Текст книги "На пороге великой смуты"

Глава 5

Граф слегка повернул голову и спросил хриплым, простуженным голосом:

– Что тебе, Ерофей?

– Покорнейше прошу простить меня, ваше сиятельство, – сказал смиренно слуга, – у входа, на улице, стоит человек, по виду дворянин.

– Как его зовут? Почему пришёл?

– Этого он мне не сказал, а только велел доложить о себе вашему сиятельству. Он должен предстать перед вами и обсказать что-то важное.

– Дворянин, говоришь… А каков он из себя? О чём говорить собирается?

– А бес его знат. Этот господин прячет мурло и оглядывается по сторонам, – доложил слуга. – Он вроде как кого-то пужается?

– Хорошо, скажи ему, что он может войти. Демьяну передай, чтобы тоже зашёл. Мало ли чего.

Ерофей, поклонившись, вышел, и через несколько минут по лестнице загрохотали сапоги неизвестного гостя. Вошёл высокий худощавый человек, закутанный в плащ. Лицо незнакомца было обмотано платком, и узнать его было невозможно.

Едва оказавшись в комнате, он швырнул на кресло треуголку, снял платок и, сияя улыбкой, поприветствовал хозяина дома:

– Я рад видеть вас в добром здравии, Александр Прокофьевич! Наконец удалось выбраться ненадолго, чтобы заглянуть к вам в гости!

– Я тоже рад тебя видеть, Александр Васильевич, – улыбнулся граф. – А я уже начинал думать, что ты где-нибудь далеко от стен Оренбурга.

– Ну что вы, ваше сиятельство? Неужели вы такого неприглядного мнения обо мне, раз в голову приходят такие удручающие мысли?

– Наверное, ты привёз мне на ночь глядючи очень хорошие вести, раз светишься, как солнышко красное?

– Ну-у-у… Собственно новостей никаких нет. Я приехал…

– Тогда мог бы и не показываться мне на глаза! – нахмурился граф. – Как поживает Чертовка, мне знать не интересно. И, как я уже почти уверен, Анжели тоже не навещал ваше уютное гнёздышко?

– Простите, Александр Прокофьевич, – проговорил взволнованно капитан Барков, которому эта унизительная отповедь была вовсе не по душе.

– Позволь же докончить, господин капитан! – резко осадил его граф Артемьев. – Ты должен сперва выслушать всё, что накопилось у меня на душе за время твоего длительного отсутствия, а потом только оправдываться. Если у тебя будет что сказать. Говоря откровенно, милостивый государь, Александр Васильевич, ваша пассивность начинает меня раздражать!

– Но…

– Никаких но, милейший! Я недоволен вами – и весь сказ! Дочь моя не найдена ни живой, ни мёртвой. Убивший её мерзавец Анжели безнаказанно бродит где-то. А чем можете похвастать вы, Александр Васильевич?

– Да я…

– Я ещё не всё сказал, имей терпение! – воскликнул граф раздражённо. – Первую часть плана ты выполнил блестяще. Я уехал в Сакмарск, а ты очень правдоподобно устроил «побег» мерзавке. Мои слуги и сейчас считают, что ты действовал дерзко, самостоятельно и втайне от меня.

– Жаклин тоже так считает, – вставил Барков и тут же замолчал, наткнувшись на тяжёлый взгляд графа Артемьева.

– Как считает Чертовка, меня интересует меньше всего, – загремел Александр Прокофьевич, грозно хмуря брови. – Мне нужен результат, а его нет! Я сделал всё, чтобы сблизить тебя с этой бестией, но не для того, чтобы потворствовать вашим амурным делишкам! Да, да, именно «амурным», ты не ослышался, Александр Васильевич, – сказал с нажимом граф, увидев протестующий взгляд Баркова. – Я не слепой и вижу, что ты влюблён в эту дрянь, как мальчишка, дражайший капитан. Ты пребываешь возле этой гадины и, наверное, позабыл, что мне нужен Анжели! И не мёртвый, а живой! Я создал все условия для его скорейшей поимки, а ты…

– Но позвольте, ваше сиятельство, – перебил, не выдержав, Барков, – я действительно не смог выследить этого вёрткого француза. Он как сквозь землю канул! Он ни разу не навестил нас, хотя Жаклин под моим нажимом уже не раз оставляла записки в хорошо известном ему месте.

– И где это место, позвольте спросить? – воскликнул граф, и глаза его засверкали.

– В домике одного бедного рыбака, – ответил Барков. – Он стоит на отшибе, на берегу Яика.

