Текст книги "На пороге великой смуты"

Глава 29

В тот роковой день Серафима хлопотала у костра. Жарила рыбу. Она чувствовала себя отлично и тихо напевала под нос грустную цыганскую песню. Вдруг ею овладело необъяснимое чувство ужаса. Она посмотрела на небо. Близился полдень. Жарить рыбу она больше не могла, встала и стала ходить по табору, стараясь стряхнуть с себя тягостное ощущение. Вдруг сделалось холодно, и появилось твёрдое предчувствие, что вот-вот должен умереть очень близкий ей человек. Это ощущение длилось не больше четверти часа, а потом прошло. Вторую половину дня она бродила по табору в сильном потрясении и легла спать в таком разбитом состоянии, как после тяжёлой болезни.

Но среди ночи она проснулась от тихого шёпота возле уха. Вначале Серафима подумала, что это просто обман слуха. «С Лялей беда», – вдруг услышала она отчётливо произнесённую фразу и содрогнулась от ужаса, узнав в таинственном шёпоте голос давно умершей сестры.

Свет померк в глазах Серафимы. Но спустя несколько мгновений она вдруг увидела объятую огнём землянку и свою племянницу. На Ляле горела одежда, обугливалась кожа, но Ляля упорно выносила из огня какого-то человека.

Серафима была настолько поражена явившимся ей видением, что немедленно запрягла коня в бричку, взяла в руки вожжи и взмахнула кнутом…

* * *

В этот же день и Мариула в Сакмарске чувствовала себя недостаточно комфортно. Она никак не могла успокоить Раду. Девочка не пила, не ела и вела себя необычно нервозно.

Выбившись из сил, Мариула положила плачущую девочку в зыбку и решила выйти во двор, чтобы затопить самовар и немного подышать свежим воздухом.

Чувствуя сильную головную боль, она пошла к выходу из избы. А когда она занесла ногу, переступая порог, девочка неожиданно умолкла. Заподозрив неладное, Мариула тут же вернулась к зыбке и посмотрела на Раду.

Девочка встретила её взгляд своими чёрными глазками и вдруг… Мариула услышала голос, пригвоздивший её к месту.

«Мама умирает, помоги ей!» – услышала она странное послание, как будто исходящее от притихшей девочки. «Помоги ей», – послышалась странная просьба, после чего Рада снова пришла в движение, закапризничала и повела себя, как обыкновенный ребёнок.

– Свят, свят, свят, – закрестилась поражённая Мариула, повернувшись к иконостасу. – Спаси и защити меня, Святая Богородица, от наваждений бесовых!

Снова направившись к двери, она подумала: «Ведь надо же как умаялася. Чёрте чего мерещится, как с перепугу!»

Но на улице её ожидал ещё один сюрприз, от которого сердце Мариулы едва не выскочило из груди.

Не успела она растопить самовар, как у ворот остановилась цыганская бричка. Спустя мгновение во двор ворвалась Серафима, на которой лица не было.

– Господи, что стряслось, родимая? – заключая её в объятия, встревоженно спросила Мариула.

– Не знаю, ничего не знаю! – воскликнула та, заливаясь слезами. – Веди меня в дом. Хочу немедленно увидеть свою племянницу и её крошку.

– Ты что, аль белены объелась, сердешная? – легонько отстранив от себя убитую горем цыганку, пытливо заглянула ей в лицо Мариула. – Иль не ведашь, что ушла она из Сакмарска?

– Ушла? Куда? – обомлела Серафима.

– А я почём знаю? – пожала плечами Мариула. – Она птица вольная. Оставила мне дочурку свою и упорхнула зараз.

– О Господи! – зарыдала в голос цыганка, упала на колени и, сорвав платок, стала рвать на голове волосы. – О Господи, не оставь сиротку несчастную. Помоги ей. Не лишай жизни!

– Постой, да что ты по ней причитаешь, будто о покойной? – нахмурилась Мариула. – Кажись, Архипа она искать пошла, а не на голгофу.

Серафима вскочила на ноги и схватила её за руку:

– Пойдем, в избу пойдём скорее.

