Текст книги "На пороге великой смуты"

Нага озабоченно поскрёб гладко выбритый затылок.

– Хоть убей, всё ещё не пойму, что тебя во всём этом так забавляет? – глядя на довольное лицо осведомителя, спросил он. – А если она не скажет казаку, где закопала моё золото?

– Ещё как скажет, верь мне! – самоуверенно заявил Чубатый. – Быть может, уже и обсказала! Архип от неё не так давно утречком сам не свой припёрся. Теперь надо бы глаз да глаз за ним. Сейчас он к схрону не сунется, покудова Амина жива. Совестливый он, видишь ли, не в меру! А когда Айгульку закопаем…

– Ты что, предлагаешь ускорить её смерть? – оживился Нага, с нескрываемым интересом посмотрев на довольного собою негодяя.

– А чего, пущай себе побыстрее к Аллаху отправляется, – осклабился тот. – Ей всё одно подыхать зараз уже скоренько и муки принимать адовы. А ежели вота подсобить?

– Так и быть, даю добро! – согласился Нага, снова превращаясь в злобного Албасты. – Только умертвить её надо будет тихо и без шума. Ядом или…

– За то не беспокойтесь, – заверил Чубатый. – Она и опомниться не успеет, как в небеса вознесётся!

Сказав это, негодяй уставился на каменное лицо Албасты с такой преданностью, словно собака, виляющая хвостом, ожидая похвалы за укушенного прохожего.

«Да ты не так прост, как кажешься! – подумал брезгливо Нага. – Надо с тобой держать ухо востро!»

– Я не удивлюсь, если узнаю, что ты уже отравил её, – предположил он, не отводя взгляда от лица Чубатого.

Тот изменился в лице, нервно затеребил пальцами шапку и, ожидая от Албасты всё что угодно, кроме похвалы, обречённо вздохнул:

– Ваша правда. Уже завтра похороны!

– Да не может этого быть?! – вскричал возмущённо Нага. – Ты посмел умертвить благородную даму, даже не спросив у меня на то позволения?

– Сил не было терпеть, – горестно промямлил, оправдываясь, Чубатый. – Она с Архипом… И я был загодя уверен, что вы…

– А в том ты уверен, что она не унесла тайну о спрятанном золоте с собой? – сверкая глазами, набросился на него Нага.

– Я же говорил…

– Я тебя спрашиваю не то, что ты мне говорил! Я спрашиваю, ты уверен?

– Дык истинно уверен, – выдавил из себя негодяй. – Тайну о зарытом золоте она всенепременно передала Архипу.

– Немедленно возвращайся обратно и не выпускай его из виду ни на минуту! – орал не своим голосом раздражённый Нага. – Учти, олух царя небесного, Салим сразу отрубит твою безмозглую башку, если шельмовать вздумаешь!

Чубатый бросил пугливый взгляд на Салима, а тот, хищно скалясь, погладил любовно рукоятку сабли.

– А теперь проваливайте оба! – гневно потребовал Нага. – Через три дня встретимся на этом же месте в это же время и без опоздания. И берегитесь, если принесёте мне плохие новости!

– Албасты, а как же утка? – спросил Салим, кивнув на кипящую в котелке птицу.

– Жрите сами, – отмахнулся сжигаемый злобой Нага. – Я уже сыт по горло преждевременной услужливостью этого чубатого гада!

Албасты вернулся в лагерь, когда над степью уже сгущались сумерки.

– Где Рахим? – спросил он у встретивших его сабарманов.

– Он ещё не вернулся со своим отрядом.

– Приведите мне свежего коня, и десяток воинов пусть собираются ехать со мною.

Нага наскоро перекусил и вышел из шатра, где его уже ожидали воины и конь. Он быстро вскочил в седло и пришпорил животное.

Как стрела, мчался Нага верхом. В сердце бушевала буря. Он не знал, для чего предпринял эту ночную скачку. Он вполне мог дождаться возвращения отряда в лагере, но…

– Стой! – раздался внезапно громкий окрик.

Конь вздыбился. Из темноты вынырнул человек с факелом в руке и схватил жеребца за узду.

Нага опешил.

