Текст книги "По ту сторону жизни"

– Мне тоже было не по себе, – признался вдруг Дмитрий. – Я наблюдал за экспериментом со стороны, и… Если бы вы не опередили меня, Азат Гумарович, то я бы вместо вас удивил господина Мартина своим непредвиденным падением.

– Ну вот, – похлопал в ладоши Боммер, – вы будто не врачи, а барышни кисейные… Не заставляйте меня объяснять вам, что такое жизнь и что такое смерть! Война даёт нам уникальные возможности для любых открытий, для продвижения медицины, для великих работ! Не считайте военнопленных равными себе! Попадись вы им в более выгодных для них условиях, то…

– Не надо, не продолжай, – поморщился Дмитрий. – Я соглашусь на любую работу, только не участвовать в этих жутких экспериментах!

– Да-а-а, не ожидал я от тебя такой просьбы, юноша, – усмехнулся Боммер. – Хорошо, я подумаю, как использовать тебя по назначению… А сейчас оставь нас с Рахимом наедине.

Шмелёв поспешно вышел из комнаты, а Мартин небрежным движением ткнул Мавлюдова в плечо:

– Если ты не прекратишь падать в обморок, дружище, я посажу тебя на часок в барокамеру! Ты не должен выглядеть слабым ничтожеством перед остальными сотрудниками! И это моё условие, понял?

Азат выслушал Боммера с закрытыми глазами. А когда Мартин замолчал, он открыл глаза, и…

– Но почему ты так со мной? – спросил он дрожащим голосом. – Почему ты упорно заставляешь меня принимать участие в том, в чём я не желаю участвовать?

– Ты действительно хочешь это знать? – с нескрываемым сарказмом полюбопытствовал Мартин. – Ну хорошо, давай подискутируем на эту тему…

Он прошёлся взад-вперёд по комнате, выглянул в окно, выглянул за дверь, после чего вернулся к кровати и сел на стул, уложив ногу на ногу.

– Ты должен вести себя здесь, как все, Рахим, – сказал он серьёзно. – Раз мы уже в одной упряжке, значит, должны в ней следовать до конца!

– Но я не хочу принимать участия в опытах над людьми! – захныкал Азат. – Я не хочу…

– Закрой пасть, тупица! – не выдержав, воскликнул Боммер. – Ты не в той ситуации, когда можно выбирать, что тебе охота, а чего нет! А разве ты не занимался опытами над людьми в своей даче, в питерском лесу?

– Я тебе уже говорил, что там я занимался только безвредным переливанием крови, – поёжился Азат. – Это была просто фикция, пыль в глаза стоящим у власти простофилям! Лечил я настойками и, чтобы не было вопросов, всё маскировал якобы эффектом от переливания крови!

– Всё? Ты высказался, шарлатан чёртов? – наморщил лоб Мартин.

– Всё, – кивнул Азат.

– Ладно, я не буду напоминать тебе об умерших женщинах в подвале, – продолжил давить Мартин. – Я не буду напоминать о наших встречах в Ленинграде, о наших разговорах… Сейчас, в Ленинграде, все от голода пухнут и дохнут сотнями, а ты… Ты живёшь как у Христа за пазухой! И что самое удивительное, пути у тебя обратно нет! Живи и радуйся, «товарищ Рахим»… Не всем так везёт, как тебе в этой гнусной и подлой жизни!

У Азата на глазах навернулись слёзы.

– Я помню тебя другим, Мартин, – сказал он, едва сдерживая рвущиеся наружу рыдания. – Там, в Верхнеудинске… Ты же помнишь?

– Помню, не сомневайся, – буркнул угрюмо Боммер. – Но тогда время другое было… А сейчас мы оба рабы обстоятельств, и от этого никуда не деться… Кто победит в этой войне, мы не знаем, но когда-нибудь она закончится. А пока война открывает для нас неисчерпаемые возможности. Давай, соберись и не зли меня. Работая для медицины Германии, мы не забудем и про себя! Втайне от всех, параллельно от основной, мы будем делать ещё свою работу.

– С моими настойками? – насторожился Азат.

