Текст книги "На пороге великой смуты"

Глава 16

Незнакомец встал, расплатился, попросил постеречь его коня и вышел на улицу. Осмотревшись, он отправился бродить по улицам Оренбурга. Сердце ныло от плохого предчувствия. Он хотел тотчас отправиться в шляпный салон Жаклин де Шаруэ, но… что-то нашёптывало внутри: «Не стоит спешить!»

Незнакомец бродил часа два по городским улицам, наблюдая за салоном издали, потом вернулся в кабак. Приказчик с удивлением заметил, что посетитель возвратился с хмельной головой – он шатался, облизывал губы языком и глупо улыбался.

– Лучше бы у нас нажрался, – пробубнил приказчик, недовольный тем, что посетитель потратил деньги на выпивку где-то в другом месте.

– Да ты не хнычь, милейший! – воскликнул незнакомец. – Я навестил друзей! Найди мне кровать в твоем клоповнике на ночь, но обо мне никому не говори, а то я рассержусь!

Он схватил за руку приказчика и вложил ему в ладонь пару серебряных монет:

– Это тебе плата за ночлег!

Приказчик тотчас проводил пьяного посетителя в подготовленную для таких случаев комнату, приготовил ему мягкую постель, помог раздеться и вежливо пожелал спокойной ночи.

Незнакомец проспал спокойно всю ночь, а утром приказчик явился его будить.

– Пора вставать, господин хороший, – угодливо улыбаясь, сказал он. – Что изволите испить или откушать?

– Что откушать? – повторил гость, делая вид, будто ещё не совсем проснулся, а сам в то же время напряжённо слушая.

– Может, вина поднести или рассола? – глядя на его помятое лицо, предложил услужливо приказчик.

– От вина и омлета я, пожалуй, не откажусь, – сказал гость, позёвывая.

– Сию минуту принесу.

– Гм-м-м, – проворчал гость. – Моя бедная головушка, правда, ещё гудит от вчерашней выпивки с друзьями. Если бы не владелица шляпного салона мадам Жаклин…

– Она разве в городе? – удивился приказчик.

– Наверное, – пожал плечами гость. – Вчерась я её видел собственными глазами?

– Странно, – недоумённо хмыкнул приказчик. – А в городе слух ползёт, что француженка продала свой салон и уехала.

– Продала? Кому? – спросил гость так, словно ответ на его вопросы вовсе для него не важен.

– Графу какому-то, – ответил приказчик. – Он тоже «свалился» в Оренбург невесть откуда, а ведёт себя так, словно сам губернатор!

– А-а-а, это ты про графа Артемьева говоришь? – рассмеялся «весело» гость и отвернулся, чтобы приказчик не заметил, как злобно блеснули его глаза.

– Да, Артемьев его фамилия, – ответил приказчик, не заметив, что попал на удочку гостя. – Он даже как-то в нашем кабаке обедал.

– А коня моего ещё не украли? – меняя тему, спросил гость.

– Конь в конюшне, я его накормил овсом. Отличный жеребец, такого нечасто увидишь в нашем городе!

– Мне он тоже нравится, – коротко ответил гость. Он расспросил ещё о том о сём и велел подать себе еду, причём в руку приказчика вложил золотую монету. – Ещё принеси мне перо, чернила и бумагу, если они у вас имеются.

Довольный приказчик выскочил за дверь и уже скоро явился вновь, принеся всё, о чём просил его странный постоялец.

– А теперь иди, – сказал тот, вставая с кровати и садясь за стол. – Жду тебя через час. Раньше прошу не беспокоить!

Наскоро перекусив, незнакомец запил пищу плохеньким вином и, недовольно поморщившись, взялся за перо. Не думая ни минуты, он обмакнул перо в чернила и начал писать.

«Уважаемый Александр Прокофьевич! – вывело перо красивым почерком. – Хочу признаться, что удивлён вашим упорством! Как вы поступили с Жаклин, меня не интересует, хотя и без слов ясно, что вы добрались до неё основательно. Итак, будем считать, что первая партия мною безнадёжно проиграна. Я побеждён, но не уничтожен. Вторая партия, как я очень надеюсь, будет за мной.

А теперь прощайте, Александр Прокофьевич! Берегите себя, ибо я теперь всегда буду где-то рядом!»