– Это кто ещё встал на моём пути? – крикнул он возмущённо и наклонился, чтобы рассмотреть того, кто решился на столь отчаянный поступок.

– Я это, Шакир, – подняв факел, ответил молодой сабарман. – Прости, Албасты, ночью не признал тебя.

Пока дозорный виновато оправдывался, Нага осмотрелся и, заметив огоньки костров, пнул дозорного.

– Ты коню моему покайся с утра пораньше, калмык безмозглый, – сказал он с ироничной усмешкой. – А сейчас я поскачу в лагерь и посмотрю, как отдыхают воины в моё отсутствие…

* * *

Шатёр Албасты, некогда бывший собственностью Калыка, блистал поразительной роскошью; снаружи он особенно не бросался в глаза, а вот внутри… Внутри землю устилали шкуры бабров, стены покрывали персидские ковры ручной работы. Шатёр был разделён плотным занавесом. Сюда Нага и привёл Жаклин.

– Это твоё жилище? – спросила она, приятно удивившись хорошему вкусу «грязного азиата».

– Сейчас да.

– А раньше?

– Он принадлежал Калыку.

– Это тому, который…

– Ему самому.

– А где он сам?

– Погиб.

– Калык погиб? Жаль, он был хорошим твоим слугой. Как же он погиб?

– По глупости. Ему упало на голову бревно!

Жаклин не выдержала и рассмеялась, расценив слова Наги как шутку.

– А как это случилось?

– Он шлялся не там, где ходят нормальные люди.

– Наверное, в лесу, где лесорубы рубили деревья? – предположила Жаклин.

– Нет, бревно свалилось на него с взорвавшегося дома, – нехотя ответил Нага. – И давай оставим этот разговор. У нас есть много чего такого, чего следует обсудить в первую очередь!

– И что именно тебя интересует? – насторожилась Жаклин, вспомнив, что она не в гостях у своего бывшего слуги, а во власти злобного и коварного степного разбойника.

– Прежде всего мне хотелось бы знать, как ты умудрилась попасть в плен к моим воинам? – усаживаясь на мягкие подушки, спросил Нага, указывая жестом на топчан бывшей хозяйке.

– Я оказалась… Как ты только что говорил про Калыка – «шлялась» не там, где ходят «нормальные» люди, – ответила она серьёзно и печально.

– Это, видно, произошло «совершенно случайно»? – съязвил Нага.

– Я вышла погулять среди белого дня на берег Яика.

– Удивительное безрассудство! – насмешливо произнёс Нага. – Для чего ты туда попёрлась? Чего тебе там нужно было?

– Ничего, просто у меня в тот день было плохое настроение, и я хотела его улучшить.

– И что, ты не могла придумать другого способа, как его улучшить?

– А что можно было придумать?

– Напилась бы вина до чёртиков, и, ручаюсь, твоё настроение переменилось бы, как по волшебству!

Жаклин промолчала.

– Что ты делала на берегу реки, да ещё одна?

– Я была не одна, а с капитаном Барковым!

– Ха, он ещё жив? – сузив глаза, ухмыльнулся Нага.

– Живее всех живых, – усмехнулась горестно Жаклин. – Ангел-хранитель Анжели оказался плохим стрелком!

– Опять странное совпадение, – насмешливо заметил Нага. – Этот ублюдок шлялся с тобой рядом, но почему-то в плен угодила только ты?

– Мы поссорились, и он ушёл, – сказала Жаклин. – Вернее, ушла я, а он остался на берегу Яика.

– Куда же несли тебя черти?

– Я шла в посёлок Форштадт.

– Ты что, купила там избу?

– Нет, я там скрывалась от графа Артемьева и Анжели.

– Весьма вероятно, что удача покинула тебя навсегда. То прекрасное время, когда мы проживали вместе и доверяли друг другу, к сожалению, миновало. Сейчас я твой хозяин, а ты моя бесправная рабыня!

Нага улыбнулся оскалом хищника и посмотрел на Жаклин. В её глазах отражалось безумное отчаяние.

– Ты не посмеешь так поступить со мной, Садык? – крикнула она, заломив в отчаянии руки. – Ты уже и так однажды предал меня, но я готова всё тебе простить. Слышишь?

