Текст книги "Слюни"

Я даже представляю себе этот печальный диалог, раздирающий мне душу. Разговор двух влюблённых, двух несчастных в самый сокровенный момент их воссоединения:

– Вынимай.

– Нет. Ещё немного.

Настойчивее:

– Вынимай же, ну!

– Ещё рано.

– Потом будет поздно.

– Расслабься. Не порти момент.

– Это кто ещё портит? Ну-ка! Доставай.

– Ладно-ладно. Сейчас. Аккуратнее. Сломаешь.

Пауза.

– Ты ещё здесь. Я чувствую.

– Знаю. Просто в тебе так тепло.

– Мур. Как мило.

– Не бойся. Всё будет хорошо.

Сдаётся.

– Ну, смотри. Твоё дело.

Я говорю обо всём этом, потому что не могу перестать думать обо всём этом. Хочу, но не могу. Я безумен до костей. Усыпите меня, как пса. Сосед, просверли мне череп…

Мне не составляет труда представить мыслительные процессы, происходящие в голове другого человека. Может, я ошибаюсь. Может быть, все люди думают иначе. Но я слышу их мысли, понимаете? Я слышу, как они думают об этом. Я вижу, что лежит в основе взаимоотношений. От чего всё идёт. Сначала мысль, потом действие. Я смотрю своё кино, в котором я ни актёр, ни режиссёр, я никто. Зритель. Подглядывающий Том.

Я хотел сказать что-то ещё, но потерял мысль.

Наверное, оно и к лучшему, верно? Я уже засыпаю.

Так и не попав в свой Дом. Так и не обретя тихий покой.

Празднуй, Плак!

В прошлой жизни.

На день рождения Янни Плака, который он празднует в баре "Кости Козы", где у него забронирован столик на двадцать с лишним человек, я прихожу первым, как и положено лучшему другу. Это происходит за несколько дней до того, как мы разругаемся с ним вдребезги. А пока всё круто. Правда, ему последнее время было не до меня: он всё старался наладить свою жизнь, бегал за этой девчонкой, с которой я сегодня наконец-то познакомлюсь. Она тоже собирается прийти на его день рождения. Янни Плак, кажется, смирился со своей печальной участью. Мой друг спокоен, расслаблен и ждёт, пока подтянутся все остальные. Чего не скажешь обо мне. Я не спокоен, я ничего не жду. Я только что окончательно распрощался с бывшей подружкой, переехал к родителям. Чтобы отвлечься от неудач, я начал писать новый роман о парне, который шатается по собеседованиям, но сходит с ума. Я нацарапал половину, разочаровался в сюжете и бросил это дело.

Я чувствую себя заряженным оружием в руках убийцы.

– Двадцать пять лет, – говорю я, смеясь, просто подначиваю Янни. – Значит, мальчик совсем взрослый, да? Получается, вырос наш мальчик, да? Как мы такое пропустили?

Я треплю его по щеке, он отмахивается.

– Не донимай, Блабл, – отвечает Янни, но сам не может скрыть улыбки. – Лучше скажи, что думаешь о моей книге.

– Чтобы что-то говорить о книге, нужно сначала прочитать эту самую книгу. А там уже видно будет.

– Так и знал, что ты что-нибудь такое выкинешь.

Я развожу руками.

– Я почти закончил, – говорит он. – На днях отправлю черновой вариант тебе на электронную почту.

– Жду с нетерпением.

– А из того, что я рассказывал тебе об этой истории? Из тех набросков, что ты уже прочитал? Что думаешь? Есть у моей книги будущее, нет? Только честно.

Настырный, однако. Никак не унимается. Ему, как и любому писателю (слава богу, я не отношусь к этим вечно уставшим ребятам, я просто Бартлби) хочется знать, что его труд не был напрасным. Время потрачено не зря. Как и любому писателю, Янни хочется обсуждать свою работу. Мне жаль друга. Ему больше не с кем говорить об этом.

– Из того, что ты рассказывал, – говорю, – ничего не понятно. Взять хотя бы финал, – говорю. – Будут герои вместе или как? Получит он сладенькое от девчонки или нет?

– Нет, не будут, – отвечает он категорично. – Нет, не получит.

– А кто-нибудь умрёт? – спрашиваю. – Скажем, от рака? Или, может, совершит самоубийство? Или наступит конец света, интернет отключат или девчонку-героиню моль поест? Что-нибудь такое, что помешает этим двоим подружиться своими писечками?