– Обожди, успеется, – воспротивилась Мариула. – Сейчас вот самовар закипит, и тогда…

– Некогда мне чаи распивать! – в сердцах воскликнула цыганка, ещё крепче сжимая её руку. – Молиться будем за спасение Ляли! Мы с тобой обе ведуньи. И сила наша убережёт её от смертушки лютой!

Как только женщины вошли в дом, девочка перестала плакать и затихла. Мариула и Серафима встали перед иконами на колени и обратились с молитвами к Богу.

– Господи, нет твоей воли, чтобы старшим хоронить молодых, – крестясь и отвешивая поклоны, молилась Серафима. – Смилуйся, защити дитя моё Лялечку!

Вместе с ней молилась и Мариула.

Никогда ещё Серафима не просила Бога так, как в этот день. В едином порыве слились души в общем-то разных, но близких по духу людей.

Мариула стояла рядом с Серафимой, и часть её разума молилась вместе с ней. А другая часть разума осознавала, что с Лялей всё будет в порядке. Если она решилась принять смерть, то едва ли кто остановит её…

Неожиданно цыганка встала на ноги, выпрямилась во весь рост и закрыла глаза ладонями. Так она простояла около получаса. Когда Серафима убрала руки, лицо её сияло, а глаза светились загадочным огнём.

– Что, полегчало? – участливо поинтересовалась Мариула.

– Да, – ответила цыганка, глядя куда-то мимо неё.

– Ты сейчас зрила Лялю? – не совсем уверенно предположила Мариула.

– С ней всё хорошо, – ответила Серафима и, облегчённо вздохнув, посмотрела на неё более осмысленно. – Господь услыхал наши молитвы и вернул её душу обратно в тело!

– Дык она что, аль взаправду помирала? – ужаснулась Мариула.

– Что было, то прошло, – загадочно улыбнувшись, ответила цыганка. – Ну что, ставь самовар, хозяюшка. Теперь я действительно проголодалась и опустошу его до последней капли!

* * *

Свидетельницей воскрешения Ляли была только не отходившая от неё волчица. Сначала цыганка сделала вдох. Потом попыталась разлепить веки. Волчица встрепенулась, заскулила и радостно вильнула хвостом. Ляля пошевелилась. Но обожжённое, покрытое коркой тело отозвалось невыносимой болью. Издав полный муки стон, она лишилась чувств.

* * *

Мариула и Серафима, сидя за столом, пили чай. Они успели пересказать друг другу всё, что произошло странного с каждой из них в этот день, а сейчас детально обсуждали, что это могло означать.

– Ляля была в смертельной опасности, – уже в который раз твердила цыганка, дуя в блюдце и остужая чай. – Я всё как наяву видела.

– А сейчас что? – поддерживая разговор, задавала вопросы Мариула. – Мыслишь, живой осталась?

– Да! – как-то уверенно и почти торжественно ответила Серафима. – Теперь душа моя спокойна.

– А свидимся ли мы с нею когда? – поинтересовалась Мариула.

– Уже никогда не свидимся.

– Это ещё почему?

– Она ушла от людей навсегда.

– Куда?

– Об этом я не знаю.

– И что, даже дочурку навестить не заглянет?

– Она будет всегда с ней рядом. Рада, когда вырастет, всегда будет чувствовать присутствие матери возле себя.

Мариула взяла опустевшую чашку гостьи и подставила её под носик самовара.

– А с дитём что делать мыслишь? – спросила она. – Ведь мается без матушки чадо неразумное?

– С собою в табор заберу, – решительно ответила Серафима. – Я ещё не слишком стара и сама выращу малютку.

– И чего она будет с вами везде кочевать? – нахмурилась Мариула. – Пущай со мной живёт. В тепле завсегда и чистенькая.

– А я что, в грязи её валять буду? – насупилась обиженно цыганка.

– Да не об том я, – поспешила загладить свой невольный промах Мариула. – Просто спокойнее Радочке при мне будет. Я хоть и стара годами супротив тебя, но в могилу ещё тоже не собираюсь.

– Ты ещё долго протянешь, – пристально посмотрев на неё, сказала Серафима. – Но девочку я всё одно заберу. Чужая она тебе, а мне… Кровиночка родная она мне!

– Тогда пошто Ляля её мне оставила? – спросила Мариула. – Когда она ко мне прощаться забежала, то и дочурку в кульке принесла. Ляля сказала тогда, что я её ребёночку знания свои передам, а опосля отцу верну, когда он объявится.

