Текст книги "По ту сторону жизни"

7

Кузьма пришёл в себя через две недели в немецком госпитале. Санитар, обрабатывавший его раны, встрепенулся и прошептал:

– Как вы себя чувствуете, Юрий Алексеевич?

– Если бы сказал хорошо, то это было бы неправда, – прошептал Кузьма. – Только меня зовут не Юрий Алексеевич, по-другому… Ты меня с кем-то путаешь.

– Зря вы так, товарищ полковник, – тихо проговорил санитар. – Многие офицеры, попавшие в плен, пытались скрыть свою принадлежность к офицерскому корпусу, и подобное поведение вызывает непонимание и неприязнь со стороны немцев. Они считают, что если офицер в солдатской гимнастёрке, то он пытается затеряться в солдатской массе. Они считают, что офицер, переодевшись в солдата, прячется за его спину, когда солдат должен стоять за его спиной…

– Что-то я ничего не понимаю, – Кузьма попытался встать, но множество ран на его теле вдруг заявили о себе такой дикой болью, что из глаз брызнули слёзы. Закусив нижнюю губу, он снова открыл глаза и, увидев перед собой испуганное лицо санитара, спросил: – Где я?

– В госпитале, во Владимиро-Волынском офицерском лагере, – ответил санитар. – Вам повезло, обычно тяжелораненых немцы сразу же расстреливают, а вас почему-то решено оставить живым и усиленно лечат.

– Понятно, я в плену, – вздохнул Кузьма сокрушённо. – Как я этого боялся!

– Из вас извлекли десяток осколков, и вы выжили! – прошептал санитар восторженно и с грустью добавил: – Конечно, радости в этом мало, уж лучше бы вы погибли…

Пока санитар делал ему перевязку, Кузьма вспомнил, как вместе с радистом Цветковым похоронил в лесу умершего от ран полковника Васильева, вспомнил бой, когда метнул в немецкий танк связку гранат, затем во второй, и… Полный провал в памяти…

«Значит, я попал к немцам в плен, и меня пощадили… Шинель полковника Васильева! – вдруг вспомнил он. – Видимо, меня приняли за погибшего Юрия Алексеевича!»

Это открытие заставило его задуматься. «Лучше бы я погиб, или меня добили бы фрицы, – в отчаянии думал Кузьма, изнемогая от боли. – Теперь с меня и спрос будет как с полковника. Нет, на первом же допросе я назовусь тем, кто есть, и будь что будет. Пусть лучше фрицы меня пристрелят, чем влачить полную унижений жалкую жизнь военнопленного…»

С этой мыслью он впал в забытьё, а когда снова пришёл в себя…

* * *

Штурмбаннфюрер Вилли Дресс был опытным офицером, много чего повидавшим на своём веку. Он тонко ориентировался во всём, и у него по любому поводу было собственное мнение. Но сейчас он никак не мог понять, почему пленный полковник пытается скрыть от него своё истинное имя.

– Это не делает вам чести, полковник, – говорил на чистом русском языке штурмбаннфюрер, расхаживая по палате. – Вы пытаетесь выдать себя за рядового солдата, надев на себя гимнастёрку солдата, но не выбросив офицерскую шинель? А в ней мы нашли письмо от вашей супруги и её фотографию!

– Но документов вы не нашли, – твердил своё Кузьма, с трудом выговаривая каждое слово. – Я устал повторять, что шинель снял с убитого полковника, так как было холодно, а моя солдатская шинель была пропитана жидкой грязью и сделалась тяжёлой. Вот я и избавился от неё.

– Мне рассказывали про героический поступок, который вы совершили, – продолжил Дресс. – Надо иметь большое мужество, чтобы взорвать два танка и грузовик! Если бы вы служили в нашей армии, то получили бы за такой героизм железный рыцарский крест! Но сейчас вы ведёте себя недостойно. Имейте мужество признаться в том, кто вы есть!

– Я уже признался, – упорствовал Кузьма. – Пристрелите меня, и дело с концом… Мне всё равно нечего добавить.

Штурмбаннфюрер негромко рассмеялся.

– Всё не так просто, как вам кажется, господин полковник, – сказал он. – Не для того мы возимся с вами столько времени, чтобы взять и застрелить! У нас к вам очень много вопросов, и мы, я уверен, сможем найти общий язык!

