Текст книги "По ту сторону жизни"

10

Дон Диего и Быстрицкий чувствовали себя неуютно, когда по пути в комендатуру солдаты тыкали их в спины стволами винтовок.

У входа в здание немолодой фельдфебель приказал:

– Лицами к стене и не двигаться!

– Вы почему так себя ведёте? – попробовал возмутиться Владимир Александрович. – Мы не какие-нибудь преступники! Мы…

Его ударили прикладом между лопаток, и он едва устоял на подкосившихся ногах.

– Молчи, ни слова! – поддержав его от падения, прошептал в ухо дон Диего. – Если нас вдруг убьют солдаты, им за это ничего не будет.

– Молчать! – рявкнул вдруг вышедший из комендатуры унтер-офицер. Он с разворота ударил кулаком в область печени Быстрицкого, и тот с мучительным стоном повалился на дона Диего.

Орудуя прикладами, пинками и затрещинами, полицейские затолкали дона Диего и Быстрицкого в здание комендатуры. Их поставили перед приземистым господином в штатском. Сзади него толпились вооружённые полицейские и офицер. Господин в штатском поочерёдно осмотрел арестованных:

– Сейчас оформим ваше задержание. Шуметь, протестовать, задавать вопросы не советую и запрещаю!

В этот момент с улицы завели ещё пятнадцать человек, выстроили в ряд и обыскали.

– Я иностранец, – заговорил Быстрицкий с волнением. – Мой арест – это ошибка! Я гость оберштурмбаннфюрера Ганса Бюхера!

Господин в штатском ленивым движением руки оттолкнул его к противоположной стене.

– Заткни пасть, – сказал он. – Жди, пока до тебя дойдёт очередь.

После обыска задержанных выстроили у стены.

– Чего от нас хотят? – шепнул дон Диего стоявшему рядом мужчине по-немецки.

– Тс-с… тише, – ответил тот шёпотом и отодвинулся от него.

Быстрицкий, видимо, на что-то надеясь, торопливо сделал шаг в сторону господина в штатском.

– Господин инспектор, – заговорил он взволнованно. – Я иностранец, мои документы в порядке, и… Я только что от оберштурмбаннфюрера Ганса Бюхера. Я…

– Я знаю, откуда вы, – нахмурил лоб господин в штатском. – Кто вы, мне тоже известно.

– Но-о-о… я ничего не совершил! – занервничал Быстрицкий.

– Все так говорят, – ухмыльнулся инспектор.

– Но-о-о… штурмбаннфюрер только отложил переговоры с нами на следующий день, на завтра. Мы с господином де Беррио…

– Говорите только за себя. С доном Диего мы отдельно побеседуем.

– Нет, я скажу за обоих! – возмутился Быстрицкий. – Мы не уголовники и не военнопленные. Я требую, чтобы относились к нам как к гостям вашего государства!

– Вы пытаетесь давить на меня? – округлил глаза инспектор.

– Я собираюсь на вас жаловаться! – огрызнулся Быстрицкий. – Я… – встретившись с суровым взглядом офицера, он осёкся и замолчал.

Инспектор посмотрел на дона Диего, стоявшего молча в стороне, и поманил его пальцем.

– Ступай за мной!

Помещение, в которое они вошли, мало походило на кабинет и больше напоминало бойцовский зал.

– Что ж, я готов выслушать все ваши жалобы и претензии, – сказал инспектор, усаживаясь на единственный стул.

Дон Диего, почувствовав опасность, натянуто улыбнулся.

– Отнюдь, ни жалоб, ни претензий я не имею, – сказал он. – Меня всё устраивает, и я готов безропотно дожидаться своей участи….

Инспектор закурил и поинтересовался:

– Следует понимать, что вы не протестуете против своего задержания?

– Нет-нет, ни в коем случае, – поспешил с заверениями дон Диего. – Мне бы хотелось только побыстрее избежать всех унизительных процедур и попасть в камеру.

– А что, это твоё желание вполне выполнимо, – усмехнулся инспектор. – Вы не задержаны и не арестованы, вы заложники! До тех пор, пока в порту будут разгружать ваши танкеры, вы будете находиться «в гостях» у гестапо!