– Нет, – отвечает он серьёзный. А потом добавляет как-то неуверенно: – А надо, чтобы обязательно кто-то умер?

– Да как угодно, – говорю. – Это ведь твоя книга, не моя, верно? Всё будет так, как ты захочешь. Просто такую книгу вряд ли кто-то купит. Представь себя на месте читателя. Ждёшь, когда что-то случится. Болеешь за героя, жалеешь его, сопереживаешь ему. Тоже страдаешь. Ты следуешь за ним – он уже, считай, твой друг, этот герой, этот несчастный скиталец – но что в итоге? Сплошное разочарование. Никакого катарсиса. Картина не складывается. Нет чувства завершённости. Обман. Но это автор не справился с задачей.

– Но ведь это честно, – говорит Янни. – Моя история – честная. Она идёт от жизни, а не от вымысла. В этой истории, как и в моей жизни, никто не умер. Ничего такого. Герой просто бегал за ней, а потом – перестал. Когда понял, что ему никак не добиться её. Смирился. Перестал искать её расположения. Не знаю, как ещё объяснить.

– Хорошо. Тогда объясни мне, почему твой герой не добился этой девчонки, а? Что ему помешало?

– Потому что девчонка… стерва.

По его голосу я понимаю, что он сам едва ли верит в то, о чём говорит. Я молчу. Янни воодушевляется и говорит больше:

– Испорченная девушка, которой плевать на чувства глупого, но честного парня. Хорошего человека, вообще-то.

Мне это надоедает.

Жалость к себе – не моя тема.

Я спешу подвести итог сказанному нами:

– Пойми, пацан. Есть внешняя логика – назови её жизненной логикой, если хочешь. Это логика непредсказуемая, неподдающаяся описанию. По этой логике могут происходить самые странные и самые обычные вещи одновременно. То, что имеет место быть в реальной жизни, понимаешь? Эта логика не всегда понятная, по-своему извращённая, но она существует. Ты и я – все люди – мы живём в мире, который подчиняется именно ей. Логике спонтанной, как исповедь или как проза битников, понял?

– Ну, понял, – говорит Янни, не охотно соглашаясь. – И что теперь?

– Ну и то, – говорю. – Заебал. – Я уже смеюсь. – Потому что сюжетная логика, которая должна присутствовать в каждой книге – это совсем другая штука. Она в корне отличается от логики тех вещей, что происходят в реальной жизни. Сюжетную логику можно предсказать, её можно описать. Но главное: она прослеживается, её видно. Сюжет. История. Развитие персонажей. Становление героя или его полное разрушение. Выбор, который он делает в ту или иную пользу. Это и есть книга. Отношение между людьми. Отражение жизни, картина со сглаженными углами. Сюжетные линии к чему-то ведут. Разговоры во что-то складываются и проясняют картину происходящего, ясно? Такого не бывает в жизни, где творится хаос, но это реально в мире вымысла. Что несёт твоя история? Какой вывод можно сделать, читая то, что ты написал? Что ты, как автор, хотел сказать?

– Моя история… несёт… в себе… добро? – отвечает Янни Плак, совсем запутавшись, хотя у меня не было цели сбить его с толку, это вышло само собой. – Я не знаю, Блабл. Тебя послушать – всё так сложно, пиздец просто. Я всего лишь написал историю своих отношений с Евой. Главная мысль в этой истории: не гонись за девчонкой, которая заведомо считает себя лучше тебя. Не трать время в пустую. Вот и всё. Как-то так.

– А она, правда, так считает? Эта девчонка?

– Ну конечно, – отвечает он. – По-другому быть не может. Иначе стала бы она так себя вести?

– А как она себя ведёт, пацан?

– Наплевательски.

– Не знаю, – говорю. – Я читал наброски, которые ты присылал мне на почту, когда только начинал работать над этим… опусом. И там не было ни намёка на то, что герой пытается понравиться девушке. Я хочу сказать, что он только хочет, чтобы она была с ним, он хочет помочь ей выбраться из депрессии – это понятно. Он – молодец, наверное. Но он не предпринимает никаких шагов к тому, чтобы понравится ей. Твой герой думает примерно так: либо он нравится девушке, либо не нравится. А если не нравится, то девушка – дура, которая просто не смогла увидеть в нём того глубокого, чуткого философа, мыслителя и просто зачётного парня. Это её вина, так он думает. Но это бред.