– Я не оглох пока ещё, – ответил Нага. – Но я оставлю тебе выбор. Согласна?

– Выбор? Ты осмеливаешься требовать от меня этого? – чувствуя подвох, напряглась Жаклин.

– Осмеливаюсь, как видишь. – Нага хитро прищурился и продолжил: – Или ты живёшь в моём шатре и делаешь всё, что я пожелаю, или…

– Договаривай, чёрт тебя побери, – прошептала, бледнея, Жаклин.

– Или я продам тебя в рабство, – последовал ответ, – но прежде… некоторое время ты поживёшь в шатрах моих воинов!

– Ты с ума сошёл, ничтожество! – крикнула, багровея, Жаклин и схватила со стоявшего рядом столика нож. – Живой никто меня не коснётся! Да падёт моя кровь на твою голову, Садык проклятый!

– Не разыгрывай комедию, мы не в королевском театре Парижа, а в дикой степи, – холодно и спокойно заметил Нага. – Никто не жаждет твоей крови, но и цацкаться с тобою здесь тоже никто не будет. Не хочешь прислуживать за мной и удовлетворять мои прихоти, будешь делать всё то же самое, ублажая моих воинов!

– Ты, наверное, запамятовал, что я – подданная короля Франции?! – истерично взвизгнула Жаклин.

– Я помню это, не беспокойся, – холодно ответил Нага.

– Тогда почему ты хочешь так унизить меня? Вспомни, когда я тебя вытащила из парижской помойки грязного, нищего и едва живого?

– Я за это отплатил тебе сполна! Но, к сожалению, я сейчас не тот, кого ты спасла.

– Ты оскорбляешь и унижаешь меня. Но за что, позволь спросить?! – всхлипнула Жаклин. – Король Франции могуществен, и он дорожит мною!

– Я не боюсь угроз, – холодно заметил Нага.

– Я не угрожаю, но хочу, чтобы ты отнёсся ко мне подобающим моему статусу образом, – прошептала Жаклин, всхлипнув; в лице её не осталось ни кровинки.

– Соглашайся на моё предложение, Чертовка, – сказал непреклонно Нага, хмуря брови. – Откажешься – пожалеешь!

– Я тоже не боюсь угроз! – предупредила Жаклин, в очередной раз всхлипывая, но крепко сжимая в руке нож.

– Вижу, что твоего упрямства не сломить, – сказал Нага, пожимая плечами. – Итак, выбор тобою сделан?

Жаклин с отчаянием всмотрелась в его лицо; на его упрямом лбу было начертано, что уступок здесь ждать бесполезно. Она гордо выпрямилась, бросила нож к ногам торжествующего Албасты и глухим голосом произнесла:

– Делай со мной что хочешь, мерзавец. Я согласна.

Глава 12

Ляля поселилась в Сакмарске в пустовавшем доме сына Мариулы. Неделю спустя она решила сходить в просыпающийся от зимней спячки лес, чтобы пополнить оскудевшие запасы целебных трав и кореньев.

Пока она ходила по лесу, всё время пела песни. Песня всегда окрыляет человека, особенно цыган, помогает хоть на время забыть о бедах, нужде…

Когда она собралась возвращаться в городок, уже вечерело.

Ляля шла мимо высоченных, набирающих цвет кустарников, кругом было тихо. Много ли, мало ли прошла – она не знала, но только вдруг услышала шум по сторонам, осмотрелась, а из кустарника огоньки светятся. Враз поняла Ляля свою беду – волки!

Страх сковал, затряслась вся, но, пересилив себя, не остановилась, а продолжила свой путь. И первое, что пришло ей на ум, – это молитва. Начала её Ляля беспрерывно нашёптывать и палку о палку бить. Волки близко не подходили, но и не отставали, шли, как конвой, по краю тропы. «Будто ведут куда-то», – мелькнула в голове страшная мысль.

Вскоре Ляля увидела лежавшую посреди тропы волчицу. Та тяжёло дышала. Волки сгрудились вокруг неё и подняли жуткий вой. Затем они окружили едва живую от страха женщину и, угрожающе скалясь, двинулись на неё. Ляле ничего не оставалось, как пятиться в направлении издыхающего животного.