– Хорошо, – улыбнулся дон Диего. – Для меня вполне приемлемы данные меры предосторожности!

– Вот и радуйтесь, что содержаться будете здесь, а не в концлагере, – хмыкнул инспектор. – Отсюда у вас есть ещё шанс выйти, а оттуда никогда!

* * *

Дона Диего и Быстрицкого посадили в довольно приличную камеру, выдали одеяла и даже чистые простыни. Долгое время они лежали молча, разговор не клеился. Остаток дня и всю ночь из соседних камер слышались крики и стоны.

Задремавший после полуночи Быстрицкий сразу же вскочил на ноги, когда из коридора донёсся душераздирающий вопль.

– Господи, да чего же там с ним делают?! – воскликнул он, сотрясаясь от страха. – Я даже предположить боюсь, что сделают с нами, если всё пойдёт не так, как мы рассчитывали.

– Всё идёт так, как и должно быть, – сказал дон Диего, переворачиваясь на бок. – Все эти вопли звучат для того, чтобы запугать нас. Немцы не верят в нашу добровольную акцию и стараются деморализовать нас.

– Это вы так считаете, а я иначе, – возразил Быстрицкий. – Как только немцы выгрузят нефть из танкеров, нас повесят или расстреляют! Кстати, и когда вы только выдумали эту чушь про обмен нефти на военнопленных?

– Да так, в голову пришло, – усмехнулся дон Диего. – Я тебе и не говорил про неё, чтобы ты не посчитал меня сумасшедшим.

– Да, вы говорили мне о других причинах, на которых строили свой план.

– Причины были другие, но я вынужден был их поменять по вдруг открывшимся обстоятельствам, – усмехнулся дон Диего. – Но ты, как мне помнится, собирался привести танкеры в Германию? Так вот они! Я, можно сказать, исполнил желание вашей шайки «патриотов» и всё.

– Ну нет, мы собирались действовать иначе! – возмутился Быстрицкий. – Нашей целью был удар по Ленинграду! Официально мы на танкерах должны были вывезти закупленное в СССР зерно, но попутно, следуя в Ленинград, мы должны были завезти нефть в Германию! Нефть была бы выгружена, но вместо неё танкеры были бы загружены горючими отходами. Вот их мы и собирались взорвать в порту Ленинграда, причинив колоссальный ущерб большевикам в канун войны!

– Знаю, ты уже говорил мне об этом, – потянулся, скрипя пружинами кровати, дон Диего. – Знаю и то, что моего брата вы собирались сделать крайним. Но всё обошлось, слава богу, если, конечно, не считать убийство вами моего брата.

– Да-а-а, всё пошло не так, как мы планировали, – вздохнул Быстрицкий. – Кто бы мог подумать, что у Митрофана Бурматова вдруг отыщется брат, на которого он благоразумно составит завещание…

– Для меня это оказалось полной неожиданностью, – с улыбкой признался дон Диего. – Я даже и в мыслях не держал оставить ему хоть доллар, если вдруг что со мной… Тьфу, чёрт… Кабы беду не накликать.

Они провели в молчании несколько минут, и первым заговорил дон Диего.

– Да-а-а, моё внезапное появление перечеркнуло все ваши планы, господа поганцы, – с улыбкой сказал он. – Ушли сроки атаки на порт Ленинграда, растаяли ваши надежды завладеть огромным состоянием моего брата и… А теперь твоя гнусная личность, Владимир Александрович, стала никому не нужна. А вот немцам ты интересен!

– Я? – глаза у Быстрицкого полезли на лоб. – Что всё это значит, господин де Беррио?

– Ты выполнил свою миссию на грешной земле, Владимир Александрович, – пожал плечами дон Диего. – Напряги мозги и подумай, для чего я оставил тебя живым, расправившись с Бадаловым.

– Ты… всё это… – Быстрицкий не смог продолжить, от страшной догадки пересохло во рту.

