Текст книги "По ту сторону жизни"

– Исключено, – выпятив грудь, ответил Быстрицкий. – Господ Воронцова, Ковалёва и Милютина опознать было несложно. Их лица и тела были подпорчены, но вполне узнаваемы!

– А Бурматов? – спросил руководитель центра. – Вы уверены, что погиб именно он? Вы можете поручиться, что видели именно его тело?

– Уверен, можете не сомневаться, – нервно хмыкнул Быстрицкий. – Хотя Митрофан значительно пострадал от взрыва, в остальном…

– Что «в остальном»? – сразу же заинтересовались собеседники.

– На трупе была одежда Бурматова, малость обгоревшая, но его. Голова, руки, телосложение… Покойный был Митрофаном, вне всяких сомнений. А ещё босса опознали около десятка его людей, которых привезли к воронке и показали тело.

– Хорошо, будем считать, что Бурматов мёртв, что же прикажете теперь делать? – спросил руководитель центра, хмуря лоб. – Если помните, мы сделали на него большую ставку, и что? Гружёные баржи застряли в порту, Воронцов мёртв, а документ, уполномочивающий его распоряжаться капиталом Бурматова, теперь потерял свою значимость. Наша хорошо спланированная и разработанная акция против Советской России провалена! Кому за это сказать спасибо, вы не знаете, Владимир Александрович?

– Понятно, вы хотите обвинить меня в этом провале, – усмехнулся Быстрицкий. – Но от этого легче не станет. Надо срочно искать выход из создавшегося положения, и… Я думаю, не всё ещё потеряно, господа, и на этот счёт у меня есть кое-какие мысли!

– И какие же? – переглянулись руководитель центра и Иванцов.

– Нужно встретиться с наследником Бурматова и склонить его на свою сторону, – ответил Быстрицкий.

– Вы считаете, что сие возможно? – заинтересовался Иванцов.

– Вполне, – ответил Быстрицкий.

– И вы знаете, как это сделать? – спросил руководитель центра не менее заинтересованно.

– Конечно, – ответил Быстрицкий. – Не поверите, но это сделать проще пареной репы.

– Вы, наверное, были так же самоуверенны, отправляя людей устранить Бурматова? – усомнился Иванцов.

– И что за необходимость подтолкнула вас к крайним мерам? – удивился, в свою очередь, руководитель центра.

– Бурматов пригласил Воронцова на встречу и, будучи в стельку пьян, пригрозил, что утром отменит отплытие барж и аннулирует документ, подписанный под давлением, – сказал, опуская глаза в пол, Быстрицкий. – А это означало только одно – полный провал. Тогда я и решил устранить Митрофана.

– Резонно, – согласился Иванцов. – Только почему сработали так топорно?

– Не было времени выжидать и готовиться, – огрызнулся угрюмо Быстрицкий. – На всё про всё у нас была только ночь! Выманить Бурматова из убежища было невозможно, а вот ликвидировать его в его норе было, казалось, совсем несложно!

– Это вам так казалось, – осклабился Иванцов. – А на деле… Вы что, не могли предусмотреть заранее, что вход в его убежище мог быть заминирован?

– Не только предусмотрели, мы точно знали, что вход в убежище заминирован, – удивил собеседников Быстрицкий. – Более того, Воронцов знал, в каких местах заложена взрывчатка. Но что-то у них не получилось…

– Хорошо, теперь выкладывай свои мысли, – закуривая папиросу, сказал руководитель центра. – Мы остановились на том, что…

– Я прекрасно помню, на чём мы остановились, – ухмыльнулся Быстрицкий. – Мы с Бадаловым отправимся в Южную Америку, встретимся там с наследником Бурматова и решим с ним все проблемы безболезненно и полюбовно!

– Надеюсь, у вас уже есть план действий в Колумбии? – оживились собеседники.

– Есть! – кивнул утвердительно Быстрицкий.

– Он надёжный и хорошо продуманный?

– Несомненно.

– А вы уверены в том, что тот, к кому вы едете, действительно является наследником Бурматова, а не…

– Их родство подтвердилось, я уже навёл справки. В Колумбии проживает достаточно много эмигрантов из России, и чувствуют они себя вполне комфортно.

