Текст книги "На пороге великой смуты"

Глава 12

Наступило утро. По комнате беспокойно разгуливал взад и вперёд граф Артемьев, сунув руки в карманы камзола. Он хмурил лоб, видно было, что граф не в духе. У окна стоял Демьян. Он напряженно пялился на улицу, словно ожидая кого-то.

– Ну и как всё это понимать, Александр Васильевич? – спросил граф. – Лично я ничего понимаю. Вот уже сколько дней томлюсь в ожидании, а господин Анжели так и не является. Или, может, он передумал возвращаться в Оренбург из Франции?

– Александр Прокофьевич, – заговорил Барков, сидевший с кислой миной на лице, – этот француз человек непредсказуемый. Я много раз предупреждал вас об этом.

– А Безликий где? – посмотрел на него граф. – Я, кажется, просил его легализоваться и прибыть ко мне?

– Я передал ему ваше пожелание, – ответил Барков. – Но почему он не спешит с визитом, я не знаю!

– Анжели… У меня начинает складываться мнение, что у этого проходимца звериное чутьё на опасность, – граф угрожающе поднял кулак. – А может, он специально сказал, что уезжает на родину, а сам затаился где-то рядом?

– А смысл в чём? – спросил озабоченно Барков. – Его бочонки с медными деньгами здесь ещё.

– И что из этого? Может быть, они для него ничего не значат?

– Вы так думаете?

– Начинаю думать, – поправил капитана граф. – Это затишье меня настораживает!

– Признаться, меня тоже, – сказал Барков. – Я считаю, что Анжели давно уже в городе. Он мог сюда проникнуть когда угодно, незамеченным, по реке, например. Возможно, он уже знает о вашем присутствии в доме Жаклин и не рискует в нём появляться.

– Мысль интересная, – согласился граф. – Признаться, я тоже о том подумывал. А как его заставить прийти сюда, здравые мысли есть?

– Вам и вашим людям надобно на время покинуть город, – посоветовал Барков. – Но сделать это так, чтобы большая часть горожан видела это!

– И что даст нам этот манёвр? – насторожился граф.

– Он даст почву для сплетен и догадок. Если Анжели в Оренбурге, то они не минуют его ушей.

– Это то, что нужно! – восхищённо воскликнул граф. – Анжели обязательно клюнет и угодит в ловушку!

– Клюнет или нет – бабка надвое сказала, – усомнился Барков. – Этот господин так же осторожен, как и опасен! Во всяком случае, надо сделать всё, чтобы он заглотил эту приманку.

– Тогда мы навестим наших друзей в Сакмарске! – объявил граф. – С недельку мы поскучаем, понадоедаем казакам, а за это время, быть может, и мышка в норку заглянет?

– Я бы ещё хотел вот о чем попросить вас, Александр Прокофьевич, – заёрзав в кресле, нерешительно сказал Барков. – Прикажите выпустить Жаклин из подвала?

– Никогда! – отрезал граф. – Пускай эта грешница сполна прочувствует всё то, что чувствовал мой бедный сын, сидя с цепью на шее в этом омерзительном месте.

– Но она же женщина, – всё так же нерешительно пробормотал Барков. – Тяжела цепь на её тонкой шее. Это уже слишком!

– Ничего. Не сдохнет! – категорически возразил граф. – Была бы она женщиной, а не сатаной, я бы ещё подумал! И еще, Александр Васильевич, не напоминай мне больше об этой злобной ведьме. Не порть моё и без того ужасное настроение!

В дверь постучали. Граф и Барков недоумённо переглянулись.

– Кто это может быть? – спросил капитан, обратив свой вопрос ко всем, кто находился с ним в комнате.

– Может быть кто угодно, – ответил граф. – Анжели и Безликий в том числе. – Он глянул на прилипшего к окну слугу. – Эй, Демьян, кого там черти принесли?

– Не знаю, Ляксандр Прокофьевич, – пожал тот могучими плечами. – Хлыщ какой-то у двери толчётся. Может, пугнуть его?

– Погоди, дай-ка я сам посмотрю. – Граф подошёл к окну и посмотрел через него на улицу.

– Кто-нибудь из тех, кого мы ждём, Александр Прокофьевич? – спросил заинтересованно Барков. – Салон закрыт. Покупателей нет.