– Зря надеетесь, – огрызнулся Кузьма угрюмо. – Предателя из меня вам не сделать. Я прожил такую жизнь, что меня теперь уже ничего не устрашит!

– Заблуждаетесь, Юрий Алексеевич, – усмехнулся Дресс, останавливаясь. – Вы всего лишь человек! А человеку, будь он генералом, или рядовым, не чужды человеческие слабости. В нашем лагере есть такие специалисты, которые могут заставить говорить любого, даже мёртвого!

– Спорить не буду, есть такие изверги, – прошептал Кузьма, морщась. – Но из меня они ничего не смогут вытянуть. Хоть железом жгите меня, хоть режьте, хоть стреляйте, но я никогда не скажу вам того, чего не знаю!

Штурмбаннфюрер не спеша подошёл к окну, выбросил в форточку окурок и сказал, не оборачиваясь:

– Следует понимать, что вы настаиваете на своей легенде, господин полковник? Полагаете, что рядовому Малову будет легче жить в лагере, чем полковнику Васильеву?

– Я не собираюсь цепляться за жизнь и готов ко всему, – ответил ему Кузьма. – А раз в плен попал, значит, жизнь моя закончилась. Во вражьем плену я жить не собираюсь…

Всю ночь напролёт Малов перебирал в памяти свою жизнь. Вспоминая родных и близких, он волей-неволей натыкался на мысль, что много раз смерть приближалась к нему близко-близко и всегда убиралась прочь, оставляя его для дальнейшего проживания.

Спустя пять минут после ухода штурмбаннфюрера в палату вошёл санитар. Усевшись на стул у кровати Малова, он покосился на дверь затравленным взглядом и прошептал:

– Зря вы так, товарищ полковник. Вилли Дресс обозлённым ушёл. Теперь вам непоздоровится. Этот зверь съест вас живьём.

– Ничего, подавится, – прошептал Кузьма, обливаясь от страданий липким потом. – Я понять не могу, чего он от меня добивается. Сотню раз говорил, что я не тот, за кого он меня принимает. Я рядовой боец Красной армии.

– А я бы, на вашем месте, не стал спорить, – зашептал санитар. – Ну, считают вас полковником, пусть так и будет. Замучают пытками до смерти фашисты проклятые! Или вам себя не жалко?

– Вот, и ты мне не веришь, – сказал Кузьма разочарованно. – Ну, допустим, «сознаюсь» я, что полковник, и что с того? Они начнут из меня что-то выпытывать. А что я им скажу? Я же ничегошеньки не знаю.

– Тогда и я не знаю, какой совет дать, – пожал плечами санитар. – Одно могу сказать, что не избежать вам страшных пыток и ужасной смерти. Теперь вас беречь не будут, это я точно знаю.

– А ты вот что, – Кузьма посмотрел на него с надеждой. – Помоги мне пыток избежать! Дай какой-нибудь отравы.

– Что вы, рад бы, да не могу, – санитар побледнел и глянул на дверь. – У нас, кроме йода и зелёнки, больше никаких медикаментов нет.

– Нет? А почему так? – усомнился Кузьма.

– Так мы только называемся госпиталем для раненых военнопленных, а на деле так себе, тьфу. Вон других – французов, поляков – в другом месте лечат и относятся к ним не так, как к нам, русским.

– А ты не знаешь, почему?

– Знаю, – пожал плечами санитар. – Просто правительство СССР когда-то не подписало Женевскую конвенцию, а теперь… Русских военнопленных за людей не считают! Нас с евреями и цыганами фрицы в один ряд ставят.

– Значит, скоро за меня возьмутся, – предположил Кузьма. – Встать на ноги, наверное, уж точно не дадут.

– От них всё ожидать можно, – согласился, кивая, санитар. – Мы все в их власти, а они господа и всему вершители. То, что немцы вытворяют здесь, наверное, пострашнее будет подземного ада…

* * *

Малов много слышал страшных историй о чудовищных пытках в гестапо, но то, что он сам испытал, превзошло все его представления. Его мучили и избивали, несмотря на тяжёлые ранения, задавая лишь два вопроса: «Ты полковник или рядовой? Ты Васильев или Малов?». И он, получал передышку, лишь потеряв сознание.