Когда она остановилась возле волчицы, волки тут же окружили её плотным кольцом и сразу присмирели.

«Они, наверное, хотят, чтобы я вылечила их подругу!» – осенила Лялю здравая мысль. Она тут же присела рядом с больной и провела рукой по её мягкой шерсти. Волчица жалобно заскулила. Из её полуприкрытых глаз выкатились крупные слезинки, которые тут же исчезли, упав на землю.

– Всё ясно, ты чем-то отравилась, подружка! – вслух сказала Ляля и погладила волчицу по загривку.

Она задумалась. Ляле много приходилось лечить людей и лошадей. А вот собак или волков… Ляля достала из кармашка завязанный в узелок платок. В нём она хранила сушёный исландский мох. Это лекарственное растение подходило более всего для лечения кишечных отравлений. Ляля высыпала мох на ладошку, развела его водичкой и протянула волчице:

– Пей!

Та, словно поняв её приказ, безропотно слизала смесь и, словно в благодарность за заботу о себе, облизала женщине руку.

– Ну выздоравливай, а я пошла, – выпрямившись, сказала Ляля и пошла вперёд по тропе.

Волки расступились, дав ей беспрепятственно пройти. Затем они приблизились к волчице и начали лизать её, поскуливая и подвывая, словно стараясь уменьшить своей заботой её страдания.

Ляля не помнила толком, как прошла оставшийся путь, какое чудо спасло её. То ли горячая молитва, то ли посильная помощь больной волчице. Звери больше не «конвоировали» ее, а на душе всё ещё было тревожно.

Вошла цыганка во двор Мариулы – ни кровинки в лице. Ничего не видя, ничего не слыша, лишь что-то шепча, как безумная, и пугливо оглядываясь. Увидев бледную Лялю, Мариула торопливо подошла к ней и обняла за плечи:

– Что с тобой, доченька?

– Нет, ничего. Так просто.

Сердце всё ещё сильно билось, и Ляля не могла сразу успокоиться. Услышав плач девочки, Мариула ушла в избу и скоро вернулась с Радой.

Ляля взяла дочку на руки, присела на корточки и дала ей грудь. Девочка всхлипнула ещё раз-другой и замолчала.

– Тябя, стало быть, кто-то испужал в лесу шибко?

– Нет, ни пугал никто, – сказала Ляля, вытирая рукавами платья глаза, полные слёз. – Я волков испугалась.

– На тебя напали волки?

– Нет, они меня волчицу свою лечить заставили.

– Ляг, отдохни. Я сейчас полечу тебя маленько.

Ляля вошла в избу и почувствовала, что у неё действительно разболелась голова. Положив Раду на тюфячок, она сама прилегла рядом на широкую лавку за печью. В избу вошла Мариула. Её лицо выглядело озабоченным, а над бровями блестели мелкие капельки пота.

– Вначале обскажи, где по лесу шастала и как с волками повстречалась? – попросила она. – Апосля я отливать тебя от испугу стану.

– Волки не нападали на меня, – ответила Ляля. – Они окружили меня и вот так привели к своей больной волчице. Я напоила её мхом, и волки отпустили меня.

Озадаченная Мариула села на табурет.

– А у меня сердечко ещё с ночи недоброе чует, – вздохнула она. – Особливо кады ты Радочку ко мне принесла, а сама в лес подалась. Ты вот возвернулась, а сердце ещё пуще тревожится.

– Не по мне оно тревожится, – смотря на неё, сказала Ляля. – Сердце твоё казаков ждёт. Как раз уже скоро они к тебе заявятся!

– А что им у меня делать-то? – удивилась Мариула.

– Встревожены казаки, – прикрыв глаза, зловеще прошептала Ляля. – Они тебя в чёрном колдовстве уличить хотят!

– О Господи. Меня?!

У Мариулы вытянулось лицо, и она, потрясённая до глубины души, не смогла больше произнести ни слова.

– Казаки требовать хотят, чтобы спящую девушку похоронила, – продолжила вещать цыганка, не открывая глаз. – Они считают, что это ты ей помереть не даёшь. Душу не отпускаешь для своих «чёрных» целей!

– Я?! О Господи…

Мариула побледнела и едва не лишилась чувств.