Александр Прокофьевич поднялся, окинув гостя взглядом, от которого тот потупил глаза и смущённо промолчал.

Стоя перед ним, граф продолжил взволнованно:

– Честному человеку, Александр Васильевич, нетрудно иметь со мной дело, но если кто строит козни за моей спиной, я забываю, что я добр и благороден. А воля у меня сильная; сильнее, чем ты думаешь. Ты получил инструкцию из рук якобы «сместивших» тебя офицеров и должен был строго следовать ей. А инструкция та была написана по моей просьбе! И в ней было сказано, чтобы ты исполнял только мои приказы, милейший Александр Васильевич! Анжели, дражайший мой капитан, не только враг мой, но и всего государства! Но прежде, чем он угодит в лапы правосудия как государственный преступник и шпион, мне очень бы хотелось, чтобы он попал в мои руки. Или я буду считать, что вы прохвост, Александр Васильевич, не способный что-либо сделать бездарь!

Капитан Барков был поражён словесным потоком претензий, вылившихся на его голову из уст всемогущего графа Артемьева. Озадаченный, смотрел он на этого страшного человека, который с раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами быстро шагал по комнате. Но вскоре Барков опомнился.

– Ваше сиятельство, – начал он коротко, – я очень сожалею, что невольно стал причиною вашего гнева. Вы человек серьёзный и влиятельный. Вы страдаете от несправедливости жизни, и это понятно. Вы сказали много дельных, веских слов, упомянули ряд причинённых мною вам обид, и я, понимая ваш благородный гнев, не сомневаюсь в приведённых вами доводах. Хотя свалившееся на вас горе не по моей вине, но я чувствую себя в некоторой степени виновным в том, что не могу пока что помочь вам! Ещё раз повторяю, что очень сожалею и имею твёрдое намерение всё исправить. А теперь я прошу вас, Александр Прокофьевич, выслушать меня спокойно.

Капитан умолк, ожидая, что ответит Артемьев.

– Говори быстрее и короче! – ответил граф, даже не обернувшись, и, скрестив руки, устремил взгляд на улицу.

Барков продолжил:

– У вас ещё есть сын, Архип, который, к счастью, жив! И я горжусь, что вызволил его из темницы, не зная, что он ваш сын!

– Да, – сказал Александр Прокофьевич, полуобернувшись, – я пока ещё надеюсь, что он жив, хотя ни разу не видел его.

– Но я лично сам вывел его из подвала, усадил в карету и отправил его из города с Аниёй!

– Куда отправил, скажи мне? – спросил граф. – В Сакмарске он не появлялся, и казаки по-прежнему считают его мёртвым и похороненным. А кто такая Ания? Какая-нибудь служанка Чертовки или дочь хана Нурали?

– Дочь хана! – ответил Барков. – У меня не было времени допытываться, как они нашли друг друга. Но за то, что они без памяти влюблены друг в друга, ручаюсь головой!

– Другими словами, – и Александр Прокофьевич наконец-то обернулся к капитану. – Другими словами, ты считаешь, что Архип жив и прячется где-то неподалёку?

– Именно так, ваше сиятельство, – ответил смущённо тот. – Он же не знает, что в его жилах течёт благородная кровь, и считает себя обычным казаком, недостойным ханской дочери!

– Найти бы его, – вздохнул мечтательно граф, – хан Нурали посчитал бы за великую честь породниться с нашим родом!

– Ничего, ваш сын найдётся, ваше сиятельство, – улыбнулся Барков. – И я думаю, что уже скоро!

– Замолчи! Не заговаривай мне зубы! – крикнул Александр Прокофьевич, топнув ногой. – Если ты хочешь услышать благодарность за освобождение из подвала моего сына, то изволь получить её! – Он достал из кармана кошель и с ярко выраженным презрением швырнул его в ноги опешившего гостя. – Мне нужен Анжели – и точка! Если ты приведёшь его, то засыплю золотом с ног до головы!

– Ну зачем вы так, ваше сиятельство?! – вскрикнул оскорблённый капитан, отшвырнув кошель ногой к камину. – Я не Иуда и не продаюсь за тридцать сребреников!

– Да ну! – злорадно рассмеялся граф. – А если я прямо сейчас осыплю тебя с ног до головы золотом? Тогда ты достанешь Анжели хоть из-под земли?

Скрестив руки и глядя в пол, Александр Прокофьевич стал мерно ходить взад и вперёд по комнате, а Барков остался сидеть в кресле, обиженно поджав губы.

