Текст книги "Слюни"

Этот старик пересекает железнодорожные пути, спускается в заброшенное депо. Шаркает ногами по разломанным кирпичам через темноту. Выходит на свет с другой стороны мира. Преодолевает Пространство Мёртвых Дорог и пробирается сквозь колючие кусты, которые ещё сильнее разрывают на нём одежду и хлещут его ветками по лицу, оставляя красные полосы на небритых щеках. Он спускается к реке и двигается вдоль неё так долго, что уже начинает темнеть. Скачет по камням и муравейникам, которые пружинят. А в том месте, где река сужается, старик переходит ручей, используя цирковые ходули. В итоге с аккордеоном на плече и горой звенящей мелочи в кармане он ныряет в рощу.

И там пропадает.

– Эй, – кричу я. – Ты где?

– Я здесь, – отвечает мне голос.

Ни мужской, ни женский.

– Где именно? – спрашиваю.

Вокруг сплошной мрак.

– Под соском, – отвечает голос.

Он исходит сразу со всех сторон.

– Ты эхо?

– Я эко, – ответ.

– Не смешно.

– Но зашло?

– Хрен с тобой.

– Пуссибой-пуссибой.

Слова повторяются. Этот звук идёт по убыванию. Как будто кто-то уменьшает громкость. Пока не стихает окончательно.

Уязвлённый, я разворачиваюсь и иду в обратном направлении.

– Ладно, пойди сюда, – это уже старик говорит.

Выглядывает из какого-то шалаша, который я принял за выгребную яму.

– Что мне делать? – спрашиваю я сразу в лоб.

– То же, что всегда. Наблюдай.

Он достаёт кулёк с деньгами, которые заработал за день. Разворачивает его и кладёт деньги в дупло кедра. Хрум-хрум. И спустя секунду оттуда выпрыгивает белка. Нищий ловит её. Сжимает ей горло, умертвляет её, и когда та перестаёт барахтаться, уносит в свой замаскированный шалаш. Я слышу, как там трещат поленья, оттуда идёт жар.

– Тайник что ли? – спрашиваю.

– Это банк.

– Не понял?

– Скоро увидишь.

Немного погодя на поляну к нам выходит другой нищий. Я узнаю его. Обычно он играет на деревянных ложках и при этом танцует, стуча каблуками по проспекту. Эту картину можно наблюдать недалеко от Технического Университета. Когда я прохожу мимо него по улице, он, как правило, бросается ко мне, чуть ли не колотит мне по лбу своими чудо-ложками. А тут даже не замечает меня. Сутулый, понурый. Достаёт какие-то монеты из ботинка, кидает их в то же самое дупло. Хрум. И он достаёт оттуда огромную пушистую змею – требуется время, чтобы вытащить её. Он обвивает её вокруг своей шеи. Змея скручивается в несколько колец, щекочет его ухо язычком. Нищий морщится, смеётся. Когда змея окутывает его целиком, с головы до ног, он падает на землю. Раздаётся храп.

– Ясно, – говорю. – Я в конец спятил.

– Не исключено, – говорит старик.

Он насаживает тушку белки на прут.

Что происходит дальше? Из леса появляются другие нищие. Все проходят мимо меня, не говоря ни слова. Уставшие люди, измученные, как после долгого рабочего дня. Каждый из них достаёт монеты (одна женщина вынимает целую пригоршню из трусов), бросает их в дупло кедра, а потом забирает оттуда что-то своё. Самогонный аппарат, скумбрию в банке, наручники. Сапоги, тикающее сердце, точилку для члена. Свисток в форме ребра, кружевной лифчик. Новый телефон, популярный аккаунт в Сети, грибной суп-пюре. Маникюр, путёвку за границу, корыто, диплом технолога-деревообработчика.

Хрум-хрум-хрум…

Это занимает много времени.

Нищие всё идут. Так же без слов.

Дупло расширяется и выплёвывает кита.

Нищий забирается в кита, усаживается на его язык, как в кресло.

Кит, посапывая, выплёвывает фонтан звёзд в тёмное небо.

Старик, с которым я разговаривал, доедает свою белку.

– Как это работает? – спрашиваю у него.

– Если бы я знал, – говорит он. – Запатентовал бы.

– Я могу попробовать? – спрашиваю, боясь, что нищие запротестуют.

– Ради бога, – отвечает он. – Твоё право.

Пауза.

– Не выйдет, – говорю. – У меня нет денег.

– Много не надо. Достаточно пары монет.

– Нет денег, – признаюсь, чувствуя себя жалким.

– Совсем что ли?

