную из туго натянутых нервов, принадлежавших жертвам. Покрутившись немного, мы бросаем и это дело.

– Не расстраивайся, – говорит она, копошась в своём чемодане, меняя одну грудь на другую. – Я могу побледнеть и забраться в мешок для трупа или стать русалкой.

Я велю ей встать к стенке и прыгать на батуте. Чем выше, тем лучше.

Сам беру базуку, прицеливаюсь ей в живот и стреляю плотным полиэтиленом.

Как результат: девушка, прижатая к стене в нескольких метрах над полом.

– Я не могу пошевелиться. Как на вакуумной кровати.

Подхожу, рассматриваю её. Решаю, что меня это не устраивает.

Достаю саблю и срезаю полиэтилен. Девушка, ударяясь, падает на пол.

– Ух, воздух, – говорит она.

– Повторим. Только теперь, прыгая, развернись так, чтобы тебя припечатало к стенке вниз головой. Я хочу отыметь тебя в череп, чтобы твои волосы полностью закрывали лицо. Чтобы кровь прилила к твоим глазам, и они лопнули с брызгами. Справишься?

– Не знаю, получится ли у меня.

– Лучше тебе оказаться гимнасткой.

Позже мне приходится взять стремянку, чтобы дотянуться до неё.

В итоге она погибает, остаётся висеть на стене вверх ногами: рот широко открыт, челюсть сломана, в глазницах дыры. Но эта картина не радует меня, никак не успокаивает.

Прикидываю в уме: какую фантазию ещё обыграть, но с ужасом понимаю и признаю как факт – мне просто надоело выдумывать. Хочется настоящих ощущений.

Так себе собеседник

Проходя по Парку Вдохновения в понедельник, замечаю нищего, который спит на скамейке, свернувшись под грязным вязаным пледом. К его ноге пристёгнута тележка с пожитками: металлическая корзина на колёсах, как из универмага. Раннее утро, я иду на собеседование в компанию «Дрань», которая занимается переработкой бывших в употреблении секс-кукол. Предлагаемая должность: Тестировщик в отделе качества. Обязанности: Проверять кукол на затасканность, их пригодность к дальнейшему использованию. Со стороны рампы играет музыка: поёт Джизус. Вчера я перечитывал «Подвал» Ричарда Лаймона, а когда закончил, понял, что перевод романа был неверным, кем-то додуманным.

С голых веток капает вода – повсюду тает снег, начало весны. Капли падают на лицо нищему, он морщится, ворочается, бурчит. Лягает тележку: та дрожит. Когда я прохожу мимо, он открывает глаза, ловит мой взгляд. Потом хватает меня за рукав куртки, тянется ко мне, но я без всякого труда отделываюсь от него. Сил в старых пьяных руках нет.

Нищий бурчит с перегаром:

– Скр. Мыр. Тырк.

– Я не говорю по-бухлински.

И тогда он говорит на моём языке:

– Станцуй. Мокрый. Тверк.

Или:

– Сыграй. Мёртвый. Трэп.

А может, я что-то путаю.

– Нет денег, – говорю. – Нет.

При упоминании о деньгах его взгляд проясняется.

– Агу… агу, – говорит он, брызжа слюной. – Так я и поверил.

И на том проваливается в сон.

Я загребаю рукой снег, который грязнее моей души, протираю куртку – в том месте, где ко мне прикоснулся этот тип – и шагаю дальше. Меня переполняет отвращение.

Собеседование проходит удачно. Меня просят показать член, я соглашаюсь, хотя мне немного стрёмно светить своим болтом при Кукле. Всё-таки мы с ней незнакомы.

– Вот это да, – говорит Кукла, облизывая губы. – Свой такой что ли?

– Нет, – говорю. – Подобрал, пока к вам шёл.

– Ствол искривлён немного, – говорит Кукла, прищуриваясь. – Интересно.

– Пробовать будете?