Как только Кузьма приходил в себя, мучители снова брались за дело. Его тело уже теряло чувствительность к боли, и он мечтал лишь умереть, чтобы избавиться от страданий. Кузьма не мог понять, какая немцам разница, рядовой он или полковник, ведь всё равно он должен будет умереть.

Очередной раз придя в сознание, он увидел, как его палачи готовятся к новой пытке. Его истерзанное тело было пристёгнуто к кровати широкими ремнями, и Кузьма понял, что истязание будет крайне изощренным.

«Всё, это конец, – подумал он с тоскою. – Пытка обещает быть чудовищной, и я… Хорошо, если я умру, не выдержав. А может быть, поступить по-другому?»

Кузьма открыл глаза и глубоко вздохнул:

– Скажите штурмбаннфюреру, что я полковник Васильев.

Его мучители переглянулись, перекинулись парой фраз на немецком и прекратили приготовления. «Передышка будет недолгой, – подумал Кузьма, снова закрывая глаза. – Я уже на грани… я уже сломлен. Назвавшись полковником, я не прекратил истязаний над собой, а только отсрочил их…»

Штурмбаннфюрер вошёл в палату так быстро, словно всё это время дожидался за дверью. Он сразу же уселся у изголовья кровати Малова и, довольно потирая руки, спросил:

– Ну что, вы готовы отвечать на мои вопросы, полковник?

– Спрашивайте, – прошептал Кузьма. – Только… только я ничего не помню.

– Хорошо, будем вспоминать вместе, – улыбнулся многообещающе штурмбаннфюрер. – Начнём с вопроса о вашей должности в рядах второй ударной армии?

– Связист, кажется, – ответил Кузьма.

– Номер вашего подразделения?

– Не помню…

– Как попали в плен?

– Не помню…

– А что вы помните вообще?

Штурмбаннфюрер явно нервничал, задавая этот вопрос.

– Помню бой, радиста с собой рядом помню. Он что-то передавал командованию.

– Что передавал? – оживился штурмбаннфюрер.

– Не помню, – ответил Кузьма.

– Больше ничего? – хмыкнул Дресс.

– Ну почему же, – прищурился Кузьма. – Я помню наступающие танки, бой… Два танка я лично забросал связками гранат и… Больше ничего не помню!

– А грузовик? – подсказал вкрадчиво штурмбаннфюрер.

– Кто взорвал грузовик, я не знаю, – возразил Кузьма. – Если думаете на меня, то возражать не буду. А если честно, то я не помню.

– Хорошо, – сказал Дресс, вставая. – А сейчас с твоими мозгами всё в порядке?

– Не могу поручиться, – ответил Кузьма, почувствовав подвох в его вопросе.

– Тебе сутки на то, чтобы всё вспомнить, – сказал раздражённо штурмбаннфюрер, направляясь к двери. – Ровно через сутки я прикажу повесить тебя на крюк за рёбра, или посажу на кол задницей. Заметь, в давние времена эту казнь часто использовали… но не у нас в Германии, а у вас на Руси!

8

Английская авиация время от времени подвергала город Росток массированным бомбардировкам. Особое внимание для бомбовых ударов уделялось промышленным зонам, в которые входили заводы Хейнкеля, морская верфь «Нептун», в которой строили подводные лодки. Доставалось от бомбёжки и сосредоточенным в порту судам. Особенно тяжёлыми были бомбардировки зажигательными бомбами, целью которых были не только оборонные предприятия, но и центр города.

Во время налётов ВВС Великобритании дон Диего без всякого страха лежал в своей каюте на кровати и равнодушно слушал гулкие взрывы бомб, лающие голоса зениток, наплывающее гудение авиационных моторов. С затаенным злорадством он наблюдал за Быстрицким, который проводил все бомбежки в его компании.

– На тебе лица нет, господин Быстрицкий, – усмехнулся дон Диего, глядя на него. – Ни одной бомбы не упадёт на наши танкеры, поверь мне!

– Как это не упадёт, – нервно хмыкал Владимир Александрович. – Мы для англичан отличная мишень! Им выгодно разбомбить наши танкеры. Горящая нефть выльется из тонущих посудин, и…

– Вот потому нас и не бомбят господа англичане, – усмехнулся дон Диего, не дослушав его. – Не видят в том для себя пользы! А когда танкеры запустят в порт и поставят под выгрузку, вот тогда наши посудины и станут целью номер один!