Янни смеётся. И всё равно пытается противиться правде.

– А как ещё? – спрашивает он.

– Девушку нужно заинтересовать. Прежде всего. Она должна чувствовать себя личностью.

– Ну а если я не интересен ей?

– Мы говорим о лирическом герое, причём тут ты?

– Ладно, понял, – отвечает он.

Но мне кажется, что он ничего не понял.

– Она придёт? – спрашиваю. – Твоя героиня?

– Собиралась, – отвечает он, пожимая плечами, как будто ему всё равно. – Поговоришь с ней? Ты вроде хотел…

– Не торопи любовь, пацан.

– А это ещё что значит?

– То и значит. Расслабься.

Когда все собираются вместе – наши общие друзья по кряк-бригаде, их девушки, коллеги Янни Плака по работе, его университетские друзья, подруги и, конечно, Ева – к сожалению, я окончательно убеждаюсь в том, что мне нечего сказать этим людям. Пока они пьют коктейли, вино и пиво, я пью кофе. Пока они обсуждают свои дела, делятся своими успехами на работе или банальными впечатлениями от поездок, покупок, какого-то времяпрепровождения, обсуждают новый фильм, который я снова не видел, я просто молчу, думаю о своём. Я улыбаюсь, когда они шутят. Киваю, когда кто-то из них что-то рассказывает. Как будто мне интересно. Я умело изображаю удивление. Я одинаково хорошо показываю восторг, заинтересованность и равнодушие. Когда-то давно, ещё в Сухом Дне, наверное, я научился вести себя, как человек. Эмоции заказывали? Смотрите, пожалуйста.

Маски слетают одна за другой.

Здрасте, я Блабл, убитый шизой.

Пока мои друзья по кряк-бригаде вспоминают прошлое (прежние времена, когда все мы знали толк в веселье), я не выдерживаю и выхожу на улицу. Я закуриваю сигарету, не зная, что скоро брошу и это занятие тоже.

Спустя какое-то время на улицу выходит Ева.

За этот вечер мы обменялись несколькими словами.

Я вижу по ней, что ей тоже скучно.

Как и я, Ева держится отстранённо.

Я не знаю её, она не знает меня. Идеально.

Мы чужие друг другу. Но есть кое-что такое, что нас объединяет.

Человек, на чей день рождения мы пришли.

Ева одета в чёрное, обтягивающее платье. У неё тёмно-русые, спадающие на плечи волосы. Точёные черты лица. Хрупкая девушка с большой грудью. Она старше меня на пять лет. Ниже меня сантиметров на двадцать. И если верить Янни – такая же ненормальная, как я. У себя в голове я уже изнасиловал Еву – два или три раза за вечер. Пока сидел в баре с другими, слушал их грустный трёп. У себя в голове я связал Еве за спиной руки, приткнул к её горлу нож, но… не убил. Пытался вообразить эту горе-картину – как делал это с другими девушками – но не смог. Это пугает. И будоражит мой воспалённый разум.

Да, я ничего не знаю о Еве…

Так же, как ничего не знаю о безумии…

Я ничего не смыслю в своей жизни и в жизнях других.

– Весело, да? – спрашиваю я у Евы, когда она выходит на улицу и неуверенно встаёт рядом со мной.

– И не говори, – отвечает она.

Какое-то время молчим. Смотрим на проезжающие по дороге машины.

– А ты чего здесь? – спрашивает она.

– Считаю, сколько людей на той стороне улицы.

– Зачем? – спрашивает.

– Чтобы знать.

– Что именно?

– Какую опасность они представляют.

Пауза.

– И сколько уже насчитал?

– Восемь.

– Негусто.

– Это как посмотреть.

– То есть?

– Если бы какой-то безумец напал бы на них прямо сейчас, скажем, начал по ним стрелять из окна проезжающей машины, то кто-нибудь из пострадавших, даже тяжело раненный, наверняка скрылся бы, а потом опознал стрелка. Это помогло бы следствию.

– Они нашли бы машину, – говорит Ева.

– Точно.

Она качает головой.

– У него не было шансов. Повсюду камеры. Его всё равно поймали бы. Того, кто стрелял.

– А кто сказал, что он был один?

Я смотрю на неё и развожу губы в милой улыбке.

– И ты стоишь здесь и думаешь об этом?

– Нет, – говорю. – Я всё придумал.

Я спрашиваю, как её депрессия.

– Стабильно.

– Хочется плакать?