– Не похож он на тех, кого мы ищем, – сказал граф задумчиво. – Больше на щеголя смахивает.

– Сейчас пойду и притащу этого красавца, – направился к двери Демьян. – И не будете зазря головы ломать, кто он и пошто сюда пожаловал!

Он быстро спустился вниз и уже скоро вернулся, крепко держа за руку сопротивляющегося незнакомца.

– Так это же…

Барков не договорил и удивлённо посмотрел на графа, лицо которого тоже вытянулось от удивления.

– Я по поводу объявления о работе, – широко улыбаясь, сказал гость. – Или, быть может, я не вовремя?

– Как раз кстати, милейший, – улыбнулся приветливо граф. – Моему салону всё ещё требуются хорошие приказчики!

* * *

По заснеженной дороге, ведущей из Оренбурга в Сакмарский городок, ехали десять всадников. Настроение у них, как видно, было приподнятое. Скакавший впереди всадник казался особенно весел. Его разрумянившееся на морозе лицо так и сияло, соперничая с лицами скакавших позади него. Этот важный с виду господин ни на минуту не давал покоя своему великолепному скакуну и сыпал шуточки в адрес ехавшего рядом огромного слуги.

Когда маленький отряд свернул в лес, граф Артемьев (а возглавлял всадников именно он) замолчал. Он любовался засыпанными снегом деревьями, но не восторгался ими вслух. Граф знал, что окружавшим его людям безразличны прелести природы, а его восторги воспринимались бы ими всего лишь как «барские причуды».

Глубоко вдохнув свежего морозного воздуха, граф резко выдохнул и призадумался. Ему вдруг вспомнился доклад обер-секретаря Сената Ивана Кирилловича Кириллова, который подготовил специально для императрицы Анны Иоанновны ещё в 1735 году.

«Обозрев» земли будущего Оренбургского края, докладчик писал: «…подземное богатство открывается, о каком здесь нечаяно, а сия новая земля и наверху себя изготовила изобилием дичи и зверей диковинных… таит сия земля богатства и вселяет благие надежды…»

Оренбургский край с территорией в один миллион пятьсот двадцать пять тысяч квадратных километров природными богатствами превосходил многие европейские государства. Дипломаты, военные чиновники, учёные и путешественники, в разное время и по разным причинам посетившие край, были поражены бескрайними степными просторами и «новизной предметов сей азиатской стороны». Однообразные степи протяжением семьдесят дней пути, обширные пространства озёр, кишащих рыбой и дичью, редкие экземпляры животных – всё было здесь необычно для европейца и будто переносило в неведомый мир».

Граф отвлёкся от своих размышлений, когда из глубины леса послышался хруст ломаемых веток. Вскоре из-за деревьев показалось несколько всадников. Лицо скакавшего впереди было покрыто инеем от быстрой скачки, а глаза блестели.

– Данила! Донской! – в один голос воскликнули граф и его слуга Демьян, узнав атамана сакмарских казаков.

– Это вы, Ляксандр Прокофьевич! – радостно воскликнул Донской. – Каким это чудом вы очутились здесь?!

– Мы вот с Демьяном решили совершить прогулку, – улыбаясь, ответил граф. – А заодно и к вам, «сиволапым», в гости собрались заглянуть!

Атаман сразу даже не нашёлся, что ответить, разглядев сопровождающий графа отряд и, всплеснув руками, крикнул своим товарищам:

– Гей, казаки! А ну высовывайте рыла свои из лесу! К нам сам Ляксандр Прокофьевич в гости зараз пожаловал!

Казаки, словно дождавшись приказа своего атамана, лихо выскочили на конях из леса и окружили отряд графа.

– А мы здесь злодеев ищем, – словно оправдываясь за действия своих казаков, пояснил атаман. – Когда вас завидели, то за них окаянных, зараз и приняли.

– А мне показалось, что вы охотитесь, – улыбнулся граф, видя, как угрюмые, решительные лица казаков изменились и подобрели. – Ведь разбойники, как мне известно, по степи рыщут?

– Дак мы и в степь совались, – подъехав ближе, сказал Григорий Мастрюков. – Только там ордынские воины шакалят. Их хан с губернатором нашим об том уговорились, чтоб сообча татей отлавливать. Мы чуток с ними не схлестнулись, а когда объяснились, дык зараз и разъехались по-хорошему!