– Да, я задумал всё это, чтобы нанести собственный «посильный» удар по Германии, напавшей на мою Родину, – улыбнулся дон Диего. – И у меня всё получилось! Танкеры с нефтяными отходами здесь, в порту, все они заминированы и… Как только они взорвутся во время выгрузки, во всём обвинят тебя, Владимир Александрович. Что же касается меня, то я всего лишь доверившаяся тебе, скрытому большевистскому агенту, жертва обстоятельств!

– Вы… вы собираетесь меня подставить? – ужаснулся Бысрицкий.

– Я тебя уже подставил, болван, – ухмыльнулся дон Диего. – Я только этим и занимался всё время, собираясь плыть в Германию. Немцы уверены, что ты «агент и диверсант», а скоро… – он достал из кармана часы и взглянул на циферблат. – А теперь, ровно через минуту, они будут убеждены в этом!

Как только дон Диего замолчал, в коридорах возникло оживление и послышался гул.

– Что это? – прошептал Быстрицкий и заметался по камере.

– Это летят английские бомбардировщики, – охотно пояснил дон Диего. – Сейчас они начнут бомбить порт и верфь…. На город не упадёт ни одной бомбы.

– Откуда вы всё это знаете? – закричал Быстрицкий. – Вы, как и я, здесь, в гестапо города Росток.

– Как же мне не знать, если сегодняшний прилёт англичан организован мною! – рассмеялся дон Диего. – Англичане нанесут бомбовый удар и улетят. А взорвавшиеся на заложенных в них зарядах танкеры будут причислены к точному попаданию бомб во время удара. И, что самое удачное, не пострадает никто, кроме немцев, разумеется.

– Никто?! – выкрикнул Быстрицкий. – А команды на баржах? А ваши деньги? Танкеры взлетят на воздух и…

– О, да, – развёл руками дон Диего. – Они взорвутся все до одного! Из них выльется горючая жижа и растечётся по всей акватории порта! Загрязнение будет ужасным, но… Это издержки войны… Главное, что у гестапо есть с кого спросить, так ведь, Владимир Александрович?

– Почему с меня, а не с вас? – злорадно рассмеялся Быстрицкий. – Танкеры принадлежат… – он замолчал, вдруг осознав, что больше всего вопросов у немцев будет к нему.

– И баржи, и груз в них твои, – напомнил, вздыхая, де Беррио. – У меня куча документов, подтверждающих это. Кстати, они уже у немцев. Гестапо почерпнёт из них много интересного… Кстати, команды танкеров не пострадают. Во время устройства к нам на работу все матросы подписывали документы с просьбой вступления в армию вермахта, и они уже тоже у немцев!

С улицы послышался грохот взрывов.

– Ну вот, началось, – сказал дон Диего, с наслаждением вытягиваясь в кровати. – Мой план начал работать и уже скоро…

– Убью, гад! – взревел Быстрицкий и, сыпля матерными словечками, набросился на него.

Владимир Александрович умел драться. Он профессионально орудовал кулаками, нанося удары по бокам и затылку ловко уворачивавшегося дона Диего. Глаза Быстрицкого полыхали ненавистью. Он захватил под мышку голову своего врага, изо всех сил выворачивая её, и, почти не чувствуя ударов сзади вбежавшего в камеру полицейского, стал душить дона Диего.

И вдруг Быстрицкий закричал и ослабил хватку. Дон Диего, с изумлением поняв, что его больше никто не душит, вскочил на ноги. А рядом с ним кипела «битва». Двое полицейских с ожесточением пинали скорчившегося на полу Быстрицкого, а тот ревел как умалишённый и продолжал буйствовать с искажённым лицом и остекленевшими глазами…

11

Историческая справка

Нацисты стремились отделить командный состав от рядовых, видя в нём вполне обоснованно возможных организаторов сопротивления. С этой целью 19 мая 1941 года в проекте особого распоряжения к директиве № 2 (план «Барбаросса») указывалось: «При захвате в плен войсковых подразделений следует немедленно изолировать командиров от рядовых солдат». Это правило неукоснительно соблюдалось.

Многих офицеров расстреливали почти сразу после пленения. Как правило, взятых в плен делили на две группы: красноармейцев и командиров, начиная от младшего лейтенанта. Командиров, если не сразу, то по прибытии в пересыльный лагерь отправляли в офлаги.