– И всё же, вы уверены в том, что Висков действительно является наследником Бурматова? – настаивал руководитель центра.

– На все сто! – ответил Быстрицкий. – Информация проверена, и ошибка исключена. Господин Висков родной младший брат Бурматова по отцу. До революции они не поддерживали никаких отношений, а вот в эмиграции нашли друг друга.

– И как вы собираетесь воздействовать на наследника огромного состояния? – недоверчиво посмотрел на Быстрицкого Иванцов. – Да он вас на пушечный выстрел к себе не подпустит!

– Это как сказать, господа, – хмыкнул Быстрицкий. – Я знаю, как к нему подойти и как на него воздействовать. Разрешите действовать?

– Разрешим, как только узнаем его суть, – ответил с задумчивым видом руководитель центра. – Или у тебя есть какие-то причины скрывать от нас свои замыслы?

– Вовсе нет, господа, – пожал плечами Быстрицкий. – Я предпочитаю умолчать о своём плане из-за боязни, что задуманное не получится. Суеверный я и… Со мной такое уже бывало.

– Хорошо, действуй, – нехотя согласился руководитель центра. – Только держи нас в известности о своих действиях и не теряйся.

– Учти, у тебя всё должно получиться без промашек, – добавил на прощание Иванцов. – Снова напортачишь, Владимир Александрович, тогда… Тогда тебе только останется поднести к виску ствол револьвера и нажать на курок указательным пальцем…

Быстрицкий отвлёкся от воспоминаний, увидев двух пловцов, проплывавших мимо яхты Бадалова. Они были так далеко, что представляли собой лишь точки, чуть заметные невооружённым взглядом. Шапочки пловцов, как поплавки, то и дело возникали среди волн.

«Отважные ребята, – подумал Быстрицкий. – Я бы ни за что не решился на такое безумие…»

Отложив бинокль, он вернулся к воспоминаниям. Тут же пришли на память их приезд в Колумбию и встреча с наследником Бурматова.

Висков принял их на своей фазенде. У Быстрицкого и Бадалова вытянулись лица, когда они увидели его. Виталлий Андреевич являл собою точную копию погибшего Митрофана Бурматова! От Митрофана его отличала причёска, бородка с проседью и…

– Доброе утро, господа, – сказал он на чистейшем русском языке и жестом предложил им располагаться в кожаных креслах, а сам перешёл на вращающийся стул за письменным столом и замер в выжидательной позе.

За столом он выглядел ещё солиднее. Белая рубаха, массивная золотая цепь на шее… Всё говорило о том, что хозяин кабинета далеко не беден и уделяет большое внимание своей внешности.

– Я вас слушаю, господа, – сказал Висков, когда пауза начала затягиваться. – Зовут меня… Впрочем, вы знаете, как меня зовут. Но здесь, в Колумбии, меня называют доном Диего, и я не возражаю против этого.

– Вы удивительно похожи с вашим братом, – начал издали Быстрицкий. – И внешностью и… И голос тоже…

– Мне уже не раз говорили об этом, – поморщился Висков. – Сравнение раздражает меня. Если вы навели обо мне справки – а вы конечно же это сделали – то, наверное, очень хорошо осведомлены, что мы на дух не переносили друг друга.

– Однако это не помешало господину Бурматову оставить вам состояние, – усмехнулся Быстрицкий.

– А вам-то какое до этого дело? – насторожился дон Диего. – Вы что, приехали клянчить деньги, я правильно понял конечную цель вашего визита?

– Нет-нет-нет! – замахал руками, будто отбиваясь от роя пчёл, Быстрицкий. – Нас к вам привело другое дело!

– Я благодарен брату, что он завещал мне деньги, – усмехнулся Висков. – Но это вынужденная мера с его стороны, так как других родственников у нас нет. Но я и сам не бедствовал, смею заметить. Хотя теперь мой капитал умножился во много раз, но денег я вам не дам, господа. Не знаю, что вы вбили в свои головы, но я не собираюсь оплачивать долги брата, если вы собираетесь мне предъявить какие-то претензии.

– Нет, он нам ничего не должен, – поспешил успокоить его Быстрицкий и достал из кармана пачку сигар. Одну из них он протянул дону Диего. – Закуривайте!