– Вы так считаете? – удивился Быстрицкий.

– Не только я, видимо, и немцы так считают, – вздохнул дон Диего. – Иначе они не держали бы нас на рейде, вдалеке от порта и берега, а загнали бы в терминалы под выгрузку!

– Да-а-а, англичане частенько сюда прилетают, – усмехнулся Владимир Александрович. – А мы, наверное, из-за пугливости немцев здесь до конца войны торчать будем.

– Ну-у-у… Немцы не так уж и пугливы, – развёл руками дон Диего. – А у англичан не так уж много бензина. Скоро они полёты прекратят, и немцы встретятся с нами…

– Эх, знать бы, когда прекратятся бомбёжки, – вздохнул Владимир Александрович. – Я уже изнываю от безделья и от страха уйти на дно в нашей ржавой посудине.

– А кто тебя держит, можешь сойти на берег и прогуляться чуток, – усмехнулся дон Диего. – Это матросам и капитанам запрещено покидать суда, а нам с тобой разрешается.

– Так чего мы ждём?! – округлил глаза и обрадовался Владимир Александрович. – Я прямо с утра поеду в город, зайду в Управу и напомню о себе. Думаю, есть смысл, как считаете?

– Считаю, что нет, – покачал головой дон Диего. – Немцы хорошо помнят как о нас самих, так и о нефти в наших танкерах. Не веришь мне, выйди на палубу и полюбуйся на красавец эсминец. Он надёжно запер выход из бухты и… Когда немцы посчитают нужным, они о нас обязательно «вспомнят»! И ещё…

Снаружи послышался рокот мотора. Быстрицкий и дон Диего переглянулись. Тут же открылась дверь, и в каюту вошёл помощник капитана.

– К танкеру приближается немецкий катер, – сказал он. – Я в бинокль увидел двух офицеров в чёрной форме СС или гестапо, не разобрал сразу.

– Хорошо, спускай трап и встречай гостей, – оживился дон Диего и подмигнул побледневшему Быстрицкому. – Ну вот, пробил и наш час, кажется. Это едут не к нам, а за нами, можешь не сомневаться!

* * *

Дона Диего и Быстрицкого ввели в большой кабинет. Владимир Александрович, увидев немецких офицеров, машинально взял под козырёк, но тут же опустил руку и замер, приложив её к бедру.

Дон Диего повёл себя по-иному. Сделав шаг вперёд, он представился и, заложив за спину руки, замер в ожидании.

– Временно исполняющий обязанности коменданта города штандартенфюрер Отто Меннель, – представился плотный мужчина среднего роста, слегка лысеющий, с продолговатым лошадиным лицом и крохотными усиками под крупным мясистым носом. За стёклами очков виднелись колючие серые глаза. Штандартенфюрер указал на офицера, стоявшего рядом. – Оберштурмбаннфюрер Ганс Бюхер. Шеф гестапо и… Он тот самый человек, от мнения которого зависит всё, на что вы претендуете.

Ганс Бюхер был полной противоположностью Меннеля: в новеньком мундире, опрятный, свежевыбритый и весь благоухающий, словно пришёл на собственную свадьбу. На его лице играла солнечная улыбка, и у него был такой блаженный вид, будто он хотел осчастливить весь мир, отдав ему все сокровища нации!

Штандартенфюрер сел за письменный стол, кивком головы приглашая всех присутствующих присаживаться на свободные стулья. Дождавшись, когда все рассядутся, он сказал:

– Господа, мы поставили под выгрузку ваши танкеры, – сделав небольшую паузу, он продолжил: – За нефть мы заплатим деньгами, рейхсмарками, а не… Нет, у меня в голове не укладываются ваши запросы, господа. И как вам в голову могло прийти такое, что мы согласимся менять пленных на нефть? Да нас все в мире будут считать не культурной нацией, а средневековыми варварами?

Дон Диего выразительно посмотрел на немца, и его губы скривила ироничная усмешка. Отто Меннель изменился в лице: его взбесила усмешка латиноамериканца.