Я развожу руками.

Старик усмехается.

– Ну, ты даёшь, парень.

Выковыривает из зубов мясо. Отрыгивает мелочь.

– Держи, – говорит, протягивая какие-то копейки. – Развлекайся.

С трепетом бросаю дрожащей рукой монету в дупло.

Но оно выплёвывает монету обратно. Пробую снова.

Тот же результат.

– Всё понятно, – говорит старик. – Не хочет брать.

– Почему? – спрашиваю, чуть не плача.

– А кто знает? – отвечает он, пожимая плечами. – Что-то не нравится.

Я возвращаю ему деньги.

– Оставь себе, – говорит. – На проезд пригодятся.

Я разворачиваюсь и ухожу. Понурый.

Навстречу мне идёт целая орда покорных нищих.

Оборачиваюсь. Наблюдаю, как дупло раздаёт подарки.

– Эй! – кричит старик. – А что ты загадал?

Я не сразу понимаю, что он обращается ко мне.

– Штуку, которая поможет избавиться от тела, как от улики. Собственный утилизатор отходов. Растворитель. Не знаю, как назвать. Чтобы не бросать труп, где попало.

Старик обдумывает сказанное.

– А чем тебя лес не устраивает?

– Не понял?

– Просто подумай об этом.

Малыш без штанишек, но с усишками

Суббота. Время близится к обеду. После просмотра очередной квартиры прогуливаемся с Евой по незнакомому микрорайону. Во дворе между современными шестиэтажными домами, окрашенными в разные цвета, вырыт пруд, по которому плавают утки. Дети, которые бегают по игровой площадке, кормят птиц гравием. Складывается впечатление, что попал в огромный детский сад. Крики, как у сестры дома. Молодые мамочки с колясками не возбуждают. Хочется позалипать на пруд со смотровой площадки, но там пасётся другая парочка. Садимся на подвесные качели, расположенные друг возле друга.

Ева качается, я просто сижу, разглядываю людей. Солнце слепит, мы в очках. Порыв ветра качает горную сосну, которая высажена у пруда: таких тут штук двадцать.

Мимо проходит стайка подростков. У одного из них колонка. Музыка орёт на всю округу. Поёт Лизер. Я прислушиваюсь, узнаю мотив, напеваю про себя слова.

Я спрашиваю у Евы, которая молчит весь день или уже вторую неделю:

– Что скажешь?

– Мне понравилось.

– Я о квартире.

– Я тоже.

Молчание.

– Можно продать гараж, – говорит она, размышляя. – Ещё есть участок в садоводстве, который тоже можно продать. В общем, денег на первоначальный взнос хватит.

Она перестаёт качаться, тормозит ногами о землю.

– Если бы я только знала, что ты не уйдёшь от меня. Если бы я могла рассчитывать на то, что ты будешь рядом.

– И что тогда? Оставила бы ребёнка?

– Я не беременна. – И добавляет тише: – Хочется думать.

Я снимаю очки и смотрю на неё.

– Даже если так. Мне-то что?

– Не будь жестоким.

– Это не мой ребёнок.

– Ещё ничего не известно.

Надеваю очки. Отталкиваюсь от земли. Качели набирают скорость.

Проходит семейная пара. У девушки руки скрещены на груди. Парень держит руки в карманах куртки. Друг на друга не смотрят. О чём-то спорят. Спустя какое-то время, вижу, как за ними плетётся мальчик лет пяти. И плачет. Родители не обращают на него внимания. Мальчик проходит мимо меня, у самой качели, не глядя, и говорит сам с собой:

– Не плачь. Не плачь.

Это вызывает у меня целый шквал эмоций.

Я не могу объяснить, что именно я чувствую.

Но меня бьёт так сильно, что сердце замирает.

Я слезаю с качели, подхожу к мальчику и пою песню:

– Два кота на четыре сапога. Один кот – прыг в сапог. Другой кот – прыг в сапог.

Голос у меня при этом такой тонкий, по-детски звонкий. Это вгоняет мальчика в ступор. Он застывает на месте. Смотрит на меня снизу-вверх. Заинтересованный. Напуганный. В глазах скапливаются слёзы. Пухлые влажные щёчки блестят на солнце. Но мальчик уже не всхлипывает. Я начинаю кривляться, улыбаюсь ему. Он меняется в лице. Смотрит на меня, как на мудака. И кричит: "Мама?". А потом убегает, размахивая руками.

Ева наблюдает эту картину от начала до конца.

– Ладишь с детьми. Сразу видно.

– Я был воспитателем. В другой жизни.