– С нашими, – уточнил Боммер и добавил: – С ними я уже давно работаю…

13

Историческая справка

Бомбардировочная кампания против Германии начала возрождаться в середине февраля, когда проблема Бреста решилась сама собой в результате прорыва линейных крейсеров в Германию через Ла-Манш. К тому времени многие английские бомбардировщики были оснащены системой ДЖИ для радионавигации и опознавания целей. В новой директиве бомбардировочному командованию от 14 февраля 1942 года указывалось, что главной целью бомбардировочной компании теперь должен стать «подрыв морального духа гражданского населения противника, и в особенности промышленных рабочих».

Таким образом, запугивание безоговорочно стало ясно выраженной политикой английского правительства, хотя в ответах на запросы в парламенте её продолжали скрывать.

Новая директива уже ждала маршала авиации Харриса, когда он 22 февраля 1942 года принял командование бомбардировочной авиацией, сменив Пирса, которого вскоре после вступления в войну Японии направили на Дальний Восток в качестве командующего союзными военно-воздушными силами. Будучи сильной личностью, Харрис сумел вдохновить экипажи и улучшить организацию бомбардировочного командования, однако ретроспективно многие его взгляды и решения представляются ошибочными.

В это напряжённое время, когда царил упадок духа, поддержку и ободрение принёс меморандум личного советника Черчилля по научным вопросам лорда Чэруэлла, составленный в конце марта. Этот меморандум был написан сразу же после сокрушительного удара, нанесённого в начале марта по заводу Рено в Бийянкуре, около Парижа, когда был сбит только один из 235 бомбардировщиков. Это был первый крупный эксперимент с использованием светящихся авиационных бомб для наведения атакующих самолётов.

В том же месяце состоялся «успешный» налёт на Любен, во время которого зажигательными бомбами был уничтожен густонаселённый центр города. В апреле было осуществлено четыре подобных налёта на Росток. Больше всего пострадали красивые дома в центре этих исторических городов, а не заводы. Впрочем, во время четвёртого налёта на Росток английская бомбардировочная авиация понесла большие потери…

* * *

Бомбовый удар английских королевских ВВС по морскому порту и верфи Ростока причинил значительный ущерб оборонной промышленности Германии.

В результате точных попаданий тысячи тонн горючей жидкости хлынули в море из вставших под разгрузку танкеров. Вспыхнул ужасный пожар. Разлившаяся жидкость образовала горящее масляное пятно диаметром около трёх километров. Почти на всех судах, оказавшихся поблизости от терминалов и верфи, начались пожары. От воздействия огня и высокой температуры стали взрываться боезапасы на боевых кораблях и подводных лодках…

На допрос к оберштурмбаннфюреру Гансу Бюхеру его повели около девяти часов утра. Гестаповец встретил его с бледным осунувшимся лицом. С первой же минуты дон Диего заметил, что движения у Бюхера были замедленные и… Особенно привлекал внимание его туманный, отсутствующий взгляд. Всё это было ожидаемо для дона Диего, и он присел на свободный стул перед столом гестаповца.

– Пожалуйста, расскажите мне всё, что вам известно о Владимире Быстрицком, – спросил оберштурмбаннфюрер.

– Что именно вас интересует? – напрягся дон Диего. – Не могли бы вы задавать мне более конкретные вопросы, чтобы я мог легко отвечать на них.

– Господин Быстрицкий сошёл с ума, – продолжил Бюхер. – Он несёт какую-то бессмысленную ахинею, что… Ни я и никто другой понять его не может. Как вы считаете, он пытается дурачить нас, притворяясь сумасшедшим, или…

– Не знаю, что и ответить, – сказал дон Диего, покачав головой. – Просто в голове не укладывается, что вам ответить. Чему угодно могу поверить, только не тому, что Быстрицкий сошёл с ума.

– Давно вы с ним знакомы? – задал вопрос гестаповец, закуривая.

– Не помню точно, – пожал плечами дон Диего. – С того самого дня, когда он пришёл ко мне в Колумбии вместе с господином Бадаловым.

– Да-да, они явились к вам с деловым предложением?