– Я что-то не так сказал? – поинтересовался он холодно. – Мы, немцы, нация культурная и цивилизованная, а ваше предложение по обмену напоминает работорговлю! И это… Это будет выглядеть как настоящая измена Германии – хорошо продуманная и организованная измена.

– Боже упаси, я даже не мог подумать, что вы так извратите предложение господина Быстрицкого! – сделал вид, что очень удивился, дон Диего. – Германия победоносно шествует по Европе, оккупируя страну за страной. Скоро и СССР рухнет под несокрушимым натиском войск вермахта. Вы строите и строите концентрационные лагеря, но их территорий вам не хватает. А у меня много плантаций в джунглях, на которые, по причине их «эксклюзивности», очень трудно найти подходящих рабочих. Вот мы с господином Быстрицким и подумали…

– Говорите короче! – покраснел от гнева штандартенфюрер и сжал кулаки. – Вы выращиваете кокаиновые растения и производите наркотики!

– Отличный бизнес, – кивнул, вздыхая, дон Диего. – Миллионы долларов сами вырастают из земли. Даже людей не хватает, чтобы…

– Одним словом, вам нужна бесплатная рабочая сила? – хитро щурясь, предположил гестаповец.

– Да, мне нужны люди, которым некуда бежать и среди которых не будет осведомителей полиции, – пожимая плечами, ответил дон Диего. – А я буду заботиться о них и спокоен за свой бизнес…

Немцы переглянулись. Лицо штандартенфюрера перекосила угрожающая ухмылка.

– В ваших планах есть изюминка, – сказал он вкрадчиво и многозначительно. – Но почему вы решили вести переговоры именно с нами, в нашем городе? У нас женский лагерь, а вам, наверное, для работ в джунглях нужна мужская сила?

– С женщинами меньше проблем, – натянуто улыбнулся дон Диего. – В них самой природой заложено раболепие и подчинение. С ними меньше хлопот, чем с мужчинами, и потому… Я решил забрать в обмен на нефть именно женщин и потому…

– Сейчас я отведу вас к специалистам порта, – морщась, как от зубной боли, объявил Ганс Бюхер. – Вы ещё раз пересмотрите с ними документы и ответите на вопросы, а потом мы примем решение.

– А вы, господин Быстрицкий, побеседуете со мной, – сказал Отто Меннель, обращаясь к едва стоявшему на трясущихся ногах Владимиру Александровичу. – У меня есть лично к вам кое-какие вопросы как к владельцу танкеров и груза. Вы не против провести со мной некоторое время в дружеской беседе?

* * *

В наступившей тишине чиркнула спичка. От этого едва слышимого звука Быстрицкий вздрогнул, как от выстрела.

– Вы не подскажете, чего задумал дон Диего, господин Быстрицкий? – спросил Отто Меннель. – Когда он забрасывал нас телеграммами об обмене нефти на военнопленных, мы не придавали им особого значения, считая, что какой-то взбалмошный миллионер пытается разыграть нас. Но он пригнал к берегам Германии весь свой флот, гружённый нефтью!

– Когда он собирался везти нефть в Германию, я приветствовал его план, – заговорил с задумчивым видом Владимир Александрович. – Но он ничего не говорил мне об обмене. Об этом я узнал только сегодня в этом кабинете! А в Колумбии, когда он вдруг переписал танкеры и груз на меня, мне показалось, что дон Диего тронулся умом!

– Так вам показалось, что он тронулся умом, или это произошло на самом деле? – задал вопрос штандартенфюрер спокойным, бесстрастным тоном.

– Я и сам не пойму, – признался Быстрицкий. – Я же не мог взять его за руку и отвести к психиатру. Дон Диего большая величина в Колумбии, и…

– А почему вы привязались к нему? – не дослушав его объяснений, обрушился на него Меннель. – Вам было поручено другое задание в отношении господина Бурматова, так ведь?

Владимир Александрович не мог скрыть своего удивления. Он знал, что немецкая разведка способна на многое, но не предполагал, что немцев может интересовать такая, далёкая от войны информация, как сведения о доне Диего. «Наверное, промолчать в этой ситуации я не имею права», – подумал Быстрицкий и сказал слегка хрипловатым, глухим голосом:

– Господин штандартенфюрер, господин Бурматов очень непростой человек. Как я ни старался, так и не смог понять его.