Незнакомец внимательно перечитал письмо и, довольно ухмыльнувшись, дописал: «С уважением к Вам, барон Анжели!»

Представив, как вытянется лицо у графа после прочтения письма, Анжели довольно улыбнулся и начал одеваться. К тому времени, когда в комнату вошёл приказчик, он был уже готов к отъезду.

– Вот письмо. – Он протянул сложенный вчетверо лист. – Пошли кого-нибудь в шляпный салон, чтобы отнесли его немедленно.

Приказчик повертел лист в руках:

– А передать кому прикажете?

– Любому, кто дверь откроет, – ухмыльнулся Анжели и вложил в ладонь приказчика очередную золотую монету. – А это плата за скорость и гарантию доставки. Понял?

* * *

С той поры, когда граф Артемьев «захватил» её салон и жилище, у Жаклин не было ни одного спокойного дня. Граф старательно изводил её, причём действовал по определённому плану. Придирки и оскорбления градом сыпались на голову Жаклин. Ей «пришлось» оставить свою спальную и «перебраться» в подвал, где не так давно она держала Архипа. Слуги графа увенчали её нежную шею стальным обручем и прикрепили цепью к стене. В знак протеста она отказалась от приема пищи, но этот демарш абсолютно не подействовал на графа. Ей с завидным постоянством ежедневно приносили хлеб и воду, и мало кого волновало, ест ли она вообще. К Жаклин приставляли то одного, то другого охранника, которые не давали ей покоя ни днем ни ночью, все время издеваясь над ней и оскорбляя ядовитыми насмешками.

Ненавидящий её граф не уставал выдумывать всё новые виды издевательств: он не позволял ей дышать свежим воздухом, состриг её роскошные волосы и приказал вырядить в рубище, какое носят ссылаемые на каторгу преступники. Спать ей приходилось на каменном полу, на дурно пахнущей прелой соломе. И этому кошмару не было конца. Жаклин понимала, что мучавшего её графа уже никто не остановит.

Однако Жаклин не терзали угрызения совести. Она была уверена, что граф не выпустит её живой. Ей нечего ждать ни жалости, ни прощения. И она это хорошо понимала.

У Жаклин пересохло в горле, от плохого предчувствия её бил озноб. Но люди, подобные ей, обречены вечно гореть внутренним огнём и, согрешив, тут же придумывать себе новые, запретные радости до тех пор, пока зажженный ими огонь не испепелит их самих…

Услышав шаги спускавшегося по лестнице человека, Жаклин насторожилась. Она прислушивалась до тех пор, пока вошедший в подвал человек не остановился у двери ее темницы. Он глубоко перевёл дух и выждал несколько минут, прежде чем открыть дверь.

– Эй, Жаклин? – тихо позвал он. – Ты меня слышишь?

Она узнала голос и встрепенулась. Цепь звякнула на её шее и привлекла внимание человека за дверью.

– Жаклин, дорогая, не томи, – взволнованно заговорил он. – Я пришёл освободить тебя. Слышишь?

– Я слышу вас, капитан Барков, – не слишком-то приветливо отозвалась она. – Вы предали меня, Александр Васильевич. И я не нуждаюсь в вашей помощи!

– О чём это ты, Жаклин? – воскликнул капитан, открывая дверь. – У меня и мыслей таких не было.

– Тогда чем можно объяснить расположение графа к вашей персоне? – едко спросила она, пытаясь разглядеть вошедшего Баркова.

– Сам не пойму, – вздохнул он озабоченно. – Я много об этом думал, но ничего толкового в голову не лезет. Мне кажется, что он думает, будто я находился при вас по долгу службы. И ещё мне кажется…

– Когда кажется, креститься пристало, – бросила Жаклин. – А спасителя из вас не получится. У графа слишком много бдительных слуг в доме, и они нас не выпустят!

– У меня есть план, – горячо зашептал Барков. – Когда мы выберемся отсюда…

– Я же сказала – не выберемся! – перебила его Жаклин. – Всё кончится тем, что вас посадят на цепь рядом.

– Но у меня есть хороший план, – зашептал капитан, и на этот раз настойчивее прежнего. – Пока граф отсутствует…

– Отсутствует?! – встрепенулась Жаклин. – И куда его унесли черти?

– Не знаю, – признался Барков. – Но у нас появилась возможность перехитрить охрану и выбраться из дома!