* * *

Как ни трудно пришлось Кузьме Малову в пересылочном лагере, но он выжил. Да и штурмбаннфюрер Вилли Дресс утратил к нему всяческий интерес. А потом начались его «мытарства» по лагерям, не задерживаясь в каждом из них более двух месяцев.

По прибытии в тот или иной лагерь на каждого военнопленного офицера заполнялась регистрационная карточка, где записывались: личный номер, личные данные, домашний адрес, место жительства родителей, звание, должность, гражданская специальность, когда и где попал в плен, цвет волос, рост, отпечатки пальцев.

Во Владимиро-Волынском офлаге на его одежде красной краской нарисовали на груди треугольник, а на ягодицах – два треугольника.

При переводах из лагеря в лагерь, при регистрации, Кузьма говорил правду, но потом, набираясь опыта, он понял, что выгоднее сказать, а что, наоборот, не стоит сообщать о себе. В итоге получалось, что на него было заполнено шесть регистрационных карточек, и немцы не могли понять: он попал в плен полковником, а до последнего лагеря добрался лейтенантом?

Кроме Владимиро-Волынского офлага Кузьме пришлось побывать в Виннице, в специальном офицерском лагере ОКХ, для старших офицеров Красной армии, представлявших особый интерес для немецкого командования, в офлаге ХIII-Д в Хаммельбурге, в Циттенхорсте…

В условиях плена психология людей резко менялась и наружу выплёскивались ранее сдерживаемые мысли, эмоции… За несколько дней взятые в плен офицеры вдруг превращались в ярых врагов советской власти, правительства и даже страны! Голодные, грязные, бесправные, потерявшие прошлое и стоявшие перед неизвестным будущим, советские командиры с упоением, во весь голос, отборным матом поносили того, при чьём имени ещё недавно вставали и аплодировали, – Иосифа Сталина!

В офлагах узники испытывали те же страдания и унижения, как и во всех лагерях военнопленных. Во Владимиро-Волынском офлаге Кузьма вместе с другими пленными офицерами ел траву и листья, кору с деревьев и сено. Им так же приходилось есть рога и копыта мёртвых животных, которые им швыряли немцы. Поджарили и съели кожу ремней и сапог. Всего лишь за полгода в офлаге из восьми тысяч офицеров осталось три…

В лагерях расстреливали евреев, цыган, гомосексуалистов и большевиков. Каждый день расстреливалось от десяти и больше человек разных наций и за разные поступки. Не снял шапку перед немцем – расстрел, за попытку к побегу – расстрел, за «враждебность к немецкому народу», «за воровство, (т. е. за то, что подобрал две-три гнилые картофелины) – за всё расстрел, расстрел и расстрел…

«Скитаясь» по лагерям, Кузьма «вволю» натерпелся издевательств немецко-фашистской военщины. Его, в группе ещё восьми-девяти офицеров, эсэсовцы впрягали в повозку и катались по лагерю и за его пределами. Их, так же запряжённых в повозки, заставляли возить кирпичи, камни, воду, дрова, мусор и нечистоты из уборных. Много издевательств пришлось вытерпеть Кузьме Малову, пока злодейка-судьба не сжалилась над ним и не занесла его в офлагерь «Замостье».

Совершенно неожиданно для себя он попал в рабочую команду по сбору мороженого картофеля. Работавшие в ней счастливчики считались «лагерной элитой»!

Перед «картофельной командой» лебезили, заискивали. Угодники были готовы чистить одежду, смазывать жиром сапоги, стирать и сушить портянки, латать или зашивать порванные штаны, рубашки и рукавицы ради мороженой картофелины! Но и… Могли и убить, лишь бы получить освободившееся заветное местечко в рабочей команде. И вот однажды…

Однажды в лагерь приехала группа офицеров абвера и тут же всех военнопленных с «высокими» воинскими званиями собрали на плацу. Немецкий майор произнес речь на чистом русском языке:

– Война, как видите, Советской Россией проиграна… Мы не требуем от вас предательства, все вы – пройденный этап войны и нам ничем уже не поможете и не помешаете, но… Мы хотим написать объективную историю войны! Вы можете нам в этом помочь. Не надо льстить и обманывать нас, пишите правду о том, как вас разбили. Вспомните, где вы воевали и как, вот вам карты этих участков, нанесите расположение своих, это не предательство, это давно потеряло актуальность, давно занято немцами, – опишите, как вы воспринимали бой оттуда!