– Вы не поняли его, а я не понимаю вас, господин Быстрицкий, – перебил его Меннель. – Назовите мне того, кто поручится за вас. Я вижу вас впервые, хотя кое-что приходилось о вас слышать.

– Это я уже понял, – кивнул Владимир Александрович. – Даже догадываюсь от кого…

– Если подумал про меня, Владимир Александрович, то не ошибся, – прозвучал грубоватый мужской голос откуда-то сбоку, и в кабинет вошёл высокий грузный мужчина в зеленовато-сером мундире.

– Илья Петрович? – прошептал Быстрицкий, чувствуя, как затряслись поджилки. – Вы здесь?

– Да, перед тобой я, полковник Волкогонов, – перебил его вошедший. Он колюче посмотрел из-под густых чёрных бровей на Быстрицкого, и тот, не выдержав пристального взгляда руководителя центра, опустил голову.

– А мы думали-гадали, жив ли ты или, как и Бадалов, сложил на «чужбине» голову, – продолжил Волкогонов, усаживаясь на стул. – Мы здесь, в Европе, значит, оплакиваем тебя как героя, а ты? Ты переметнулся к нашему врагу Бурматову и… Очень хорошо рядом с ним себя чувствуешь.

– Мне ничего не оставалось делать, – вздохнул Владимир Александрович. – Если бы я не поступил так, то не стоял бы сейчас перед вами…

Волкогонов подался вперёд, и стул под ним жалобно скрипнул.

– А мы считаем, раз ты жив, то виновен в провале! Мы уже потирали руки, ожидая твоего триумфального возвращения в Германию и… И благодари господина штандартенфюрера, что он…

– Для начала мы арестуем вас и господина Бурматова, – объявил Меннель, не мигая глядя на Быстрицкого. – Но это не надолго, пока из ваших танкеров выгрузим нефть. Ну а затем… Если выгрузка пройдёт спокойно, без сюрпризов, мы возобновим нашу сегодняшнюю беседу.

– Пока сидишь, подумай, как перед нами, своими соратниками, отчитываться будешь, – добавил Волкогонов. – А мы за всё с тебя спросим, будь уверен!

Владимир Александрович выразительно посмотрел на вырядившегося в немецкий мундир полковника и понял, что смысла пускаться с ним в дискуссию нет. Да он и не любил никогда Волкогонова. Когда-то они вместе учились в военном училище, и уже тогда он презирал этого неповоротливого «переростка».

– Кто посмеет оскорбить меня хоть словом или делом, убью, – пообещал на всякий случай перед расставанием Владимир Александрович. – Никто не смеет сомневаться в моей честности и поливать мою честь грязью! Это не кого-то, а лично тебя касается, полковник…

9

Историческая справка

Ради появления в Третьем рейхе «нового человека» не жалели ни людей, ни средств. А в то, что он обязательно появится, Гитлер верил твёрдо. «Творение ещё не окончено. Старая человеческая особь уже находится в состоянии упадка, – говорил фюрер. – Человечество переходит на новую ступень развития каждые 700 лет, и окончательная цель – приход Сынов Бога. Вся творческая мощь будет сконцентрирована в новых людях. Сверхчеловек будет превосходить современного человека во всех отношениях».

«Общество не существует ради самого себя, оно лишь средство для того, чтобы избранные личности могли осуществлять своё высшее призвание!» – этой цитатой из Ницше фашисты оправдывали многое. Насильственная стерилизация и эвтаназия тех, кого они считали «декадентами», – гомосексуалистов и «расово загрязнённых», больных с наследственными и психологическими заболеваниями, – проводились ради одной цели: человечество необходимо избавить от физических и прочих недостатков, чтобы могли размножаться только лучшие из лучших «человеческих особей».

Именно над этой непосильной задачей бился глава СС и Аненэрбе Генрих Гиммлер.

Именно по его указанию начались эксперименты по селективному размножению лучших экземпляров человеческой породы…

* * *

Самолёт оторвался от взлётной полосы и взял курс на восток.

Азат Мавлюдов ликовал от мысли, что наконец-то покинул унылую Финляндию. Но к чувству радости примешивалось и неясное ощущение тревоги. Теперь он человек подневольный: его судьба прочно связана с немцами и он находится в их полной власти. Так что…

Сидевший напротив Мартин Боммер пересел к нему.