– Думаете, получится? – спросила она.

– Надо постараться, пока граф не вернулся.

Капитан хотел сказать ещё что-то, но, услышав шаги на лестнице, быстро выскочил из темницы и закрыл дверь.

Действительно, по лестнице кто-то медленно спускался. Барков метнулся в угол подвала и, присев, затаился.

Освещая себе путь свечой, к темнице Жаклин подошёл охранник. Он уверенно распахнул дверку и вошёл к узнице. Капитан услышал, как он сказал:

– Вот и я, чёртово отродье! Сегодня мой черёд говорить тебе «комплименты»!

Капитан стиснул зубы.

– Видишь, негодная девка, что ты со мной сделала? – сказал охранник с наигранным упрёком. – Я не злой и не бездушный человек. Ты околдовала меня так, что я и во сне вижу только тебя одну. Почему ты мучаешь меня так безжалостно?

Жаклин ничего не ответила.

– Будь со мной хоть немного ласкова и сердечна, и я стану самым покорным твоим слугой, – продолжал охранник, явно наглея с позволения отсутствующего графа. – Одари меня, Жаклин, только одним поцелуем…

– Оставь меня в покое, мерзавец! – крикнула она.

– Я не могу тебя оставить в покое! – с жаром воскликнул охранник. – Тебе не уйти от меня, так же, как и не выбраться никогда из этого подвала. Ну, дай-ка я обниму тебя, милашка. А ты мне скажешь, что очень хочешь меня. Скажи хоть что-нибудь? Всё равно что.

– Отпусти. Не прикасайся ко мне!

– Не могу, Жаклин. Не могу! Не могу! Может ли какой-нибудь мужчина по доброй воле проститься с таким сокровищем? Если я тебе не угоден, ты не должна принадлежать и никому другому! О Жаклин, как ты прекрасна! Я мог бы обнимать и целовать тебя вечно…

По шуму, донесшемуся из-за двери темницы, капитан догадался, что слуга попытался облапать узницу, но Жаклин изо всех сил оттолкнула его. И прежде чем оторопевший мужчина снова пошёл на приступ, крепкий кулак Баркова опустился на его голову, и охранник, оглушённый, рухнул на пол.

– Прямо сейчас пойдёшь со мной? – спросил Александр Васильевич.

– Пойду, – ответила Жаклин.

– Нет ли тут другого выхода, через который можно бежать?

– Нет.

– Тогда идём – будь что будет!

При помощи ножа он расслабил клёпку на металлическом ошейнике Жаклин. Покопавшись немного, снял стальной обруч и взял узницу на руки. Крепко прижимая её к груди, капитан быстро взбежал по лестнице.

– Эй, кто там? – раздался со второго этажа грубый окрик, и послышался топот спускающегося вниз человека.

Выбив ногой входную дверь, Барков с Жаклин на руках выбежал на улицу. Не теряя времени, он побежал в сторону сквера вниз по улице, где хотел перевести дух. Он остановился под высокими деревьями.

– Отпустите меня, Александр Васильевич. Я и сама смогу бежать с тобою рядом, – прошептала очарованная его геройским поступком Жаклин.

– Нет, сейчас нельзя терять время даром, – возразил Барков и большими прыжками устремился в темноту сквера.

Он убегал всё дальше от погони с Жаклин на руках, которая не только не обременяла, но и окрыляла его!

* * *

Ворон, поджарый горячий жеребец, нетерпеливо рубил копытом дорогу, приседал на круп и взвивался на дыбки.

Управлявший им слуга Амины Ильфат сильной рукой дёргал за вожжи, направляя жеребца по известному ему пути. Его невозмутимое лицо со сдвинутыми над переносицей бровями, с плотно сжатым ртом, выглядело торжествующе хищным.

– Куда мы едем? – спросила Ания, так плотно укутанная овчинным тулупом, что не могла пошевелиться, лёжа в санях.

– Сиди! – крикнул Ильфат. – Хозяйка приказала подальше от побоища тебя отвезти. Вот я и исполняю!

– А везёшь меня куда? – борясь с отчаянием, спросила девушка.

– Не велено говорить, покуда не довезу.

– А Архип?

– Он не поехал. Сказал, что нужнее на умёте. Жив останется, тогда и свидитесь!