– Если вы считаете меня недоумком, – сказал после долгой паузы капитан, – то, быть может, сами подскажете выход из тупика, в котором мы оказались?

– Я бы подсказал, если бы знал его. Тонкости сыска присущи тебе, дражайший Александр Васильевич, вот и кумекай сам, Христа ради.

– Дело не такое трудное, как кажется с первого взгляда, – вздохнул капитан. – Только вот Анжели хоть чем-то намекнул бы о себе.

– А! – воскликнул Александр Прокофьевич. – Анжели далеко не простак, а птица высокого полёта. Хотелось бы знать, чего ему надо в Оренбурге? Клянусь чем угодно, что этот проходимец не так просто «гостит» на задворках Российской империи – так далеко от французских границ.

– Успокойтесь, ваше сиятельство, – продолжил Барков. – Найдём Анжели – узнаем всё!

– Но почему он не заглядывает в шляпный салон? – проговорил задумчиво граф, помолчав с минуту. – Неужели ему не нужны деньги, которые он оставил на хранение в подвале?

– Я думаю, что он чего-то выжидает, – предположил капитан. – Поди он уже прознал, что Жаклин больше не хозяйка салона, и осторожничает!

Александр Прокофьевич, остановившись со скрещёнными на груди руками, обратил полный печали взгляд на капитана, словно стараясь прочесть на его лице – говорит ли тот серьёзно или подло лукавит. Но его гость смотрел на него открыто. Граф опустил голову и погрузился в размышления. Слова капитана заставили его задуматься. Александр Прокофьевич не сомневался, что хитрый француз обязательно что-то придумает, чтобы вернуть деньги без лишнего шума. Но что?..

Граф вдруг поднял голову:

– Милостивый государь, Александр Васильевич! Дело, о котором мы вдоволь наговорились, очень важно для меня. Но Анжели надо поймать, и обязательно живым! Для этого надо всё хорошенько взвесить и обдумать! А пока вы мой гость, будьте как дома и считайте его своим.

– Буду вам признателен, Александр Прокофьевич, – ответил, облегчённо вздыхая, капитан Барков. – Доброе предчувствие мне подсказывает, что дальнейшая наша беседа будет намного плодотворнее.

– Но что бы там ни было, господин капитан, – уже более мягко заключил граф, – помните, что я не люблю шуток, и если с вашей стороны откроется хоть малейший обман, то, клянусь Богом, вам несдобровать! А теперь прошу в столовую…

Александр Прокофьевич сделал приглашающий жест, Барков встал с кресла и последовал за ним.

В это время с шумом распахнулась входная дверь, и в комнату ворвался Демьян Носов – слуга графа Артемьева.

– Звали, барин?! – вращая глазами, прохрипел он, тяжело дыша.

– Конечно, – улыбнулся Александр Прокофьевич, – но это было ровно два часа назад. Любой злоумышленник, окажись на месте капитана Баркова, мог застрелить меня, не торопясь, раз пятьдесят!

* * *

Ночью по улицам Георгиевской казачьей слободы, также именуемой Форштадтом, проехал разъезд стражников. Казачка Марфа Горбаткина подошла к скучающей у ворот Жаклин и певучим приятным голосом сказала:

– Ступала бы ты в избу, барыня. В эдакую погоду на дворе зараз можно застудиться!

Но её слова не нашли отклика. Где задержался Барков? Почему его нет до сих пор? Отсутствие капитана томило душу, словно мрачное предзнаменование. Едва затих цокот копыт, Жаклин зябко поёжилась и решила идти в избу. Сердце щемило от предчувствия беды, нервы были напряжены от тревоги, которая гонит сон, леденит руки, душит горло.

Жаклин легла на свою постель. Хозяйка уже давно сопела за печью, а Баркова всё не было.

Но вот в утреннем тумане забрезжила заря, и первые лучи солнца осветили камышовые крыши. Тогда и Жаклин сморил сон, она совсем окоченела в нетопленой избе.

Но долго ей спать не пришлось. Сначала Марфа гремела пустыми вёдрами, собираясь доить коров, а потом разливала принесённое молоко по крынкам, что-то гнусаво напевая себе под нос.

– На-ка вота испей, барынька, – поднесла ей крынку с парным молоком добродушная казачка. – Всё одно не дрыхнешь, а молочко-то сейчас самое целебное!

– Я не хочу, – поморщилась Жаклин, которую уже воротило от вида молока.

«Лучше бы печь истопила, лахудра старая!» – зло подумала она, презрительно глядя в спину уходящей женщины.