– Пожалуй, нет. Я так. На глаз.

– Ваше право.

Когда я застёгиваю ширинку, она говорит:

– Вы мне нравитесь, честно. Но вряд ли вас утвердят.

– А что так?

– Хочу, чтобы вы просто знали.

– Но почему?

– Есть другие претенденты на эту должность.

– Всего полтора градуса. Замерьте, если не верите.

– Я верю, честно. Но компания настроена принципиально.

– Разве не плевать, каким хреном их тестировать?

– Мне жаль.

– Это ведь всего лишь куклы, понимаете? Они ненастоящие. Им всё равно, так почему вам – нет?

– Берегите себя.

На обратном пути снова прохожу через парк. Нищего нет. На той же скамейке пара влюбленных, парень и девушка, измеряют друг другу языками глубину глоток. Я отворачиваюсь, прохожу дальше. Меня воротит от всех людей.

Заглядываю в кафе, которое называется "СперваКнам". Заказываю кофе и картошку фри. Когда иду в туалет, чтобы помыть руки, кто-то хватает меня за рукав куртки. Поворачиваюсь. Нищий из парка. Сидит за столиком, ест лапшу быстрого приготовления.

Он говорит:

– Туда идёшь? Принеси мне заодно сахар, ага?

Меня бьёт озноб, как будто я заболеваю. Я смотрю на него сквозь пелену, а он говорит по-простому, без всяких претензий, типа так и нужно:

– Пару пакетиков, ага? А то я уже устроился тут.

Он стучит по телеге, привязанной к ноге: она стоит рядом, возле столика. Это, наверно, означает, что ему трудно встать. Это, наверно, кого-то устроит, но не меня.

– Конечно, – говорю. – Нет проблем, друг. Может, позвать сюда официантку, чтобы она тебе отсосала? Или администратора, чтобы он спел тебе песенку «Гремлена», пока я хожу? Или дёрнуть с улицы какую-нибудь студентку, пускай почитает тебе «Луна-Парк», нет? Чтобы ты не скучал? Чтобы ты чувствовал себя комфортно?

Нищий отмахивается от меня, как от надоедливого собеседника. Что-то бурчит себе под нос. Обижается, я так понимаю.

Подскакиваю к нему и ору, брызжа слюной:

– Какого хуя ты там бормочешь, бомжара?

Он смотрит на меня. Я не моргаю.

– Не слышу ответа? – говорю я. Злой не на шутку.

Краем глаза я замечаю, как остальные посетители наблюдают за нами. Тишина. Никто не вмешивается.

Нищий улыбается, не воспринимает меня всерьёз.

И тогда я хватаю его за грязные, засаленные волосы и тяну на себя, что есть сил. Он визжит, пытается дотянуться до меня, но я уже позади него. У него никак не выходит вырваться.

– Я лишь попросил немного помощи, – отвечает нищий визжащим голосом. – Я просто хотел почувствовать себя человеком. Больно! Отпусти, прошу тебя.

Он уже скулит.

– Собака сутулая. Знаешь, в чём твоя проблема? – говорю я, заглядывая ему в глаза сверху вниз. Его голова лежит на спинке дивана, а сам он уже весь изогнулся в попытке вырваться. – Ты не знаешь, что говоришь и кому ты это говоришь. Понятно?

– Ладно тебе, парень. Хватит издеваться.

Я поворачиваю голову. В метре от меня, выйдя из-за стойки, стоит типчик. Какой-то студент. На голове у него смешной колпак, похожий на гриб, а на фартуке – эмблема кафе. Он держит в руках металлическую лопатку, которой переворачивают котлеты.

– Не мучай его, – говорит парень, этот студент, и озирается по сторонам, ища поддержки.

– Тебе не кажется, что он просто в край охуевшее существо? – спрашиваю я.

– Да ладно тебе…

Он делает неуверенный шаг ко мне на встречу.

– Не подходи ко мне, мальчик.