– И? Как твоё самочувствие, товарищ Рахим? – спросил он. – Мне не нравится цвет твоего лица. Хочешь посмотреть на себя в зеркало?

– Нет, не хочу, – поморщился Азат. – Я чувствую себя скверно, но, наверное, выдержу до конца полёта.

– Хотелось бы верить, – вымученно ухмыльнулся Боммер и посмотрел на часы. Выждав некоторое время, он перевёл взгляд с циферблата в сторону кабины пилотов и закричал. – Всё, начинайте!

«Эй, чего это он?» – подумал Азат, и в это время самолёт начал медленно набирать высоту. Он посмотрел на других пассажиров, которых было не меньше пятнадцати. По их изменившимся, побледневшим лицам было видно, что они сильно напуганы.

Самолёт всё набирал и набирал высоту. Пассажиры замерли в оцепенении. Все сидели неестественно тихо, боясь сделать лишнее движение или издать какой-нибудь звук.

Азат провёл языком по пересохшим губам. Дышать становилось всё труднее и труднее. Страшной болью напомнила о себе голова, и забурлило всё, что имелось в желудке.

Азата вырвало в тот момент, когда из кабины лётчиков выглянул второй пилот и громко крикнул, что самолёт достиг предела высоты и дальнейший подъём опасен.

Боммер встал.

– Внимание, господа! – обратился он к присутствующим, стараясь перекричать гудение моторов. – Поздравляю вас, господа! Только что все мы стали участниками нашего первого эксперимента в предстоящей работе! И потому я прошу вас всех осмыслить и запомнить все ощущения, которые вы только что прочувствовали, и, как только мы прибудем в пункт назначения, всё изложить на бумаге!

– Вы и дальше собираетесь проводить эксперименты на нас? – спросил Азат, когда самолёт опустился на прежнюю высоту, и ему стало легче дышать.

– Нет, этот раз единственный и поучительный, – счастливо улыбнулся Боммер, протягивая ему носовой платок. – Все, кто на борту, сотрудники одной очень важной научной лаборатории! И мне, как заведующему, очень захотелось, чтобы мы все прочувствовали хотя бы малую часть той перегрузки, над которой предстоит работать. А вы приведите в порядок свою физиономию, Азат Гумарович, и берите пример с Дмитрия Шмелёва. В отличие от вас и многих здесь присутствующих он выглядит на зависть бодро, прилично и… просто отлично!

* * *

В этот же день, а точнее наступившим утром, мужчина и женщина завтракали на широкой каменной веранде замка в тени плюща. Еду подавала красивая стройная мулатка, исполнявшая обязанности экономки и поварихи. Тут же присутствовали ещё несколько слуг, следивших за порядком в замке и охранявших его.

Поселившись в замке три дня назад, мужчина и женщина всё это время чувствовали себя неуютно. Раньше они работали в психиатрической клинике в Вене. А с началом войны были мобилизованы на военную службу и теперь…

– Как тебе удаётся так хорошо выглядеть, Мартин? – поинтересовалась женщина, потягиваясь, как кошка. – Тебе уже, если не ошибаюсь, сорок пять лет, а выглядишь только на тридцать.

Действительно, доктор Мартин Пеннер сохранил прекрасную атлетическую фигуру. У него были густые русые волосы с проседью, но, несмотря на это, его лицо выглядело молодым и свежим, а в глазах светился мальчишеский задор.

– Бег по утрам, плавание, поездки на велосипеде, – принялся с гордостью перечислять Пеннер. – А ещё я часто с огромным удовольствием катаюсь по горам на лыжах! Если бы я не занимался спортом, то скапливающиеся в моём теле калории превращались бы в жир и тогда… – он чуть было не сказал, что стал бы похожим на неё, но благоразумно промолчал.

Доктор Инга Фотт была лет на десять младше Пеннера, но из-за безобразной полноты выглядела старше. Пышная грудь и округлые формы придавали ей вид сексуально привлекательной, хотя и чрезмерно крупной фрау.

– Если и сегодня никто не приедет, предлагаю совместно поужинать при свечах, – предложил Пеннер, недвусмысленно подмигивая ей и соблазняюще облизываясь.