Прямо с плаца первую группу пленных офицеров, примерно человек двадцать, завели в столовую, усадили за столы и выдали каждому по карандашу и по несколько листов бумаги.

«И что же делать? – думал Кузьма, глядя то на листы бумаги перед собой, то на “товарищей по несчастью”, которые уже спешили изложить на бумаге свои мысли. – Им легко, они настоящие полковники, подполковники и майоры… А я… Я лжеполковник Васильев Юрий Алексеевич. Уже долгое время скитаюсь по лагерям под этим именем и фамилией. Эх, будь что будет!»

Кузьма изложил на бумаге мысли относительно гибели Второй ударной армии и составил описание боевых действий. Как и требовали немцы, он указал ошибки советской и немецкой сторон, допущенные, по его мнению, в ходе боёв, особенно выделив те ошибки советского командования, из-за которых была разгромлена Вторая ударная армия.

Подписавшись «полковник Ю.А. Васильев», он отдал исписанные листы подошедшему абверовцу и, на удивление, уже вечером был вызван в лагерную комендатуру.

Поступившее предложение принять участие в работе «Военно-исторической группы» и вовсе повергло его в шок. Но, узнав, какие авторитетные советские военачальники уже вошли в неё, тоже дал своё согласие.

Сначала Кузьме приходилось трудно. Он был одинок среди специалистов с военным образованием, и они могли в любую минуту разоблачить его безграмотность. А в случае такого разоблачения расстрела было бы не избежать. Спасло то, что в работе «Военно-исторической группы», возглавляемой бывшим комбригом Севастьяновым, не поднимались вопросы о связи между войсками во время ведения боевых действий и без таковых. А вот бывшего начальника третьего топографического отдела штаба шестой армии Андронова заинтересовали способности Кузьмы к составлению карт и умение пользоваться ими.

Весь состав группы – два генерала и около двадцати майоров, подполковников и полковников – пользовался особым положением и все они находились на особом довольствии: получали дополнительный паёк, но… Не успели участники группы сработаться и свыкнуться со своим «особым положением», как группу расформировали и разбросали по лагерям.

Кузьме Малову просто фантастически повезло и на этот раз. Он чудом попал в группу пленных офицеров Красной армии, имевших пользующиеся спросом гражданские специальности, и отправлен в Регенсбург на авиазаводы «Мессершмитт». К тому времени там работали около двух тысяч советских военных офицеров…

* * *

– Кузнецы среди вас есть? – услышал Кузьма вопрос на построении и встрепенулся. – Повторяю, – повысил голос переводчик, – господин главный инженер интересуется, есть ли среди вас кузнецы или хотя бы знакомые с кузнечной работой?

– Мы все механики-авиаторы, – ответил кто-то в первом ряду. Мы…

– Я знаком с кузнечным ремеслом, – сказал возвышающийся над всеми Кузьма. – Когда молодой был, в селе рос и помощником кузнеца трудиться приходилось.

– Выходи из строя, – покосившись на сделавшееся довольным лицо главного инженера, приказал переводчик. – Сразу называй имя и фамилию!

– Полковник Юрий Алексеевич Васильев, – привычно солгал Кузьма. – Военные специальности – связист и топограф.

– Эти специальности у нас здесь не востребованы, – улыбнулся переводчик, переводя взгляд с богатырской фигуры Кузьмы на довольное лицо главного инженера и обратно. – А вот если мастерством кузнеца нас порадуешь…

– Будешь жить очень ко-ро-шо, – похлопал в ладоши главный инженер. – У нас очень мало короший кузнец. А это есть о-очень плёхо…

После распределения прибывших на завод пленных отправили в баню, а Кузьму, прямо с плаца, отвели в кузницу. Главному инженеру и другим специалистам, присутствующим на построении, очень хотелось посмотреть на его работу и оценить его профессионализм.