– А что, разбойники вашему славному городку угрожают? – спросил у казаков граф. – Неужели они столь дерзки, что решаются нападать на укреплённые поселения?

– Да вроде бы не слыхать было, чтоб они на нас зуб точили, – заговорил, отвечая, атаман. – Только вот не так давно умёт, что поблизости от нас, за Салмышом был, сабарманы спалили. Всех порубали злыдни…

– А ещё казаки лазутчика ихнего затронули, – встрял Мастрюков. – Вот и порешили мы на круге, значится, обскакать окрестности, чтоб сабарманов напужать! А ежели повезёт, то бошки им посносить!

– Что ж, может помочь вам? – спросил граф атамана, кивнув на своих людей.

– Нет, уже не надо, – отказался от помощи Донской. – Мы и без того уже умаялись и домой вертать собирались.

– Так в чём же дело? Едем в Сакмарск?

– А охота как же? – хитро прищурился атаман. – Вы ж до охоты охочи, Ляксандр Прокофьевич? Айда по кабанам зараз вдарим, покудова все вместе мы?

От подобного предложения граф Артемьев отказаться не смог и тут же дал своё согласие. Воссоединившиеся отряды поскакали в направлении степи, заранее веселясь от предвкушения удачной охоты.

Охота на кабанов в степи – это зрелище не имеет себе равных. Графа и его людей атаман поставил у дубняка, граничащего с камышовыми зарослями. А человек тридцать казаков, вооружённых ружьями, собрались возле камышей и подожгли сухие стебли с наветренной стороны. Разгоравшийся камыш образовал большую огненную стену, которая двинулась на дубняк, заставляя кабанов покидать своё убежище.

И тут началось… Перепуганный жеребец графа носил его то к камышам, то назад, к дубняку, подчас в непосредственной близости от разъярённых зверей. Казаки стремились пронзить кабанов пиками.

Лицо графа раскраснелось. Сердце прыгало в груди. Уж очень ему хотелось убить хоть одного кабана лично.

А вокруг гремели азартные выкрики и радостные вопли участников охоты.

Граф приготовил к выстрелу своё ружьё. Уперевшись ногами в стремена, он закрепился в седле, вскинул ружьё к плечу: «Теперь я поищу цель…»

Разгорячённое лицо приятно обдавало морозным ветерком. «Только прицелься лучше!» – последнее, что промелькнуло в сознании графа, и он крикнул так громко, как только мог: «Айда ко мне, хряк любезный!»

Бежавший в дубняк огромный вепрь вдруг остановился и, пригнув голову, побежал на графа.

Огромный зверь с ужасающими клыками был настроен решительно. Александр Прокофьевич явно прочёл это и в блестящих маленьких глазках зверя, и во вздыбившейся на хребте жёсткой щётке, и во всём облике лобастой головы. Он тщательно прицелился и выстрелил. Кабан хрюкнул и с ходу зарылся рылом в снег, проделав в нём длинную и широкую борозду.

Но, как оказалось, граф не убил, а лишь ранил кабана. А это грозило опасными последствиями. Раненый кабан от боли и страха превращается в крайне опасное чудовище. «Стреляй! Немедленно стреляй!» – запаниковал мозг. Руки предательски затряслись, и граф не мог перезарядить ружьё. А кабан был от него не далее двадцати шагов. Справа грянул выстрел…

После выстрела секач снова повернулся к Александру Прокофьевичу. Подняв окровавленную голову, он поводил ею из стороны в сторону, шумно втягивая воздух влажными чёрными ноздрями.

Граф взял поданное Демьяном ружьё, не спуская глаз с кабана. Теперь он хорошо рассмотрел его торчащие уши и жёлтые, похожие на сабли, клыки.

Кабан снова ринулся в свою последнюю атаку на графа. Вся его голова и левый бок были в крови.

«В лоб бей! В глаз попасть старайся! – ободрял себя Александр Прокофьевич. – Главное не окажись посмешищем в глазах уважающих тебя людей!»

Точно утюгом, ровняя снег под собой, смертельно раненный секач уже не скакал в атаку на врага, а полз к нему, захлебываясь и фыркая.