– И не подумаю, – отказался тот категорически. – Я как уехал из России в восемнадцатом, так сразу бросил курить. Предложите выпить, тоже разочарую вас, господа. Я не поганю свой рот спиртным с того самого дня, как отказался от курения!

– Странно, – пожал плечами Быстрицкий, убирая сигары обратно в карман. – А ваш покойный брат…

– Знаю, – поморщился дон Диего. – Он выкуривал по две-три пачки папирос и выпивал ежедневно не менее литра водки.

«Он прямая противоположность своего беспутного брата, – подумал Быстрицкий. – С ним надо держать ухо востро… И гладиться он так просто не дастся, придётся импровизировать…»

Дон Диего со скучающим видом посмотрел на часы, давая понять, что разговор пора заканчивать.

– Давайте перейдём к делу, – предложил Быстрицкий, почувствовав, что инициатива ускользает из рук и дон Диего вот-вот выставит их за дверь.

– Позвольте, а то, о чём мы только что беседовали, разве к делу не относится? – неприязненно скривил рот дон Диего.

– Относится, но только в качестве предисловия, – нервно хмыкнул Быстрицкий. – Мы пришли вам сообщить, что наследство ваше в опасности и вы рискуете его не получить!

– Да?

У дона Диего недоверчиво расширились глаза.

Быстрицкий, насколько ему удавалось, пытался сохранять деловитость и самообладание, но это получалось из рук вон плохо и неубедительно, хотя…

– Ваш ныне покойный брат имел неосторожность составить доверенность на некого господина Воронцова, – начал он осторожно. – В ней он передал все права на распоряжение капиталом в его руки.

– Ничего страшного, не беспокойтесь, господа, – заявил с отсутствующим видом дон Диего. – У меня есть в Европе хорошие специалисты, и я уже поручил им разобраться со всеми проблемами Митрофана и устранить их.

– Но от лица вашего брата заключён договор с СССР на закупку большой партии зерна! – заговорил спешно Быстрицкий, пытаясь сбить с толку собеседника. – Попутно отправляемые в СССР баржи должны завезти в Германию нефть, много нефти! Все сделки уже оплачены и…

– Сделки брата меня ни к чему не обязывают, – перебил его дон Диего монотонным голосом.

– Но позвольте, а имя? Вашему брату, конечно, всё равно, он умер, но может пострадать ваше имя? С вами никто не захочет иметь никаких дел, и…

– Хорошо, – нетерпеливо заёрзал на стуле дон Диего. – Если есть какие-то предложения, то говорите, я слушаю?

«Ага, попался», – оживился Быстрицкий, собираясь с мыслями. Он понял, что наступил тот самый момент, когда нельзя ошибиться и бить только в десятку. Он посмотрел на дона Диего и увидел, что тот пристально смотрит на него из-под нависших бровей. «Похоже, он изучает меня», – снова подумал Быстрицкий, а вслух произнес:

– Оставьте нам ваши баржи хотя бы на время, Виталий Андреевич. Мы перевезём нефть в Германию, вывезем зерно из СССР и… У вас не будет неприятностей при вступлении в права наследства, а мы вернём свои деньги, вложенные в дело!

– Хорошо, я подумаю, – сказал дон Диего, вставая и протягивая руку. – Встретимся через неделю, и я дам вам свой ответ. А теперь не смею вас задерживать, господа. Вас отвезут в город, в гостиницу и привезут ко мне в назначенный срок…

Снова отвлечась от своих мыслей, Быстрицкий поднёс к глазам бинокль и… Он едва не закричал от ужаса, увидев, что два пловца плывут в направлении берега, а яхта, на которой рыбачил Бадалов, медленно заваливается на бок и идёт ко дну.

17

Кузьма Малов встретил весну в подавленном состоянии. Остаток зимы он провёл в полной прострации, как в тумане, ничем не интересуясь и не имея никаких желаний. Он просто жил и всё! Утром, вяло позавтракав, он усаживался у окна и глупо таращился в него, не заостряя внимания на том, что видел. Так продолжалось до полудня. Он бы и не вспоминал об обеде, но Семёновна настоятельно усаживала его за стол.