Цыганка задумалась. Она знала, что хозяйка дома не лукавит, а говорит чистую правду. Если бы Ляля захотела оставить девочку ей, своей родной тётушке, то обязательно нашла бы способ сделать это.

– А ты о себе подумала? – спросила она, глядя на Мариулу. – Хлопот с малюткой не оберёшься.

– Мне не привыкать, – спокойно ответила та. – Детей вырастила, внуков вынянчила. Чай и с девчуркой слажу. Она только вот нынче капризничала, а так спокойненькая и ласковая, как агнец Божий!

– Так ведь цыганских кровей она, а ты? – не сдавалась Серафима.

– У меня тожа кровь цыганская, или ты не ведала об том? – хитро прищурилась Мариула.

– Ведала, – со вздохом вынуждена была согласиться Серафима и, не видя больше повода для продолжения спора, лишь развела руками. – Хорошо, пусть девочка остаётся у тебя, раз Лялечка так пожелала. А я буду навещать вас изредка, когда табор поблизости останавливаться будет.

Затем она встала и подошла к спящей Ании. Цыганка взяла девушку за руку и закрыла глаза.

Мариула тоже приблизилась к постели девушки. Её удивило и озадачило загадочное поведение гостьи.

– Сон её прозрачный, – не открывая глаз, заговорила цыганка. – Человека, который видит прозрачный сон, почти невозможно разбудить. Сейчас её душа в потустороннем мире.

– Как ты об этом проведала?

– Я проследила за ней.

– Когда она пробудится, не ведашь? Что-то беспокоюся я за жизнь её?

– Этого я не знаю, – вздохнула цыганка, отпуская руку спящей. – Этого никто не может знать. Бог даст, проснётся и сама всё как есть обскажет!

– Всё, что ты только что мне обсказала, я и сама ведаю, – вздохнула и Мариула.

– Я знаю, – Серафима отвела глаза в сторону. – Не знаю вот только, зачем меня пытаешь. Проверяешь силу мою?

– Нет, упаси Господи! – всплеснула руками Мариула. – Я ведь как… Мыслила, что ты глубже меня зришь, гостьюшка дорогая!

– Глубже меня, да и тебя, наверное, может видеть только Ляля, – вспомнив племянницу, грустно улыбнулась цыганка. – Она может всё. Вся в мать покойную, царство ей небесное!

Серафима перекрестилась и, повязав на голове платок, направилась к двери, собираясь покинуть гостеприимный дом.

– Ой, Господи, совсем спросить позабыла. – Она обернулась к Мариуле. – Казаков ваших сакмарских видела, когда к тебе спешила.

– Чай киргизов ловить поскакали, головушки удалые! – улыбнулась та. – Что-то в последнее время шибко безобразничают нехристи. Уже за околицу носа высунуть нельзя.

– Так близко подходят? – удивилась цыганка.

– Ещё как. Крадут коней, крадут людей, всё зараз крадут безбожники и в степь увозят, – вздохнула Мариула. – Помню, когда казаки сюда пришли, султан Танбал с огромным войском бить их пожаловал! Дык они, с Василием Араповым во главе, так ордынцев расчихвостили, что те Сакмарск наш апосля за сотню верст объезжали! А теперь вота сызнова покою от нех нет. Скачут вокруг поселениев, киргизцы окаянные, кто чуток зазевался, враз аркан на шею и айда в степь.

– Креста на них нет, – покачала осуждающе головой цыганка и вышла за порог.

– Ты уж поберегись ворогов, Серафимушка, – проговорила ей вслед Мариула. – Не приведи Господь, на пути ихнем окажешься.

– Пускай они меня опасаются! – гордо встряхнула головой цыганка. – У меня слово заветное на такой случай припасено. Кто из ворогов на моём пути окажется, очень пожалеет!

– И что с тово? Слово не дело.

– Моё слово таково, что любого ворога скособочит и в могилу сведёт!

Глава 30

Прекрасная картина… Могущественный хан Хивы в своём дворце, на роскошном троне. Нага рядом, на мягких подушках возле него: вручил богатые подарки и ждёт, пока хан их рассмотрит и оценит. За спиной Наги склонился толмач. Это отрадно: значит, хан выслушал его речь.