– Да ну? А так и не скажешь.

– Точно был. Я чувствую.

– Поэтому твой племянник заплакал, когда увидел нас?

– Он так шифруется. Стесняется показывать, как он любит своего бедного дядю.

– Бедного – точное слово.

Пауза.

– На самом деле мой племянник в растерянности: почему каждый раз он видит меня с новой тётей.

– Как мило.

Пауза. На этот раз длиннее.

– Я не буду отцом, – говорю. – Я не приму правила.

– Не зарекайся.

– Надеюсь, ты услышала меня.

– Не начинай.

Когда ажиотаж среди детей вокруг пруда немного рассеивается, мы идём кормить уток. Пока я стою у воды, Ева бросает хлеб в воду, но утки никак не реагируют на неё.

– Всем надеть купальные шапочки! – командую я.

А утки отвечают мне:

– Кря.

– Кря.

– Кря-кря.

А самая печальная из них говорит:

– А как быть, если у меня нет шапочки?

Ева не обращает на это представление никакого внимания.

Ко мне подбегает маленькая девочка, обнимает меня за ногу. Я не знаю, как реагировать. Машинально хочу тряхнуть ногой, чтобы избавиться от неё. Но следом подбегает её мамаша, тянет дочь за собой, извиняясь перед нами, что-то объясняет. Я отмахиваюсь.

– Ничего страшного, – говорю. – Со мной такое постоянно происходит.

– Правда? – спрашивает мать, смущаясь. – Это странно. Она у нас обычно не идёт к незнакомцам.

– Психологи объясняют это тем, что от меня пахнет отцом.

Неловкая пауза.

– Это вряд ли, – отвечает мать. Её буквально передёргивает от моих слов. – Ещё раз извините.

Девочка оборачивается, машет мне.

Я отвечаю ей тем же. Мать ругает её.

– Ты сегодня в ударе, – говорит Ева.

Тем же вечером я лежу голый на кровати, смотрю на своё отражение в натяжном потолке, который подсвечивается по периметру красным светом, так что всё вокруг, как в огне. Ева тянет время, переодевается в костюм монашки, туземца или брокколи в другой комнате: это будет сюрпризом для меня. Месячные у неё так и не пошли. Тест на беременность показал неопределённый результат. Нужно сделать ещё один. Я разглаживаю одной рукой свои густые усы, а другой реанимирую свой полуживой член – готовлюсь так к кое-какой работе. На ум приходит такая странная мысль: может ли быть, что меня не берут на работу потому, что Куклы завидуют тому, какие у меня густые волосы?

Это кажется бредом. Как и тот факт, что я существую.

Когда приходят Агенты

Когда в очередной раз приходят Агенты, я не удивляюсь, не беспокоюсь, не злюсь – словом, никак не реагирую на их появление. Раньше меня напрягало одно: как они проходят в квартиру, если дверь заперта изнутри? Но позже один из них признался мне по секрету, что все Агенты могут материализоваться из чего угодно. У них свои дороги, собственные каналы связи. Их не поймать. Нельзя предугадать, когда и где они появятся.

И вот они заявляются ко мне с предложением, настроенные говорить на другой, отличный от прежних визитов лад. Дружелюбные, ненавязчивые. Наоборот. Какие-то покорные что ли. Если не сказать, что уставшие. Но я всегда начеку. Им не провести меня.

Тем временем они рассказывают мне правду.

– У нас идёт война, Блабл, – говорят Агенты. – Нам нужно тихое место, где наши парни смогут поспать. Перевести дух. Восстановить силы. Этакий хостел для Агентов. Мы предлагаем тебе перемирие. Отныне мы не будем тебя преследовать. Не будем надоедать. Ни расспросов, ни слежек. Забудь о камерах. Откинь копьё, сбрось броню.

Такого я никак не ожидал.

Спрашиваю: с чего такая милость?

– Ты единственный, кому мы можем доверять. Так вышло. Смешно, но факт. А ещё ты нам нравишься. Ты единственный, кто так и не предал своих взглядов. Так и не зарегистрировался в Сети. Не ушёл в мир Вирта. Наверное, мы неправильно к тебе относились. Но у нас такая работа. Следить за людьми. Мы признаём, что ошибались на твой счёт.

– К чему эта прелюдия? Чего вы хотите от меня?

– У тебя своё видение. Тебя не интересует то, к чему стремится твоё поколение. Ты исключил себя из этой гонки. У тебя своя трасса. Скользкая, но просторная дорога.

– Не подмазывайтесь. Вопрос прежний.