Граф навёл ствол ружья на промежуток между глаз зверя и нажал спуск. Кабан упал, уронив голову на снег. По его мощному телу прокатились пульсирующие волны. Страшное залитое кровью рыло дёрнулось в последний раз и замерло.

Громко, выражая охвативший его восторг, Александр Прокофьевич закричал:

– Демьян! Ты видел, как я его?

– Видал, барин, – улыбнулся гигант. – Я бы эдак не в жизнь не смог.

– А как бы смог? – орал восхищённо граф. – Покажи прямо сейчас, если не трусишь?

– Кто? Я?

Демьян, оскорблённый тем, что барин упрекнул его в трусости, слез с коня, спокойно подошёл ко второму готовящемуся к броску раненому вепрю и ударом кулака в голову свалил зверя на снег. Потом он уселся на него, схватил за уши и, пригнув животному голову, выстрелил в неё из пистолета в упор.

Видевшие это казаки завыли от восторга. На такой подвиг вряд ли кто из них смог бы решиться.

После завершения охоты, которая длилась не менее трёх часов, был произведён подсчёт добычи. За время, пролетевшее в пылу охоты как один миг, было убито двадцать три кабана! Такая удача была неожиданна не только для графа Артемьева, но и всех казаков.

– Вот это да! – восхищённо воскликнул атаман, царапая пятернёй белую от инея бороду. – Такого ещё и мне видывать не доводилось!

Ну а казаки окружили убитого Демьяном вепря и восхищённо восклицали:

– Вот он ему стебанул, подлюге!

– Да он его кулачищем поди укокошил, а уже в мёртвую башку пулю-то всадил..

– Наградил же Господь силушкой великой! Да он и лосю с маха враз хребтину перешибёт!

– Что лося, из медведя всё говно зараз выжмет!

Пока казаки стаскивали кабаньи туши в одно место, граф Артемьев расположился для отдыха под раскидистым росшим особняком от рощи дубом. Только сейчас он почувствовал, что очень устал и ужасно голоден.

– Демьян! – позвал он слугу. А когда тот подошёл, граф спросил: – Что-то я Лариона Санкова не вижу?

– Я уже справлялся об нём у казаков, – ответил слуга. – Сказывали, что будто прихворнул он маленько. К Мариуле оздоравливаться ходит!

– Понятно, – вздохнул граф и с завистью посмотрел в сторону растущей кучи убитых кабанов, испытывая очередной приступ голода.

Как только Демьян отошёл, чтобы помочь казакам, к отдыхавшему графу подъехал Григорий Мастрюков.

– Вы бы ушли от дуба-то, Ляксандр Прокофьевич, – сказал он, спрыгивая с коня на землю.

– А чем он тебе не нравится? – удивился граф.

– Колдовской он, – без тени улыбки на лице сообщил казак.

– С чего ты взял? – улыбнулся Александр Прокофьевич. – Дуб он и есть дуб. Обыкновенное дерево, мало чем отличимое от остальных деревьев, растущих рядом.

– Это как сказать, – многозначительно хмыкнул Мастрюков. – Все дубы вон в рощице прорастают, а этот, погляди, эдак выделился? Особнячком, мать его в душу, растёт.

– Ну и что с того? – недоумевал граф. – Просто вырос в стороне от леса, и ничего в этом удивительного нет.

– Э-э-э, нет, – упрямо возразил казак. – Вырос он особняком оттого, что лес его к себе не принял. Он жизнью людской и звериной питается!

– Очень интересно, – усмехнулся граф. – И тебе известны такие случаи?

– Ещё как известны, – ответил Григорий. – Вон видишь Стёпку Коновалова? – Он указал на суетящегося среди других малоприметного казака. – Так вот он зараз и пострадал от дуба этого! Мариула даже близко к нему подходить не велит.

– А ну-ка расскажи про дуб поподробнее? – заинтересовался услышанным граф. – Я люблю такие истории слушать.

– Не-е-е, – запротивился казак. – Я не силён красиво обсказывать. Ты об том лучше Мариулу пообспроси, твоё сиятельство. Она тебе столько понарасскажет, что и не упомнишь опосля, что слухал-то.

– Я у неё про другое рассказать попрошу, – настаивал граф. – А вот про дуб ты мне расскажи, пока суть да дело. По лицу вижу, что ты и сам того хочешь?