В кузнице были созданы все условия для работы. Тут был горн с вытяжкой, ёмкость с водой, ящик с топливом, наковальня, стеллажи для инструментов, электроточило (с набором кругов), кузнечные и слесарные тиски, комплект слесарных и измерительных инструментов.

Оглядев всё это изобилие, Кузьма, перестав обращать внимание на притихших у входа немцем, заправил горн углём и зажёг его.

– Чего ковать будем? – спросил он, обращаясь к переводчику, а тот тут же перевёл его вопрос главному инженеру.

– Шестерёнку, – ответил переводчик и передал Малову деталь с погнутыми зубцами. – Только она должна быть новой и готовой к применению сразу же после перековки!

– Хорошо, – кивнул Кузьма, осмотрел шестеренку и бросил в раскалённый горн.

– И почему ты так поступил? – округлил глаза переводчик. – Ты даже не замерил зубцы у детали и…

– Я сделаю всё, как надо, – хмуро буркнул Кузьма. – Скажи инженеру, пусть не беспокоится…

Проследив за нагревом детали в горне и не дав ей перегреться, Кузьма выхватил её из углей клещами и положил на наковальню.

Основной способ, с помощью которого изготавливается в кузнице изделие, – это ручная ковка. Ударами ручника или кувалды достигается желаемая форма заготовки в холодном или разогретом состоянии (в зависимости от её толщины). Свободная ковка осуществляется произвольными ударами молота на усмотрение кузнеца.

Кузьма взял правой рукой кувалду и покрутил её, определяя на вес. Ручная ковка требует от кузнеца не только кропотливой работы, но и определённых физических данных и выносливости. В процессе изготовления кованого изделия наносится несчётное количество ударов 8—10-килограммовой кувалдой. Для этого нужна хорошая сила и профессионализм. Всем этим как раз и обладал Кузьма.

Выслушав инженера, переводчик приблизился к Малову.

– Как ты собираешься работать один, без напарника? – поинтересовался он. – Один должен указывать место удара кувалдой и направлять весь процесс ковки, а второй…

– Отойди, как-нибудь сам справлюсь, – угрюмо глянул на него Кузьма и предупредил: – Хотите смотреть, смотрите, но под руку и с разговорами не лезьте. Ковка – дело тонкое, в советчиках и подсказчиках не нуждается!

На обновление шестерёнки Кузьма затратил полчаса. А когда он очередной раз «выкупал» её в ёмкости с водой и бросил на верстак, инженер, не дожидаясь переводчика, спросил:

– Как это понимать? Третий сорт не брак!

– Деталь готова, – ответил ему Кузьма, отставляя кувалду. – Можно использовать, не подведёт, ручаюсь…

12

Историческая справка

Появление «высшего человека» и образования новой шестой корневой расы, способной управлять оккультными силами и ощущать «дыхание иного мира», Гитлер и его ближайшие сподвижники ждали в конце 1944 года. Как раз в этом году, согласно языческим представлениям германцев, заканчивался 700-летний исторический период и ожидались глобальные перемены. Изменения действительно произошли: исход войны уже был очевиден для всех.

Но недаром, как признают многие исследователи фашизма, Гитлер и узкий круг посвящённых жили в «полном соответствии со своими идейными и теоретическими установками» – их слова редко расходились с делом. Эксперименты по выведению «сверхчеловека» действительно велись. И проводились они на оккупированных территориях СССР, куда под различными предлогами привозили «на опыты» лучших представителей немецкого народа – будущих прародителей «шестой корневой расы».

* * *

– Доктор Зигмунд Рашер из мюнхенской больницы Швабингер очень любит свою работу и свою 48-летнюю жену, – сказал Мартин Боммер, останавливаясь перед сидевшим в кресле Азатом Мавлюдовым. – Её он любит так, что уже в столь преклонном для деторождения возрасте она подарила ему одного за другим трёх малышей!