Жаклин ужасно замёрзла! Тщетно пыталась она согреться в постели, закрылась толстым одеялом с головой, вся скорчилась, зажала руки меж колен. Тепло не приходило. Жаклин казалось, что у неё даже внутренности дрожат от холода, в голове иней облепил мозг, и ледяной обруч сжимает виски.

«Вот так продрогла, до самых костей!» – думала Жаклин. Холод и сырость весенней ночи пронизывали её насквозь. В этом болезненном состоянии она чувствовала себя жалкой и несчастной. А голова была такая тяжёлая. Неотвязные мысли, владевшие Жаклин в зимние месяцы, словно сплелись в комок, бились в унисон с её сердцем.

Прошла зима, а вместе с нею ушли тревоги, связанные с графом Артемьевым и её травлей этим титулованным мерзавцем. Освободившись от смятения, Жаклин начала думать трезво и рассудительно. Но минувшей ночью страх вновь посетил её, принеся с собою плохие предчувствия и тревогу. Барков, который не покидал её ни на минуту, вдруг исчез минувшим вечером, даже не объяснив причин своей внезапной отлучки. А вдруг он не вернётся уже никогда?

Жаклин почувствовала себя брошенной и одинокой – не с кем было поделиться мыслями, некому излить своё сердце, будущее было снова закрыто перед ней, мир неведом, нет друга, к которому можно было обратиться за советом или помощью, не на кого опереться.

Жаклин испытала острый приступ отчаяния. Но постепенно, по мере того как нарастало ощущение утраченных надежд, сдержанного гнева и разочарования, у неё вдруг пробудилось и другое чувство.

После того как Барков освободил её из подвала, рискуя свободой и собственной жизнью, она воспринимала его как героя и освободителя. Жаклин по-прежнему не любила его, но относилась намного мягче прежнего и… даже допустила в свою постель!

Но сегодня «геройский капитан» утратил в её глазах ореол отчаянного храбреца и победителя и стал для Жаклин обыкновенным неудачником, лишённым блестящей карьеры. Образ Баркова больше не вызывал у неё смешанного чувства уважения и влечения, как это было зимой. Интимная близость с ним казалась теперь Жаклин противной, мерзкой, оскорбительной. Она увидела «капитанишку» таким, каким он был в действительности, и испытала чувство гадливости.

Она отчётливо понимала это сейчас, когда лежала замёрзшая и усталая под одеялом, которое давило, но не согревало её. Несколько раз в течение ночи она намеревалась сама затопить печь. Но вспоминала об отсутствии дров и ещё… вылезать из-под одеяла на ещё больший холод – было свыше её сил.

Жаклин вдруг услышала донесшийся со двора бодрый возглас хозяйки и встрепенулась. Вне сомнений, наконец-то вернулся Барков. Сейчас он войдёт в избу, приблизится крадучись к её постели, и…

Как и предполагала Жаклин, Барков сразу же подошёл к ней. Его лицо светилось виноватой улыбкой, а вид излучал покорность и раскаяние.

– Ваша совесть, Александр Васильевич, вас, кажется, не тревожит! – сказала Жаклин, разглядывая его из-под одеяла.

– Как раз наоборот, совесть меня грызёт и терзает, – мягко возразил он. – Прости, дорогая Жаклин, что я эту ночь провёл не рядом с тобой, а…

– Где вы провели ночь, меня совершенно не интересует! – воскликнула она вне себя от гнева. – Меня перестаёте интересовать и вы, Александр Васильевич, так как ваши тёмные планы и делишки начали меня пугать и настораживать!

В избе воцарилось молчание. Выражение раскаяния на лице Баркова сменилось плохо скрываемой злобой и раздражением. Жаклин по-прежнему лежала под одеялом и, задавая вопросы, смотрела на капитана надменно и брезгливо.

– Так отвечайте же мне, Александр Васильевич! – процедила Жаклин. – Какого чёрта мы всё ещё торчим в этой дыре, когда весна на улице?

Молчание.

– Будете вы отвечать или нет? Вы убеждали меня подождать до весны, и тогда мы уедем! Так в чём же дело, месье Барков?

– И думаю, что придётся подождать ещё немного! – сказал он, смотря куда-то в сторону.

Голос капитана был богат интонациями, и владел он ими в совершенстве; среди прочих в его распоряжении имелся тон елейный тихий и елейный громкий. Сейчас он прибег к первому из них.

– А не перегибаете ли вы палку, месье?