– Именно так и было… Они пытались склонить меня к заведомо провальной авантюре, но их план не заинтересовал меня…

– Но, как мне известно, ваш брат, ныне покойный, был согласен сотрудничать с организацией патриотов?

– Лично он мне об этом ничего не говорил, – усмехнулся дон Диего. – Но… Раз он был согласен, то почему его убили?

– Я расскажу почему, – послышался со стороны грубый мужской голос, и его обладатель, Илья Волкогонов, появился в кабинете.

– А что, как в театре, очень эффективное появление, господин полковник! – рассмеялся дон Диего. – Я почему-то так и думал, что вы где-то здесь, рядом, но то, как вы ворвались, произвело на меня должное впечатление!

Даже не глянув на сидевшего за столом оберштурмбаннфюрера, полковник подошёл к дону Диего и резко остановился, сжав кулаки.

– Это ты устроил диверсию в порту, отвечай! – загремел Волкогонов своим громоподобным голосом.

– О чём это вы? – округлил глаза дон Диего.

– О взрыве танкеров в терминалах, вот о чём!

– А они разве не попали под бомбёжку?

– Они пострадали не от попаданий бомб, а были заминированы и взорваны в терминале под выгрузкой! Это вы всё продумали и организовали?

– Нет, всё придумал и организовал Владимир Александрович Быстрицкий, – даже не моргнув глазом, ответил дон Диего.

– Ложь! – оглушил его своим выкриком полковник. – У Владимира Александровича не было таких полномочий, как решать что-то самостоятельно, без одобрения нашей организации патриотов!

– Может быть, и так, – пожал плечами дон Диего. – Только вот, оказавшись моим пленником, он был лишён возможности каким-то образом контактировать с вашей организацией!

– Тогда ответь мне прямо, скотина, почему ты убил Бадалова, а Быстрицкого оставил в живых? – Наседал с вопросами Волкогонов, но пока ещё рук не распускал.

– Я никакого Бадалова не убивал, – улыбнулся дон Диего. – Помню, Быстрицкий мне рассказывал, что тот, с кем он прибыл в Колумбию и искал со мной встречи, утонул в океане во время купания! Если бы я имел мысль их убить, то убил бы обоих! Да и какой смысл мне их было убивать, вы не скажете?

– Я скажу, – полковник сделал шаг в сторону, взял стул, поставил его перед доном Диего и сел. – Смотри на меня, – потребовал он, грозно вращая глазами. – Я хочу видеть твоё лицо, когда ты будешь отвечать на мои вопросы!

– Хорошо, я весь во внимании, – вздохнул дон Диего. – И ещё… Если сейчас не допрос, а просто беседа, то я бы чего-нибудь выпил… Вообще-то я не сторонник набираться спиртным, но сегодня очень хочется…

– Ты как-то прознал, скотина, что господа Бадалов и Быстрицкий приняли участие в убийстве твоего дебильного братца! – сверля глазами лицо дона Диего, прорычал Волкогонов. – Это разве не повод отомстить им за это?

– Наверное, для кого-то это мог быть серьёзный повод для мести, – согласился дон Диего. – Только вот я был не в обиде на господ Быстрицкого и его «компаньона». С братцем я никаких отношений не поддерживал и… Я даже им благодарен, что они сделали меня очень богатым человеком!

– Тогда почему утонул Бадалов? – допытывался полковник.

– Наверное, не умел плавать, – ответил с усмешкой дон Диего.

– А почему остался в живых Быстрицкий?

– Он, наверное, мог вполне сносно держаться на воде…

– Но ты похитил его, так ведь?

– Нет, я просто увёз его подальше от городской суеты на свою фазенду.

– Выходит, ты знал, что его могут убить?

– Точно не знал, но предполагал. В нашей стране очень процветает преступность и… Владимир Александрович едва не стал их добычей.

– Так на него покушались? – глаза полковника полезли на лоб.

– Да, и я спас его, – кивнул дон Диего. – Я ответил на все ваши вопросы, Илья Петрович?

– Нет, тут явно что-то не так, – помотал головой полковник, вскочил со стула и с задумчивым видом отошёл к окну. – Но я выясню всю правду прямо сегодня, прямо сейчас, прямо не выходя из этого кабинета! Я… – он замолчал, над чем-то задумавшись.