– Угу.

– Мне тоже.

И я не шучу.

Ева смотрит на меня, улыбается.

– Да ну?

Я предлагаю поплакать вместе.

– Начинай, – говорит она.

Я закрываю глаза. Думаю о своей жизни. О миллионах людей, которые, так или иначе, обречены на страдании. Об отсутствии денег. О моей неспособности быть как все. О пламени в груди. О мёрзлых костях, которые трещат, когда Маракашки строят на них Дом с красной дверью. О выжженном поле, с которого один выход – в водопроводную трубу и, скользя, лететь по ней в море похоти. Нырять, выныривать, заглатывать воздух, пропитанный алкогольными парами, а потом снова вниз, под воду. Чтобы вылизывать вагину суки-музы, чувствуя, как на кончике языка крабы играют в покер, пока в подзорную трубу за мной наблюдают Агенты, переодетые в пиратов. В общем, я думаю об этом, а сам чувствую, как по щеке у меня стекает слеза. Это не занимает и десяти секунд.

– Как так? – спрашивает Ева.

– Теперь твоя очередь.

– Я так не могу.

Звуки вечернего города.

Вокруг шум. Гремит музыка в баре.

Я выплёвываю сигарету, выкуренную до фильтра.

Спрашиваю, что у неё с Янни Плаком.

– В каком смысле?

Ева напрягается.

– Он интересен тебе?

– Тот же вопрос, – отвечает Ева.

– Как парень, – уточняю я.

– Может, как друг? – говорит она.

– Это уже мне вопрос?

– Это всё ещё слова.

Я отвожу взгляд, качаю головой.

– Я не мог не спросить, это очевидно.

– По-моему, – говорит, – ответ тоже очевиден.

– Значит, нет.

– Да.

– Хм?

– Да на твоё нет.

– Уверена?

– Абсолютно.

Я говорю, что вряд ли Янни сможет с ней дружить.

– Ему придётся постараться, – отвечает Ева.

– Иначе?

– Ничего. В том-то и дело.

– Почему? – спрашиваю.

Ева говорит, видимо, желая внести ясность.

– Он не в моём вкусе.

– А кто в твоём вкусе? – спрашиваю.

– Я требовательная.

– По пунктам, пожалуйста.

Мы улыбаемся друг другу.

– Зачем тебе это знать? – спрашивает.

– Интересно.

– А серьёзно?

– Сам не знаю. Возможно, по той простой причине, что все пьяные, а я трезвый? Потому что я не хочу возвращаться обратно и слушать их разговоры? Потому что мне нравится с тобой чирикать? В общем, точно не для того, чтобы передать твои слова другу.

– Ты его лучший друг, – говорит Ева. – Я только и слышу от него: Блабл то, Блабл это. Блабл сказал, Блабл решил. Ты для него как гуру. Без шуток. Он уважает тебя. Гордится тем, что вы друзья. Никогда такого не видела. Но, кажется, теперь я понимаю его.

Я думаю: ты сделал всё, что было в твоих силах.

Я думаю: ты попытался, и это главное.

– Твой идеал, – говорю. – Какой он?

Ева задумывается.

Она загибает пальцы.

– Он хорош собой внешне. Привлекательный. И высокий.

– Угу.

– На него можно положиться. С ним спокойно, потому что он решительней меня. Он помогает мне справиться… со всем, что у меня не получается. Он заботится обо мне. Я просто дорога ему.

– Ещё что-то?

– Он не такой как все. Он немного безумен, что ли. Не знаю. Наверное, это последнее.

– Быть безумным. Понял.

Она смотрит на меня. Я смеюсь.

– Не безумным. А необычным. Со своим видением мира.

– Это же я.

– Что?

– Шершня яд, – говорю.

Ева хмурится.

– Не поняла?

– Я тоже, – говорю.

– Мне послышалось, или ты, правда, сказал…

– Что это я, – отвечаю сухо, потому что мне уже надоели эти игры. – Это я сказал ему позвать тебя сегодня.

Она приятно удивляется.

– А зачем?

– Чтобы не сидеть тут в одиночку.

Ева кивает, как если бы поняла что-то для себя.

– Значит, я здесь вроде как ради твоего развлечения.

– Скорее, ради эстетического удовольствия всех окружающих.

Ева смущается, но умело маскирует это.

– Всё ещё хочешь плакать? – спрашиваю.

– Я всегда хочу этого.