– Милая Жаклин, – сказал Барков. – Я хорошо знаю, скольким я обязан вашему терпению. Я знаю также долг вежливости мужчины по отношению к даме. Но существуют кое-какие обстоятельства, которые я не могу оставить без внимания. Мне необходимо провести в Оренбурге ещё некоторое время, после чего обещаю вам…

– Не утруждайте себя произносить лживые обещания, месье! – в сердцах воскликнула Жаклин и, позабыв о мучавшем её холоде, присела в кровати. – Если вы предпочитаете остаться в Оренбурге, поступайте, как знаете, а я уеду. Теперь, с приходом весны, я вполне могу обойтись и без вашей помощи, месье капитан!

– Хотите ехать без меня? Пожалуйста! – воскликнул, закипая, Барков. – Только хочу предупредить вас, милая Жаклин, что степь кишит сабарманами, или разбойниками, если быть точнее. За стены Оренбурга носа нельзя высунуть. Из вас может получиться прекрасная рабыня где-нибудь в Хиве или Бухаре, если вы поступите так безрассудно, как обещаете!

Его гнусные слова поразили слух Жаклин? Да, всё было предельно ясно! Этот жалкий капитанишка пренебрегает ею.

– Александр Васильевич, – с невыразимым достоинством произнесла она. – Милостивый государь, будьте добры удалиться! Сейчас я не желаю вас видеть!

Капитан Барков начал понимать, что их объяснения уже переросли в ссору. Капризные претензии Жаклин довели его до такого состояния, что он готов был настаивать на своём и, пожалуй, мог бы продержаться до того мгновения, когда решительная победа научила бы его подавлять эту строптивую женщину. Настала минута для полного триумфа или полного поражения. Барков это отлично понимал. Либо он сейчас подчинит себе Жаклин с её невыносимым характером, либо должен будет уступить, чем поставит под удар всю спланированную с графом Артемьевым акцию по поимке скользкого и опасного врага Анжели. Однако после того, что сейчас произошло, никакой компромисс между ними уже невозможен. Если он подчинится её требованию и выйдет из избы, ему можно будет сразу ставить крест на совместном проживании и…

Но ведь не так-то просто остаться, когда дама просит его уйти…

– Месье Барков, – повторила она ледяным тоном, – я хочу побыть одна!

– Боюсь, я не могу сейчас уйти, пока мы не помиримся, – возразил капитан.

– Вы, кажется, намерены препираться со мной, неблагодарный человечишка? – сказала Жаклин. – Если вы немедленно не уберётесь на улицу, я начну кричать и соберу всю округу!

– И поступите напрасно, – улыбнулся Барков. – Битьё жён у казаков – норма жизни. Уверяю вас, Жаклин, что к «нашему» дому не подбежит никто, разве что кроме излишне любопытных двух-трёх казачек. А казаки лишь улыбнутся, заслышав ваши вопли, и ещё больше зауважают вашего покорного слугу!

– Александр Васильевич, – сказала подавленно Жаклин, – не выйдете вы, тогда я уйду из этого адского местечка сама.

– Без денег, без приличной одежды и тем более без надёжного экипажа вы недалеко уйдёте, Жаклин, – предупредил её равнодушным голосом капитан. – Успокойтесь, и мы обговорим свои планы относительно будущего!

Жаклин вскипела. Увы, увы! Сохрани она, подобно Баркову, власть над собой, победа могла ещё бы остаться за ней, как оставалась всегда. Но безрассудный гнев затмил её разум, и «она погибла».

– Так вы не собираетесь оставить меня в покое, месье?

В ответ он лишь неприязненно улыбнулся.

Жаклин закуталась с головой одеялом и закусила зубами пуховую подушку. Но через просвет между одеялом и подушкой она продолжила зорко следить за капитаном, желая знать, как он отреагирует на этот её демарш.

Барков оценил всю глубину своего триумфа и бросил на Жаклин торжествующий взгляд, которого она не забыла и не простила до конца своей жизни.

Это была ошибка. Ему следовало посмотреть на неё смиренно и кроткой мольбой во взоре смягчить её гнев. Его взгляд должен был сказать, что он молит о прощении за свою маленькую победу и надеется на помилование. Тогда, быть может, ему удалось бы смягчить это властное сердце и подготовить почву для предстоящего серьёзного разговора. Но он поступил иначе.

– Я приду, когда ты успокоишься, милая Жаклин, – сказал Барков, собираясь выйти из избы. – Надеюсь, уже скоро благоразумие возьмёт верх над раздражительностью и плохим настроением!