Потом он ложился в кровать и спал до тех пор, пока Семёновна не будила его. Заботливая хозяйка снова усаживала его за стол. После ужина он ложился в кровать и спал до утра. А утром всё сначала…

Неизвестно, до каких пор длилась бы его умеренная, вялотекущая жизнь, если бы однажды…

Однажды Кузьма, всю ночь проспав как убитый, открыл глаза и увидел, что в окно заглядывает солнце, а над ним возвышается Семёновна.

– Чего тебе? – спросил он равнодушно.

– Да вот, к столу позвать, – ответила она.

Кузьма уселся на край кровати и обхватил голову руками, затем он поднял глаза. Веки свинцовой тяжестью нависли над его оцепеневшим взглядом.

– А сейчас утро или вечер? – тупо пробормотал он.

Семёновна что-то ответила, но Кузьма так и не понял смысла её слов. Дрожь пробежала по его телу и холодный пот выступил на лбу. Он встал, и старушка отпрянула назад, побледнев и шепча молитву. Когда Кузьма обвёл взглядом комнату и искажённое страхом лицо Семёновны, его словно молнией ударило. Он словно проснулся и сбросил с себя остатки длительного затяжного сна. Кузьма смотрел на перепуганную старушку, и его лицо выражало такую усталость и отвращение, что Семёновне на миг показалось, будто она смотрит на воскресшего мертвеца. Проведя ладонями по лицу, он пробормотал:

– А бинты где? Когда их с меня сняли?

– Так… Давно уже сняли, – ответила она тихо. – Лицо твоё зажило, сынок, и…

– А почему я не помню этого? – зажмурился Кузьма. – Как давно это было?

– Так ещё зимой, – пролепетала Семёновна, отступая на шаг.

– Зимой?! – воскликнул Кузьма и бросился к окну. – Господи, – сказал он тихо, – так сколько же прошло времени? И почему я не помню ничего, Господи? Что же получается, я всё это время проспал?

Он хмуро глянул на старушку и потребовал:

– Говори сейчас же, что со мной было всё это время? Только врать не смей! – Он сжал кулаки, и Семёновна, глядя на них, едва не упала в обморок.

– А что было… Всё хорошо было, – запричитала она, пятясь к двери. – Ты вон жив и здоров, сынок!

– А Маргарита где с сыном Дмитрием? – загремел на весь дом Кузьма. – Они что, за столом уже меня дожидаются?

Даже не одевшись, в нижнем белье, он вышел из спальни и, увидев накрытый для завтрака стол, остановился.

– Так нет их, милый, – сказала ему в спину Семёновна. – Уехали они куда-то, но скоро уже объявятся. Денёчка уже через два… А я, как быть, не знаю. Те лякарства, которые я в чай тебе подсыпала, уже дня два как закончились.

– Лекарств мне больше не надо, – обернулся к ней Кузьма. – Я сейчас пойду по городу прогуляюсь. Давно я свежим воздухом не дышал…

Даже не взглянув на стол, он вернулся в спальню, надел брюки и гимнастёрку.

– Эй? – позвал он со страхом наблюдавшую за ним Семёновну. – А где мои остальные вещи?

– Знать не знаю, – развела руками старушка. – Димочка сложил их в мешок и куда-то унёс.

– Вот даже как, – хмыкнул Кузьма. – И что, ничего не найдётся в этом доме, что я смог бы на себя надеть?

– Нет ничегошеньки, – развела руками Семёновна. – У меня давно уже нет мужчин в доме. Одна я как перст на свете белом.

– А это мы сейчас проверим! – ухмыльнулся Кузьма. – Не найдёшь мне одежду, я разнесу по брёвнышкам весь твой дом!

Для убедительности он схватил табурет и с такой силой ударил им по столу, что ножки его разъехались в разные стороны, а середина разломилась пополам.

– Свят, свят, свят, – закрестилась старушка, пятясь. – Так нет у меня никакой одежды, Христом Богом клянусь!

– Ты не клянись, а поищи, пока дом цел! – закричал Кузьма в гневе, хватая второй табурет.

– Постой, обожди, я вспомнила, где можно взять одёжку, – залилась слезами Семёновна. – Ты в избе тут посиди, покуда я на базар сбегаю!

– Что ж, беги на базар, – согласился Кузьма, ставя уцелевший табурет на пол. – Через час не вернёшься, я разгромлю твой чёртов дом! Ты слышишь меня, карга старая?