Они продолжают:

– У тебя можно безопасно схорониться, то есть сохраниться, конечно. У тебя никто не станет искать нас. О тебе все забыли. Печальный факт. Но в этом есть свои плюсы. И мы знаем, что ты не станешь болтать. Это главное, что мы поняли, наблюдая за тобой.

Я соображаю, к чему они ведут. И спрашиваю прямо:

– Вы хотите, чтобы я впустил вас в свой Дом?

Агенты переглядываются.

– Всё верно. Нам нужно убежище.

– В моём Доме с красной дверью? Ни за что.

– Послушай нас, пожалуйста, Блабл. Дом не должен простаивать. Он – крепость. Замок, из-за стен которого можно вести войну. Он может отражать атаки. А ты превратил свой Дом в Бастион Одиночества. Заперся там, как затворник. Позволь Дому служить нам.

– Я не один. Там живут мои друзья. Бартлби.

– И надолго это? Пока они не поубивают друг друга?

– Что за вздор?

– Ты как никто другой знаешь, что природа зла неискоренима.

– Ничего я не знаю.

– Впусти нас в свой Дом, Блабл. Мы не дадим Дому рухнуть.

– Забудьте.

– Впусти. Впусти. Впусти.

Я смеюсь в голос.

– Это невозможно. Просто недопустимо.

– Твоя фантазия станет нашей бронёй. Мы сочтём это за честь. Просто впусти нас.

– Забудьте об этом, парни. Исключено.

Они говорят с явной неохотой, признавая поражение:

– Помоги нам. Мы не пришли бы, если бы имелось другое решение.

– А с чем тогда останусь я? У меня ничего больше нет. Куда мне идти?

Мой голос срывается на визг.

– Ты больше никогда не будешь одинок, – отвечают они. – Обещаем.

– Вы просто не понимаете, что для меня значит Дом.

– Как раз наоборот, Блабл. Мы знаем, как много Дом с красной дверью значит для тебя. Всё лучшее, всё самое дорогое всегда отрывается от сердца. Самое драгоценное всегда отделяется от того, кто это создал. Мы знаем, что тебе, как человеку умному, об этом известно. И мы искренне надеемся на твою отзывчивость. Протяни нам руку помощи.

Я признаюсь им:

– Я не представляю свою жизнь без Дома.

– Но ты уже не получаешь от него того фидбэка, как раньше.

– Чего не получаю?

– Обратной связи. Прежде ты мог проводить в Доме долгие часы, а потом какое-то время оставаться спокойным в реальном мире. Теперь ты с трудом попадаешь внутрь. Мы не упрекаем тебя, не подумай. Так же, как не ставим под сомнение твои навыки в области строения воздушных замков. Требуется недюжинная фантазия, чтобы воздвигнуть Дом таких размеров. В какой-то степени мы завидуем тебе. Это гордость: попасть в твой Дом.

К сожалению, я вынужден признать, что Агенты правы.

Они – комментаторы по тексту. Всегда говорят строго по делу.

Впервые за долгое время я чувствую острое желание раскрыться им.

– Вы правы. Фантазии уже не хватает. Я боюсь, что не выдержу, и совершу что-то такое же ужасное в жизни. В этом всё дело. Дом уже не сдерживает моих порывов к насилию. Он не удовлетворяет ни интерес, ни желание. Страшно признаваться, но вы правы.

– Если есть Дом, то нужно и Поле для Игр. А чтобы на этом Поле резвиться, нужно остаться без присмотра. Мы предоставляем тебе такую возможность. Прими как подарок.

Я задумываюсь. Агенты не прерывают меня.

Тогда я собираюсь с силами и признаюсь им:

– Иногда мне кажется, что возводить Дом было ошибкой. Я пытался удержаться на плаву, но утонул в собственном сознании. Нельзя было допускать всех этих игр. Когда много фантазируешь, хочется, чтобы реальность хотя бы раз стала такой же красочной.

Слова застревают в горле. Я отвожу взгляд в сторону, вытираю глаза.

Агенты понимающе кивают. Не смеются, не пытаются спорить со мной.

– Соглашайся. Как мы и сказали, за тобой никто не будет следить. Считай, тебе даётся карт-бланш. Делай, что хочешь. Никто этого не заметит. Главное, будь аккуратен.

– Проверяете меня так? Сорвусь я или нет? Не надейтесь.

– Ты уже прошёл проверку. Поэтому мы здесь.

Агенты выглядят серьёзными.

Задумываюсь.

– Без шуток?

– Даём слово.

– Гарантии?

– Ты слышишь ремонт?

– Прямо сейчас? Нет.