– Я приехала сюда заниматься наукой, а не спать с коллегами, – возразила Инга и притворно надула губы, будто бы двусмысленное предложение Пеннера обидело её. И хотя глаза её сияли согласием, Инга тяжело вздохнула.

Некоторое время они молча любовались цветущими лугами, простирающимися за каменной стеной замка. Великолепная природа представлялась им волшебным сном, вдруг ставшим явью.

– После работы в Дахау я будто в рай попала, – улыбнулась Инга, закуривая тонкую папиросу. – Я уже сама была на грани нервного срыва от работы с человеческим мусором, которым были буквально забиты все лагерные бараки. Вонь, антисанитария…

– Зато живого человеческого материала для работы более чем достаточно, – рассмеялся Мартин. – Всегда можно любого заколбасить и делать с его мощами всё что угодно, любой опыт… Да-а-а, война – это клондайк для науки! Нам надо не упустить момент и, пока государства воюют, мы сможем сделать сотни великих открытий!

– Это в лагере можно было делать открытия, – возразила с ухмылкой Инга. – Там оборудования было сколько угодно и «морских свинок» полный набор. А чем мы здесь заниматься будем? Селекцией коров или лошадей? А может быть, кентавров выводить?

– Нет, не для того нас сюда направили, – перешёл на шёпот Мартин. – В этом замке установлено оборудования не меньше, чем в Дахау. Под лаборатории отдана половина помещений замка, а это значит… Нам не придётся здесь скучать и изнывать от безделья…

С этими словами Пеннер допил остатки какао, поставил бокал на стол и сладко потянулся. И в это время послышались гудение двигателя и скрип шин въезжающего во двор замка армейского автобуса. Они встрепенулись и вскочили со стульев.

– Наверное, это те, кого мы с «нетерпением» дожидаемся, – предположила Инга, взглянув на часы. – Интересно, к нам сейчас только спецов привезли или ещё «морских свинок»?

– Нет, сегодня только спецов, – улыбнулся Мартин. – К сожалению, я вижу только мужчин и ни одной женщины. Значит, только ты одна будешь в центре внимания, фрау Фотт. От всей души поздравляю, дорогая!

* * *

Выйдя из самолёта, все разместились в поджидавшем их автобусе. Путь длиною в несколько километров пролегал через поля и перелески. Дорога была просёлочная и ухабистая. Автобус сильно трясло на поворотах.

По дороге Мартин Боммер предупредил, что уже скоро они подъедут к «месту службы», после чего, как и в самолёте, подсел к Мавлюдову.

– А для тебя, Азат Гумарович, всё начнётся именно здесь, – сказал он. – За всё время, которое мы провели рядом, ты был лишь частично посвящён в то, чем предстоит заниматься, а здесь, куда мы сейчас прибудем, начнётся самая настоящая работа и будет очень интересно, поверь!

– Ты мне говоришь об этом так часто, что, наверное, набил оскомину своей болтовнёй, – огрызнулся Азат. – И кого мы будем лечить, хотелось бы знать? Ты как-то обмолвился, что больных военнопленных в лагере?

– Кому лечить военнопленных, решат и без нас, – усмехнулся Боммер. – Врачей и фельдшеров среди пленных не так уж и мало! А удел таких, как мы, Азат Гумарович, заниматься научными изысканиями.

– Мы что, разве не в концлагерь едем? – удивился Азат.

– Нет, мы едем в чудесное местечко, где не слышно грохота рвущихся снарядов, воя сирен противовоздушной обороны и рёва несущихся к земле, сброшенных бомбардировщиками авиабомб! – доходчиво разъяснил Боммер. – То, чем мы будем заниматься, – дело особой важности и имеет высшую степень секретности! Разве ты не понял этого ещё в самолёте, дурень?

– Считаешь, что я могу на что-то сгодиться? – усомнился Азат.

– И ты, и все кто здесь, в автобусе, – улыбнулся Боммер. – Всех вас собрали в одну команду неслучайно и… На вас возложены большие надежды Третьего рейха! И не мне вам говорить, господа, что эти надежды не могут быть неоправданными. Прошу запомнить и руководствоваться впредь, что разочарование вождей рейха влечёт за собою неминуемую смерть! И это не пустая угроза, господа, а стимул для вашей качественной работы и благополучного сосуществования!