– Слышу, слышу, – надевая пальтишко, сказала Семёновна. – Я только с виду старая, а так быстро хожу…

Она выбежала в сени, затем на крыльцо, и… Кузьма услышал, что дверь снаружи закрылась на замок.

* * *

Оставшись один, Кузьма обыскал весь дом. Он ходил из комнаты в комнату, пока его взгляд не остановился на дверке чулана. Сломав с помощью кочерги замок, Кузьма замер, увидев внутри огромный сундук.

Кузьма открыл крышку и, не сомневаясь ни секунды, стал выкладывать вещи. Новенькие хромовые сапоги и мужской костюм он нашёл на самом дне сундука. Тут же нащупал револьвер и несколько пачек с патронами.

Пиджак оказался чуть коротковат, брюки тоже доходили лишь до щиколотки. «Ничего, – подумал Кузьма обрадованно. – Обую сапоги, и ничего не будет заметно. Хозяин этого костюма, видимо, был широк в плечах, как и я, вот только поменьше ростом…»

К счастью, сапоги пришлись ему впору. Придирчивым взглядом осмотрев своё отражение в зеркале, Кузьма подумал: «Ничего, вполне сгодится. А теперь пора бы поторопиться…»

Зарядив револьвер, Кузьма засунул его за пояс сзади, а оставшиеся патроны растолкал по карманам. После этого он распахнул окно и выбрался на улицу. В ноздри ударил запах пробуждающихся после зимней спячки цветов и растений, и от этого голова пошла кругом.

Услышав скрип калитки, Кузьма быстро спрятался за стоявший рядом покосившийся сарай. Осторожно выглянув из-за угла, он увидел старуху и Маргариту с Дмитрием. «Давайте ищите-свищите меня, “родственнички”, – с усмешкой подумал он, попятившись к забору. – Больше мы не увидимся, надеюсь, никогда. Ведь жили же по отдельности двадцать лет, вот и будем доживать свои земные срока подальше друг от друга…»

Перемахнув через невысокий забор, Кузьма оказался на пустынной улочке и, осмотревшись, пошагал в направлении центра города.

«Меня трудно узнать, – думал он, успокаивая сам себя. – Я даже сам не узнал своего лица, когда разглядывал его в зеркале. Ожоги изрядно подпортили мою физиономию, но ничего, сойдёт, я же не собираюсь к кому-то свататься…»

Петляя по улицам, он пытался вспомнить, что с ним было в последнее время, но на ум ничего не приходило.

«Что же мне делать? Как быть? – думал Кузьма. – Ни денег, ни документов при себе… Даже ни к кому на ночлег попроситься не могу. Я теперь чужак в родном городе…»

Он не заметил и сам, как дошагал до базара и остановился, увидев его. Базар и раньше был самым оживлённым местом в Верхнеудинске, а теперь…

И теперь он выглядел довольно внушительно. Множество повозок запрудили ближайшие улицы. Гружённые доверху, они напоминали баррикады, пройти сквозь которые было непросто. А за повозками ларьки, прилавки под навесами и столько народу, что яблоку негде упасть. Продавалось и покупалось всё, что только можно вообразить. Кудахтали куры, кричали торговки, привлекая покупателей, сновали дети с леденцами на палочках. А надо всем витал запах пирожков и жареного мяса.

Кузьма прошёлся между рядов и с облегчением осознал, что на нём никто не останавливает взгляд. Его просто никто не замечал.

Он дошёл до магазина, когда-то принадлежавшего купцу Халилову. Теперь это было здание городской кооперации, и торговали в нём только продуктами питания. Лицо продавца показалось Кузьме знакомым. Она тоже обратила на него внимание. Лицо её удивлённо вытянулось, а глаза блеснули.

– Чего вас интересует, товарищ? – спросила она. – Колбаска свеженькая, только утром завезли. Тут и ливерная, докторская…

Она отвлеклась на подошедшего к прилавку покупателя, а Кузьма незаметно выскользнул из магазина. Он тут же затерялся в толпе прохожих и отошёл на значительное расстояние и вдруг услышал за спиной тихий взволнованный голос:

– Кузьма Прохорович, это вы?