– Это потому, что мы здесь.

– Хотите сказать, что тишина – это ваша заслуга.

– Мы знаем, как ты жаждешь покоя. И поверь, мы ни за что не стали бы отбирать у тебя Дом, если бы не знали, что ты справишься. Если бы не могли предложить свободу.

Я пробую сделать такое допущение у себя в голове, развиваю мысль дальше:

– Наверное, я совсем поплыл, раз соглашаюсь на такое.

– Ты последний из рыцарей.

– Это ещё что значит?

– Круче тебя только Миллер.

– А это ещё кто такой?

– Не важно. Если он захочет, то найдёт тебя. Миллер всех находит сам. Он – Призрак Эпохи номер один. И он гораздо безумнее тебя. Так что не бойся, ты не одинок.

На ум приходит тип в кепке, который избил студента в туалете кинотеатра.

– Нужно всё хорошенько обдумать.

Когда Агенты выпивают весь мой кофе, я спрашиваю просто ради интереса:

– С кем хоть воюете, парни?

– С блогерами, – говорит один Агент.

– С рэперами, – говорит другой Агент.

– С поколением, – говорят они хором.

– А за что?

– За просмотры, – один Агент.

– За подписки, – другой Агент.

– За популярность, – оба в унисон.

– Не понимаю.

– Не бери в голову, Блабл. Чем меньше ты знаешь, тем меньше шансов, что противники возьмут тебя в плен и станут пытать песнями русских рэперов.

– Но я люблю русский рэп.

– Открой двери Дома, Блабл. Пускай он станет для нас приютом.

Я признаюсь им с долей смущения:

– Я думал, вы ненавидите меня.

– Так было, – отвечают они. – Раньше.

– Тогда что изменилось?

– Нам нужны союзники.

Я говорю, что считал их врагами.

– Не страшно. Война между миром Вирта и миром Реала продолжается. Мы решили задействовать все доступные силы. Многие из вас не выдерживают знакомства с нами и сходят с ума. Некоторые делают вид, что не замечают. Кто-то боится. Кто-то думает, что мы привиделись ему в пьяном угаре. Мы уже привыкли к такому. Ты один не сдаёшься.

– Я не знаю, что и думать.

– Просто верь нам и всё будет норм. Мур.

Один из Агентов протягивает мне платок с вышивкой, сделанной розовыми нитками: "Ура, Мальчик!". Я сморкаюсь в него и говорю, вконец растроганный их словами:

– Я думал, что совсем ни на что не гожусь…

– Это не правда, Блабл. Ты – один из нас.

Я цепляюсь за эту мысль.

– Тогда могу я уйти с вами, парни? Пожалуйста.

Растерянные. Они переглядываются.

– Сначала помоги нам. А там видно будет.

Мы обнимаемся, и они уходят.

В скором времени я принимаю решение.

Агент Мур Хаус

Если Хаус – только Эйсид,

Если Дом, то с красной дверью,

Если сука меня бесит, я таскаюсь за ней тенью.

С тех пор, как парни из Коллекции Бартлби окончательно перекочевали ко мне в Дом, сумасбродство и хаос внутри него достигли предела. Каждый Бартлби выбрал себе отдельную комнату, заселился в неё и там вытворяет всё, что ему вздумается. В Доме круглые сутки стоит крик девушек. По широкой лестнице, ведущей со второго на первый этаж, льётся водопад из слёз жертв. Все ванны переполнены липкой загустевшей кровью. В гостиной нескончаемый рок-концерт. Дом как будто надувается изнутри, углы выпирают, комнаты искажаются, как в лабиринте кривых зеркал. Ещё немного и Дом лопнет.

Внутрь попадаю с трудом, как в анус скромной подружки. Я здесь, чтобы подготовить Дом к визиту Агентов, позакрывать на ключ кое-какие двери и по возможности отдохнуть от мира Реала (не получается, я слишком напряжён, фантазия постоянно ускользает, стены Дома трещат). Я считаю своим долгом предупредить всех Бартлби о том, что скоро придут Агенты. Чтобы они настроились морально и просто вошли в моё положение.

– Ты нас прогоняешь, Блабл? – спрашивает они.

– Нет. Вовсе нет.

– Нам есть о чём беспокоиться, Блабл?

– Нет. Вовсе нет.

– Ты всё ещё наш друг, Блабл?

Я осекаюсь, потому что машинально мне хочется ответить также.

Они напрягаются. Кто-то смотрит на меня со слепой жестокостью.

Я закипаю, так как это всё-таки мой Дом, и говорю, не скрывая ярости:

– Я ваш единственный друг, господа. Прошу не забывать об этом.