Ильфат вывел сани на покрытую льдом реку. Снег, взбиваемый жеребцом, кидало в передок саней, вихрилась серебряная пыль, обдавая лицо Ании. Крепко смежив глаза, она неподвижно лежала на дне саней и уже не спрашивала, куда они скачут. Жеребец бежал вниз по руслу реки, а верный слуга Амины всё подгонял и подгонял его кнутом.

Такую езду Ания переживала впервые в жизни, и она захватила её. Казалось, она несётся сквозь колючую пургу и её сердце, сладко замирая, падает куда-то к ногам. И вдруг…

Ворон на полном скаку провалился в запорошенную снегом полынью и сразу же ушёл под лёд, утянув за собою и кучера. Анию выбросило из саней в полынью, что спасло её от неминуемой смерти, но не надолго…

Девушка пыталась удержаться на воде. Она отчаянно боролась не только за жизнь, но и с безнадёжностью, которая в ледяной воде ощущалась физически и заставляла задыхаться. Попытки выбраться из полыньи не увенчались успехом. Лёд ломался под её руками, а пропитанная водой одежда камнем тянула ко дну.

Воля ещё по-прежнему диктовала ей: ты должна, должна, должна; воля, – руководившая её движениями и заглушавшая боль, которая пронизывала теперь всю грудь.

Ания пыталась сосредоточиться, отдохнуть, но отягощала промокшая одежда и ещё больше – валенки. А снять их было невозможно; как только девушка пыталась, согнувшись, дотянуться до ног, она сразу уходила под воду, а колющая боль в груди удваивалась.

Тогда Ания начала сознавать, что её одолевает усталость, непреодолимая усталость, которая сулит сладкое облегчение, если прекратить это обессиливающее, причиняющее мучительную боль сопротивление и просто сдаться…

Поначалу девушка с ужасом отвергала такой опасно заманчивый выход. Ей даже удалось сбросить с себя тяжёлый тулуп. Она начинала выбираться из полыньи на лёд, но когда уже оставалось совсем немного, лёд снова провалился под ней.

Ужас и отчаяние, в которое её повергла неудачная попытка спастись, постепенно отступили перед стремлением выжить. На незримые весы судьбы легли с одной стороны – стремление к жизни и сама жизнь, за которую приходится платить дикой болью в ушибленной груди и борьбой с призраком безнадёжности, с другой – облегчение и отсутствие боли, покой, мир, ничего не знать, не чувствовать, ничем не мучиться… отдохнуть… отдохнуть… спать… А Архип? Как же он без неё?

Нет, нет, ещё нет!

Ещё рывок на хрупкий лёд, зацепиться пальцами за какой-нибудь выступ. Ещё рывок! Ещё… ещё…

Ах, какая боль, какая невыносимая боль в груди! А что, если разорвётся сердце? «Я должна… должна дать ему отдых. Всего немного… Всего чуть-чуть… Самую малость! Знаю, теперь нужно сомкнуть губы и не дышать… вода, всюду холодная вода… Я только немножко отдохну… Нет воздуха. Воздух! Я должна вздохнуть, должна выбраться на лёд… рывок… один… хотя бы ещё один рывок… Я всё ещё в полынье, но мне же необходимо вздохнуть… необходимо… прямо сейчас…»

Ания открыла рот и полной грудью вдохнула воду. Тело девушки потянуло ко дну, а скрюченные обмороженные пальцы так и не смогли удержать её, зацепившись за лёд. И в тот момент, когда свет померк в глазах девушки, а вода заполнила лёгкие, чья-то сильная рука ухватила за уходящее под воду запястье и рывком вытянула из полыньи на лёд.

* * *

Чем пламеннее Амина мечтала о семье, тем противоречивее и непонятнее становилось её отношение к Архипу. Каждый день она старалась не выпустить его из виду. А казака не пленяли страстная порывистость Амины, сила её чувства к нему. Он страдал от того, что невольно возбудил в ней такую любовь к себе. И как-то, перед боем, он улучил минуту и сказал ей:

– Спасибо тебе за всё, Амина! Токо не обессудь… Коли жив останусь, то уйдём с Аниёй с умёта твоего!

Она так растерялась, что не ответила.