– Не бойся ты их, – открыв глаза, прошептала Ляля. – Я сумею убедить казаков в обратном!

* * *

– Ну да, не брешешь ты, – покорно согласился Захар Евсеев со своей дражайшей половиной.

– Вот слышите, люди, что дурень мой помелом своим мелет! – затараторила Маланья. – С зимы самой лежит девка у Мариулы в избе не живая и не мёртвая!

– Да, да, – подтвердила Клавка Дорогина. – Нечистого Мариула зараз к себе подпустила. Теперь всем нам житья зараз не будет!

– Упаси Господи от напасти эдакой! – заохала Варька Емельянова. – И надо ж… Жили себе не тужили, а тут…

– Нечистое тут дело, бабоньки, ох, нечистое, – с таинственным видом промолвила Маланья Евсеева. – Цыганка к ней сызнова заявилась. Болтают, что на самом чёрте ночью прилетела! Свят, свят, свят! – И она перекрестилась.

– А для какого ляду эта курва цыганская сызнова объявилась? – простонала Варька.

– Дура ты бесшабашная! – прикрикнула на неё Клавка. – Ежели две колдовки встренулись, знать, жди пакостей бесовых.

Увлёкшиеся сплетницы даже не заметили, что своими выкриками и стенаниями привлекли внимание людей, собиравшихся к вечерней молитве у церкви.

– Куда атаман наш глядит, идол! – выкрикнула Маланья. – Эту Мариулу давно б пора выселить из Сакмарска поганой метлой! Еёный сыночек вон уехал, а она осталась!

– Чтоб жизнь всем нам испохабить! – добавила Клавка.

– А он от позору за матушку свою колдовку уехал, – подтвердила Варька, имея в виду сына Мариулы.

– И чего она девке-то помереть не даёт? – спросила, вступая в беседу, Пелагея Гуляева.

– Ясно дело, для колдовства черного, – ожесточаясь, прохрипела Маланья. – Мы тут мыслили завсегда, что Мариулочка добренькая нас, грешных, от хворей спасат, а она…

– Вот и живёт она долгёхонько, а выглядит моложе нас, – «подсыпала дровец в огонь» Варька Емельянова. – Сам Сатана хранит её от смерти и старости. Колдовка она окаянная – и сказ весь!

– Будя брехать вам, колоды нетёсаные! – попытался пристыдить сплетниц Матвей Гуляев. – Уже до Мариулы добралися, паскуды ядовитые. Вам что, больше почесать языки свои змейские не о чем?

– Не хочешь, не слухай, оглоед ходячий! – крикнула, распалившись, Маланья. – Ты что, не уразумел ещё: колдовка Мариула чёрная!

– Ну да, да, жёнушка, колдовка! – поддакнул Захар, не успев вовремя уклониться от требовательного взгляда Маланьи.

Вскоре зажжённый сплетницами огонёк овладел собравшимися и разросся до рамок пожара. Казаки и казачки знали о спящей в доме Мариулы девушке и, не зная, как объяснить это чудо, приписывали её сон как наказание за грехи.

Домыслы сплетниц распалили сакмарцев, и они тут же решили «всем миром» навестить Мариулу, чтобы потребовать от неё объяснений. Убаюкивая страхи внутри себя, люди горланили по пути к дому ведуньи. А когда подошли к калитке, над толпой нависла тишина. Только шумное и взволнованное дыхание собравшихся, слившееся воедино, говорило о том, что толпящиеся у двора Мариулы люди живы.

Атаман первым открыл калитку и вошёл во двор. Он нерешительно оглянулся, словно призывая остальных ступать за ним следом. Но больше желающих не нашлось. Данила взошёл на крыльцо и поднял руку, чтобы постучать в дверь. Но его остановил голос из сеней, который жёстко потребовал:

– Ступайте прочь, люди добрые! Мариуле не до вас сегодня!

Это уязвило гордость атамана, и он, набрав в лёгкие побольше воздуха, крикнул:

– А ну отворяйте дверь зараз, покуда не вынесли!

В ответ на прозвучавшую угрозу дверь открылась, и на крыльцо вышла молодая цыганка.