Собираемся все в моём кабинете. Нас много, места едва хватает, хотя кабинет у меня просторный. Самые проворные занимают места на диване, усаживаются в кресла. Кто-то ставит стул посередине комнаты, садится на спинку, а ноги в ботинках опускает на сидение. Кто-то забирается на подоконник и рисует чужой кровью улыбающиеся рожицы на стекле. Кто-то стоит у двери, сложив руки на груди. Кто-то сидит на полу и курит сигарету с гвоздикой, скидывая пепел в фарфоровую вазу. Кто-то заливает в себя ром из бутылки. Кто-то ещё царапает какие-то письмена пером дрозда на коре дерева. Убийцы и писатели. Алкоголики и труженики безумия. Те, кто погубил себя и других (как минимум тех, кто их любил, кто надеялся на их заботу и поддержку). Парни берут с книжных стеллажей редкие издания, вырывают листы, сворачивают в самолётики. Грязные, не выспавшиеся, пьяные, хмурые, одетые в окровавленные рубашки, заблёванные штаны. Оторванные от работы, не желающие заниматься ничем, кроме того, что удовлетворяет их прихоти. Лишённые сострадания, пригретые мной по доброте душевной на груди выжженного поля. Лица их мерцают, фигуры искажаются. Их зубы лезвия, их руки – орудия убийства, а их умы, как извращённая фантазия: безграничны. Всё страшнее общаться с ними. Удерживать их в памяти трудно. А выгонять поздно. Маракашки тоже тут: трясутся от страха.

– Я рад, что вам, парни, нравится в моём Доме. Он возводился специально для таких людей, как мы. Чтобы можно было скрыться от шума и непонимания. Обрести покой. Собраться с мыслями. Оставайтесь, сколько пожелаете. Развлекайтесь. Места всем хватит.

– С Агентами так уже не получится, – говорят они. – Они будут промывать нам мозги. Захотят навязать нам своё видение. Они – не мы. И беды не миновать, вот увидишь.

– Может и так, – говорю. – Но решение уже принято.

– Как бы ты потом не пожалел об этом, Блабл.

Это звучит как угроза. Но никто не нападает на меня.

– Чем тебя подкупили? – спрашивают мои выдуманные друзья.

Цитирую Агентов. Рассказываю теорию о Поле для игр. Они понимающе кивают.

– Завидное предложение. Но сможешь ли ты сделать это? Вот что интересно.

Автопортрет

Я никогда не праздную свой день рождения. Не напоминаю о себе первым. Не покупаю рыбу, не облизываю своё отражение. Ненавижу быть в центре внимания. Люблю тишину и покой. Не вижу смысла врать, если это не принесёт радости, смеха или хотя бы денег. Могу сбросить вес своего тела за месяц так, что ты меня не узнаешь. Нищая гадалка на парковке всех влюблённых попросила меня плюнуть ей в лицо, умылась моими слюнями и сказала, что в прошлой жизни я был тунцом. Я заплатил ей нестрижеными ногтями. Как проникает безумие? Как член в девственницу. Сначала туго, но с каждым следующим разом всё увереннее. И вот безумие уже приходит к тебе в гости, как к себе домой. Ещё немного и оно спускает тебе в череп. Гадалка говорит, что в следующей жизни я стану вечно пьяным отчимом, который не знает, до чего доебаться: я буду стрелять в стену из рогатки, разбивать любимый хрусталь жены и валить всю вину на пасынка. Я кончаюсь с каждым новым днём. Я начинаюсь там, где заканчивается интерес всех девушек. Я слушаю песни Скриптонита. Я жду новый альбом от Оксимирона. Я такой же, как ты, но посторонний, чужой. Я не откликаюсь на своё имя. Я откликаюсь на вакансию: Помощник руководителя музыкального театра. Я пишу им сопроводительное письмо – честное и грустное. Только за одно это письмо я вручил бы себе лучшую литературную премию. Поэтому такие, как я, не вручают премии: мы раздали бы их всем подряд, как интернет. Ева дважды читает это письмо. И недоумевает: «А где слова?».

Как думаешь: ответили мне ребята из театра? Попробуй догадаться. Вариант: да. Вариант: нет. А ещё: никто не слышит, как кричит мёртвый. Подсказка: кособокий спрут.