Обернувшись, он увидел продавщицу из магазина. Женщина раскраснелась и смотрела на него с беспокойством.

– Вы ошиблись, дорогая, – сказал он как мог беспечно. – Я здесь из Читы, проездом и никогда раньше не был в вашем городе.

«Дело плохо, – подумал Кузьма, шагая к выходу из базара. – Если она так уверенно узнала меня, значит, могут узнать и другие… Так что лучше поискать местечко, где можно залечь на некоторое время и всё обдумать…»

Но, несмотря на всё, в душе Кузьмы царило безудержное веселье. Несколько месяцев постоянного напряжения, проведённых в обществе Маргариты и Дмитрия, стоили ему немалых душевных сил.

Прохаживаясь по улицам, занятый своими мыслями Кузьма даже не замечал значительных перемен, происшедших в городе за время его отсутствия. Верхнеудинск изменился до неузнаваемости!

Его внимание не привлекали разъезжающие по городу маршрутные автобусы, он прошёл мимо и даже не взглянул на новенькое здание Гостинографии, он лишь на минуту остановился и бросил беглый взгляд в сторону Дома Советов. Вот только у автомобильного моста через Селенгу он задержался подольше и рассмотрел основательно. Раньше на этом месте работала паромная переправа, а теперь возвышался красавец мост, пройти мимо которого и не обратить внимания было просто невозможно.

Пока Кузьма гулял по городу, на улице стемнело и заметно похолодало. Увидев свой дом, он остановился как вкопанный. Внезапное головокружение и сердечная боль огненным обручем сдавили грудь. По глазам заструились слёзы, а наружу рвались рыдания. Казалось, время повернулось вспять, образы прошлого сменяли один другой: проносились окутанные туманом, бесцветные, едва узнаваемые. И тем отчётливее в сознание вторгался реальный мир с шорохами и шумами вокруг.

Возбуждённое состояние притупило ощущение опасности и осторожности. С оглядкой, как вор, Кузьма приблизился к дому, вошёл во двор и, тяжело дыша, привалился плечом к двери.

У крыльца внезапно появилась собачка и залаяла. На крыльцо вышел мужчина. Левой рукой он схватил Кузьму за грудки и прижал к стене, а правой замахнулся как для удара.

– Ты чего припёрся, бродяга?! – прорычал он озлобленно. – Только дёрнись у меня, сразу разрублю твою пустую башку на две половинки!

Тёмный силуэт мужчины, резкий полный угрозы голос требовал ответа. И Кузьма не нашёл ничего лучшего, как сказать:

– Да вот, мимо шёл и решил…

– Чего ты решил, чудила?! – выкрикнул мужчина. – Тебе что, проходной двор здесь почудился?

– Да нет, жил я здесь когда-то, – ответил Кузьма, выхватив из-за пояса револьвер и приставив ствол к животу опешившего мужика. – В дом веди, стервец паршивый, там и поговорим. И оставь здесь, на крыльце, свой топорик, чтобы потом пожалеть не пришлось…

18

Входная дверь захлопнулась за спиной, и тёплый воздух всколыхнул застоявшуюся в венах кровь.

– Ты это, на курок не нажми, браток, – голос хозяина дома выдавал бывалого сидельца, но это не смутило решительно настроенного Кузьму.

Он перевёл дыхание и огляделся. Незнакомая чужая обстановка в доме покоробила его.

– Я жил когда-то давно в этом доме, – сказал Кузьма с грустью. – А сегодня вот…

Какое-то время хозяин дома молчал. Затем его негромкий удивлённый смех коснулся слуха Кузьмы.

– Чем я рассмешил тебя? – спросил он.

– Не рассмешил, а напугал до смерти, – с улыбкой ответил мужчина. – Проходи, раз пришёл. Кстати, меня Карпом зовут, если знать хочешь…

Хозяин дома прибавил огня в керосиновой лампе и, ставя её на стол, сказал:

– Извини, браток, у нас что-то с электричеством случилось. Уже неделю перебиваемся с помощью керосинки.

– Меня это вполне устраивает, – сказал Кузьма, присаживаясь на табурет. – Ты купил этот дом или так, получил в подарок от советской власти?