Затем Нага передаёт конец серебряной цепочки, который прикреплён к стальному ошейнику Жаклин. Она великолепна, и повелитель Хивы в немом восторге. Ради такого подарка хан позволил Наге переместиться с подушек на стул рядом с троном. Оба любуются красивой рабыней, которая исполняет восточный танец живота.

Вдруг картина сменилась. В одночасье Нага и повелитель Хивы перенеслись из дворца на святую для мусульман землю – сначала в Мекку, а затем в Медину. Этот путь проделал когда-то давно сам пророк Мохаммед! В ходе этого чудесного паломничества Нага существенно обогатил свой публичный образ. Он уж не сабарман и не главарь Албасты, а неутомимый молитвенник, одетый в дорогие одежды влиятельный человек.

Перед тем как войти в священную Каабу, Нага и хивинский хан долго молились. Далеко за полночь, после завершения церемонии омовения, Нага вновь отправился в мечеть и продолжил молитву до самого рассвета.

А затем, на пути всего следования от дворца до Каабы повелителя Хивы и Нагу приветствовали сотни тысяч паломников, находящихся в этот день в священной Мекке…

Он проснулся и долго лежал не шевелясь, боясь отпугнуть прекрасный сон и пытаясь запомнить его от начала до конца. Такие радужные сны он видел всегда, когда курил опиум. Нага не заметил и сам, как снова сделался рабом дурманящего зелья. Опиум помогал ему спрятаться от жестокой реальности в мир грёз, где он чувствовал себя чуть ли не центром вселенной, вторым человеком после самого Всевышнего!

Нага покосился влево. Рядом лежала его рабыня Жаклин. Её обнажённое тело было просто восхитительно. Только вот ещё свежее розовое клеймо на спине резко бросалось в глаза и портило обворожительную картину. «Сама виновата, стерва», – зло подумал Нага и тут же улыбнулся. Зато он сломал строптивицу навсегда. Теперь её место только с ним рядом!

Албасты потянулся и поискал глазами чилим. Ему захотелось продлить удовольствие курением опиума. А что? Кто ему может запретить? ОН АЛБАСТЫ – ЗЛОЙ ДУХ! Он вершитель судеб многих людей, которых его воины крадут везде, где увидят, а он с лёгким сердцем обращает пленников в рабство! Албасты не убивает зря людей, он ценит их жизнь! И какая им потом разница, во сколько он их оценивает. Пусть радуются – в рабстве тоже можно жить!

Нага встал, взял чилим и раскурил его. Но не успел он сделать волшебной затяжки и унестись обратно в мир грёз, как с улицы послышались тревожные крики.

Он недовольно поморщился и ткнул Жаклин:

– Оденься и выгляни. Узнай, что там за шум?

Отвыкшая прекословить рабыня молча и расторопно выполнила приказ своего повелителя. Когда она вернулась в шатёр и встала на колени, Нага выпустил наружу облако дыма:

– Ну? Какого рожна там шум подняли?

– Вас просят выйти, повелитель! – с каменным лицом тихо ответила Жаклин.

– Кто просит? – втянув в себя очередную порцию дурманящего дыма, спросил Нага.

– Отряд Юсуфа вернулся, повелитель.

– Скажи им – пусть отдыхают, а пленников в кандалы и в яму!

– Пленных не привели. Сами едва ноги от казаков унесли!

– Ноги? От казаков? О чём ты говоришь?

До Наги не сразу дошёл смысл сказанных Жаклин слов. А когда он наконец понял, сразу вскочил с подушек и как ошпаренный выбежал из шатра на улицу.

Увидев Юсуфа, Нага остановился и замер. Дурман мгновенно улетучился из головы.

– Что это с вами? – спросил он, с недоумением и страхом разглядывая своего сотника и сабарманов из его ощутимо поредевшего отряда.

– Плохо дело, Албасты, – сказал Юсуф, закрывая красным от крови платком рану на шее.

– Вижу по вам, что новости привезли плохие.

– Мы нарвались на засаду казаков у стен Оренбурга, – ответил Юсуф, глядя в землю.

– Какая ещё засада? О чём ты говоришь?