Что ещё? Я хочу полюбить свою любимую, но с одним условием: сексуально одетая она будет умолять пощадить её. Не пытаюсь казаться, остаюсь собой. Не могу простить людей, хотя не помню, чтобы на кого-нибудь обижался. Не умею просить. Не смотрю фильмы, сериалы, но пересматриваю "Лики Смерти", "Человек кусает собаку", "Я – есть Зло". А ещё: Банникулу и Скуби-Ду. Перечитываю за неделю лучшие произведения Альбера Камю и Бориса Виана. Рекомендую "Тошноту" Сарта, первые романы Мартина Эмиса. Кроме того: Кудзее "В ожидании варваров", "Цементный сад" Макьюэна, "Жизнь мальчишки" Роберта Маккаммона, "Говори" Лори Андерсон, "Сон №9" Митчелла. Если скучно, полистайте трилогию "Братья Волф" Маркуса Зусака. Мне это сильно помогает, если я захожу в мысленный и эмоциональный тупик. Я рыдаю всю ночь, пока Ева пытается поспать, потому что завтра ей рано вставать, чтобы снова идти на работу. И так ещё сорок лет, если она не одумается, если не бросит меня, не найдёт богатого типчика, какого-нибудь популярного в Сети бойчика (привет, Френдзона), который будет о ней заботиться. Пытаюсь перестать думать об ужасном исходе своего существования, но не получается. Верю в себя, в тебя, в бога и в карму одинаково сильно. Ненавижу тебя и себя одинаково тихо. Трахаюсь одинаково хорошо с такими одинаково разными девушками или раньше трахался: чувство опустошённости после секса усиливается. Кидаю ветку, похожую на кость, бродячей собаке, которая тусуется на детской площадке. Собака смотрит на меня, склонив голову. Обманутая. Как я. Из пасти стекают слюни. Как у меня. Всё потому, что я пёс. Я животное. Я не могу уйти от Евы, потому что собака уходит только в одном случае: чтобы умереть. Я бросаю нищей на стоянке самокатов мешок с мелочью и говорю: засовывай себе в пизду по одной монетке и пой мои песни. Она спрашивает: "А камеру включишь?". Дзынь. Дзэн. Я владею искусством исполнения и ухода. Я не владею собой, но складно говорю. Я не рэпер, но я ебал чью-то тёлку, когда крепко пил – есть такая вероятность. Жизнь уйдёт с последним вздохом Куклы. Мораль покинула чат, в котором так долго вели беседу Культура, Искусство и Творчество. Развести родителей или развести дерущихся друзей по разным углам. Плевать. Разведу костёр. Все книги мира в утиль.

О чём это я? Ах, да. Свой двадцать четвёртый день рождения я праздную у Евы дома. Я не плетусь к родителям, не иду в кафе, так как большая часть заведений в городе умерла в ожидании, пока введут режим самоизоляции. Впрочем, я и так не пошёл бы. Мой язык заплетается, но я не пьяный, просто делал куннилингус своей Музе. Писал песню. Не напиваюсь с Берчем даже в честь праздника, хотя мне сильно хочется уплыть по реке горького блевантина. Я не снимаю видео в Тик-Ток, не делаю фотографии в Инстаграм. Я просто пью кофе на кухне той паршивой квартиры, где я живу. Квартиры своей девушки.

Сегодня меня поздравили следующие люди – загибай отрубленные пальцы: Ева, мать (от себя и от моего отца), сестра (от себя, от мужа и от племянников), я сам (от лица всех Бартлби) и мой сослуживец, который попросил продать его младшему брату песню. Этот тип позвонил мне, даже не зная, что у меня день рождения. Об этом я сказал ему сам.

Тот растерялся, но ответил:

– Поздравляю, старик.

И добавил после паузы:

– Так что с песней? Продашь?

– Конечно. Почему бы и нет?

Позже Ева расстелила на полу клеёнку, на которой можно было бы расчленить тело. Разложила на ней огромные листы бумаги. Налила на них пищевого красителя из тюбиков. Раздела меня, и мы занялись сексом на полу. Елозя по этим листам, измазываясь и оставляя отпечатки рук, ног, ягодиц, груди. Её сосок. Головка моего члена. Рядом чьи-то губы, язык. Такая картина. Такой подарок от любимой. Я так ничего и не почувствовал.

– Теперь не отмоешься.

– Не страшно, – говорит Ева. – Круто ведь было?

– Да, – соглашаюсь. – Круто.

Было бы ещё круче, если бы у неё пошли месячные.

Новый тест на беременность показал тот же результат.

Ева говорит, что нужно показаться врачу. Чтобы узнать.

Горячая вода из душа бьёт мне в лицо.

– Он так и не поздравил тебя?

– Кто – он? – спрашиваю, хотя догадываюсь.