После того как Волкогонов замолчал, сидевший молча за столом оберштурмбаннфюрер Бюхер тут же оживился. Он потянулся к сейфу, достал из него бутылку, рюмки и всё это выставил на стол.

– Прошу, господа, – сказал он, кивая на разлитую по рюмкам выпивку. – Отличный французский коньяк, можете не сомневаться.

– «Наполеон» – хороший коньяк, – улыбнулся дон Диего. – Намного лучше того, чьё имя носит.

– Но почему же? – удивился Бюхер. – Император Наполеон был великим человеком! Если бы он обладал в то время такими возможностями, как мы сейчас, то неизвестно, как бы выглядел мир в настоящее время.

Не дожидаясь, когда полковник Волкогонов вернётся из своих размышлений, они выпили за фюрера и победу Великой Германии, после чего закурили, и Бюхер спросил:

– А теперь мне хотелось бы знать, везти к нам в Германию вместо нефти какой-то горючий суррогат, чья была идея?

– Вы имеете в виду моя или господина Быстрицкого? – уточнил дон Диего.

– Именно это меня интересует больше всего, – едва заметно кивнул головой Бюхер.

– Если вы хотите выслушать моё мнение, то пожалуйста, – пожал плечами дон Диего. – Я могу рассказать правду, но она будет таковой, какой её вижу я… А у господина полковника Волкогонова и Владимира Быстрицкого, может быть, своя правда. Понять, кто из нас лжёт, будет трудно, но…

– Я попробую, – усмехнулся оберштурмбаннфюрер. – Говорите…

Покосившись на всё ещё стоявшего с задумчивым видом у окна полковника, дон Диего пожал плечами и начал:

– Я не буду заострять внимание на смерти брата и причинах, почему господа «патриоты» убили его. Достаточно того, что они, как мне известно со слов Быстрицкого, уговорили моего братца закупить в России зерно! Загрузка этого зерна в баржи должна была произойти ещё в 1940 году в порту города Ленинграда. По пути в Ленинград, баржи должны были доставить в город Росток бочки с нефтью, после чего следовать дальше…

– Эта затея не увенчалась успехом, так я понял? – уловив паузу, поинтересовался Бюхер.

– Да, так и было, – вздохнул дон Диего. – Я не знаю, что за трения возникли между братом и так называемыми патриотами, но… Он погиб при взрыве!

– Тогда «патриоты» решили переключиться на вас? – осторожно полюбопытствовал Бюхер.

– Нет, сначала они не знали обо мне и о завещании, – хмыкнул дон Диего. – Они собирались путём различных махинаций заполучить состояние моего покойного брата, и…

– Заткнись, пёс! – прорычал от окна, оторвавшийся от своих размышлений Волкогонов. – Твой брат украл эти деньги в России, вывез их за рубеж и жил в своё удовольствие!

– А вы поступили бы иначе? – покосился на него дон Диего.

– Да, я бы потратил эти деньги на борьбу! – пламенно заявил полковник. – Окажись деньги в руках нашей организации, мы бы потратили их на правое дело все, до копейки!

– Я представляю, как вы разозлились, когда узнали, что мой братец успел составить на меня завещание, – позлорадствовал дон Диего. – Вы решили отправить Бадалова и Быстрицкого, чтобы меня оболванить. Вы считали, что если мой брат был человеком ветреным, которого было легко облапошить и посадить на привязь, то и я такой, но… Как видите, вы все ошиблись!

– Позвольте, господа, давайте по порядку, – вмешался Бюхер. – Из всего я понял, что «облапошить» господина де Беррио не удалось, и… Я жду, господа, кто из вас продолжит?

– Оказавшись у меня «в гостях» и поняв, что обязан мне жизнью, господин Быстрицкий рассказал мне о планах своей пресловутой организации «патриотов». В частности, он сообщил мне о том, что организация собиралась подставить и ограбить моего брата, а потом меня… Вот только помешали кое-какие обстоятельства!

– Я задушу тебя, мерзавец! – взревел яростно Волкогонов, но гестаповец тут же успокоил его всего лишь одним движением указательного пальца.