– Нас ждали, Албасты. Кто-то нас предал!

– С чего ты взял?

– Когда мы подъехали к Яику, разделились на мелкие группы и готовы были заняться «охотой», со всех сторон нас окружили вооружённые до зубов казаки. Их было во много раз больше нас. Выстрелами из ружей и пистолетов они положили сразу половину наших воинов. А потом они пустили в ход пики и сабли. Все, кто выжил в этом аду, – перед тобой, Албасты.

Нага посмотрел на израненных сабарманов, которых насчитал всего лишь два десятка.

– Это всё, что осталось от ушедшей с тобою сотни? – ужаснулся он.

– Это все, кто вернулся со мной, – угрюмо уточнил Юсуф. – Сколько убитых и раненых, я сказать не могу. Только вот боюсь я, что раненые наведут казаков на наш лагерь, Албасты.

– Ты считаешь, что нам надобно сворачиваться и уходить?

– Откуда мне знать! – И Юсуф сердито ткнул перед собою в землю кулак. – Ты Албасты, тебе и решать!

В лагерь прискакал ещё один всадник. Осадив коня, он тут же соскочил со взмыленного от бешеной скачки животного и, бросив уздечку, грохнулся на колени.

– Албасты, – хрипло выкрикнул он, – беда! Несколько сотен казаков заполонили степь. Они движутся в нашу сторону.

– О Аллах, мы пропали! – Юсуф вскочил с колен на ноги, беспокойно озираясь и вращая глазами.

– Это мы ещё посмотрим! – сказал Нага воинственно. – Немедленно собирайте все ценные пожитки, грузите на верблюдов, и мы уходим. Сколько осталось людей?

– Около сорока, – сказал кто-то.

– И это всё?

– Всё.

– Погодите, Албасты. – К Наге приблизился верный Амир и указал на яму с пленниками.

– С рабами что делать будем? – спросил он, как всегда, вкрадчиво и спокойно.

– Швырни в яму отравленной пищи или воды, – не раздумывая, распорядился Нага. – Ты понял меня?

– Да, Албасты.

– Когда убедишься, что все передохли, живо ко мне.

Амир ушёл, и тут же перед Нагой предстал, сильно прихрамывая на правую ногу, Юсуф.

– Верблюды уже скоро будут загружены, – сказал он холодно, поглядывая исподлобья на Нагу. – А может, всё бросим здесь и налегке ускачем?

– Нет, мы возьмём с собою самое ценное! – раздражённо выкрикнул Албасты.

– Но казаки нас быстро настигнут в степи. Гружёные верблюды не слишком быстры, ты же знаешь?

– Караван пойдёт отдельно, через коричневые пески. Вот ты его и возглавишь вместе со своими «подранками»!

– Ты хочешь, чтобы мы отвлекли казаков на себя?

– Я хочу, чтобы ты немедленно исполнил мой приказ! – взревел Нага. – Пока мы сейчас лясы точим, казаки всё ближе и ближе.

– Хорошо, – сказал ледяным голосом Юсуф. – Я забираю караван и ухожу в степь!

С этими словами он развернулся и похромал к ожидавшим его людям и верблюдам.

Нага вернулся к тому месту, на котором четверть часа назад возвышался его шатёр. Он увидел Жаклин, с безразличным видом сидевшую на узле с какими-то пожитками. Он смерил её задумчивым взглядом и подумал: «Может, её тоже напоить отравой и в яму?» Но тут же отказался от кровожадной мысли. Нага уже и так достаточно жестоко поступил с несчастной женщиной: превратил в рабыню и заклеймил железом! А ведь когда-то давно, во Франции, она спасла его от чудовищной нищеты и, быть может, от смерти. Голодный, больной от злоупотребления опиума, он едва не покончил с жизнью самоубийством, а она…

– Скоро здесь будут казаки, – сказал он угрюмо. – Если хочешь, уходи с ними. Ты мне больше не рабыня.

Женщина посмотрела на него грустными глазами и печально улыбнулась.

– Если я тебе надоела, повелитель, то убей прямо сейчас, – сказала она. – С клеймом на теле для меня всё равно не будет больше достойной жизни!