В первую минуту сбитый с толку атаман просто глазел на неё, не зная, что сказать. Но затем он расправил плечи, лёгким покашливанием прочистил горло:

– Посторонись, дева, я желаю Мариулу зрить!

– Она сейчас спит, – загораживая проход, ответила Ляля. – Приходите завтра, вот тогда и поговорите.

– Раз спит, то буди! – бросив взгляд на толпящихся за воротами людей, потребовал Донской.

– И не подумаю, – спокойно возразила цыганка. – Мариула женщина пожилая, умаялась. Шли бы вы по домам, казаки. За ночь вы успокоитесь, а утром, если захотите, то приходите!

Слова Ляли не столько озадачили атамана, сколько по-настоящему сильно разозлили.

– Это ещё что такое?! – возмутился он. – Ты знашь, кто таков я, али…

Вместо ответа Ляля схватила его за руку, взглянула на ладонь и отпустила.

– Ты пришёл, чтобы требовать похорон несчастной девушки, которая спит в избе Мариулы, – закрыв глаза, страшным голосом сказала цыганка.

– Д-да, – ответил Донской, едва не поперхнувшись.

– А почему ты жаждешь её смерти? – таким же ледяным голосом спросила Ляля, не открывая глаз.

– Ч-человек н-не м-может д-дрыхнуть с-столько д-долго, – запинаясь, пробубнил запаниковавший атаман. – О-она м-мертва… А М-Мариула н-не о-отпущает н-на п-покаяние её д-душу!

– Это ты один так думаешь, или думают те, кто прислал тебя, а сами остались за забором?

– Я-я э-эдак м-мыслю!

Ляля открыла глаза и дрогнувшему атаману показалось, что она заглянула прямо ему в душу.

– Ты не боишься тяжкого греха, Данила? – спросила его она. – Разве по-христиански хоронить человека заживо?

Атаман стоял на крыльце, как в чистилище перед Богом. Он таращил на Лялю глаза и глотал воздух, как выуженная из реки рыба. В голове сделалось пусто, и он не знал, что ответить изобличающей его цыганке.

А во двор уже вдавливались через узкую калитку люди. Каждому хотелось лично услышать, что говорит Донскому эта странная цыганка.

– Она грешница, раз дрыхнет эдак долго, а не помират! – выкрикнула из толпы Маланья Евсеева, «поспешив» на помощь атаману.

– Это сказала ты? – посмотрела в её сторону Ляля. – Подойди ко мне, и я посмотрю на твою «праведную» душу.

– А мне и здесь, средь людей, хорошо, – огрызнулась Маланья но уже не таким привычным бодрым голосом. – А ты не батюшка поп, чтоб исповедь от меня дожидаться!

– Не надо быть ни попом, ни Господом Богом, чтобы разглядеть твою грязную душонку, – презрительно улыбнулась Ляля. – Я могу порассказать о тебе много чего, за что никогда не попасть тебе в рай, грешница!

– Люди, вы только поглядите на энту паскуду цыганскую?! – завопила уязвлённая Маланья. – Вы ведь все ведаете, что я…

– Ты отравила корову у соседки только за то, что она немного больше давала молока, чем твоя! – перебив её, взволнованно воскликнула Ляля. – А ещё ты сожгла у другой соседки сено, потому что поссорилась с ней! Мне продолжать или…

– Ах ты, курвища лупоглазая! – закричала Марфа Ерёмина. – Дык это ты отравила мою Жданушку? А я-то думала…

Послышался истошный визг Маланьи. Это Марфа добралась до неё и вцепилась в волосы.

– Держи! Держи эту шалаву, Марфа! – закричала Лиза Бочкарёва. – Я ей сейчас устрою ад кромешный за моё сено!

– Ну?! Кто тут ещё без греха? – обвела взглядом собравшихся Ляля. – Кому ещё напомнить то, кто старается забыть чёрные пятна своей жизни?

Казаки и казачки опустили головы, боясь встретиться взглядом с пугающей их своей проницательностью цыганкой. Наступившую тишину нарушали только дикий визг Маланьи и усердное сопение колотивших её соседок.

– Уводи людей, Данила, – обернувшись к атаману, сказала Ляля. – И откажись от помыслов своих недостойных! Иначе… иначе жизнь свою окончишь в страшных муках, на виселице, как вор и разбойник!