– Это всё из-за смерти отца?

Голос её холодеет. Лицо становится серьёзным.

– Это он тебе сказал?

– Так точно.

– Смотри-ка, всё ведь разболтал.

– Тебе не хватает отца. Я понимаю.

Я молчу. Хочу, чтобы она высказалась.

И Ева шепчет:

– Я уже боюсь вспоминать о нём. Боюсь, что забуду его, но и вспоминать о нём тоже боюсь.

– Потому что это больно, – говорю я. – Скучать по тому, кого не вернуть. Я тоже когда-то боялся своих мыслей.

– Да? И что изменилось?

В голосе – сомнение, недоверие.

Со мной это самое верное решение.

Я отреагировал бы точно так же на себя.

– Теперь всё плохое в моей голове это оружие. Я использую плохие мысли, чтобы черпать силы к жизни.

– И как часто ты это делаешь?

– Всего лишь каждый день.

Я не продолжаю, хотя могу рассказать ей много интересного. Но замолкаю, давая ей возможность самой решать, как поступить с этой информацией. Что ей делать с этим знанием. Верить мне или нет. Слушать меня или нет.

Машины всё прибывают. Из них выходят парни с девчонками, девчонки без парней – словом, все, кто хочет забыться, отвлечься, отдохнуть, напиться и потанцевать.

Люди проходят мимо нас, исчезают в дверях бара "Кости Козы".

Некоторых из девушек я провожаю уставшим взглядом.

Ева дрожит. Я даже не пытаюсь обнять её.

Это так скучно, так предсказуемо.

Хотел бы я почувствовать хоть что-нибудь.

– Наверное, – говорю я. – Нам пора идти.

И в этот момент Ева смотрит на меня с интересом.

Она говорит:

– Расскажи ещё что-нибудь.

Я хочу закурить, тянусь за сигаретами, но опускаю руку, так как знаю: это ничего не изменит в моей жизни.

И прежде, чем все мои друзья по кряк-бригаде напиваются этой ночью… Прежде, чем мы обмениваемся с Евой номерами телефонов, потому что в Сети меня не найти… Прежде, чем я провожаю её до такси, где стою с ней, потому что как никто другой знаю, на что могут быть способны люди… Прежде, чем я в последний раз ночую у родителей… Прежде, чем Ева звонит мне на следующий день и предлагает вечером прогуляться в Парке Вдохновения… Прежде, чем в безлюдном парке неожиданно отключается освещение, и мы оказываемся вдвоём в темноте, а я беру Еву за руку и вывожу её на свет… Прежде, чем я целую её на парковке, а она отвечает на мой поцелуй… Прежде, чем мы трахаемся в её машине, а я связываю её руки ремнём, вот так просто, да… Прежде, чем я переезжаю к ней… Прежде, чем я говорю Янни Плаку правду о его книге и девушке, за которой он так долго бегал… Прежде, чем я нахожу работу в фирме "ПостельКа"… Прежде, чем я увольняюсь оттуда, чем в очередной раз вызываю недоумение у всех окружающих… Прежде, чем я снова пройду все эти собеседования и услышу все эти отказы… Прежде, чем люди похоронят меня, зароют в своей памяти… Прежде, чем произойдёт самое худшее… Прежде всего, я рассказываю Еве, что значит черпать силы в том плохом, о чём ты думаешь каждый день. Как не бояться своих мыслей, даже если они мрачнее ночи, отвратительнее запаха разложения – а именно так пахнет моя душа. Пока Ева слушает меня: внимательно, как не делает никто другой, смотря на мои губы, как часто делают девушки, но все они – статисты в этом второсортном музыкальном клипе под названием "Блабл и Жизнь".

Спасибо, не интересуют.