– Ну ладно. Так и быть! – согласился Мастрюков. – Только не обессудь, барин, коли не поймешь чего. Я ж грамотно говорить тоже не горазд!

– Говори, как можешь, – подбодрил его Александр Прокофьевич. – Я всё пойму, не беспокойся.

– Годов пять с тово лета минуло, – начал свой рассказ казак, глядя куда-то в сторону. – Пошёл Стёпка в дубняк этот, чтоб шишек да грибков приглядеть для засолу. Вечером, когда прохладнее стало да и мошка заела, собрался казак до дому шагать. Присел он у дуба этого, чтоб мешок завязать да передохнуть малость перед дорогой. Лишь только он коснулся дуба этого спиной, как враз почувствовал неведомое умиротворение! А когда Стёпка-то встать надумал, чтоб домой топать, но не тут-то было. Руки и ноги свои чуять перестал! Вначале он всё встать порывался, а потом плюнул и расслабуху допустил к себе совсем. А тута его и сон зараз сморил. Что он видел во сне, Стёпка не помнил. Только помнил, что окружило его облако чёрное и боль страшную, несмотря на сон, до жути взаправдушную! Как долго длилось сеё, Стёпка не помнит, но ему чудилось, будто то времячко, что он в облаке том чёрном провёл, растянулось на многие годы. Мы его уже всем скопом искали. А когда нашли, то пробудить не смогли. Как был он в дурмане, эдаким его к Мариуле-то зараз и снесли.

– Очень интересно, – сказал граф, недоверчиво улыбаясь. – И что, на этом всё и закончилось?

– Куда там, – усмехнулся казак. – Ежели бы так. Стёпка-то порассказал Мариуле обо всём, что стряслось с ним зараз! А мы обсказали, как нашли его. Стонал и корчился под дубом этим бедолага. Тогда Мариула чело евоное чем-то окропила, а опосля сказала, что повезло зараз Стёпке-то, что жив остался и что мы вовремя сыскали его. Этот вот дуб она ДРЕВОМ СМЕРТИ назвала! Еще Мариула сказывала, что выпивает он жизнь из любого, кто осмелится прилечь у корней евоных!

– Вот и сказке конец? – спросил граф, не поверивший в рассказ казака. – Честно говоря, твой рассказ меня только позабавил.

– Эй, Стёпка, поди сюда? – привстав, позвал Коновалова Григорий.

Когда казак подошёл, граф с удивлением отметил, с каким суеверным ужасом он поглядывает на дуб.

– А ну сбрось шапку с башки, – сказал ему Мастрюков.

Тот перекрестился и снял с головы шапку.

Рассматривая подошедшего, граф старался увидеть то, что могло бы указать на него, как на пострадавшего от нечистой силы, но ничего особенного не замечал. Перед ним стоял обыкновенный мужчина лет пятидесяти от роду, с седым волосом на голове, с седыми усами и бородой и с изборождённым глубокими морщинами лицом.

– Сколько годков ему, сказать, Ляксандр Прокофьевич? – спросил Мастрюков.

– Я и сам вижу, – ухмыльнулся граф. – Лет пятьдесят. Ну, может, года на два-три побольше?

– Сколько годков тебе, Стёпка, обскажи барину? – кивнул Коновалову Мастрюков, заранее готовясь к последующему вслед за этим ожидаемому им эффекту.

– Три десятка нынче стукнуло, – ответил Степан, натягивая шапку на свою седую голову.

– Не может быть?!

Удивлению Александра Прокофьевича не было предела. Он почувствовал, как тело его отяжелело, а руки и ноги стали наливаться необъяснимой усталостью. Он с трудом поднялся на ноги и отбежал от дуба.

– Что, пробрало зараз, Ляксандр Прокофьевич? – спросил атаман, осаживая с ним рядом коня. – Этот олух царя небесного Гришка и не таких страстей тебе понарассказывает. Горазд языком как помелом, трепать.

– Да ты что, Данила?! – искренне возмутился Мастрюков. – Брехуном меня выставить перед барином хочешь?

– А ты не мели что ни попадя, баран безмозглый! – загремел с коня атаман. – Погляди, на Ляксандре Прокофевиче лица прямо нету!