Амина потеряла покой. Она бродила по дому или по посёлку сама не своя и искала встречи с Архипом. Но казак уклонялся от этих встреч и однажды даже резко буркнул:

– Прошу, не ходи за мной Христа ради. Ведь люди кругом уже потешаются.

Создав себе образ любви, Амина не видела и не хотела видеть, что в этой большой любви она отдаётся вся целиком, без остатка, а Архип – он не хочет замечать этого и упорно сторонится её. Она прощала ему резкость, неприступность. Радовалась, если он разговаривал с ней. От своей покорности она получала наибольшее счастье, потому что могла вновь испытать необузданную силу своей любви.

За то время, пока Архип и Ания «гостили» у неё, Амина изменилась. И это не осталось без внимания жителей умёта: они перестали понимать её.

Но Амину не интересовало, понимают ли её окружающие. Для неё существовал только Архип. А он продолжал отдаляться от неё. Амина пребывала в состоянии смятения и страха. Она знала, что Архип любит ханскую дочку. Сгорая от злости и ревности, женщина видела, как он разговаривает с девушкой. Она стала следить за ними и не раз видела, как Архип нежно целует Анию, когда они уходили на лыжах в лес. Амина слышала смех девушки и ужасалась тому, что Архип предпочитает её другой, в то время, когда она, Амина, страдает и мучается одна.

Однажды Архип и Ания отправились на прогулку. А Амина, стараясь быть незаметной, пробиралась по лесным сугробам туда, где они могли уединиться. С громко бьющимся сердцем, припадая к стволам деревьев, шла она на их голоса. И вдруг увидела их – они сидели рядышком на стволе поваленного дерева, болтали и смеялись. Архип что-то шепнул, наклонившись к Ание, она вскочила и с визгом побежала от него, а казак бросился за нею вдогонку.

Прижав руки к сердцу, ничего не замечая на пути, Амина поспешила за ними.

Архип обнял и не пускал девушку. Ания, смеясь, отбивалась.

– Ну, что ты упираешься? Чего противишься-то? – услышала Амина задыхающийся, весёлый голос Архипа.

– Не хочу, и всё тут!

– Ты не была такой вот недоступной, Ания.

– Так то было раньше.

– А что теперь стряслось?

– Ты виной тому.

– Я?

– За тобой ухлёстывает хозяйка умёта, вот и лобызайся с ней!

– Да ты что, Ания? Я даже не замечаю её.

Оба рассмеялись, и девушка позволила себя поцеловать.

– Значит, ты опять меня любишь?

– Видела бы нас Айгуль. Она бы нам обоим глаза выцарапала!

– Жаль мне её. Но в сердце моём только ты одна!

Амина припала к дереву в нескольких шагах от влюблённых. У неё темнело в глазах. Она хотела кинуться на обоих, кусаться, кричать… Но она стояла, боясь дышать, чтобы её не услышали.

– Ей мужа надо, – продолжил Архип. – Не пойму, пошто она запала на меня?

– Наверное, потому, что она, как и я, полюбила красавца такого с первого взгляда.

…Дождавшись удачного момента, когда разбойники во главе с Калыком ускакали в погоню за сбежавшими Нагой и цыганом, Амина собрала оставшихся в живых мужчин.

– Ступайте в лес, – приказала она. – Да поторапливайтесь, а то поздно будет!

Она покинула умёт последней. Бросив печальный взгляд на свой осиротевший дом, Амина смахнула выступившие слёзы и, резко отвернувшись, решительно пошагала в сторону леса.

Архип ждал её в том месте, на которое она ему указала.

Даже не взглянув в его сторону, Амина пошла вперёд по протоптанной мужиками дорожке. Архип догнал её.

– Барыня, обожди, – взмолился он. – Не иди эдак шибко.

Амина шла впереди, она ничего не видела и с ужасом понимала, что её силы на исходе, что ещё несколько минут – и она не выдержит, сдастся, упадёт. Она слышала, как дышал за нею Архип. Она любила его сейчас сильнее, чем когда-либо, – вот такого, непонимающего, жалкого, незначительного.

Амина повернула к нему суровое, полное презрения лицо и сказала так высокомерно, как только могла себе позволить:

– Поспешай, Архипушка. Если сабарманы за нами пойдут, то обоим непоздоровится.