Безбородое обслуживание

«Руки-Ножницы» – так называется место, куда я заглядываю, чтобы подстричься перед собеседованием, так как окончательно убеждаюсь в том, что: а) я сильно оброс волосами; б) я должен получить работу там, куда я иду сегодня на собеседование. Мне совершенно не нравится идея заниматься тем, что мне предлагают на этой должности. А именно: проводить по двенадцать часов в сутки на ногах, фрезеруя фасады из массива древесины. Купаться в опилках, вытряхивать их из ушей, ноздрей, трусов и ботинок. Работать в ночные смены и получать меньше, чем следует платить людям за такую работу. Обязанностей много, расположение предприятия – на окраине города. Эта фирма не внушает мне никакого доверия, но я вынужден признать поражение. Скоро в городе объявят карантин – об этом говорят все блогеры, а я склонен им верить – и тогда найти работу будет невозможно. Мне придётся сидеть у Евы в квартире и слушать ремонт: сутки напролёт. Я проиграл. Ни тёплого, уютного офиса с кофе и печеньем. Ни работы за компьютером в кругу девчонок. Не перекуров (плевать, что я не курю, мне хочется иметь такое право), потому что лишний раз не отойдёшь от станка, пресса – или куда там меня назначат – всё выработка, выполнение плана, пока Агенты следят за тобой по камерам видеонаблюдения. На производстве как в лаборатории. Вычеты из зарплаты. Мастер орёт на тебя, потому что не знает, как ещё на тебя воздействовать. Он, как и ты, просто боится лишиться работы. Этого все боятся, но ничего. Там, где ты будешь работать, все орут друг на друга, потому что там шумно, не слышно собственных мыслей. Может, это к лучшему?

Я прошёл слишком много собеседований, чтобы надеяться на хорошее предложение. Но я не смирился с тем, что вынужден идти к ним, потому что никто другой меня не берёт. А жить как-то нужно, работать где-то надо. Так говорит моя мать. Так все говорят.

Реклама на парикмахерской-салона-барбершопа выглядит не особо респектабельно, хотя на ней и написано, как для поколения: "запись онлайн", а ниже – "экономь своё время, запишись к нам, мы есть в Сети". Рядом ещё одна надпись: "слышали, ты оброс?", а дальше слова – "заходи, подравняем". У самого входа сидит нищий в грязной, рваной одежде. При виде меня он поднимается, протягивает руку, покрытую струпьями.

Он говорит, но на самом деле просто хрипит:

– Дружище, не будет монеты?

Я отстраняюсь от него, качаю головой.

– Нет, – говорю. – Денег нет.

А он смотрит на меня с недоверием. И говорит:

– Ну да, конечно.

Потом отмахивается, не слушая меня, и уходит куда-то в сторону домов. Что-то бурчит себе под нос.

Когда я захожу в эти "Гребни-Щётки", нужно видеть моё удивление, потому что внутри ни одного посетителя, работает единственный мастер и та – девушка, хотя глядя на вывеску можно подумать, что сотрудники – парни. Не знаю, почему я так решил. Кресел штук десять, все пустые. На полу повсюду волосы. Девушка мечется по залу, как по взлётной полосе. Орудует щёткой и совком. При виде меня поднимает голову. Молчит.

– Привет, – говорю и зачем-то машу рукой. – Я не вовремя, да?

– Бороду не стрижём, – говорит девушка, осматривая меня. И возвращается к своему занятию.

– Отлично, – говорю. – Мне и не нужно.

Мастер смотрит на меня и спрашивает, не отрываясь от своего занятия:

– Вы Гюрза?

Пауза.

– Нет, вроде бы.

– Если вы не Гюрза, то придётся немного подождать. С минуту на минуту придёт Гюрза.

Она выбрасывает волосы с совка в урну – я замечаю, что их очень много и все разного цвета – потом идёт к раковине в углу зала. Включает воду, моет руки. Я наблюдаю за ней, не зная, что говорить. Происходящее похоже на сон. Девушка-Мастер сверяется с ежедневником, который лежит на столе перед зеркалом. Она спрашивает меня:

– Может быть, вы Секира Тридцать-Девять? Или Обветренный Окорок Фламинго? Хотя нет, конечно. Простите.

Я просто смотрю на неё.

– Не понимаю, – говорю.

А она отвечает, улыбаясь:

– Какой вы Окорок, верно? Окорок записывался на вечернее время. А у нас пока ещё день вроде как.

– Я Блабл. И я не записывался.

– Ах, Блабл. Ну, ничего, не страшно.

Она задерживает на мне взгляд.

У неё модельная внешность.

Она подходит под тип жертвы.

– Рада знакомству. Зовите меня Лесли.

Я чуть не падаю. Мой рот наполняется слюной.

Я сглатываю её. Сажусь на диванчик. Он продавливается и как-то странно скрипит под моим никчёмным весом.

– Интересное у вас имя, – говорю.

– Это рабочий псевдоним. Так клиентам проще найти меня в Сети. У нас такая политика. Клиенты записываются онлайн. Оставляют заявки. Мы их принимает или не принимаем. Отписываемся им, в общем. Все под своими никнеймами. Так люди к нам и идут. Чтобы избежать путаницы.