Орудовавший кочергой в печи Карп обернулся и хмуро посмотрел в его сторону. Продольные морщины на лбу придали его лицу отвратительное, зловещее выражение. Глаза смотрели с недоброй холодностью.

– Знаешь, а я тебя вспомнил, – сказал он. – Ты до революции служил в Верхнеудинске судебным приставом?

На лице у Кузьмы не дрогнул ни один мускул.

– Да, служил, – не стал отпираться он.

– Потом в охране атамана Семёнова кантовался?

– И у него послужить пришлось, отбрёхиваться не стану.

– А потом ты исчез и дом свой бросил?

– Оставить было не на кого, – вздохнул Кузьма. – Родители умерли, царство им небесное, а братьев, сестёр и другой родни у меня не было.

– А мне этот дом по наследству достался, – усмехнулся Карп. – После тебя в него родители мои вселились и жили тут, пока я сидел.

– Сиделец, значит, ты, – вздохнул Кузьма. – А за что? Можешь не отвечать, если не хочешь. После Гражданской всех подряд в лагеря рассаживали – и красных, и белых. И большей частью ни за что, так ведь?

– Наверное, – пожал плечами Карп. – Я и за Семёнова воевал, и за красных пришлось тоже. А сел как «враг народа», вот как бывает. Вроде бы и за дело, вроде бы и не за что. Я советскую власть и сейчас, мягко сказать, недолюбливаю, чтоб ей пусто было! Теперь вот охотой промышляю и стараюсь больше времени в тайге проводить, чтобы не загреметь обратно в лагерь с чьей-то подачи. А сейчас мне ненадолго отлучиться надо, а когда вернусь, постараюсь исправить столь нерадушную встречу. Думаю, нам не помешает глоток-другой самогона и лёгкий ужин, как считаешь?

– А что, отказываться не буду, – кивнул Кузьма. – Скажу честно, я как волк голодный.

– Тогда наберись терпения и жди, я скоро…

В ожидании хозяина Кузьма обследовал дом и даже заглянул за печь на всякий случай. Языки пламени от лампы плясали на стенах, отбрасывая уродливые тени на предметы, находящиеся в комнате, искажая их до неузнаваемости.

– Милости прошу к столу, – незаметно появился на пороге Карп, откупоривая бутылку. – О ночлеге не ломай башку. Я постелю тебе на кровати за печкой…

* * *

Выпитый самогон развязал языки. Кузьма и Карп беседовали долго, о разном. Но, словно договорившись, не расспрашивали друг друга о прошлом, а всё больше вели речь об Улан-Удэ, сравнивая его прошлое с настоящим.

Кузьма внимательно слушал собутыльника и удивлялся тому, как расстроился и похорошел город.

«Как же так, – думал он, – я целый день ходил по Верхнеудинску, но почему-то не заметил его новоявленных прелестей?»

Ближе к полуночи речь захмелевшего Карпа стала бессвязной, и Кузьма решил лечь спать.

«У меня теперь много времени, и я осмотрю город более внимательно, – подумал он, укладываясь в кровать. – В первую очередь надо навестить могилы родителей и… Придётся вернуться к своим «родственничкам», чтобы забрать документы. Пусть и фальшивые, но документы, без них никуда. Да и денег по возможности прихватить не помешало бы… Без них тоже не прожить ну никак…»

Он задремал, так и не решив, когда навестить «родственников», а ночью проснулся от скрипа двери.

«Что это? – подумал, вскакивая, Кузьма и спешно натягивая одежду. – Подлюга Карп куда-то намылился? Уж не за городской ли милицией, козёл безрогий?»

С револьвером в руке он поспешил к окну, но ничего через него не увидел. Карпа в доме не было.

«Выходит, и мне пора уносить ноги, – подумал он, натягивая сапоги. – Надо поспешить и уходить другой улицей… Хорошо, что я не новичок в этом городе…»

Прихватив плащ, который он нащупал на вешалке, Кузьма метнулся в сени, но дверь оказалась запертой. Тогда он распахнул окно и выбрался наружу.

«Идти мне некуда, – подумал он, шагая по улице. – Придётся навестить “родственников” прямо сейчас…»

Кузьма тихо подошёл к дому Семёновны, ловко перемахнул через забор и, крадучись, будто вор, приблизился к сеням.