– Назовите мне обстоятельства, которые помешали подставить и ограбить вас? – спросил Бюхер, заинтересованно глядя на дона Диего.

– Господа «патриоты» собирались загрузить баржи нефтью и перевезти её в Германию, – заговорил тот задумчиво. – В Ростоке нефть должны были выгрузить, а баржи загрузили бы горючей дрянью. Затем якобы «пустые» баржи отправились бы к российским берегам, в Ленинград, за зерном. Ну а в порту эти баржи должны были взорваться, горящая смесь расползлась бы по акватории порта и причинила городу огромный ущерб!

– То есть должно было случиться то, что случилось только что у нас в порту, – поморщился гестаповец.

– Да, и плюс ко всему пострадало бы наше имя, – добавил с возмущением дон Диего. – Брату теперь всё равно, а со мной бы потом никто не стал иметь никаких дел!

– А вывод? Я хочу услышать ваш вывод! – потребовал Бюхер. – Город и порт подверглись бомбардировке! Пострадала верфь, взорваны баржи с горючей жидкостью, не имеющей ничего схожего с нефтью! И я хочу знать, почему танкеры были загружены не тем, что указано в документах, а смесью, которую мы не можем потушить уже второй день?

– Всё задумал и провернул вот этот господин, который сидит перед нами, – оживился и заговорил полковник Волкогонов. – Господин Быстрицкий успел всё рассказать мне до того, как у него повредился рассудок, и я…

– Грош цена всему тому, чего вы собираетесь здесь сказать, – перебив его, тут же возразил дон Диего. – То, чего Быстрицкий рассказал вам, полная чушь и попытка выкрутиться. Когда мы сидели в одной камере и я сказал ему, что расскажу всё, что от него и про него знаю, он набросился на меня и чуть не убил. Ладно, на помощь пришли полицейские…

– А что скажете мне вы? – нетерпеливо заёрзал на стуле Бюхер. – Что это за смесь, которая вытекла из ваших танкеров и которую никак не могут потушить?

– Что это за смесь, я не знаю, – пожал плечами дон Диего. – Я только от вас узнал, что танкеры перевозили не нефть, а что-то другое, что сейчас горит в порту. И вообще танкеры готовил к отплытию господин Быстрицкий… А загружались они ещё «патриотами», перед войной, когда ещё мой брат был жив! Как баржи, так и груз оформлены на господина Быстрицкого, а я всего лишь пассажир, приехавший в Германию совершенно по другим делам, которые, я думаю, мне дадут возможность урегулировать.

– Вы хотите сказать, что не имеете к танкерам и грузу никакого отношения? – округлил глаза сбитый с толку оберштурмбаннфюрер.

– Прямо в точку, – кивнул утвердительно дон Диего. – Документы у вас, внимательно их изучите, и отпадут все вопросы. Когда убили брата, баржи были уже загружены и готовы к отправке. Но, а смерть его и последующая за этим волокита с наследством, задержала отправку на ещё больший срок. В связи с тем, что сделка с закупкой зерна провалилась, я решил отказаться от закупок, перевозок и вообще решил продать свои танкеры.

– Вот как? – нахмурился Бюхер. – Но почему они здесь, в Германии, а не там, в Южной Америке?

– Зря вы поспешили отшибить мозги господину Быстрицкому, – усмехнулся дон Диего. – Кто-кто, а он точно знал, куда и с какой целью плывут через океан эти баржи! Хотя… Эти же самые вопросы можете задать господину Волкогонову! Это с его подачи готовилась атака на Ленинград и его подчинённый, я имею в виду господина Быстрицкого, занимался подготовкой и осуществлением операции!

– Вы так считаете? – заинтересовался Бюхер.

– Конечно, – вздохнул и развёл руками дон Диего. – Я продал баржи, а Быстрицкий купил их у меня… Для чего? Меня это как-то не интересовало…

– Лжец, тупица! – захохотал Волкогонов. – Как он мог купить у тебя баржи? На какие деньги?

– А мне откуда знать, – пожал плечами дон Диего. – Мы составили договор купли-продажи, и он через банк оплатил покупку!