– А по-настоящему как? – спрашиваю.

– Олеся.

Это почему-то огорчает меня, хотя мне очень нравится повесть Куприна "Олеся".

– Олеся тоже хорошее имя. Если бы меня так звали, я бы ни за что не стал брать себе псевдоним.

– Согласитесь, было бы странно, если бы вас так звали? Но всё равно спасибо, Блабл. Мне очень приятно.

На самом деле я просто не хочу, чтобы кто-нибудь вообще называл себя Лесли.

Заходит какая-то тётка.

– Гюрза? – спрашивает Лесли.

– Я? Ох, да, – говорит тётка, озираясь по сторонам. – Я по записи.

– Проходите. Присаживайтесь.

Гюрза явно тупит. Снимает пальто, ищет взглядом, куда его повесить. Бесформенная масса, скрытая под платьем в цветочек. Волосы короткие, свекольного цвета. Столкновение миров, контраст поколений. Традиции против технологий. Будущее и прошлое. Настоящие имена против никнеймов. Я думаю, где в этой иерархии моё скромное место?

Гюрза натыкается на меня взглядом (сижу молча в сторонке) и чуть не шарахается. Потом щурится, виновато улыбается.

– Извините, я вас не заметила.

– Ничего, – говорю. – Я мебель.

– Что, простите?

– Разрешите, я вам помогу.

Я протягиваю руку, беру её балахон. Мне кажется, от него пахнет козьими ссаками.

– Ох, спасибо. Я здесь впервые.

– А я здесь живу, – говорю.

Снова этот взгляд – пустой, потерянный:

– Что, извините?

– Я просто жду своей очереди.

Гюрза шагает к креслу, которое Лесли уже держит наготове, повёрнутым к ней.

Не найдя лучшего решения (вешалки нет), вешаю её пальто на пальму за диваном.

Какое-то время я вслушиваюсь в пшикающие звуки, когда над головой Гюрзы распыляется вода. Потом в звуки, которые производят ножницы Лесли: чик-чик. В какие-то переговоры между ними. Я закрываю глаза. Всего на секунду. Но, по всей видимости, засыпаю. Потому что в следующий миг кто-то толкает меня в плечо. Сначала легонько, потом увереннее. Смотрю перед собой. Лесли. Изучает меня с насмехающимся видом.

Её лицо очень близко. Острые черты лица – мне нравится, как она выглядит. Смотрю на её губы и ловлю себя на мысли, что в принципе я мог бы надавать ей в рот. Она худая. Но её глаза требуют внимания, а рот вполне меня устраивают. Загорелая линия шеи притягивает взгляд. В голове почему-то появляется фраза: отрезать по контуру. Это пугает, как удар током. Я пытаюсь отделаться от неё, но мысль остаётся со мной ещё надолго.

Лесли приближается ко мне. И шепчет заговорщицким тоном, как это делают девчонки в видеороликах про АСМР – чтобы я возбудился, чтобы я захотел их. А я ловлю каждое её слово, не понимая, почему мне так плохо внутри, почему я такой уставший:

– Где… пальто… Гюрзы?

Я подрываюсь.

Сквозь туман в голове вижу обычную, хорошо подстриженную женщину средних лет. Никакая она не Гюрза. Просто ещё одна жертва всех этих бессмысленных перемен, вынужденная придумывать себе глупое прозвище, чтобы просто подстричься. Мне жаль её. Я осознаю, что на самом деле уже давно испытываю жалость ко всем девушкам в мире.

Гюрза смотрит на меня растерянная. Я поднимаюсь. Без спешки. Снимаю пальто с пальмы, отряхиваю его. Помогаю Гюрзе одеться. Она не особо довольна, как я вижу.

Гюрза и Лесли прощаются. Гюрза бросает на меня кроткий взгляд и уходит. Я думаю, что это может значить?

А потом смотрю на тяжёлую железную дверь, которая хлопает за ней. Которая, как я понимаю, не пропускает ни одного звука наружу. Полная изоляция.

Я осознаю, что в салоне никого, кроме меня и Лесли.

Она уже вернулась к своему рабочему месту и спрашивает оттуда, протирая кресло и инструменты:

– Как будем стричься?

Я молчу, смотрю на дверь и не понимаю: что меня так смутило? Почему-то мне вдруг становится страшно за нас всех.

– Земля вызывает Блабла.