– Дык я ж только истинную правду зараз обсказал, – смутился Григорий и глянул на Коновалова. – Степка, ну ты хоть что вякни?

– Истинно. Зараз всё эдак и было! – поддержал тот Мастрюкова.

– А я что говорю? – воспрял тот. – Да у любого пообспросите. Все подтвердят зараз!

– Ладно, забудем о сём, – сдался атаман и, придержав танцующего под собой коня, снова обратился к Мастрюкову: – За меня остаёшься с казаками. Кабанов от волков и лис охранять, покуда я подводы не пришлю.

Озорно подмигнув сквасившемуся от неудовольствия казаку, Донской обратился к графу:

– Ну, чего телитесь, Ляксандр Прокофьевич? Садись на коня и в городок пожалуйте. Мы сейчас вас в баньке обогреем и к жизни обрат возвернём!

Глава 13

После встречи с Аминой и произошедшего между ними разговора Архип успокоился: «Хорошо, что я эдак сразу осадил её». Он был убеждён, что теперь уже все кончено и домогательства хозяйки умёта не повторятся.

Но в действительности всё обстояло совсем иначе.

Архип трудился с утра до позднего вечера. Когда уставшие руки переставали слушаться, он отходил в сторону и внимательно наблюдал за работающими мужиками. Он уже знал о строящемся укреплении всё, что только можно было знать. Он даже мог безошибочно сказать, какие мускулы будут болеть у мужиков после того или иного действия. Он знал, в каких местах появятся на ладонях свежие мозоли. Он знал всевозможные случаи, осложняющие работу, – то зацепится корявое бревно, то рухнут разом несколько, то щепка занозит руку. Но он не знал, не догадывался, не мог даже предположить, что в этой работе есть радость, игра, увлечение.

«Пойду-ка я навещу Анию», – сказал сам себе Архип и… остался.

Увлёкшиеся работой мужики, казалось, забыли о нём. Только Фрол, которого он окрестил про себя Чубатым, азартно крикнул:

– Давай к нам, казак! Погляди, как пошло-поехало!

Сначала, когда только взялись обносить частоколом умёт, мужики не знали, что от них требовалось. Они могли строить дома, обносить плетнём дворы, но строить укрепления… С такой работой никто из них не сталкивался. Они бестолково толпились в одном месте, мешая друг другу. Архип тогда решительно вмешался, накричал на одного, убедил другого, расставил людей правильно.

– Вот эдак будет лучше, – сказал он тогда.

– Ничего, наловчимся, – ответили мужики.

И, быстро уловив сущность указаний, брались за работу.

Первый азарт увлечения давно прошёл, но теперь уже появились навыки и организованность. Те, кто был хоть немного грамотен, даже пытались считать брёвна частокола. Работали напористо и дружно.

А женщины готовили еду, охотно топили бани, приглашали мужичков попить чаю и отдохнуть. Уставшие работники вечером, перед ужином, парились всласть. А потом после принятия пищи слушали Архипа. Они расспрашивали его о жизни в других местах, где он прежде побывал. Архип очень подробно и довольно красноречиво рассказывал, как живут другие люди в государстве и о всём другом, о чём его просили. Архипу было приятно пользоваться наблюдениями, сделанными за время своих скитаний, – ведь когда рассказываешь, невольно прихвастнёшь, а хвастать ему было чем. И поговорить с людьми хотелось…

Его слушали внимательно, а потом задавали ещё вопросы, порою один другого труднее.

Ну а Амина? Дома она держалась радушно, просто так, словно они были знакомы много лет и словно она не богатая красавица, владелица умёта, а такая же, как все присутствующие. Она бесшумно двигалась среди слушавших Архипа людей, разливая чай, то с каким-то уверенным спокойствием садилась напротив казака и пристально смотрела в его лицо.

Архип чутьём угадывал, что никакие неграмотные селяне не интересуют Амину, что ей просто надо лишний раз показаться среди «местной публики» в своих дорогих туалетах. И ещё больше она хотела этим показом произвести впечатление на него. Архип уже совсем было собрался сказать ей об этом, но она, очевидно, угадав его намерения, решила повернуть его мысли по другому руслу: уж очень сильно хотела она очаровать и поразить его.

– Вот ты, Архип, с людьми хорошо ладишь, – сказала она казаку, когда люди разошлись по избам, готовясь ко сну. – И это очень хорошо. Тем самым ты поддерживаешь в их душах боевой настрой!