– Чего ты мелешь! – перестав смеяться, напрягся полковник. – Владимир Александрович был у тебя в плену и он не мог ничего предпринимать и делать, находясь под контролем!

– Неправда, я не контролировал Быстрицкого, – едко улыбнулся дон Диего. – Как только опасность покушения на его жизнь миновала, я потерял всяческий интерес к его персоне. Это он предложил мне сделку по выкупу барж и груза, а я согласился, не видя в этом никакого подвоха.

– И ты можешь это доказать? – прорычал хрипло Волкогонов.

– Может, – ответил Бюхер вместо дона Диего. – Я видел эти документы, а мои люди уже изучили их.

Полковник смутился и покраснел.

– Странно, – промычал он. – Но мне ничего не известно как о самой сделке, так и об источнике, финансирующем её.

– Зато мне известно, – вздохнул и поморщился как от зубной боли дон Диего. – Сделку профинансировал английский банк и, предположительно, не без вашей помощи, господин Волкогонов. Для чего вы задумали и организовали перевозку этой жидкости, господин полковник, расскажете не мне, а гестапо. Заодно и объясните оберштурмбаннфюреру Бюхеру, почему танкеры в порту разбомбила английская авиация, а мне больше добавить нечего, разве что… Все доказательные документы уже у господина Бюхера, он подтвердит.

– Они все у меня и все изучены, – сказал Бюхер, закуривая. – Сейчас подъедет машина и заберёт вас в Берлин, господин де Беррио. А вас, господин полковник… – он выпустил в потолок струю дыма и посмотрел на сидевшего с угрюмым видом Волкогонова. – С вами нам придётся беседовать очень долго и плодотворно… Благо доказательств у нас вполне достаточно и вам придётся попотеть, опровергая их!

14

Выковав очередную деталь, кузнец отходил от наковальни к верстаку и со стороны наблюдал, как помощник «закалял» изделие в ёмкости с водой.

Главный инженер часто приходил в просторную и удобную кузницу и подолгу стоял возле Кузьмы, любуясь его работой. Он с удовольствием наблюдал, как рождаются великолепные прочные изделия, от которых глаз отвести невозможно.

…Жизнь пленных офицеров, работавших по специальности, изменилась кардинальным образом. Их разместили в приличной казарме с нарами и баком с питьевой водой. Двери были открыты, охрана – двое солдат. Кормили, как правило, стандартным пайком немецкого солдата, в который входили буханка хлеба, банка овощных консервов с кусочками мяса и пачка сигарет на двоих.

Кузьме за тяжёлую работу главный инженер распорядился выдавать добавочно 50 граммов сыра, 250 граммов колбасы, 100 граммов сахара и по выходным по бутылке шнапса.

Вопрос морали: работать ли на Германию на военном производстве подавляющим числом военнопленных решался просто, поскольку выбор был между жизнью и голодной смертью. В такие условия советских пленных поставила не только нацистская Германия, но и СССР, не подписав Женевской конвенции.

В отличие от концлагеря охрана завода относилась к русским пленным равнодушно. Не позволялось только разгуливать по территории ночами, пить спиртное и приводить в казарму женщин. А встречаться друг с другом и проводить в разговорах личное время не возбранялось.

Кроме кузнечных Кузьма исполнял и сварочные работы. В цеху на огромной площадке были уложены на деревянных подкладках три части фюзеляжа самолёта, в стыках одна к другой. Рядом с ним устанавливался газосварочный агрегат.

Кузьма внимательно осматривал уже зачищенные до блеска края фюзеляжа, брал в руки сварочную горелку, от которой к агрегату тянулись два шланга, и опускал сопло горелки к лежавшей на земле металлической балке, где тлели смоченные маслом «концы».

Под бдительным контролем нескольких специалистов он включал кислород и мгновение ожидал, пока сильная струя огня с оглушительным звуком, похожим на выстрел, вырывалась из наконечника и шипя трепетала в руках. Кузьма регулировал пламя, надевал маску, брал левой рукой прут, а правой приступал к сварке.