– И? Что в этом удивительного? – усмехнулся Азат. – Я задал тебе вопрос: что собираемся делать мы в этом мрачном замке? А женщины могут рожать в любом возрасте, если сохранили крепкое здоровье!

– В кругах СС прошёл слушок, что дети у супругов Рашер, с точки зрения расовой теории, отличаются более совершенными качествами, – продолжил Мартин. – Этим научным достижениям среди посвящённых никто не удивился – все знали, что у члена СС и штабного врача германских ВВС была одна идея фикс: выведение опытным путём всё более полноценных поколений «нордической расы»!

– Что-то я не совсем понимаю тебя, – насторожился Азат. – Ты сегодня впервые явился ко мне в чёрной форме войск СС, я с трудом выговариваю твое звание, и ты пытаешься мне что-то рассказать, но заходишь из такого далёка, что я теряюсь и ещё больше не понимаю тебя.

– Я тебе коротко втолковываю одну предысторию, которая собрала в этом замке всех нас, – улыбнулся Боммер и, подойдя к висевшему на стене большому зеркалу, не без интереса осмотрел своё отражение. – Так вот, – продолжил он, обернувшись, – собственно, именно на этой почве и завязалось «трогательное» знакомство доктора Рашера и всемогущего рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера, переросшее в серьёзную работу с «живым человеческим материалом».

– С чем? – ужаснулся Азат. – О чём ты только что сказал, Мартин?

– Сам доктор Рашер работает в концлагере Дахау, – усмехнулся Боммер. – У него много проектов в медицинском направлении. Одним из них поручено заниматься мне и подобранной мною команде!

– Мы здесь будем заниматься опытами над людьми?! – прошептал поражённый услышанным Азат.

– Да, конечно, только в хорошем смысле, – уточнил Мартин. – Доктор Рашер очень озабочен тем обстоятельством, что немецкие лётчики, на обучение которых тратятся огромные деньги, летают слишком низко и поэтому их постоянно сбивают!

– И, во время нашего перелёта, твой приказ лётчикам поднять самолёт на предельную высоту…

– Да, это начало опыта. Мне вдруг захотелось проверить, насколько прав доктор Рашер!

Глядя на Боммера, на пугающую форму на нём и на фанатичное выражение его лица, Азат почувствовал холодок внутри и дрожь в коленях.

– И-и-и… каких результатов пытается добиться доктор? – спросил он взволнованно. – Заставить пилотов летать выше?

– По его мнению, опыты по исследованию воздействия воздушных высот на лётчиков давно застряли на мёртвой точке, – охотно пояснил Мартин. – Теперь доктор добился возобновления опытов с участием в них живых людей!

– И этих людей к нам будут поставлять из лагеря? – всё задавал и задавал вопросы едва живой от страха Мавлюдов.

– Доктор Рашер получил «добро» на десятки «морских свинок» в человеческом обличье, – холодно и жёстко отвечал Мартин. – И это не только военнопленные, преступники и евреи, но и цвет нации, чистокровные арийцы!

После этого памятного разговора минуло чуть больше месяца.

Для проведения «высотных» экспериментов из Мюнхена в замок были привезены специальные барокамеры, откуда воздух выкачивался именно так, что моделировались реальные условия отсутствия кислорода и низкого давления, характерные для больших высот. Как только вновь созданные лаборатории были готовы для проведения опытов, в замок доставили крепких здоровых мужчин, специально отобранных для участия в экспериментах.

– Точно такие же лаборатории установили в лагере Дахау, – объяснял сотрудникам Боммер. – Там их работой руководит сам доктор Рашер! А мы тут будем заниматься самостоятельными экспериментами, господа. Конечно, улучшать нордическую расу мы не будем, а вот улучшать здоровье и выносливость наших доблестных лётчиков… Над этим работать мы просто обязаны!

Барокамеры Азат видел впервые. С принципом их работы он тоже был знаком только лишь теоретически. Барокамера выглядела большим стальным цилиндром. В передней крышке – входная дверь, в задней – шлюз для передачи медикаментов. Внутри камеры – койка, столик, прибор с большой красной кнопкой, откидная скамейка и кислородные баллоны.