– Уходи, дура! – вскипел Нага, почувствовавший укол совести. – Это клеймо тебе принесёт неслыханный успех в обществе! Напряги свои куриные мозги и вспомни – хоть одна из светских дам может похвастаться клеймом рабыни? Тебе будет сочувствовать вся сердобольная Европа. Тебя будут жалеть и тобой будут восхищаться!

– Нет, мне всё равно некуда идти, – посетовала Жаклин, а её прекрасные глаза залились слезами отчаяния: – У меня нет денег, у меня нет друзей. Ничего у меня нет! Ты всё отнял у меня!

– Хорошо, я отпущу тебя позже, – опустил голову Нага. – Скоро я буду сказочно богат. У меня будет очень много денег, и я вознагражу тебя за все страдания. А теперь жди меня здесь. Я скоро!

Тем временем караван с пожитками сабарманов углубился в степь. Нага не зря указал Юсуфу пункт назначения – коричневые пески. Там легко было затеряться от преследователей, так как на песчаной почве не оставалось следов. Если среди казаков не найдётся хорошего следопыта, ранее бывавшего в песках, то караван уйдёт от преследования довольно быстро.

Драгоценные минуты таяли с катастрофической быстротой. Нага считал их в смертельном страхе, утешая и одновременно обманывая себя пустыми надеждами. Уже близился полдень. Наконец вернулся Амир. Он был мрачен.

– Ну что? – спросил его Нага.

– Все передохли.

– Всё идёт как надо! – сказал Нага, сжимая кулаки. – Сейчас поступим следующим образом…

Он схватил Амира за руку и потянул его за собой. Они вернулись к тому месту, где некогда возвышался шатёр Албасты.

– Сейчас я и Жаклин спустимся в схрон, – сказал Нага, глядя в лицо Амира, – ты закроешь за нами вход и замаскируешь песком!

Амир понимающе кивнул. Он знал про этот схрон, так как сам копал его вместе с Албасты, когда тот отправлял сабарманов на охоту за людьми или караванами.

– Сам возглавишь оставшихся воинов и уведёшь их.

Нага склонился к уху Амира и прошептал ему маршрут к месту, к которому он должен увести людей.

– Сюда вернёшься дня через два-три. Казаков уже не будет, и мы подумаем, как действовать дальше!

Амир снова кивнул, соглашаясь, после чего разгрёб землю вокруг входа в схрон и открыл крышку.

Нага и Жаклин спустились в убежище, и Амир закрыл крышку, оставив своего Албасты, как крысу, в тёмной и не совсем надёжной норе.

* * *

Жаклин едва дышала. Схрон был значительно меньше, чем яма с рабами, в которой она побывала.

– А если казаки найдут нас здесь? – прошептала она испуганно.

– Едва ли, – ответил Нага, располагаясь поудобнее. – Воды и пищи у нас хватит на неделю. Для малой нужды тоже есть куток с ямкой. А вот с нуждой побольше – придётся потерпеть. Иначе задохнёмся от зловония!

– Нам что, сидеть здесь целую неделю? – ужаснулась Жаклин.

– Надеюсь, пару дней, не более, – ответил Нага. – Смирись и терпи. Я предлагал тебе свободу, но ты сама сделала свой выбор!

– Я даже думать не смела, что придётся прятаться в этой норе, – прошептала задрожав, Жаклин.

– В жизни много где приходится побывать вопреки своей воле и желанию! – И Нага погрозил кулаком в потолок. – Ничего, всё обойдётся.

– Ты в этом уверен?

– Всё в руках Всевышнего, – ответил неопределённо Нага, опустив в темноте голову. – И мы тоже!

– Кара небесная может добраться до нас и в этом логове, – вымолвила упавшим голосом Жаклин. – Помоги мне снова увидеть свет, Господи!

* * *

Негодование на себя и на своего «повелителя» кидало её в дрожь. И только боязнь угодить в очередной переплёт удерживала в схроне рядом с Нагой, которого она люто ненавидела.

Впервые за много дней Жаклин почувствовала себя свободной. Садык отпустил её на все четыре стороны. И она могла бы воспользоваться его неожиданной «милостью», но ей нужна была его жизнь. Жаклин давно вынашивала план мести и ждала этого часа. Она мечтала отомстить за все те унижения, которым подверг её этот проклятый выродок Садык, и теперь, прямо сейчас, она собиралась убить его. Что последует за этим, её волновало меньше всего. Главное – этот ублюдок рядом и целиком в её власти.