Дверь оказалась незапертой. Сжимая в руке револьвер, он тихо вошёл в сени и осторожно приоткрыл дверь.

Старухи Семёновны он не увидел, зато услышал нечто такое, от чего замер на месте. Из комнаты доносились голоса, и то, что Кузьма услышал, не укладывалось в сознании! Люди, которых он ещё недавно принимал за Маргариту и своего сына, оказались не теми, за кого себя выдавали.

Суть беседы этих двоих представлялась не вполне ясной. Понятно было лишь то, что говорили они о нём, о Кузьме, но Дмитрий вместо привычного «папа» говорил «Малов». «Почему он называет меня по фамилии? Почему?» – оторопел Кузьма, но дальнейшее потрясло его ещё больше. Дмитрий обращался к Маргарите не как к матери и называл её другим именем – Маша. Он говорил, что устал ломать комедию и что пора «кончать это дело».

Кузьма слушал и не верил. Ещё минуту назад он радостно предвкушал, как распрощается со своими «родственничками» навсегда, но теперь, в одно мгновение потеряв «семью», которая оказалась лишь миражом, не испытывал ни малейшей радости. Вместо этого Кузьма чувствовал гнев и глубокое разочарование.

«Что же они собирались со мной сделать? Зачем я им был нужен?» – спрашивал себя Малов. Он хотел ворваться в комнату и громко задать эти вопросы мнимой Маргарите и мнимому сыну, оказавшимся бессовестными лгунами, но в следующее мгновение понял, что лучше этого не делать. Лучше было вообще никогда больше не попадаться на глаза этой парочке, так долго игравшей с ним как кошки с мышью. Да если бы они хотели, то убили бы его уже сто раз.

Кузьма вдруг показался самому себе наивным ребёнком – за прошедшие месяцы он не раз думал о смерти и вполне серьёзно готовился умереть, но, оказывается, даже не подозревал, что действительно стоял над пропастью и что в любую минуту его могли туда столкнуть, если бы захотели. Он думал лишить себя жизни, а на самом деле был не властен над ней. Она находилась в руках других людей, которые сейчас разговаривали в комнате за дверью.

«Чёрт с ними, с документами, – сказал себе Малов. – Быть бы живу». Он попятился и вышел прочь из сеней.

19

С приближением весны город преобразился. Над Невой парили крикливые чайки, взмывая и камнем падая за добычей в реку. В слепящих лучах солнца блестели мокрые от воды ступеньки набережной. Погожие дни следовали один за другим.

Планируемая поездка в Улан-Удэ состоялась в один из таких дней.

– Давайте саквояж, товарищ Рахимов! – Иосиф Бигельман протянул руку, помогая Мавлюдову подняться в тамбур вагона. – Поспешите, до отправления поезда остаётся пять минут…

Странно было видеть город, остающийся за окном. Две недели промелькнули, словно мгновение: казалось, целая жизнь прошла в купе вагона.

Изнывая от безделья и скуки, Азат пытался воскресить в памяти облик ленинградских улиц: потоки машин, свистки регулировщиков на перекрёстках, гудение сирен пароходов, плывущих по Неве и толпы людей на улицах.

Словно угадав его мысли, Иосиф с угодливой улыбкой заметил:

– Вам, наверное, сейчас очень не хватает вашей лаборатории и пациентов, товарищ Рахимов?

– Нисколько, – покачал головой, глядя в окно, Азат. – У меня закончились кое-какие снадобья, и я сейчас ломаю голову, удастся ли мне их восполнить в настоящее время.

Бигельман удивлённо приподнял бровь:

– А вы мне говорили, что скучаете по родным местам и решили навестить их?

Проклиная свою болтливость, Азат был вынужден пуститься в объяснения.

– Иногда меня тянет в тайгу пособирать целебные травы, – сказал он. – Такая маленькая слабость… – не дожидаясь новых вопросов, он поспешно добавил: – Но пару-тройку дней я непременно затрачу на осмотр города. Он, как я слышал, не только сменил название, но и похорошел внешне!

Иосиф с пониманием кивнул и улыбнулся.

– Я с удовольствием устрою вам экскурсию по городу, товарищ Рахимов. Я уже бывал в Улан-Удэ и с удовольствием поделюсь с вами своими впечатлениями.