– Ты ведь понимаешь, о ком я.

– О том, чьё имя мы не произносим?

Ева кивает, поджав губы.

– Нет. Не поздравил.

– А мог бы, – говорит Ева с печалью.

– Все они могли бы. И я тоже много чего мог бы.

Она набирает в лёгкие воздух и говорит:

– Всё дело в том, что люди не нуждаются в общении так, как ты. Они всегда на связи. У них есть, с кем пообщаться и кроме тебя. Им постоянно кто-то пишет. Они сами кого-то комментируют в интернете. Это нормально. Общение перешло в онлайн режим. С этим ничего не сделать. Я удивляюсь твоей стойкости. Правда. То, как ты отказываешься напоминать о себе, оставаться на связи – поражает. Твоя несгибаемость. Но хуже от этого тебе одному. Старые знакомые делают вид, что не замечают тебя, потому что не знают, что сказать. Время ушло. Интересы поменялись, понимаешь? Этим людям проще достать телефон, написать кому-нибудь из ваших общих знакомых, чтобы узнать, как твои дела.

– Что ты предлагаешь?

Ева выглядит расстроенной.

– Стать проще? Перестать злиться? Простить себя? Или мир? За то, каким он стал. Не требуй от людей больше, чем они могут тебе дать. Просто общайся с ними. Радуйся им. Да, они не такие, как ты. У них свои интересы. Но и ты не идеален, согласись. Нам просто нужно любить друг друга, понимаешь? Просто жить и заботиться друг о друге.

– Тебе бы Карвера почитать. Он писал что-то об этом.

– Все писатели вруны. Ты сам говорил, что ненавидишь их.

– В большинстве. Но Карвер мужик здравый. Он шёл от рассказов Чехова. А Керуак читал Достоевского. Как и Эллис. Можно сказать, круг замкнулся. На мне. Или ещё на Сергее Минаеве? Не знаю. Но из наших современных авторов Минаев – самый крутой.

Мне нравится, что Ева не читает книг. Это сильно упрощает жизнь.

– Ты снова куда-то уплыл.

– Всё это не важно.

– И мы снова вернулись к началу.

– Мы обречены возвращаться.

– Тебе плевать. Я поняла.

– Нельзя сказать, что меня это особо интересует, но, если тебе так будет проще понять, то – ладно. Мне плевать.

– Понять – что?

Она уже смеётся. Я перечисляю:

– Проникновение в межзвёздное пространство? Касание щупалец? Почему вяленые поцелуи идут по цене влажных пощёчин? Работоспособность левой клешни краба? Жабры Лизы? Медвежий язык? Куриного Пастера? Жёлтый палец? Кости Розы? Маракашек?

– Что ты несёшь?

– Улыбку? Говорят, это тоже работа.

Ева качает головой, закатывает глаза.

Я целую её. Она обнимает меня и шепчет:

– Обожаю тебя. Серьёзно.

– Я рад, что мы встретились.

А потом я даже предпринимаю неуверенную попытку полюбить её – ничего не выдумывая, просто наслаждаясь тем, что имею. Но у меня никак не получается.

Трудности 21го века

На конечной остановке общественного транспорта выхожу с автобуса. Добираюсь до карьера пешком. Там ныряю в маленькую рощу, пересекаю её по сырости. Примечаю взглядом дерево – не такое мокрое как другие. Забираюсь на ветку, расположенную в нескольких метрах над землёй. Сажусь на неё, прижимаясь спиной к холодному стволу дерева. Одну ногу вытягиваю, другую свешиваю. Вокруг никого. Наслаждаюсь моментом – недолго. Затем достаю маленький бинокль, который я украл в театре, когда мы с Евой ходили на спектакль «Над кукушкиным гнездом». Во время него актриса забыла слова, долго смотрела в зал, а потом упала в обморок. Все засуетились, постановку прервали. Забирая верхнюю одежду в гардеробе, меня не попросили вернуть бинокль обратно, так что, можно сказать, я вовсе и не крал его. Теперь же, смотря через него на девчонок, которые играют с собаками на склоне холма, кривляются и снимают видео среди частных домов или просто бегают по полю в спортивной форме – я испытываю радость от того, что такой примитивный инструмент, как бинокль, попал ко мне в руки волей случая. Я пришёл сюда уединиться, спрятаться от всех, но вдруг слышу, как звонит телефон. Озираюсь, поражённый, что тут, в лесу, есть ещё кто-то, кроме меня. А потом с тревогой понимаю: трезвонит мой собственный телефон. Удивляюсь, так как мне обычно никто никогда не звонит.