– Ты не сказала мне, где Ания? – тяжело дыша, спросил Архип. – Мы сейчас к ней идём или…

– Девушку увезли в Оренбург по моему велению! – сверкнув глазами, сказала Амина. – Я не могла позволить ей рисковать в этой глуши своей жизнью!

И она пошагала в глубь леса, а Архип остался на месте, до того ошеломлённый, что даже не чувствовал боли от ран и холода, пробирающегося к его телу через прорехи в одежде.

* * *

Калык оцепенел от ужаса. Что это? Что-то случилось, что-то такое, чего прежде не было. Не может быть!.. Всюду, всюду тишина. Тишина! Полная тишина, как в могиле!

Калык весь напрягся и прислушался, пытаясь уловить хоть какой-то звук. Судорожно прикрыл глаза, чтобы не видеть бушевавшего в посёлке пожара.

Пылающие дома и строения умёта давали столько света, что глаза ломило. Но кругом была тишина, полная, ничем не нарушаемая тишина. Весь мир затопило густое, непроницаемое молчание…

Он увидел горящий умёт, развороченный взрывом дом Амины… Калык вспомнил, что он отправил отряд из умёта на прежнюю стоянку, а сам остался, чтобы насладиться пожаром. Но откуда ему было знать, что дом Амины забит порохом и боеприпасами? И, когда он неосторожно приблизился к нему, прозвучал роковой взрыв… Оставшийся с ним Джамал лежал рядом, поливая кровью снег под собой. Он извивался, пытаясь ухватить горстями вываливающиеся внутренности, рот его был широко раскрыт, словно в судорожном крике…

Но всё это разыгрывалось перед глазами Калыка в безгласной тишине, в каком-то странном немом мире.

Тогда Калык понял, что оглох. Он непроизвольно затряс головой, как ныряльщик, которому попала в уши вода. Резкая острая боль в затылке не позволила повторить попытку; да он уже и так знал, что всё напрасно.

Осознание того, что он оглох, пришло так неожиданно, что поначалу он не знал, что делать.

Когда Калык снова открыл глаза, увидел склонившегося над собой человека. Это был Нага. По его шевелящимся губам, по жёсткой улыбке на лице Калык понял, что это конец! Нага пришёл убить его и непременно сделает это.

А Нага что-то говорил и говорил, злобно улыбаясь. Наконец, он взял за голову Калыка, смачно плюнул ему в лицо, и… Албасты почувствовал, как хрустнули его шейные позвонки, острая боль пронзила голову, и тут же свет померк в его глазах…

* * *

Нага наблюдал за горевшим умётом из леса. Он сидел на пне, оперевшись подбородком на руку, и в задумчивости глядел на пожар. Ветер шумел и свистел в ветвях деревьев. Его завывания звучали сегодня так жалобно, так угрожающе! Казалось, это стонут ночные бесы, предвещая беду… Взгляд Наги то и дело устремлялся на объятый пламенем дом Амины. Он был не в силах отвести глаз от пожираемого огнём строения. Вздыхал ли Вайда за его спиной или с шумом пролетала в ветвях одинокая ночная птица – он настороженно озирался кругом, но взгляд его опять неизменно возвращался к огненному зрелищу. Иногда среди горящих домов он замечал пробегавших людей, и тогда глаза Наги раскрывались шире, он глядел жадно, словно ждал чего-то. Потом он закрывал глаза, и губы его вышёптывали страшные проклятия.

Глухое бормотание за спиной заставило его обернуться. Цыган что-то бормотал, обняв руками осину.

Скоро силуэты перестали метаться по горящему умёту. Было далеко за полночь. Топот копыт отвлёк Нагу от его мыслей. Он стал прислушиваться. Топот затих где-то вдали. Под ногами цыгана затрещали ветки, и он приблизился к Наге.

– Чего тебе? – спросил тот вполголоса.

– Уходить надо, – прошептал Вайда.

– Куда на ночь глядя? – спросил Нага, вставая. – В лес за беглецами или в Оренбург? Что ты предлагаешь?

– Нам больше нечего здесь делать, – сказал цыган. – Лучше уносить ноги, пока не поздно.

– Это тебе делать нечего, а у меня дел по горло, – ухмыльнулся Нага. – Я ещё деньги свои не вернул и с паскудой Калыком не посчитался. Как эти вот делишки утрясу, так сразу уберусь подальше отсюда!