– Я как-то и не мыслил об этом, – ответил Архип. – Просто людям надобно верить во что-то. А здесь ни попа, ни муллы. Никого нету!

Он посмотрел в умное пылающее лицо Амины и улыбнулся:

– Пойду я, пожалуй, барыня. С утра надо яму у ворот выкопать.

Амина на минуту нахмурилась, но вскоре лицо ее просветлело.

– Что ж, ступай, Архипушка, – промурлыкала она. – Прежде всего дело! Если хочешь, я провожу тебя до постели и колыбельную спою, если того пожелаешь?

– Я не барин, сам постель сыщу, – ответил уклончиво Архип. – А колыбельную мне никогда не пели. Я и сейчас без неё обойдуся!

* * *

Уже два дня Ания чувствовала себя неважно. Архип навещал её. Подолгу смотрел он на лицо девушки, перешёптывался с приставленной к ней Аминой сиделкой и тихо уходил, не желая лишний раз тревожить больную.

Как только Архип уходил, в комнату девушки тут же приходила Амина. Она выпроваживала сиделку и занимала её место у постели больной. Хозяйка умёта всегда заводила с Аниёй разговор, касавшийся отношений девушки с Архипом. Сначала она зачастую превозносила казака до небес, всячески восхваляя его организаторские способности; но когда вставал вопрос об их будущем, Амина сознательно рисовала печальные картины на этот счёт.

Ания вскоре заметила, что похвалы Архипу и «заботу» об их будущем Амина высказывала по какому-то, видимо, заранее обдуманному плану. Поэтому у девушки чувство благодарности к приютившей их женщине охладело удивительно быстро. Ания стала замкнутой и недоверчивой. Она радовалась, слыша, что Архип жив и здоров, а все другие речи о нем и о себе старалась пропускать мимо ушей.

Вот и сегодня, когда Архип ушёл спать в свою комнату, Амина поспешила в комнату девушки. Ания встретила её, сидя на постели:

– Что привело вас ко мне в столь поздний час?

Амина заметно напряглась.

– Ты принимаешь такое большое участие в этом человеке, – сказала она глухим голосом, неприязненно глядя на бледное лицо девушки и её блестевшие в полумраке комнаты глаза.

– Я люблю его, и ты это знаешь, – ответила Ания тихо, – как же я могу оставаться безучастной к его судьбе?

– Судьбе его не позавидуешь. Впрочем, как и твоей тоже. Судьба не щадит вас обоих!

– Это ложь! – с жаром воскликнула девушка.

Амина пожала плечами.

– Ты слепа, девочка, если этого не видишь.

– Я верю, что у нас с ним всё будет хорошо.

– Как знать…

– Мне начинает казаться, что тебе что-то от нас надо! – сказала Ания. – Не денег, нет. У тебя, видимо, их и так девать некуда. Мне кажется, что ты положила глаз на Архипа и задумала разлучить нас?

– Архип красив, здоров и обладает всеми мужскими достоинствами, – мягко ответила Амина. – Но он не моего поля ягода.

– Почему? – спросила испуганно девушка.

– Я уже говорила тебе почему. Он простой казак, без роду, без племени. А мне нужен не богатый, но благородный! Конечно, хотелось бы еще, чтобы мой избранник выглядел как Архип.

Слова Амины произвели странное впечатление на девушку; у неё было такое чувство, будто она только что услышала шипение гадюки. Нервная дрожь пробежала по телу Ании, а душа наполнилась горечью.

– Ты всё-таки влюбилась в Архипа, мерзавка, – тихо сказала она.

– Наверное, ты права, – с вызовом ответила Амина. – Но я пока ещё сама не разобралась в своих чувствах. И больше не стоит об этом говорить!

– Нет, говори!

– Ты приходишь в отчаяние и дрожишь за благополучие Архипа. А достоин ли он тебя? Он простой человек, Ания, и потому не может оценить такое сильное чувство, как любовь!

– Я бы не спешила так утверждать, – с сомнением произнесла девушка. – Архип казак, но далеко не простой челоек. Он выделяется из своего низшего сословия. Его душа благородна и тонка! Всевышний, наверное, ошибся, вселив её при рождении в тело простого человека, а не дворянина!