– Итак, первым опытом руководить берусь лично я, господа! – объявил присутствующим Боммер. – Наблюдайте за происходящим внимательно, запоминайте непонятные вам моменты, и… Вопросы будете задавать после эксперимента, в специально отведённое для дискуссий время.

Взяв себе в подручные пять специалистов, которые прибыли в замок из Дахау и уже принимали участие в похожих экспериментах, Боммер надел на себя белый халат, на лицо белоснежную марлевую маску и взялся за дело.

По его приказу два огромных санитара привели в лабораторию крепкого русоволосого парня и, невзирая на его отчаянное сопротивление, втолкнули в барокамеру.

Бледный, тяжело дыша и обливаясь потом, Азат видел через смотровое окно барокамеры, как несчастный парень переносил вакуум. Тело его ходило ходуном, руки и ноги, казалось, действовали самостоятельно, подчиняясь каким-то неведомым инстинктам. Парня будто ломала какая-то невидимая сила и выворачивала наизнанку.

– Мартин, прекращай! – простонал в отчаянии Азат. – То, что с ним происходит, уму непостижимо!

– Для этого его сюда и привезли, – едва слышно отозвался Боммер. – А тебе только один совет дать могу: привыкай! Уже скоро лично ты будешь руководить всеми экспериментами в этом блоке…

– Кто? Я? – опешил Азат. – Но ведь кроме меня…

– Я назначил тебя, – любуясь страданиями несчастного в барокамере, сквозь зубы процедил Боммер. – Будешь возражать, окажешься здесь, внутри этого склепа. Смотри внимательно и убедись собственными глазами, что после всего с тобой будет!

У парня в барокамере из носа, рта, ушей и глаз хлынула кровь, видимо, произошёл разрыв лёгких. Он принялся с остервенением рвать на себе волосы, расцарапывал голову и лицо ногтями, бился о стены и кричал, стремясь ослабить давление на барабанные перепонки и мозг. Упав на пол, он ещё несколько секунд подёргался и затих.

Как только подвергшийся жесточайшему эксперементу мужчина перестал подавать видимые признаки жизни, в барокамеру тут же вошли два санитара, вынесли тело и уложили его на стол, стоявший тут же в лаборатории. К столу подошли два хирурга и подкатили столик с блестящим хромом инструментом, и тут началось самое ужасное…

На глазах присутствующих у пока ещё не остывшего трупа хирурги удалили головной мозг с полным отделением спинного мозга.

– А теперь мы наблюдаем сорок секунд затишья действия предсердия, господа! – громко объявил Боммер, комментируя действия хирургов. – Затем удары вновь начинаются и окончательно прекращаются, спустя восемь минут! В артериях мозга оказывается достаточно воздуха, господа!

Всё поплыло перед глазами Мавлюдова. Сначала «сплющилась» барокамера, затем исказилось лицо Боммера, сделавшись уродливым, злобным рылом, из которого торчали во все стороны клыки, а уж вслед за этим…

* * *

Пробуждение было настоящей пыткой. Страшно болела голова, и болезненные импульсы пробегали по мозгу. Тщетно Азат массировал кончиками пальцев виски, боль не проходила. Где-то рядом зазвучали голоса.

Он открыл глаза; привычная средневековая обстановка комнаты, постель… Возле камина стояли Боммер и Дмитрий Шмелёв.

– Я и подумать не мог, что Рахимов так чувствителен, – говорил Боммер. – Это же обыденное дело. Не выдержал эксперимента, в котором погибла «морская свинка» в человеческом обличье? Радуйся, что не ты на его месте, а он на своём… – увидев открывшего глаза Азата, он улыбнулся и приветливо помахал ему рукой.

Азат вяло улыбнулся, когда они оба склонились над кроватью, затем переглянулись и уселись на стулья.

– Ты меня удивил, Азат Гумарович, – мягко произнёс Боммер. – В общем-то рядовой случай во время обыкновенного эксперимента и… Такой пустяк вышиб тебя из седла?

– Этот случай не рядовой, а чудовищный, – прохрипел Азат и с удивлением обнаружил, что голосовые связки не повинуются ему.