– Ты как хочешь, а я ухожу, – сказал Вайда. – Быть с тобой рядом опасно для жизни и здоровья.

– А как же твоя непутёвая Лялька? – спросил Нага, кривя иронично губы. – Ты больше из-за неё, чем из-за меня, сюда притащился?

– Она всё равно когда-нибудь в таборе объявится, – ответил цыган. – И больше ей от меня не уйти.

– Поступай, как знаешь, – сказал Нага и пожал плечами. – Я слышал, как говорят в таких случаях: кума с возу – кобыле легче!

Взрыв прогремел как раз в тот момент, когда Вайда повернулся, чтобы уйти, а Нага готовил очередную едкую колкость ему на прощание.

Мощная волна разрушила дом Амины почти до каменного фундамента. Несколько горящих брёвен долетели даже до места, в котором затаились цыган и Нага, чудом не покалечив их.

В первые минуты Нага испытал шок, но очень скоро опомнился.

Не увидев поблизости цыгана, он поискал его вокруг. Но Вайды и след простыл. Сообразив, в чём дело, Нага лишь нервно улыбнулся и, глядя на деревья, бросил:

– Чтобы тебя волки сожрали, пёс цыганский!

Он вышел из леса и осторожно пробрался за частокол. Оказавшись в горящем посёлке, он поспешил к разрушенному дому Амины. Для чего он это сделал, Нага не знал. Просто ноги сами принесли к дымящимся развалинам – и всё. Но он не верил в случайности, а потому внимательно осмотрелся.

Первым он увидел Джамала, который лежал на чёрном от гари снегу. Разбойник громко стонал и хрипел, сжимая руками внутренности. В нескольких метрах от него лежал Калык, который со стороны казался мёртвым.

Нага склонился над ним, пытаясь разглядеть, жив ли он. Калык пошевелился и открыл глаза.

– Ты только посмотри! – воскликнул Нага. – Тебя даже взрывом не укокошило, Албасты драный? А вот Джамалу меньше повезло, хотя валяется намного дальше от дома, чем ты…

Говоря всё это, он не спускал взгляда с чёрного от грязи и копоти лица Калыка. Но тот никак не отреагировал на его слова.

– Вижу, тебе нездоровится, Албасты? – расхохотался Нага. – А для чего ты сабарманов своих отослал? Может, на мои поиски отправил?

И на эти вопросы он не получил ответа. Калык лишь таращился на него пустым взглядом.

– У тебя, верно, мозги бревном отшибло, как я погляжу? – нахмурился Нага. – А может, ты оглох после взрыва?

Раненый открыл было рот, но так ничего и не ответил. Нага понял, что тот его не слышит.

– Жаль, – сказал он. – А мне много чего хотелось тебе сказать, жалкий заморыш. Теперь мне придётся просто убить тебя, Албасты, а это не доставит мне ожидаемого удовольствия. Ты всегда был жалким рабом, а теперь превратишься в падаль! Так на роду твоём написано, так что не взыщи, «брат» Калык…

Он взял раненого за голову и резким движением свернул её вправо, с наслаждением почувствовав, как хрустнули шейные позвонки.

– Вот теперь мы квиты, – хмыкнул он, отпустив голову мертвеца и с отвращением оттирая снегом руки. – Прощай, Калык! Не беспокойся там, в аду кромешном, за своё место. Я займу его и присмотрю за твоими сабарманами! Как сказали бы в таких случаях французы и англичане – АЛБАСТЫ УМЕР. ДА ЗДРАВСТВУЕТ АЛБАСТЫ!

Нага привёз тело Калыка в разбойничий лагерь глубокой ночью. Сабарманы вышли из юрт и собрались возле мёртвого Албасты.

– Он скончался на моих глазах, – сказал Нага.

Это не произвело на разбойников никакого впечатления. Надо было действовать решительнее.

– Последние слова его были такие. И имущество, и главенство над вами он завещал мне. Теперь я ваш Албасты. И называйте меня так же!

Разбойники опять промолчали. Только все – крепкие, рослые – придвинулись друг к другу и стали плотней вокруг Наги. У него холодок пробежал по коже. Эти люди могут убить его прямо сейчас, если захотят.

– Мы слушаем тебя, Албасты, – угодливо сказал один из них.