Нага лежал напротив. У него «обострилась» старая болезнь. Он распростёрся на тюфяке под ватным одеялом, и можно было подумать, что Нага отошёл в мир иной, если бы изредка он не глотал шарики чёрного зелья, которых у него был полный кожаный мешочек.

Жаклин осторожно потянула подол платья, нащупала рукоятку прикреплённого к ноге кинжала. Она была полна решимости немедленно расправиться с подлым негодяем, но… Жаклин замерла, услышав над головой мужские голоса. «Казаки уже в лагере», – подумала она. Как это было сейчас некстати! Если бы они знали, что главарь сабарманов – кровавый психопат – прячется у них под ногами?!

Сначала Жаклин взяла кинжал на изготовку и занесла руку для рокового удара, но потом подумала: «Уйдут казаки, тогда я убью этого жалкого мерзавца. Ведь я могу подождать. И дорогу к Оренбургу тоже знаю». Она тихо присела на корточки под спуском в схрон, ожидая, что казаки уже скоро покинут брошенный сабарманами лагерь.

* * *

Атаман соскочил с коня как раз в том месте, где был замаскирован вход в схрон. Казаки обскакали все окрестности вокруг покинутого сабарманами лагеря, но никого так и не найдя, собрались вокруг своего атамана.

– Что делать будем, атаман? – спросил важного вида казак, едва удерживая пляшущего под собою коня.

– Обожди, Платон, дай обмозговать ситуацию.

Атаман уселся на топчан, который не так давно служил постелью для Албасты, и подпёр рукой подбородок.

По сравнению с Платоном атаман выглядел не так весомо, как хотел казаться. Лихо заломленная шапка, рыжая борода, голубые близко посаженные глаза. Вид боевой, но не грозный. Средний рост и запылённый кафтан не позволяли атаману значительно выделяться среди своих казаков, хотя по всему было видно, что те его ценили и уважали.

– Оглядите всё округ ещё раз, покуда я мыслю, – сказал он наконец.

– Дык мы и так всё проглядели, Прохор Григорич?! – воскликнул кто-то из казаков.

– Знать, худо глядели, – прикрикнул атаман. – По всему видать, что сабарманы шибко спешили наутёк. Только поглядите, сколько вещей зараз округ разбросано? Собрали всё, что унесть смогли, и айда в степь-матушку!

– Я здеся следы верблюжьи зрил, – сказал Платон. – Они, сабарманы то бишь, в коричневые пески зараз двинулись.

– Куда? – насторожился атаман.

– Далёко в степь, значится, – пояснил Платон. – Бывал я там. Гиблое место, скажу вам.

– А пошто гиблым то место зовётся? – спросил атаман. – Я много слыхивал о песках коричневых, а вот бывать тама не доводилось!

– За то Господу свечку поставь, – вздохнул Платон. – Туда ведёт много троп, а оттель ни единой. Кто в пески ненароком забредёт, тот тама и сгинет!

– А ты пошто живёхонек, Платоша? – загудели казаки. – Сам мелешь, что бывал там, а видишь ли, сейчас с нами?

– Сам не ведаю, как выбрался, – без тени улыбки на лице ответил тот. – Бродил взад-вперёд как неприкаянный. Ни следочка. Куда ни пойду, зараз в обрат ноги несут. Хожу-брожу, а всё на то же место вертаюсь.

– Ну ты же выбрался оттуда? – спросил заинтригованный атаман.

– Я тогда из плену бухарского убег, – прикрыл глаза, вспоминая, Платон. – Шёл-брёл и забрёл. Солнце палит, как в аду, и ни ручейка вокруг. Травы нет, а песок. Мелкий, как вода. В руках не удержишь. Когда по нему ступаешь, следочки зараз прямо за тобою исчезают! Упал я на колени тогда и обратил свой лик к Господу. Просил его из ада того меня вызволить. Даже обратно в рабство готов был идти, лишь бы выжить!

– И что? Господь перенёс тебя до избы? – пошутил кто-то из казаков.

Но шутка оказалась неуместной и не вызвала смеха у остальных.