– Гут-гут, – шептали немцы, зачарованно наблюдая, как под струёй пламени на металле появлялось красное пятно, которое тут же белело. Кузьма подставлял под струю огня прут, и расплавленный металл заполнял в одной точке пробел между частями фюзеляжа. После этого Кузьма делал ещё пару таких «точек» по окружности шва – так он связывал части. Затем он медленно вёл горелку снизу вверх по боковой стороне стыка. Пройдя четверть окружности, Кузьма менял положение и продолжал сварку с другого бока.

Обычно к вечеру фюзеляж ремонтируемого самолёта был надёжно сварен. Специалисты тщательно осматривали швы и не скупились на слова восхищения.

– Гут-гут, Юрий Васильев! – приговаривали они. – Ты есть настоящий мастер! Ты есть чудесник, ого-го!

Шли дни, недели, месяцы… Кузьма привык к заводу, к работе, и… Единственное, чего боялся и о чём не хотел думать, – это о том, что его в любое время могут перевести в другое место, где дальнейшая жизнь в плену снова превратиться в кромешный ад. И вот однажды, зимой 1942 года, на завод приехала комиссия. В этот день военнопленным было приказано оставаться в бараке и на работу не выходить. Всем стало ясно, что скоро в их жизни наступят очередные «непредсказуемые» перемены…

* * *

В барак натаскали дров и затопили буржуйки. Длинный стол в проходе между нарами привели в порядок, на стене повесили портрет Гитлера.

Настроение у собравшихся было унылое, всюду слышались нервные выкрики и матерная брань. Кузьма безучастно слушал окружавших его людей.

– Что-то тут не так, – вздохнул кто-то за его спиной. – Сколько раз комиссии на завод приезжали и ничего, а тут… Аж в барак нас заперли, будто показать кому-то боятся.

Голос Геббельса возник внезапно и застал врасплох. Все в бараке замерли на своих местах.

Министр пропаганды Третьего рейха говорил визгливо, резкими лающими фразами. Военнопленные слушали выступление рейхсминистра внимательно. За время плена многие уже научились понимать немецкий язык и, хоть и плохо, но разговаривали на нём.

– Его послушать, так скоро уже и войне конец, – прошептал кто-то слева от Кузьмы. – Вот-вот Москву возьмут, и Ленинграду конец подходит…

Закрыв глаза, побледневший Кузьма впитывал каждое слово Геббельса. В эти минуты для него ничего не существовало, кроме душевной боли за свою гибнущую родину. А рейхсминистр не успокаивался и старался изо всех сил.

Не стыдясь присутствующих, вдруг заплакал мужчина, стоявший справа от Кузьмы. Горячий ком подкатил и к горлу Малова, стеснив дыхание.

«Наше дело правое, победа будет за нами… Кажется, так говорил Сталин в своём выступлении во время начала войны, – с тоской подумал Кузьма. – А ещё говорил, что воевать на территории врага будем. А что получается? Немцы скоро Россию в бараний рог скрутят!»

Гул уличного репродуктора внезапно прервался, и наступило тягостное безмолвие. К Кузьме протиснулся дежурный по бараку. Взволнованный, бледный, с воспалёнными глазами, он сказал:

– Выйди на улицу. Там тебя сам инженер Генрих дожидается.

Встряхнув головой и расталкивая всех на своём пути, Малов поспешил к выходу. Инженер знаком подозвал его к зданию заводской администрации.

В кабинете Кузьма присел на стул около двери, а инженер расположился в кресле. Из радиоприёмника звучали сводки с фронтов.

– Собирайся, ты уезжаешь завтра. Я пытался отстоять тебя, очень старался, но меня не послушали, – развел руками инженер.

– Кому я понадобился на этот раз? – с ноющей болью в сердце поинтересовался Кузьма. – В какой офлаг на этот раз поеду?

Прежде чем ответить, инженер несколько минут сидел за столом, подперев щёку рукой и глядя вперёд.

– За некоторыми из вас приехали сотрудники Аненэрбе, а им перечить нельзя. Им понадобилось двадцать человек, бывших лётчиков, здоровых и крепких. Отбор они уже сделали.

– Сделали? Когда успели? – хмуро поинтересовался Кузьма. – Мы весь день в бараке провели, не высовывая носа. И никто даже разочек не взглянул на нас.