– Это всё вздор. Я вижу его каждый день среди простых людей, и поверь… Он мало чем отличается от них.

– Мало чем? – повторила Ания недоверчиво, и насмешливая улыбка невольно скользнула по её лицу.

– А ты не веришь в это? – усмехнулась Амина, тихо скрипнув зубами. – Архип выделяется из толпы черни лишь своей благородной внешностью. И ты правильно заметила, что Всевышний ошибся, вложив в тело дворянина простую, неприметную душу!

– Странно, но мне кажется, что и душа у Архипа благородная!

– Вздор! Его душа вовсе не благородная, а народная.

– Что это значит?

– Мне трудно это объяснить, хотя дело само по себе очень простое. Архипу известно, как велико могущество и влияние твоего отца, и в то же время он знает, что Великий хан Малой орды скорее умрёт, чем выдаст свою дочь за простолюдина. Но он, как мне кажется, очень надеется влиться каким-то образом в вашу семью.

– Я не понимаю смысла твоих слов, – пробормотала Ания, дрожа всем телом.

– Архип хочет жениться на тебе с дальним прицелом!

Ания выпрямилась, на щеках её запылали ярко-красные пятна.

– Ты лжешь! – крикнула она резко.

Глаза Амины недобро сверкнули.

– Ты слепа из-за любви к нему, – процедила она сквозь стиснутые зубы.

Лицо девушки залилось краской, которая сразу сменилась смертельной бледностью. Тихим, но твёрдым голосом она сказала:

– Да, я люблю этого человека, и ничто – слышишь, хозяйка леса! – и ничто, никакие наговоры не в силах растоптать эту любовь!

– Значит, ты веришь ему, а меня считаешь лгуньей? – прошептала Амина, побледнев от гнева. – Ты забываешь, что мне ложь не надобна. Ты забываешь, что не я к вам, а вы ко мне притащились за помощью.

Ания уяснила окончательно, что Амина полюбила Архипа, и в ту же минуту страшная мысль мелькнула в её голове: «А если Архип тоже её полюбит?» Но девушка тут же с презрением отвергла эту мысль: её честная, не отравленная ложью натура не допускала низких уловок.

– Он и я в руках Аллаха, а не в твоих, – сказала она спокойно.

Амина, шатаясь, вышла из комнаты девушки. В прихожей она угрожающе сказала ожидавшей её сиделке:

– Архипа не пускай, если ночью явится. Настаивать будет, буди меня немедля.

* * *

Стемнело. Внутри умёта, за стенами частокола стояла полная тишина. Издалека, откуда-то из ночной степи, послышался непонятный вой. Карауливший у ворот Матвей Баранов прислушался. Вой издалека нарастал, становился явственней. Он толкнул прикладом товарища, закутавшегося в тулуп и мирно спавшего на охапке сена: «Эй, Степан! Да просыпайся ты, муха навозная!»

Но тот спал крепко. После второго толчка приклада он проснулся.

– А? Что ты сказал?

– Сам вот послухай, – переходя на шёпот, сказал Матвей и указал рукой в сторону степи.

Степан вслушался и, сразу проснувшись, схватил прислонённое к частоколу ружьё: он тут же всё понял.

– Господи, не минула нас беда лихая.

Со стороны степи слышался уже не вой, а слившиеся в нарастающий гул крики.

– Пожаловали злыдни, мать иху, – проворчал Матвей, беря ружьё на изготовку.

– Вот и я об том, – вздохнул Степан, делая то же самое.

Крики становились всё отчётливее, и прозвучали первые выстрелы.

Мужики проверили ружья, проверили запоры ворот и притаились, глядя сквозь бойницы в частоколе. Шум приближался.

– Ты иди-ка в набат вдарь! – опомнился Матвей. – Подымай людей, покуда я тута ворогов привечу.

– Сейчас я, – выдохнул Степан и исчез в ночи.

Шум приблизился. Из общего гула выделялись голоса, отдельные выкрики. Наконец они прозвучали совсем близко, прямо у частокола.

Несколько десятков всадников осадили коней и замолчали. Один из них крикнул:

– Эй, за воротами, живо отворяй!

В это время над умётом зазвучал набат. Это Степан изо всех сил заколотил в подвешенную у колодца железяку.