– Упал я тогда наземь и помирать собрался, – вздохнул, вспоминая, рассказчик. – А тут буря зараз. Ураган поднял как пух песок этот. Я только поспел башку рубахой закрыть, чтоб зенки, рот да уши сберечь. Когда буря улеглась, не помню. Очнулся – старик рядышком восседат. Взял он меня за руку и повёл. Куда вёл, знать не знаю. Только гляжу, а песок-то далёко позади остался! Впереди ручей струится. Когда обернулся я к старику, чтоб в ноги пасть да спасибочки сказать, а его и нет рядышком. Кругом ровно, за десять вёрст всё обозреть можно. А старика-то и нет, будто в небеса вознёсся али сквозь землю зараз провалился!

– А может, всё ж под землю зараз, в ад кромешный провалился? – снова пошутил всё тот же озорной казак.

Но и эта его шутка не получила поддержки у других.

– Не зрил – не ведаю, – ответил ему Платон. – Коли сумлеваешься, пойди сам и проверь. Ежели что – не взыщи, коли там зараз и останешься!

– И что, дожди там не падают? – спросил кто-то из казаков.

– Ни дождей, ни снегу, – ответил Платон, обернувшись и поискав того, кому адресовал свой ответ. – Сказывают, что зимою там такие морозы трещат, что человек заживо в кусок льда обращается. Но я того не зрил, зазря брехать не стану!

– Слухай слово моё, браты-казаки! – встав с ложа Албасты, сказал атаман. – Правда про пески сказана али брехня всё это – судить не берусь. Но и жизнями вашими зараз рисковат не собираюсь. А потому слово моё такое будет. Мы сабарманам зараз урон большой сообща учинили! Пущай теперь раны в песках зализывают, ежели живы останутся. Но а мы… – Он обвёл свой отряд строгим, волевым взглядом. – А мы до дому, в Форштадт зараз вертаемся! Верно я говорю, казаки?

– Любо, – громко гаркнули казаки.

– Тогда по коням, браты, и…

– Атаман, сюды пожалуй, – позвали его, и он осёкся на полуслове.

Казаки обнаружили яму, в которой сабарманы держали пленников до их продажи в рабство. Атаман и остальные приблизились к ней и остановились, не зная, что и думать.

– Чего тама? – спросил первым Платон, ковырнув носком сапога булыжник и толкнув его в яму.

– Люди тама, – ответил казак, который подзывал атамана. – Их много. И зараз все мертвяки!

– Как это мертвяки? – удивился Платон, обведя недоуменным взглядом казаков, лица которых выглядели белее мела. – Тама что, могила, Нифан?

– Похоже на то, – угрюмо ответил казак. – Кады я спустился туда, и обомлел зараз. Люди все в говне и блевотине. Только поглядите на них. Не рыла, а страсть Божья!

– Знать, потравили их, чтоб за собою не тащить, – высказал своё предположение атаман. – Вот твари подколодные, киргизы эти! Завсегда сабарманов лупить будем беспощадно, и в хвост, и в гриву!

Атаман отвернулся, чтобы отойти от ямы, но был остановлен вопросом Нифана:

– С мертвяками-то что делать будем, Прохор Григорич?

– Земле придадим, вот что.

– Всех зараз али по отдельности?

– Зараз всех. Непотребно сеё, чтоб души христианские без погребенья остались. Сообча смертушку мученическую приняли, сердешные, пущай в одной могиле и хоронятся!

– Но меж них и магометяне есть?

– Они тоже люди, хотя веры иной, – вздохнул атаман сожалеючи. – Хороним всех зараз прямо здесь, в яме этой. А там, на небесах, Аллах ихний с Господом нашим сами поладят. Они и без нас разберутся, кто есть кто, и поделят по справедливости души ихние.

Казаки дружно взялись за дело. Каждый из них посчитал обязанным приять участие в захоронении безвинно убиенных. В яму сыпали сгребаемую отовсюду землю, заваливали камнями. В конце концов нагребли холмик и водрузили над ним наспех сколоченный крест.

– Пущай покоятся с миром, люди добрые, – трижды перекрестился атаман и отошёл к своему коню. – А теперь до дому, казаки! По-о-о ко-ням!