Нага напрасно боялся. Для них он был человеком более уважаемым, чем Калык. Он стоял так высоко, что любое его слово должно быть непререкаемым.

– Во-первых, надо похоронить «старого» хозяина. «Душевный» был человек.

– Да, он хороший был, – загалдели сабарманы.

Их лица кривились в усмешке, и они не говорили о покойном больше ничего. Наступившим днём тело Калыка отнесли подальше в степь, с горем пополам выдолбили неглубокую яму и закопали его без слов, если не считать короткого вздоха Наги:

– Эх, гулял, гулял, а хороним, как собаку!

– Все так подохнем, – сказал кто-то. – Жалко его.

– Кто умер, того жалеть уже нечего, – объявил всем Нага.

Вернувшись обратно, устроили скромные поминки. Желая расположить к себе разбойников, после первой же пиалы вина Нага разговорился:

– Мы ещё таких дел наворотим, джигиты, что всем вокруг тошно станет! А сейчас я хочу отдохнуть. Помните: кто ослушается меня, тот пусть не рассчитывает на милость. Вы зарыли прежнего Албасты и должны молчать об этом. Кто я есть – вы не знаете…

Он поселился в юрте Калыка. На следующий день вырыли яму под ней, с незаметным лазом, которую тщательно укрепили и замаскировали. Для посторонних, в том числе и пленных, Наги как бы не существовало.

Новый Албасты приказал всем отдыхать до весны и не высовываться. Разбойники сидели в своих юртах, грустили о прежней жизни и ожидали, когда растает снег. Каждый раз они спрашивали Акзама, разбойника, который прислуживал новому Албасты: «Ну, что он говорит? Когда же всё переменится?» Акзам пожимал плечами. Он и сам ничего не знал.

Всё устроилось так, как хотелось Наге, кроме одного – он был совершенно отрезан от мира. Дни сменялись днями, и каждый наступивший становился длиннее вчерашнего. Плоские шутки разленившихся сабарманов надоели, мясо верблюжатины казалось отравой. Нет, он не был создан для того, чтобы прозябать в безделье!

Иногда на Нагу нападал панический страх. В такие минуты он брал в руки пистолет, метался по юрте и проверял маскировку над ямой. А иногда, наоборот, смелость возвращалась к Наге, он уверенней думал о будущем, на что-то надеялся, хотя мрачная озабоченность теперь никогда не сходила с его лица…

* * *

Девушка всё ещё спала и тихо постанывала во сне. Мариула наклонилась над спящей, не зная, как разбудить её. Она потрясла девушку за ноги, но легонько, словно боясь, что она сердито толкнёт её. Незнакомка, не просыпаясь, недовольно заворочалась, это не испугало Мариулу, но вызвало в ней неуверенность. После того как она дотронулась до нее, девушка больше не сопела. Мариула целых полчаса стояла подле неё в нерешительности. Незнакомка уже два дня лежала на спине. Мариула знала, что ей надо спать, сон ей нужнее всего после переохлаждения. Но сон девушки начинал затягиваться, и это тревожило Мариулу.

Дыхание больной стало почти неслышным. Мариула снова склонилась над ней, глядя на её лицо, на закрытые веками глаза, на бледные щёчки. Она не сводила глаз с этого удивительно красивого лица, на котором появилось выражение спокойствия, умиротворённости; она была похожа на выздоравливающую, но не была таковой.

Мариула долго смотрела на спящую девушку, в одиночестве наблюдая за ней. Спящая красавица не казалась ей обычным существом. Она как будто явилась в её дом как не от мира сего. А привёз её два дня назад казак Федот Дорогин. Он ездил на реку верши проверять, вот и увидел её, тонущую в полынье. Как девушка в неё угодила, казак объяснить не мог. Он лишь помог ей выбраться из водяного плена в последний момент, когда уставшая бороться за жизнь незнакомка пошла уже ко дну.

Прямо с реки Дорогин привёз её к Мариуле. И ей пришлось принять совершившийся факт. Значит, спасение девушки является Божьей волей, в которой Мариула была вынуждена принять активное участие. Она знала, что жизнь девушки сейчас зависела только от неё. Уложив её в постель, Мариула действовала инстинктивно, по доброму побуждению. «Я спасу тебя, красавица!» – думала она. И она решила во что бы то ни стало вытащить незнакомку из лап смерти…