– А зачем на вас смотреть, – усмехнулся инженер. – Офицеру из Аненэрбе достаточно было пересмотреть ваши дела и учётные карточки.

– Ну а я-то при чём? Я же связистом служил?

– В тебе их привлекли не высокий рост и крепкое здоровье, а твоя профессия, – вздохнул инженер. – Они долго расспрашивали о твоём мастерстве, и я был вынужден рассказать правду.

– Тогда мне ничего не остаётся, как идти в барак и собираться, – сказал Кузьма, вставая. – Кто ещё попал в список «избранных», можно полюбопытствовать, господин инженер?

– Иди и собирайся, – ответил инженер, снова включая приёмник. – Кто попал в список и поедет с тобой, с утра на построении узнаешь…

* * *

В просторном бараке от нескольких раскалённых буржуек – нестерпимая жара. В помещении шум сердитых голосов. «Избранные» пленники готовились в путь. Немецкий врач в белом халате, натянутом на шинель, проверял, как обуты и одеты люди. Им предстояло преодолеть расстояние в несколько сотен километров в кузове грузовика, и доктор снабжал каждого баночкой вазелина, на случай обморожения.

После медосмотра люди выходили на улицу, где офицер в чёрной форме СС придирчиво проверял каждого, сверяя с фотографиями в личных делах.

Когда очередь дошла до Малова, врач неожиданно заявил:

– Этот человек болен… В настоящий момент он должен лежать в госпитале и лечиться, а не ехать вместе со всеми в холодном кузове грузовика!

Эсесовец прекратил проверку и внимательно посмотрел на доктора.

– Мы не можем оставить его, – сказал он. – И ждать, когда он поправится, тоже не можем.

– Но он сляжет в дороге! – настаивал доктор. – Вместо живого здорового человека вы рискуете привезти никчёмный труп.

Из стоявшей рядом легковушки вышел человек и, поправив на переносице очки, заявил:

– Вы собираетесь чинить нам препятствие? Я правильно понял ваши намерения, коллега?

– Я… Но… – растерялся доктор.

– Отойдите в сторону и занимайтесь своим делом. Даже если этот человек заболеет и умрёт по дороге, это никоим образом не коснётся вашей репутации!

Когда все приготовления были закончены, люди разместились в крытом грузовике.

– Этого в мою машину! – распорядился человек в штатском, указав рукой на Малова.

Взревели моторы, и машины неторопливо покатили к выезду с территории завода. Доктор подошёл к главному инженеру и, не говоря ни слова, развёл руками.

– Ничего, я видел, что ты сделал всё, что мог, – вздохнул инженер, провожая уезжающие машины долгим взглядом. – Плохо одно, что такого отличного кузнеца и сварщика в одном лице мы вряд ли теперь в ближайшее время отыщем…

15

Мартин Боммер, уехавший в лагерь Дахау на встречу с доктором Рашером, отсутствовал уже неделю…

Азат Мавлюдов облюбовал столик в углу столовой и хмуро наблюдал за происходящим. Жизнь «постояльцев» замка в тот день протекала под знаком двух событий – «неожиданного» отъезда шефа и столь же неожиданного временного назначения доктора Мавлюдова на его место.

Возбуждённый Боммер прощался с каждым сотрудником. Всем своим видом он показывал, как глубоко опечален тем, что пусть на время, но вынужден расстаться с любимой работой и обожаемыми сотрудниками.

– В настоящее время я командирован в Мюнхен к воздушному командованию 7-го округа для медицинского отборочного конкурса, – вещал вдохновенно Боммер на «церемонии прощания» в столовой. – Программа, работу над которой мы осуществляли параллельно с доктором Рашером, благополучно завершена. Наши исследования получили высокую оценку от рейхсфюрера Гиммлера и от рейхсфюрера Геринга за «новаторские эксперементы»! Генерал-лейтенант Хиппке от имени германской науки и авиационной медицины тоже выразил глубочайшую признательность за эксперименты и попросил провести ещё одну серию опытов, которые бы учитывали экстремально низкие температуры, действующие на лётчика на больших высотах!