– Об чём ты мелешь, дура?! – хмуро посмотрел на неё атаман.

– О смерти твоей, – зловеще улыбнулась Ляля. – Если схоронишь живую – сам погибнешь на войне опозоренным!

– О какой войне ты брешешь, цыганка чёртова? – возмутился Донской, чувствуя, что внутри что-то сжимается от её пронизывающего взгляда.

– О той, что стоит у порога вашего, – сказала Ляля. – Много жизней унесёт она, но твою пощадит, если пощадишь ты ту, что…

Услышав плач проснувшейся дочки, она развернулась и поспешила в избу, оставив казаков и их атамана переваривать сказанное ею.

– Ну что, айда по избам, казаки, – развёл руками Данила Донской. – Пущай Мариула с цыганкой сами со спящей той разъегориваются. Хоронить жавых и впрямь грех великий, и пущай нас минует чаша сия!

* * *

Мариула открыла глаза, когда Ляля вошла в избу и склонилась над плачущей дочкой. Она потянулась в блаженном состоянии покоя, и её охватило неведомое до сих пор чувство. Сладостно помутилось в глазах, тонкий чистый звон откуда-то залетел в уши и не проходил. Мариула посмотрела на потолок, и на её довольном лице появилась беспричинная улыбка. Так она пролежала несколько минут, предаваясь мечтам, которые для всех других оставались пока ещё тайной. «Что это я сегодня разомлела? – спросила она себя не без укора. – Ляля поди умаялась с дочкой-то?»

Мариула встала, прибрала постель и посмотрела на цыганку, кормящую дочку грудью.

– И что это со мной? Когда задремала, и сама не чаю! – сказала она. – А казаки? Оне приходили али нет?

– Заходили, да ушли восвояси. – Ляля на миг подняла голову. – А ты выспалась?

– Всласть! – улыбнулась Мариула. – А ещё сон чудной мне привиделся! Одной-одинёшенькой я себя зрила в степи гольной. Кругом темно и тихо, будто в могиле. Но мне не боязно вовсе, а на душе благостно и спокойно. И вдруг узрила я на небесах громадный светящийся столб. Он как радуга, только не изогнутый, а прямой. Он шёл от земли и терялся далеко в небесах. А тут ветер ледяной поднялся. Меня аж до костей холодом пробрало. Столб этот приблизился и замер в аршине от меня. А апосля и в небесах объявился столб эдакий же. И стал светить поперёк этого! Эдакий вот крест радужный и сейчас перед очами моими маячит…

– И чего ты счастливая такая, Мариула? – недоумённо посмотрела на неё Ляля. – Крест ничего хорошего не предвещает?

– Сама о том ведаю, но ведь приснился же.

В дверь постучали.

– Кого это Господь ещё привёл? – удивилась Мариула.

– Атаман пожаловал, – загадочно улыбнулась Ляля. – Я ему кое-что сказала сегодня, и вот он места себе не находит.

– А что он сызнова пожаловал?

– Хочет, чтобы я погадала ему.

– Впустить?

– Пусть заходит. Я ему ещё кое-что расскажу!

Атаман Донской вошёл в избу, снял шапку и перекрестился на образа.

– Дозвольте навестить вас сызнова, бабоньки? – спросил он боязливо.

– Милости просим, гость дорогой! – расплылась в радушной улыбке Мариула.

– Да я вот…

– Погадать на судьбу пришёл, – перебив атамана, продолжила Ляля.

– Ну-у-у. Права ты, цыганка, – вздохнул Донской.

– А чего один пожаловал? – ухмыльнулась недобро Ляля. – Давеча ты со всем населением Сакмарска приходил.

Атаман смутился, сел на табурет и, как саблей, рубанул рукой воздух.

– Дык Малашка, стерва, всех зараз взбаламутила, – стал оправдываться он. – Завела всех подлюга. Горланила, что, дескать, Мариула девке помереть не даёт, а живой покойник – беда для всего городка нашего.

– А теперь ты тайком от всех явился, чтобы на судьбу погадать и о войне приближающейся побольше вызнать? – с сарказмом спросила Ляля.