Смотрю на неё. Лесли улыбается: натянуто, неуверенно.

– Я тут, – говорю. Но это, разумеется, не так.

Моё тело здесь. Бьётся в поту. Меня лихорадит.

Мой разум в огне. Я в Доме. На выжженном поле.

Ключ, думаю я. В замке торчит ключ. Я могу повернуть его и запереть дверь. Потом занавесить окна – хватит того, чтобы просто опустить жалюзи. Я уже оглядел стены, и не увидел здесь камер видеонаблюдения. Когда ещё только пришёл. Я всегда так делаю.

Теперь ясно, почему Агенты молчат. Это удивляет и радует одновременно.

– Блабл? Вы здесь?

В голосе Лесли испуг.

Она так близко. И никого рядом. Как в рассказе Реймонда Карвера.

Иду на голос.

– Всё хорошо? – спрашивает Лесли. Ещё одна мечта моих дурных снов.

Я приближаюсь к ней. А она снова спрашивает меня, повторяясь, но сохраняя спокойствие – должен признать, ей это хорошо удаётся:

– Как будем стричься?

Я стою перед ней. Её лицо дрожит и мерцает, как мираж.

Я ловлю её взгляд. Милая улыбка.

И нахожу откуда-то в себе силы говорить.

– Главное, чтобы не коротко.

Сжимаю и разжимаю кулаки. Произвольно. Руки затекли. В висках стучит.

Выжженное поле, думаю я. И ни души вокруг. Только кролик точит зубки.

– Не выспались? – спрашивает Лесли, которая никакая не Лесли, просто Олеся. Настоящая Лесли, моя Ева-детка, на работе. Осознаю это и я присаживаюсь в кресло. Мастер накидывает на меня фартук. – Сонный дурман? – говорит Лесли. Или ещё кто-то.

И робко смеётся.

Я ловлю своё отражение в зеркале.

Уставший. Измученный. Глаза красные. Густая чёрная борода. Лицо не моё.

Я вижу, как в левом глазу у меня собираются слёзы. Мой глаз ведёт съёмку.

Привет, Лжелесли. Я пришёл подстричься, но на самом деле я хочу связать твои руки за спиной шнуром от фена, заклеить рот полосками для депиляции, а заколки-шпильки, которые держатся на кармане твоего пояса-мастера, я хочу использовать как зажимы для твоих сосков. Что ты думаешь об этом? Интересно услышать твоё мнение.

– А при чём тут Дуримар? – спрашиваю я, хотя прекрасно понимаю, о чём она говорит. Просто хочется ещё раз услышать её смех. Скинуть с себя это наваждение.

И когда она улыбается, мне немного легчает.

В Оранжевой Низине

В выходные шатаемся с Евой по торговому центру «Низина», закупаемся продуктами, алкоголем и туалетной бумагой, делаем пару совместных фотографий на фоне полупустых прилавков (я корчу гримасу ужаса, Ева отстраняется в притворном испуге), так что со стороны может показаться, что я смирился со своей участью: быть частью поколения. В отделе заморозки, где зуб на зуб не попадает, натыкаемся на пару девушек, подруг Евы. Они кажутся мне смутно-знакомыми. Но откуда? Я решаю, что Ева, должно быть, показывала мне их фотографии в Сети. Обе молодые, не старше Евы. Стройные, подтянутые. Загорелая кожа. Ухоженные лица. Одеты модно, но неярко. Ева здоровается с ними – радушнее, чем следует. Знакомит нас. Ива – блондинка. Гина – шатенка. И та, и другая ходят по торговому центру в солнцезащитных очках. Жмутся друг к другу. Ближе, чем нужно. Я решаю, что это, скорее всего, от холода: всё-таки мы находимся в отделе заморозки, где температура, если не меньше, чем ноль, то точно где-то в этом пределе.

Вид у девушек как с похмелья.

– Брр, – говорит Ива и стучит зубами. – Мне нужен плед. Срочно. – Она озирается, говорит с досадой: – Куда подевались все эти пледы? Они что, убрали их? Ещё немного и я превращусь в краба.

– Это неуважительно по отношению к крабам, девочка, – говорит Гина. – А с пледами они и, правда, просчитались. Я согласна с тобой.

– Да ты что? Серьёзно? – говорит Ива, паясничая. Потом обращается к нам: – Сразу приношу свои извинения, ребята. Не обращайте на нас внимания. У нас отходосы.