– Дык и есть эдак, – кивнул утвердительно атаман, пряча глаза. – Засели в башке моей слова твои, цыганка. Дай-ка думаю, пообспрошу ещё разок о чём слыхивал, да не уразумел зараз до тонкости.

– Я могу сказать тебе всё, что ты хочешь, казак, – сказала Ляля. – Но предупредить хочу…

– О чём? – насторожился Донской.

– О том, что гадать на судьбу – себе дороже может статься.

– И что же будет, ежели я про судьбину свою послухаю?

Ляля погрустнела:

– После услышанного от меня твоя жизнь сократится на десять лет!

Такое заявление ещё больше подогрело любопытство атамана, и он решил обязательно довести дело до конца. И Ляля приступила к гаданию.

– Усмири гордыню свою, Данила, – сказала она, прикрыв глаза. – Не иди на поводу у людей, сердцем злых! Жестокая война в дверь стучится, и судьба твоя сложится так, как ты сам её выстроишь. Каждый человек хозяин своей судьбы…

– А мне-то что делать надобно? – спросил атаман, как губка впитывая каждое слово цыганки. – Что я смогу сделать эдакое, чтоб в говно по уши не вляпаться?

– Больше к сердцу своему прислушивайся, – ответила Ляля. – Не желай зла людям и сам перед Богом чистым останешься! А война большей частью стороной тебя обойдёт. Верь мне, Данила, живой ты останешься и перед совестью чист!

– А жить? Скоко мне ещё жить осталось? – облизнув пересохшие губы, взволнованно прошептал Донской.

– Ты прожил бы на десять лет больше, со мной не общаясь, – уклончиво ответила Ляля.

Пытаясь сменить тему, она стала говорить атаману о том, как уберечься от бед, называла наиболее благоприятные периоды для успешных дел. Но все новые попытки атамана узнать о сроке своей смерти упорно отклоняла, отмалчивалась и вновь переводила разговор на другую тему.

Когда сеанс гадания был окончен, Донской глубоко задумался. Вдруг кто-то коснулся его плеча. Атаман обернулся и застыл в изумлении: позади стояла Мариула.

– Это ты зазря цыганочку не послухал, Данилушка, – сказала она. – Долго ты проживёшь, не горюнься. Всё, что Ляля тебе поведала, и так бы сбылося, только прожил бы ты ещё на целых десять годков дольше. А теперь придётся Степанидушке твоей хоронить тебя. Эх, да разве вас остановишь. Я и сама гадать могу, но гадание сокращат жизни людские. Вот потому я беруся за гадания лишь при нужде великой.

– Да, на ладонях написано и прошлое, и будущее, – вмешалась в разговор Ляля. – Но предсказатели и навредить могут. Собираясь к гадалкам, люди надеются, что их ждёт большая любовь, счастье, богатство. А ведь далеко не всем уготовлена такая судьба! Очень многим придётся промаяться всю жизнь и умереть в бедности. Суди сам, Данила, стоит ли знать об этом?

– Да-а-а, – протянул задумчиво Донской, глядя на Лялю. – Ты мне всё сейчас сказала, даже не глянув на мою ладонь. У меня что, вся жизнь на лбу написана?

– Я видела твою ладонь, когда ты приходил днём с казаками! – усмехнулась цыганка. – А мне достаточно одного взгляда, чтобы увидеть всю твою жизнь!

– А может, чайку попьём, люди добрые? – встрепенулась Мариула. – Я сейчас зараз…

– Нет, пойду я, – встал атаман и покосился на спящую Анию. – Она взаправду дрыхнет али…

– А ты подойди к ней, Данила, и сам убедись, – предложила Ляля. – Покойного от живого отличить поди в состоянии?

– Нет, лучше пойду я, – нахмурился казак, беря шапку и направляясь к двери. – Спаси Христос вам, что приветили и в беседе не отказали. Мне бы вот только…

Не договорив, он махнул рукой и вышел из избы.

– Что он сказать хотел, ты ведаешь? – посмотрела на Лялю Мариула.

– Он хотел сказать, что поразмышлять один хочет, – уверенно ответила цыганка. – А для этого у Данилы ещё будет много времени!